Память небытия

Она миновала главный вход и ступила в ночь, Алиеонора попрощалась с ней мягким кивком. Уже расположившись в карете и находясь на грани, отделяющей реальный мир от мира сновидений, Райя успела подумать: вера может стать силой не менее разрушительной, чем самый острый меч.

Глава 10. На службе

В тот день Гилберт уверился окончательно: он в полном дерьме. Отчасти или полностью – еще предстояло выяснить. Косорылый – теперь это было не прозвище, а имя – оказался прав.

Сомнения развеялись, стоило им встать лагерем возле покореженной временем рощи. Трава тут росла густая, до колен – лезла в ботинки, шуршала под ногами, цеплялась за штаны. Мох облезал с деревьев – толстый, сухой, сыпался на землю мягким слоем, как пыль со старой мебели. Он был везде: на коре, в складках одежды, между пальцами. Место выглядело почти красиво – но именно это и пугало. Всё тут дышало ожиданием, природа больше не была фоном. Она стала местом действия. Впервые, спотыкаясь о корни, Гилберт отправился орудовать лопатой в лучах закатного солнца, а не под покровом глубокой ночи, как уже было заведено. Почему же?

А потому, что к тяжелым ветвям и столь соблазнительно темнеющим между ним проходам, дающим надежду на незаметное отступление, можно было смело повернуться спиной. Никакого они не имели значения. Ведь в другой стороне, что теперь называлась «вперед», посреди раскинувшихся просторов виднелись силуэты домов. Человеческое скопление, появившееся на горизонте. Точка на карте, через которую проистекал путь от одного города к другому. Точка, столь неосмотрительно и дерзко проставленная у них на пути, о чем, без сомнений, всем, кроме Гилберта, было известно заранее. И события начали закручиваться в клубок с пугающей быстротой.

Еще накануне в лагере кое-что поменялось. Легкая развязность уступила место напряженной суете. Во всяком случае, в рядах солдат: невооруженным взглядом было видно, что с их лиц постепенно сползло придурковатое безразличие, сменившись суровой решимостью. Будто до этого настоящая война оставалась где-то там, далеко отсюда, а весь их поход был не более чем прогулкой. Гилберт успокаивал себя тем, что до столицы еще шагать и шагать, если мерить минутами и часами, а не днями. Но столь скорые перемены вокруг заставили нервничать. Трястись от страха, если говорить начистоту.

Не зря, ох не зря он шарахался от других людей даже при свете дня. Казалось, скоси глаза в сторону – и кто-то завопит: лови его! Лагерное кольцо вокруг постоянно сжималось, не давая вдохнуть. И наконец, будто этого было мало, прокаженных гнали вперед наравне с основным маршем, возле обозов, приставив их к группе пеших воинов. Презрительные мины на рылах во всей красе отражали мнение последних о подобном соседстве. Но на споры и возражения времени ни у кого не оставалось.

Дорога проносилась под ногами. В лучшие времена Гилберт передвигался по Миру, словно в вязком киселе, плавая в приятном озерце опьянения, разделяющем момент пробуждения и время отхода ко сну. То было вальяжное, неспешное существование, только изредка прерываемое людишками, так и норовящими вставить палки в колеса, отравить его размеренную рутину. Ну и монетки, конечно же, куда без них. Стоило медякам иссякнуть, и приходилось выныривать на поверхность, туда, где солнце слепило глаза, а мелкие подработки мозолили руки. Теперь же он мог лишь недоумевать, насколько мелочны были проблемы тогда, в другой жизни. Жизни, которую у него отобрали. С первых дней движение войска забрало у Гилберта все силы. Обычный марш по его меркам не выглядел прогулкой: они словно бежали наперегонки с судьбой.

Ублюдок, ответственный за все его невзгоды, тоже обрел имя. Сержант-майор Каллен Торвик, командующий всем этим непотребным действом. Да-да, именно так, по-другому и не скажешь. Именно он сейчас следил, чтобы ноги прокаженных двигались в правильном темпе, том самом, который устроит Осфетида.

Торвик оказался отнюдь не мелкой сошкой и явно не собирался делать никаких поблажек группе бродяг, мучая их наравне со служивыми. Хуже того, к своему руководству он подходил с полной отдачей, не чувствуя разницы между выросшими в казарме солдатами и убогими, еще недавно жившими в ожидании петли на шее или готовыми на виселицу взойти самостоятельно, как Маллеус и Косорылый.

При марше растительность вокруг сливалась в размытое зеленое пятно, пот застилал глаза, Иногда Гилберту казалось, что он вновь обрел способность чувствовать запахи, – настолько смердело все окружение. Да и он сам. А светило в небе будто бы даже не двигалось, постоянно вися в зените и выжигая проплешину на его макушке. Раскинув остатками своих мозгов, которые почти растрясло в кашу от этого бешеного рывка протяженностью во многие дни, Гилберт рассудил: ничего хорошего впереди его не ждет. Еще совсем недавно он относился к своему новому положению как к временной заминке, очередному препятствию на пути. Лови момент, развернись и беги прочь. Сейчас же его будто вынуждали протаранить каменную стену головой, и сбежать от подобной повинности не представлялось возможным.

Несколько раз он чувствовал, как слезинки катятся из глаз. Или же померещилось? Не понять. Если и так, то потные капли на лице всегда скрывали момент унижения.

Оглядываясь по сторонам, Гилберт попытался понять: ему одному так плохо? Ладно бы взращенные в казармах солдатики, у них на лице написана готовность топать куда-то, не задавая лишних вопросов. У большинства даже дыхание оставалось ровным. Но и среди таких же несчастных, как он, Гилберт не смог разглядеть никого, кто тоже находился бы на грани обморока. Или это только со стороны? Свои невзгоды всегда тянут к земле сильнее, чем чужие.

И сейчас Гилберт стоял, как потрепанное всеми ветрами пугало, посреди гребаного ничего, весь в грязи и поту, окончательно осознав, что жизнь, которую он знал, давно испарилась. Слишком грубо назвать это «потерей» – было бы что терять. Нет, это было скорее забвением – тихим, незаметным исчезновением всех его маленьких радостей и тех мелких удобств, что держали его наплаву. Он стал частью несуразного механизма, где каждый шаг его был подчинен чему-то другому. Говорят двигаться вперед? Ты подчиняешься. Хочешь остановиться? Нет, не можешь. Приказывают копать? Лопата уже в руках.

Сполна осознание пришло в тот же вечер, когда сержант-майор Торвик – паразит, внезапно установивший контроль над его жизнью, – взял слово. От его болтовни колени Гилберта подкосились, но никто не заметил бы, даже обмочи он себе штаны, – с таким интересом солдатня слушала своего командира.

Они займут эти земли. А эти домики, участок жизни на пути, – только начало. Частичка подвластных Вильгельму земель, вырванная, отделенная и оставленная на произвол судьбы прямо здесь – у них на пути. Время мягкости и переговоров ушло. Мир больше не стоит на коленях перед столицей и никогда не будет. А еще…

А еще куча разрозненной болтовни, большую часть которой Гилберт пропустил мимо ушей. Но Каллен и правда верил в то, что говорил, судя по тому, с каким жаром лил в уши стоявшим вокруг весь этот бред. Реакция окружающих напугала Гилберта куда сильнее, чем осознание того, что сержант-майор готов костями лечь на благо высокородных и их пакостных хотелок. Произнесенные подле леса слова были встречены – нет, не ревом, а тихим ликованием. Будто лишний шум мог спугнуть дичь, притаившуюся в поле зрения. Даже несколько прокаженных, наивные идиоты, будто бы воодушевились, Гилберт видел это по их лицам.

Он крепко ухватил черенок лопаты, которую так и таскал с собой, впервые за все время рука будто вросла в грубое дерево. Отпусти – останешься без опоры и повалишься с ног. Словно во сне, глядел по сторонам, на то, как лагерь вокруг наполняется суетой иного рода, не как в прошлые дни. Огни почти не жгли, отовсюду раздавался металлический звон. Гилберт повернул голову к лесу, облизнул губы. Пока еще не поздно. Если сделать вид, что он хочет закончить работу…

Сильный удар по плечу едва не сбил его с ног.

– Не стой как дебил. Туда.

Толпа уже успела разойтись, тот самый вояка средних лет на вид, что шпынял его на построении, указал пальцем в сторону. Гилберт так и не узнал его имени. Интересно, если сорваться с места и нырнуть в лес, начав петлять меж стволами, как загнанный кролик, каков шанс улизнуть отсюда, не сложив голову? Никакого? Бросив последний унылый взгляд за границу лагеря, Гилберт повернулся к деревьям спиной и поплелся вперед.

Огоньки домов виднелись в прорехе между кустарниками. Раскинувшийся перед ними город звался Иммар, и с дальнего края он фактически врос в нависший над ним каменный хребет, покрытый растительностью и утесами, завернувшись в нее, как в одеяло. Возвышение постепенно сходило на нет, открывая миру оставшиеся три стороны, опоясанные забором. Пока Торвик толкал свою речь, солнце окончательно ушло за горизонт, сумерки сгустились. Теперь светящиеся в поле зрения окошки притягивали взор, будто светлячки, – единственное светлое пятно в округе.

Гилберт поравнялся с остальными прокаженными, покрутил головой, пытаясь приметить местечко где-то в стороне, чтобы можно было слиться с тенями и переждать суматоху; тут же получил очередной болезненный пинок, теперь под ребра: оказалось, вояка не отстал ни на шаг. Люди суетились вокруг одного из обозов, он ввалился в груду пахнущих тел.

– Грядки собрался копать?

Лопату грубо вырвали из рук, тут же всучили что-то новенькое, Гилберт даже не успел испугаться, один инструмент в руке сменился другим. Он нервно оглядел нечто, что можно было назвать копьем… Если быть слепым на оба глаза и верить, что любое лезвие, примотанное к древку, уже является оружием. С тем же успехом к поднятой с земли палке можно было примотать кухонный ножик. Лезвие было скрыто под потеками то ли грязи, то ли ржавчины. Пальцы тут же покрылись занозами, не спасли никакие мозоли.

Гилберт замер, как дурак, посреди снующих туда-сюда людей, не в силах поверить, что от него правда ждут чего-то большего, нежели выкапывания ям для дерьма. Как время-то летит: теперь даже его вечерняя работенка не казалась такой плохой. И уж точно не была такой опасной: вероятность утонуть в выгребной яме точно ниже, чем отправиться на ту сторону, бегая с копьем наперевес.

– У тебя задница трясется.

Он вздрогнул, резко обернулся, посмотрел на Косорылого. Парень уселся прямо на землю, скрестив ноги, на коленях у него покоилось даже не оружие, а нечто похожее на топор дровосека. Гилберт почти воспрянул духом: получается, его могли одарить и чем-то похуже – такой штукой только дрова колоть. Копье хотя бы и правда именовалось «оружием», пусть в руках и ощущалось хуже лопаты. Но Косорылого это явно не волновало: они сидел, по-своему криво, запихав правую руку под мышку, пока затянутые в перчатку пальцы левой гладили грубое лезвие, иногда отбивая по нему какой-то ритм. Шапочку парень надвинул глубоко на лоб, капли пота стекали по вискам, но лицо выражало абсолютную безмятежность.

– Что?

– Задница, говорю, у тебя трясется. Дрожишь так, что своих же можно распугать.

Гилберт хотел огрызнуться, но вместо этого с языка сорвалось:

– Зачем?

Светлые глаза Косорылого блеснули, он слегка склонил голову. Гилберт уточнил, сглотнув вязкую слюну:

– Зачем идти с оружием на этих людей? Они сами кому угодно хвалу вознесут, только попроси, – во всяком случае, он бы сам сделал именно так.

– Многоуважаемый сержант-майор Каллен Торвик распинался перед тобой столько времени – и все зря? – Парень сопроводил эти слова легким смешком. – Не виню. Пожалуй, ничто не навевает такую тоску, как преданность великой идее. Особенно если идея – не твоя. Но что касается работяг, живущих вон там, – он кивнул в сторону Иммара, – не все ли равно, чем все закончится?

Гилберт прикинул, что уж на копошащихся неподалеку крестьян, не подозревающих о том, что из леса на них смотрят десятки глаз, ему и правда наплевать. Но если остаться наедине с мыслями в ожидании ночи и неотвратимого действа, которое сразу последует, то можно и на ту сторону уйти, просто от страха. А Косорылый, несмотря на дикий вид и юный возраст, говорил на удивление толковые вещи.

– Капитану, будь он проклят, вроде бы очень не все равно.

– Верно. Открой карту и проведи линию от Фарота до Аргента: вдоль нее много обжитых мест найдешь?

Гилберт никакими картами отродясь не интересовался, но догадаться было не сложно:

– Только это?

– Если не считать совсем уж мелких деревень, расположенных далековато от столичного тракта, то да, только это. А этот городишко – не такой уж и маленький, как могло показаться издалека. Дома в два этажа, улицы крест-накрест, будто начерченные по линейке. Даже башенка церковная торчит, как насмешка, Годвин им уже не поможет. Скорее наоборот. – Косорылый тихо хихикнул. – И главное – у них тут есть свой опорный пункт. Не пара пьянчуг с мечами, не деревенская стража с вилами, а настоящие люди столицы. Расквартированы, закреплены, вросли в местность, как заноза. Их сюда несло ураганом решений, принятых где-то наверху. И теперь это – не просто точка на пути. Это – узел. Завязка. Конфликт.

Пальцы вновь выбили дробь по лезвию топора, Косорылый расплылся в безумной улыбке, подмигнул Гилберту.

– Поэтому Торвик со своими людьми выступил раньше основной части войска, по касательной, вдоль главного тракта, слегка смещаясь на юг. Все ради этого города. Никто такое место за спиной не оставит. Пока мы тут болтаем, армия Осфетида марширует к столице, с каждым днем сокращая разрыв. Власть Вильгельма дала трещину. Или, по крайней мере, многие, – он покрутил пальцем в воздухе, обозначая и тех, кто остался в Фароте, и тех, кто суетился рядом, – в это верят. Последствия чужих решений. Они волной будут катиться по континенту, захлестывая всё на пути. А мы – лишь капли в этой буре. Наслаждайся.

– Болтаешь, как если бы сам здесь бывал. Улицы, башенки… Отсюда и не разглядеть.

– Во-первых, разглядеть можно, а во-вторых – да, бывал. Довольно давно – считай, проходил мимо. Но такие места – они как вырезанные в камне, не меняются с годами.

Гилберт поморщился. «Довольно давно» по меркам этого пацана должно было означать «цепляясь на материнскую юбку». И все равно, будь он проклят, все сказанное звучало резонно. Правдиво до омерзения.

– А мы им на кой? – Гилберт нелепо потряс копьем в воздухе. – Тут не вся гребаная армия, но мы же…

– Не распинайся, – Косорылый поднял ладонь, прерывая поток нытья, – по твоей хватке видно, что ты и цыпленка на это копье не насадишь, не то что стражника.

– Да разве это копье…

– Верно. Но и из тебя боец такой же, как из этой палки оружие. Каждому по способностям.

Гилберту показалось, что он сходит с ума. А уж Косорылый поехал мозгами давно и бесповоротно. Иначе бы точно не радовался, что их… Их! Отправляют в атаку, с граблями наперевес. Комок мыслей сформировался почему-то в области живота, пополз вверх, пытаясь добраться до мозга. Уже на подходе стало ясно, что не мысли это, а плохо переварившийся ужин. Гилберт отвернулся к ближайшему кусту и с шумом выблевал содержимое желудка.

Отдышавшись и утерев рот рукавом, он повернулся обратно и увидел, что в глазах Косорылого мелькают ехидные искорки, даже безмятежность отступила в сторону. Эта мразь еще и насмехается…

– Пошли.

Парень подскочил на ноги, подкинул топор и, поймав его за рукоять, запихал за пояс. После чего шагнул прочь от обоза с оружием куда-то вглубь лагеря. Гилберт машинально пошел следом, но тут же открыл рот, чтобы уточнить, что, во имя клятых изначальных, парень удумал. Но его опередил вояка, столь нелюбезно сопроводивший его к остальным прокаженным и все еще стоявший неподалеку:

– Стоять! Куда собрались? Приказов ожидать здесь.

– К Торвику. – Косорылый замер, однако ответ бросил через плечо, явно намереваясь продолжить движение.

– Для тебя, убогий, сержант-майору Торвику. И ни к какому сержант-майору Торвику ты не идешь, а ждешь здесь.

– Через сколько начнется атака?

– Через столько, сколько потребуется. Я сказал ждать.

– В башне есть подвал.

Мужик сморщил лоб, словно пытаясь сообразить, о чем вообще Косорылый толкует. Тот добавил:

– Клещевой маневр ничего не даст, только сгубит всех этих. – Он махнул рукой в сторону прокаженных. – А заодно и остальных причастных, если не повезет.

О чем парень болтает, Гилберт не понял, но для стражника эти слова что-то да значили. Все так же морща лоб, он посмотрел на Косорылого другими глазами.

– Ты откуда…

– Готов обсудить это с сержант-майором Торвиком. Советую ему меня послушать, если не хочется стать командиром войска, наполовину состоящего из мертвецов. Не то чтобы я был против, но…

– Заткнись. Эй! – Вояка помахал кому-то из своих. – Последи тут! А ты, – он ткнул пальцем в Косорылого, – повторюсь, заткнись и иди следом.

– Как скажете, уважаемый. Мы с приятелем в вашей власти. – Мальчишка явно издевался.

Мы? Какой еще приятель…

Военный уставился на Гилберта, словно наконец заметил насекомое, усевшееся на рубаху. Открыл было рот, но на ходу передумал, закрыл его, тихо рыкнув напоследок:

– Хорошо. А теперь шагайте.

Гилберт обхватил копье покрепче и пошел следом, поглядывая на болтающийся на поясе Косорылого топор. К чему это все, он пока не понял, но, как ни крути, а парень умел заболтать любого. Может, и капитану нальет в уши чего-то по делу, убережет их от земельки. Тогда и оружие не понадобится, оставшиеся позади прокаженные сами справятся… Чего бы от них ни ожидали.

Они миновали центр лагеря, остановились у сержантского жилья. До полноценного шатра сооружение не дотягивало, просторная палатка, не более. Поэтому командование было сосредоточено под уличным навесом на палках, пристроенным чуть сбоку. Скорость и удобство, потянул за опоры – навес разложился, пришло время сниматься с места – свалил да закинул в телегу. Куцее сооружение было обращено к лесу, палатка скрывала происходящее от любопытных глаз. Вояки позволили себе зажечь пару свечей, обычных, не рунных. Огоньки трепетали в темноте, увидеть их со стороны поселения не было никакой возможности. В слабом свете Каллен Торвик склонился над картой, что-то объясняя стоявшему напротив солдату, тот кивал.

Подойдя ближе, они выдали себя шуршанием травы, сержант-майор поднял голову, умудрился одновременно рыкнуть и буркнуть:

– Занят.

Гилберт замер, тупо уставившись на него. За все эти дни он видел Торвика множество раз, но всегда отводил взгляд, желая остаться незамеченным. Сейчас он будто впервые смог разглядеть сержант-майора; разрозненные черты в свете свечей слились в полноценную физиономию. Каллен, по меркам своего чина, был относительно молод, навряд ли старшего его самого – лет этак чуть меньше сорока. Но если на несчастном Гилберте невзгоды оставили свой след, врезавшись в каждую морщинку на лице, то сержант-майор мог быть ходячим олицетворением благородного солдата.

Стремительный бросок вдоль столичного тракта все же оставил на нем свой след, под глазами темнели круги, а щеки, припорошенные щетиной, слегка ввалились. Но из-за этого скулы, нависающие над квадратным подбородком, стали еще острее, темные глаза смотрели из-под густых бровей, на макушке же, наоборот, любая растительность отсутствовала: Торвик брил голову почти под ноль. Был он довольно высок, вынуждая не столь рослого Гилберта поглядывать на него снизу вверх.

Внезапно он почувствовал прилив злости: стоят тут отдельно от всех, распоряжаются судьбами! Им бы топор в руки, а лучше лопату, чтобы поняли, что такое…

– Увести.

Командир прервал его внутренние жалобы, словно услышал их собственными ушами. Отдав приказ, он вновь склонил голову над картой, солдат за спиной, робко помявшись, подал голос:

– Сержант-майор, прошу простить. Этот… Эти двое что-то не то болтают. Как будто чего-то знают, что не должны. Про клещи, например…

– Тише, Клык.

Вояка тут же заткнулся. Гилберт едва не хихикнул, ну и имечко. Нет, прозвище. Неважно. И правда получился ручной кусака, почти пес. Должно быть, прозвали так из-за выступающей челюсти. Животина в подчинении капитана. Нервишки пошаливали, мысли пустились в пляс.

– У меня есть предложение получше, чем клещевая атака. Сержант-майор.

В последнее слово Косорылый вложил столько ехидства, что Гилберт зажмурился: их же прямо здесь на ту сторону отправят – или просто изобьют.

– Я не принимаю предложений от осужденных людей, особенно осужденных в столь юном возрасте. Радуйтесь, что получили свой шанс на искупление и служение. А теперь – оставьте нас.

– Осужден, может, и многократно, особенно заочно, но в армию дошел сам, ногами.

Голос его будто запрыгал по кочкам: одно слово скажет так, а другое этак. Вроде и оборванец, а речь внезапно потекла стройно, будто стишок с листка. Гилберт помотал головой. Торвик посмотрел исподлобья, оценивающе. Уточнил у Клыка:

– Это правда?

Тот наморщил лоб, явно пытаясь припомнить.

– Вроде да… Прошу прощения! Так точно, капитан, сам явился и записался. Все как на площадях объявляли, любой может…

Смотреть, как Клыка слегка потряхивает от желания выслужиться, было приятно. Узнать, что Косорылый не соврал и правда приперся в армию по собственному желанию, – уже не столь приятно. Ну точно псих.

– Имя?

Парень промолчал, Клык неуверенно покрутил головой, пытаясь понять, ему ли адресован вопрос в таком случае. Шумно выпустил воздух из носа.

– Мы, так сказать… Лыбой его прозвали. Радуется больно много.

Собственный вариант прозвища Гилберт оценил куда выше, Косорылый он и есть Косорылый. А эта придурковатая беззубая улыбка на кривом лице его раздражала не меньше, чем болтовня командира о «новых временах». Парню тем временем было абсолютно наплевать, как его называют, лишь холодные глаза перескочили на Клыка и обратно к командирскому столу.

– Как угодно. Второй?

Клык замялся – чтобы получить прозвище, даже паршивое, явно нужно было запомниться хоть чем-то. Определенно не тот случай. Чувствуя себя полным придурком, новоявленный солдат армии Осфетида промямлил:

– Гилберт я, господин.

– В округе не осталось господ. Только свои и враги, – сержант-майор поморщился, – советую привыкнуть. Что там с болтовней?

Клык открыл было рот, но Косорылый опередил его:

– Атака, расчерченная на этой карте, захлебнется. Группа бродяг даже времени не выиграет, их всех перебьют, часть разбежится, а затем перебросят гарнизон на обычных солдат. Это займет минимум времени, отвлекающего маневра не хватит, чтобы зайти за стены. Ты завязнешь здесь, и война Осфетида начнется с осады городишки на пути к столице, а не с самой столицы.

– Уважение! – Клык взревел, определенно намереваясь дать Косорылому пинка. Тот даже не обернулся, а Торвик остановил солдата движением руки.

– Вы, господин Лыба, явно себя к «группе бродяг» не относите? А стоило бы, вам ведь идти в бой плечом к плечу с этими людьми. Но, прошу вас, закончите мысль. Что, по-вашему, должно произойти этой ночью? И отмечу, что если вы еще раз обратитесь ко мне как-то иначе, нежели по званию… Пойдете в первых рядах.

– Как угодно, сержант-майор. – Глаза Косорылого безумно блестели в свете свечей. Казалось, только здравый смысл удерживает его от того, чтобы броситься на кого-то из присутствующих с топором наперевес. – Я, честно сказать, желаю как можно скорее оказаться у столичных стен, а лучше за ними. И потому очень расстроен из-за того, что ваш план вынудит нас осесть в этих лесах хрен-знает-на-сколько времени.

Он откашлялся, потер грязный затылок.

– По задумке, в городе еще ни сном ни духом не ведают, что на них надвигается настоящая буря. Резонно, если информация и просочилась за стены Фарота, любой всадник будет нестись напрямую в столицу, чтобы донести важные вести. Те ребята, – он махнул в сторону поселения, – оставлены на произвол судьбы, никто бы не стал тратить на них время, особенно учитывая, что мы сейчас чуть в стороне от столичного тракта, неприятный крюк. Но вынужденный, в вашем случае.

Сержант-майор смотрел на него не моргая.

– Отправить группу «вояк», которые выглядят больше как изголодавшиеся разбойники, растянув оборону города по той стороне периметра, – такое могло бы сработать на открытой местности. Здесь же, сержант-майор, вас встретят стены и стражники, чувствующие себя вполне комфортно под защитой этих самых стен. К слову, как вы вообще планировали вынудить этих бродяг пойти в атаку и не разбежаться по пути? Должно быть, им доходчиво объяснят, что до поры до времени им в спину могут прилететь стрелы и болты – спина предателя светится в темноте ярче любых рун.

Косорылый завел руки себе за пояс, Гиберт увидел, что он вновь начал поглаживать лезвие топора.

– Как следствие, всех убогих перебьют в самом начале – либо враги, либо свои. Защитники города будут стянуты к месту атаки основных сил. Этот каменный массив за спиной позволяет им не опасаться атаки с тыла, грамотно рассредоточив силы по остальной части периметра. Времени и ресурсов для преодоления стен точно не хватит, придется отступить. Итого – потери по всем направлениям, атака превратится в затяжную и позиционную. К моменту, когда Иммар падет, а он падет, без сомнений, ведь поддержки им теперь ждать неоткуда, подле Аргента вас уже заждутся. Другими словами, силовая атака «в лоб» – худшая из задумок. Потеря времени тут обернется потерей времени там. Не хотелось бы.