Зарево. Фатум. Том 1

***

Кадаверы бесновались среди сугробов, пока с неба срывался порох снега. Пепел напоминал. Тучи затягивали, опускающееся солнце проглядывало белесой точкой. Часы миновали с момента возвращения Блэка "в обитель выживших", а я стала вынужденной пленницей обстоятельств.

Убрала бинокль от лица, тяжело вздыхая – мое желание как можно скорее вернуться в поместье разбивалось об обилие мертвецов на улицах, – и передала его стоящему рядом Элиоту, держащему в зубах незажженную самокрутку.

– Скоро разбредутся, не переживай, – успокаивающе заверил меня мужчина. Голос его был полон снисходительного дружелюбия. – Пара часов ничего не изменит. Куда тебе торопиться?

– Некуда, ты прав. Вот только если бы я задерживалась по своему желанию, то не было бы ощущения скованности. А так кажется, что ситуация не совсем в моих руках.

Порыв ветра растрепал мои волосы и сбил некрепкий огонек полупустой пластиковой зажигалки, которой Элиот чиркал уже добрую минуту. Молча наблюдая за Роккуром, я достала из нагрудного кармана пачку Льюисовских сигарет, вытащила тяжелую металлическую зажигалку. Также без слов подожгла самокрутку склонившегося к огню военного. Синий язычок огня лизнул кончик неровной бумаги, а я вдруг подумала, что у Криса даже самоделки были идеально ровные, одна аккуратнее другой. Вспомнила, как предрассветными часами, когда оба не могли уснуть, сидели в кабинете второго этажа резиденции: я рассуждала о несуразном вслух, разрисовывая крючковатыми деревьями углы записной книжки, а Льюис улыбаясь слушал, мастерски закручивая табак в бумагу – ловко и непринужденно.

Достала губами сигарету. Роккур галантно перенял зажигалку, помогая закурить. Дым табака наполнил легкие, и я ощутила мнимое присутствие Криса рядом. Будто только так могла поддерживать связь с ним, будто только так могла ощутить хоть немного его тепла – иллюзорный Льюис за моей спиной словно оберегал, давал смелости и сил продолжать играть для собравшихся вокруг людей. Харрисон Хафнер и леди Авдий. Элиот Роккур и Андреас Гофман. Братья Бергманы. Акира и не показывающиеся выжившие, явно испытывающие по отношению нашего с Морисом присутствия внутреннее беспокойство и даже подозрения.

Никто из них не доверял мне. И никому из них не доверяла я.

Предрассудки по отношению ко мне и Конради были хорошо заметны по косым взглядам, по наблюдающим за нашими передвижениями "надзирателям", по искусственной тишине на втором этаже. Настороженность пропитывала воздух, ожидание. Почти никто не появлялся внизу, нас с Морисом не приглашали подняться наверх – возможно, потому я принципиально не желала оставаться в стенах дома и вышла на улицу к Элиоту. Наверное, потому хотела как можно скорее вернуться в оставленное поместье, надеть поверх водолазки горгоновскую футболку, что должна бы уже высохнуть к моему возвращению. Вновь опустить в ножны кинжал со змеями, что оставила на рабочем столе воткнутым в карту.

Благо хоть после того, как я в очередной раз достаточно жестко запротестовала (уже Харрисону) отдавать оружие, больше ни меня, ни Мориса этим вопросом не доставали. Конради, впрочем, и доставать сейчас было невозможно – бедняга, пригревшись, уснул полусидя на софе в большом зале. Его не волновала ни окружающая обстановка, ни незнакомцы, настолько он устал и выбился из сил. Бессонная ночь, утренний марафон на выносливость и смесь адреналина с инстинктом самосохранения. Норман бы сказал, что Морис не уснул, а впал в режим энергосохранения-восстановления.

А еще Морис также хорошо умел держать язык за зубами. Ансельм не скрывая улыбки рассказал, что "улыбчивый Мойше", хоть и вел себя достаточно благожелательно и дружелюбно с Акирой и Бергманами, тут же замолкал, если вопросы касались меня или места, откуда мы пришли. Конради не проронил ни слова. Даже не признался, как давно мы знакомы и при каких обстоятельствах произошла встреча.

Думая о напряженной реакции выживших, я не могла забывать и расположения Ансельма. Здесь крылось что-то глубже, чем простая благодарность – Адам тоже был признателен, однако это не мешало ему поглядывать настороженно, – благосклонность же Блэка чувствовалась не только в личном общении, но и в том, как он презентовал нас третьим лицам.

Хрупкие солнечные лучи разрезали морозно-серые облака золотом, приоткрывая раны пепельного молчаливого неба. В этом мрачном пейзаже, созданном прозрачным орнаментом переплетенных черных ветвей, существовало нечто прекрасное. Непостижимое противоречие красоты природы и ужас жизни.

Выпустила дым носом, вглядываясь в неровную линию горизонта, и всё пыталась понять, почему Харрисон так спокоен: кадаверы буквально находились у стен его пусть временного, но прибежища; злобные, агрессивные, насытившиеся подношениями фанатиков… И почему так спокойна я.

– Вы же продумывали пути отхода на непредвиденный случай? – спросила у Элиота, не оборачиваясь. – Это ведь дом бывшего градоначальника, верно? Что он себе здесь соорудил? Потерна из убежища? Подземная парковка с выходом-туннелем?

Услышала довольный смешок Роккура.

– Думаю, такие вещи тебе лучше с Харрисоном обсудить, – сказал мужчина спустя небольшую паузу. – А он уж решит, стоит ли делиться информацией.

– Ты давно его знаешь? – спросила, бросив недокуренную сигарету на снег.

– С самого начала эпидемии на Севере. Я помогал эвакуировать людей, когда мы еще думали, что эвакуация происходит. Да и что вообще есть место, куда можно эвакуироваться… Короче во время наивных надежд и пустой веры, – в ответ на мой взгляд Роккур сделал еще одну затяжку. – Помню, вечер был жаркий, душный. Командир отдал приказ забрать и вывезти "значимых личностей" (кто-то "договорился", полагаю Хорст) и там на посадочной и я познакомился и с Харрисоном, и с Харитиной. Мы должны были доставить их на один из вертодромов Запада, да только… Не долетели. Подбили нас в воздухе над Чеботарским заливом у берега Перешеечной, – губы Элиота дернулись. – Бортача и второго пилота потеряли сразу при крушении. С Небесной помощью добрались до берега. Командира дня через три после мертвецы загрызли, когда он пытался девочку спасти. Мы тогда еще до последнего надеялись, что зараза не всем передается… – мужчина замолчал. – Богиня Матерь, будто жизнь прошла… Так много времени минуло.

– Да, – вырвалось паром. – Будто жизнь прошла.

***

Я судорожно пытаюсь вспомнить, когда в последний раз обувала каблуки – в памяти не четко всплывает книжный магазин и оставленные туфли на шпильках – и даже с некоторой опаской посматриваю на переливающиеся босоножки на моих ногах, серебристые ремешки которых привлекательно оплетают щиколотки. Поднимаюсь легко и немного удивляюсь, насколько невесомо ощущаю себя. Делаю несколько шагов из стороны в сторону, и только затем, придерживая волосы, обращаю взгляд к зеркалу.

На мгновение замираю, даже выдохнуть забыв. Черное струящееся платье оголяет спину. Вырез до середины бедра откровенен, но элегантен. Даже мироощущение меняется, я словно выше, худее, совсем хрупкая, сотканная из звездной пыли и хрусталя. Статуэтка. Комплимент из далекого прошлого отзывается светлой тоской под ребрами.

Кручусь перед зеркалом, глядя на волны блестящих волос, на очерченные ключицы, на ставшее еще более подтянутым тело (результат нескончаемых тренировок), на льющийся шелк – подчеркнутая талия, изгиб в пояснице – и сама собой любуюсь. Облик такой родной, такой естественный, и в тот же миг чуждый и далекий. Чокер из нескольких нитей жемчуга на шее отливает перламутром. Немного затемненные глаза смотрят томно, снисходительно даже.

Сара подарила нам маленькую сказку – привезла красивую одежду с вылазки. Невероятной красоты белье, шелковые рубашки, расшитые кристаллами платья, костюмы в пайетках и блестках; туфли, босоножки, ворох украшений и целый чемоданчик косметики. Маленькая радость среди вереницы нагруженных суматошных дней. Возможность окунуться в эстетику, примерить "прошлое", ощутить его полноценно. Наш с ней вечерний "показ мод" – маленькое представление, заряд энергией, поток комплиментов и восхищенных взглядов. Не могу упрекнуть горгоновцев за невнимательность, они перманентно окружают нас с Карани заботой и всячески осыпают любезностями; но я и сама знаю, что нынешнее амплуа совсем другое. Я сама собой восхищаюсь в этот момент.

Но это платье словно создано для меня. Наверное, даже слишком долго не покидаю комнату: раздается стук, и после моего краткого "Входите!" в комнату проскальзывает Крис. Он замирает у двери, окидывая меня взглядом, и внимательные его глаза горят не привычным бесноватым огнем, а чем-то глубинным, спокойным, и смотрит Льюис так, что у меня перехватывает дыхание, и отчего-то начинают дрожать колени.

Я беззащитна перед ним. Уязвима.

– Что? – выговариваю нетвердо, оборачиваясь к зеркалу и проводя ладонями по бедрам, стараясь скрыть волнение за попыткой оправить платье. Странное смущение смешивается с ощущением себя желанной.

Смотрю на Кристофера через зеркало. Он продолжает стоять, выпрямившись и заведя по-горгоновски руку за спину, и взгляды наши встречаются. Льюис только набирает в грудь воздуха, чтобы произнести что-то, как в приоткрытую дверь заглядывает Йозеф:

– Богиня Матерь! Штефани, ну ты просто чистый секс! – Алькан присвистывает, пожирая меня взглядом. – Вырез вообще роскошен! Какие ноги, слушай, я просто… – но слова его растворяются где-то в коридоре, ибо вскинувший бровь Льюис бесцеремонно захлопывает дверь прямо перед носом Йозефа.

– Если бы я не знала тебя, решила бы, что ревнуешь, – смеющиеся слова вырываются сами собой.

Крис тянет губы в ухмылке, чуть сощурившись:

– Что ты, милая. Просто вы с Сарой объявили приватную вечеринку. Не помню, чтобы туда приглашали Йозефа.

– Мне приятно услышать пару комплиментов в свою сторону, – откликаюсь, чуть опустив голову и глядя на Криса из-под ресниц. Голос глубже. – От тебя ведь не дождалась.

– А я никогда и не скрывал, что ты чертовски привлекательна, – просто отвечает Льюис, пожимая плечами. – Что в платье, что в форме. Хоть бодрая, хоть заспанная. Всегда.

—То есть я сейчас выгляжу "как всегда"? Ничуть не лучше, чем обычно? – и сама не знаю до конца, то ли искренне обескуражена тем, что не воспринимаюсь в вечернем платье "особенной", то ли просто хочу уколоть Криса. Ведь, будучи предельно с собой честной, от его слов тепло расплывается в груди, и легкое волнение щекочет под ребрами, выбивая воздух из легких.

Замечаю, что ремешок на щиколотке расплелся и упал.

– То есть сейчас ты просто показываешь еще одну грань своей красоты, – говорит Кристофер безмятежно, подходя неторопливо и опускаясь передо мной на колено.

Не успеваю ни озадачиться, ни переспросить. Мужчина осторожно подхватывает меня под лодыжку и упирает мою ногу о свое согнутое колено. Сердце обрывается. Чувствую, как мурашки пробегают по коже, опоясывают у копчика. Руки у Криса чуть прохладные, а моя кожа, кажется, горит. Льюис, продолжая смотреть мне в глаза, переплетает ремешком щиколотку вновь.

– Спасибо, – произношу одними губами, когда мужчина поднимается, скользнув (будто нечаянно) по моей ноге пальцами. Шпилька позволяет мне быть практически одного с горгоновцем роста, и я смотрю в его глаза прямо, удивляясь где-то на грани сознания, до чего они потемнели, стали практически болотного цвета.

Один шаг в пропасть до фатального проигрыша.

– Позволите проводить вас? – театрально выговаривает Льюис. – А то черт его знает, какие там Йозефы еще по коридору разгуливают.

– Буду безмерно благодарна, – отвечаю в том же тоне. Вкладываю пальцы в протянутую Крисом руку.

***

Элиот явно приврал, когда говорил, будто кадаверы разбредутся за пару часов. Уже темнело, а тварей на улице меньше не становилось. Ансельм настаивал, чтобы мы с Конради переждали ночь под крышей их убежища. Группа выживших с ним не спорила, но особо и не поддерживала. Андреас же проявлял откровенное неприятие нахождением на территории "чужаков"; Акира, как я поняла – его невеста, беспрекословно поддерживала своего возлюбленного. Правда, агрессия Гофмана была направлена по большей мере в мою сторону. Как нашептал потом Блэк, Андреас никогда не стеснялся неприкрытой мизогинии и искренне верил в то, что неприязнь обоснована. Единственная женщиной, которую он ни то чтобы уважал, но хотя бы не позволял едких замечаний в ее сторону – Харитина Авдий. Бороться с выпадами Андреаса было бесполезно, и Ансельм лишь порекомендовал не обращать внимания: "Мы уже привыкли к смраду из его рта. Он делает свою работу, остальное значения не имеет". Так или иначе, тем страннее становилось наблюдать за красавицей Акирой, покорно находящейся подле Андреаса, и тем яснее – за печально смотрящим на это Элиотом, явно нежно симпатизирующим девушке.

Адам и Гавриил казались любезными. Большую часть времени они проводили наверху, где проходили сборы – Харрисон и Ансельм действительно готовили людей покидать Руины, – но когда спускались вниз, достаточно приветливо общались со мной и Морисом. Близнецы-медики явно давно знали и Ансельма, и Харрисона. К сожалению, Блэк не утолил моего любопытства и не сказал, как жизнь пересекла их пути с Хафнером.

В общем-то всю вторую половину дня я была не более, чем тенью: мы с Морисом располагались на первом этаже, на улицу уже почти не выходили – Элиота на посту сменил крайне неприветливый мужчина, и лишних волнений не хотелось.

С самим Харрисоном я практически не разговаривала. Мы обменялись "любезностями" при знакомстве, да пару раз пересекались в коридорах, однако я перманентно ловила его внимательные взгляды на себе. Отчего-то больше всего в те секунды хотелось ввернуть какую-нибудь Льюисовскую фразочку в искренней надежде, что Хафнер окажется с ней знаком. Не знаю, как удержалась не высказать предположений о шраме на шее Харрисона.

Харитина наблюдала за сборами, не стесняясь комментировать нерасторопность людей:

– Мы могли уехать два дня назад, – говорила она, глядя, как Бергманы выносят из дома тюки с одеждой.

– Ты знаешь, что мы потратили это время на поиск провизии и топлива, – ответствовал Харрисон спокойно, сложив руки за спиной.

– Вот именно, Харри, мы потратили это время, да и еще и заплатили за него четырьмя жизнями. Не самый рациональный обмен. Впрочем, излишняя расточительность была свойственна и твоему деду, да будут объятия Матери для него теплыми. Жаль, мы не можем быть избирательны в привычках, которые перенимаем. С другой стороны, у людей зачастую такой паршивый вкус, что мир рисковал бы вымереть за несколько первых порожденных им поколений.

Морис проспал большую часть времени. Под вечер его растолкал Адам, пришедший пригласить всех к столу. Только тогда я ощутила голод и осознала, что за целый день ничего не ела. Это был единственный раз, когда я увидела практически всех выживших, собранных под крышей – около тридцати человек. Дети, женщины, мужчины, старики. Тусклый свет свечей, ветер за окном, холод комнаты, скромный ужин. Этот искренний жест был красноречивее всяких слов – с нами поделились небогатыми припасами, с нами разделили общий стол.

За столом еще раз пересеклась взглядом с Харрисоном, но почти сразу же отвлеклась на разговор с Ансельмом – он предлагал утром обсудить присоединение нас с Морисом к их группе, еще раз пригласив проследовать всем вместе на Запад. Сообщество обосновалось в стороне Центра, подстерегало на подступах к Востоку, мелькало в землях Перешеечной области. Запад казался единственным верным направлением; а там можно было пуститься дальше, к островам Теневых берегов в слепой надежде, что инфекция не добралась до них.

Внутри меня клубился хаос, сумбур, сомнения. Что-то необъяснимое отчаянно противилось даже думать о согласии на предложение. Я пыталась оправдать себя стремлением оставаться одной, ни к кому не привязанной, ни с кем не скрепленной узами.

Сопение спящих сливалось в монотонный гул. На улице завывал ветер, которому вторили крики зараженных, в небольшую щель плотных штор заглядывал бледный лунный диск. Я лежала на спине, прикрыв глаза и вслушиваясь: на втором этаже ходило несколько человек, скрипел металл во дворе, пару раз хлопнула дверь залы, где жила Харитина. Согреться тяжело, не спасали ни слои одежды, ни многочисленные одеяла. Всякий покой исчезал в ледяной пустоте. Ночь тянулась бесконечно долго, время замерло в морозном плену. Каждая последующая попытка согреться и задремать – все более тщетная.

Безоглядное стремление пройти сквозь эту холодную мглу сгущающихся мыслей.

А что если кадаверы не уйдут и утром? Сколько еще нам с Конради находиться здесь? Терпеть косые взгляды? Бояться на секунду отвлечься? Ожидать подвоха?

Сердце билось ровно, глухо.

Чисто теоретически, я могла осмотреть первый этаж – наверняка потаенный выход из дома разблокирован на случай непредвиденной ситуации, почти наверняка найти его будет несложно. Не обязательно будить Мориса и пытаться скрыться в ночи, но знать путь отступления нужно.

Поднялась легко. Почти бесшумно пробралась мимо спящих и вынырнула в дверь.

Темнота коридоров. Затхлый запах сырости. Мое дыхание в тишине. Комната за комнатой в напряженном прислушивании к переменам в звуках и шорохах – не хотелось бы ни с кем обсуждать полночные блуждания – пока не оказалась в небольшой домашней библиотеке. Классическое место для "тайной двери" или скрытого хода.

Искать в потемках неизвестность – заранее проигрышное дело. Но я ощупывала стены под картинами, касалась книжных корешков и осматривала стеллажи. Чутье подсказывало, что не могла ошибаться. На улице шумел ветер, завывал тоскливо, и на душе становилось поганее (хотя, казалось бы, куда сильнее?); комок стоял в горле, непослушные замерзшие пальцы скользили по потертым обложкам… И в один момент у ощутила холодный материал.

Замерла. Ощупала книжную стопку – муляж – и только хотела потянуть её на себя, как в коридоре мелькнул дрожащий свечной огонек.

– Что-то ищешь? – от внезапного вопроса вздрогнула, делая шаг прочь от стеллажа и кладя руку на пистолет.

Из тьмы коридора показалась фигура Харрисона. Мужчина, заложив руку в карман брюк, неспешно вошел в залу. Он чуть склонил голову к груди и смотрел на меня точно из-под бровей, подняв свечу чуть выше.

– Средство от бессонницы. Какую-нибудь скучнейшую повесть, – ответила непринужденно, опираясь плечом о книжную полку. – Но, похоже, лучшим лекарством станет знакомое место без чужаков в радиусе выстрела. Хотелось бы минимизировать потенциальные источники опасности.

– Мы впитывали недоверие с кровью и молоком, множили его жизнью в Государстве и возвели в абсолют, оказавшись в окружении мертвецов и фанатиков, – мужчина прошел к зеркальному шкафчику, открыл его створку. Поставил свечу на кофейный столик. – Но судя по тому, что жива ты и твой приятель, да и мои ряды пока не поредели, возможно, следует поумерить предвзятость, – Харрисон достал квадратную бутылку с медового цвета жидкостью и пару бокалов. – Могу предложить виски. Может от бессонницы не поможет, но согреет и немного расслабит.

Слова "Норман бы оценил предложение" замерли непроизнесенными на губах. Я глянула в сторону темного коридора, лишь на мгновение удивившись собственному спокойствию и невозмутимости.

– Если только совсем немного.

Харрисон приглашающе кивнул на небольшой диванчик, а сам налил в стаканы виски.

Села, наблюдая за неспешными движениями мужчины. Он протянул мне стакан – на указательном пальце левой руки Харрисона блестел золотой перстень с янтарем – и опустился на противоположную сторону диванчика. Отпил первым, держа бокал слегка небрежно.

– Позволишь вопрос, Штефани? – спросил, когда пригубила стакан. – Откуда ты? – взгляд пристальный, цепкий. – Как оказалась в этой местности?

– Это два вопроса, – слегка улыбнулась.

Хафнер чуть сощурился:

– И все же.

– Падение Государства открыло все дороги, эпидемия вынудила искать спасения, а фанатики – бежать. Не думаю, что мой рассказ отличается от десятка таких же, что ты уже слышал, – кивнула наверх, намекая на занявшую второй этаж группу людей. – Не думаю, что он сильно отличается и от твоего собственного.

– Кто ты? – вопрос в лоб. Слишком прямой и вызывающий. – Ты заинтересовала Харитину, – добавил Харрисон в попытке смягчить. – Да и Ансельм будто с тобой знаком.

– Харитина приятная женщина, а с Блэком я познакомилась только среди Руин.

– Андреас рассказал о вашей первой встречи. Достаточно подробно.

– Что ты хочешь от меня услышать? Или стремишься напугать? – усмехнулась, делая небольшой глоток виски, не спуская глаз с мужчины напротив.

– По описанию Гофмана представлял тебя сильно иначе, – хмыкнул он. – Но в действительности просто хочу узнать, кто ты. Твое лицо кажется смутно знакомым.

"Возможно, ты успел два года назад увидеть мой прямой эфир с подорванной "Анцербом" плотины, который жнецы снесли практически сразу же", – подумала, но озвучивать не стала. Лишь пожала плечами:

– Прошлое призрачно, а будущее эфемерно. Какая разница, когда мертвецы разгуливают по миру, и кажется, что впереди лишь больший мрак? Да и не стоит забивать голову лишними лицами, – Харрисон поднял стакан к свету, намеренно рассматривая переливы бликов на гранях стакана. – Утром мы с Морисом вероятнее всего покинем вас. Я пока не готова отправляться на Запад.

– До утра многое может перемениться.

И вновь обратил пронизывающий взгляд ко мне, не скрывая заинтересованности, а я не могла отделаться от мысли: передо мной очередной человек, бывший слухом, призрачным образом, почти легендой на шепчущихся устах. Живой и настоящий. Совершенно обычный. Под глазами его залегли голубые тени, потрескавшиеся губы были искусаны. От Хафнера в один момент веяло уверенностью и сомнениями, непоколебимой волей и внутренней несвободой. Такой же противоречивый, как и организация, которая вспыхнула и погасла на Западе. Двойственный, как и "Анцерб".

Взгляд мой скользнул ниже, замер на белой полоске шрама.

Крис лишь единожды упоминал (да и то мельком), как находился в плену у "Анцерба". Вскользь об этом сегодня сказала Харитина, может нечаянно, а, может, намеренно проронив, что допрос вел Харрисон. На секунду воображение подбросило десятки вариантов того, что могло тогда происходить, как Льюис себя вел, как вырвался.

– Штефани? – вопрос Харрисона вывел из оцепенения.

Сделала еще глоток из стакана, отворачиваясь от мужчины.

– Старый шрам на твоей шее. Были веселые деньки? – сориентировалась быстро.

– Бывали.

Его пальцы едва заметно постукивали по стеклу, взгляд время от времени задерживался на моём лице – не дольше, чем нужно, но достаточно, чтобы я это почувствовала. Харрисон начал говорить медленно: размышления о поиске свободы, о борьбе за справедливость. Общими фразами, свойственными и для Штиля, и для Севера – будучи в резиденции я начиталась подобных трактатов и заметок вволю, ведя беседы с Робертом, наслушалась рассказов о речах "освободителей"; я и сама когда-то давно, в другой, в чужой жизни, по которой прошел уже траур, писала такими общими аллюзивными метафорами, – и было непонятно, делился ли он личным или сплетал из общих образов осторожную приманку. А возможно и прощупывал такими обтекаемыми мыслями мою реакцию, старался разглядеть в эмоциях отношение к прошлому, разгадать, какую роль могла играть и чем жила. В его манере говорить скользила собранность человека, который не спешит раскрывать карты.

Что Харитина, что Харрисон жонглировали словами, пытались манипулировать – они крепко держались за то, чем жили прежде, и не нужно было знать об их принадлежности к "Анцербу", дабы заметить это. По ним было видно, как часто они оглядываются назад, думая, что ушедшее до сих пор значимо.

Или это для меня прошлое стерлось? Или просто то прошлое, перестало быть моим?

Я понимала отчасти, почему Хафнер и Авдий не отпускают "Анцерб". В своей борьбе за лучшую жизнь он стал символом для многих, и его история прошла сквозь границы городов – не смогли удержать ее Трое, не смогли стереть в момент зарождения жнецы. Смутные воспоминания нашептывали, что когда-то и для меня это было значимо, что когда-то в душе жило больше сопереживания терракотовой организации, нежели отторжения. Но глядя теперь на Харрисона, я видела уставшего человека, сердце которого запутано в сетях мнений и ожиданий других.

Хафнер старался увлечь в разговор, а я не могла выкинуть из мыслей образ Льюиса. Он остался далеко. И, наверное, я никогда больше его не увижу. И это мой выбор. Но отчего так больно?

Перевела тему, увлекла Харрисона в разговор о Сообществе. Мне нужны были подсказки, дополнительные сведения, новые подробности с первых уст: куда еще расползлась эта зараза? Чего они хотят? Неужели нет ничего, кроме нечеловеческой злобы и агрессии? Харрисон в словах был осторожен, словно каждую фразу предусмотрительно проговаривал в мыслях, прежде чем озвучить. Анцербовец старательно избегал причин, по которым он с группой выживших оказался где-то в Центральных землях, лишь вскользь упомянул, как менялись города в поисках провизии, мест для лагерей и призрачного намека на то, что эпидемия хотя бы куда-то не добралась. Как им встречались люди, спасающиеся в административных сооружениях, укрытиях баронов и бункерах градоначальников… И ромбические символы.