Зарево. Фатум. Том 1

Диана Ва-Шаль

Зарево. Фатум. Том 1

historias tuas immortales futuras

Часть 5.

Штефани Шайер

1

Языки пламени взметнулись к сумеречным серым небесам. Затуманенный слезами взгляд устремился за красными всполохами, пожирающими старые вещи. Горела старая куртка. Горел старый кожаный рюкзак. Горели давно уже не нужные документы, что тащила за собой балластом. Горели журналистские заметки прежних времен. Сгорало тряпье, сгорали листы бумаги, сгорало всё: и в этом поглощающем пламени в угли превращалось сердце, в прах обращались чувства, пеплом становилась кровь.

Болезненный спазм сжал горло змеиной удавкой. Тело не чувствовало холода. И боли я тоже не чувствовала – ужасная, бесконечно глубокая и бескрайняя пустота. Она разорвала безжалостно, бесчеловечно, беспощадно. Вывернула наизнанку, пустила кровь вскрыв старые шрамы – препарировала всё, что оставалось от душевного спокойствия, разбила все стены, что выстраивались болью и слезами. Хитиновый покров оказался срезан с сердца затупленным заржавевшим ножом. Медленно. Мучительно. И каждое движение неумелого палача стало лишь новой гранью начертанной пытки.

Капля за каплей, дабы вбитая вглубь травма вскрылась и утопила. Чтобы я захлебнулась воспоминаниями, как вспыхнула и сгорела в синем пламени чужой агонии, как осталась без опоры и единственного смысла. Осталась одинокая и потерянная, точно легкий флюгер, оказавшийся в центре бури – в отчаянной попытке стараясь схватиться за прошлые столпы собственного мироздания, но еще сильнее отрываясь от реальности и утопая в вязком болоте. Как внутри была лишь пустота и слабость. Как ничего не хотелось. Как жить не хотелось. Как умирать не хотелось.

Небо цвета пороха и эбенового дерева. Треск костра и огонь, кусающий холод раннего рассвета. Солнечный диск, подкрадывающийся к неровной кромке пыльного голубого горизонта.

Я вновь и вновь проживала страшные минуты, каленым железом изрешетившие израненное сердце. Каждую секунду. Каждый звук. Каждый запах. Каждый цвет. Каждое ощущение. Каждое движение. Каждую судорогу. А затем бесконечной чередой черно-белых картинок замелькали дни пустой и бестолковой борьбы. Следом за ними – кроваво-зеленые мгновения, начавшиеся столкновением с "Горгоной".

Кровь Стивена, стекающая со стены. Паракордовая петля Михаэля. Обезображенное лицо Сэма.

Я больше никого не могла потерять. Не пережила бы. Не выдержала. Я больше не хотела. Не хотела. Я не хотела…

Вытерла нос тыльной стороной ладони, смахнула леденеющие на морозе слезы. У горизонта всполохнуло золотом, пронзило угольно-кедровые перистые облака. Огонь пожирал вещи, возложенные на алтарь былого. Я оплакивала на этом жертвенном костре остатки своих неудавшихся ролей; из разрушенных частей лепила и собирала себя заново. Собирала по остаткам. Создавала по крупицам. Истина заключалась в том, что слишком многое вложили в меня близкие люди, чтобы позволить Небесам разыграть мою жизнь дешевым спектаклем. Слишком многое мне дали, слишком многому обучили, чтобы я позволила себе сдаться.

Устремила взгляд к безмолвному небу. Практически с вызовом, с непоколебимым упрямством – рушьте оболочку, дробите кости, разрывайте сердце, но огонь внутри потушить не удастся. Я создала себя сама, впитав всю любовь, всю веру, все знания, которые мне дарили, и была готова вновь перестраиваться и старательно перекраиваться по выверенному и доработанному лекалу. Не готова терять кого-то, но вполне способна бороться в одиночку.

Срывались хлопья снега. За спиной стоял черный маслкар. Тело грела пропахшая табаком водолазка. Поверх водолазки – футболка, с серебристой Змееволосой девой в районе сердца. А вместе с мусором сгорали остатки эмоционального груза, что волокла за собой непосильной ношей.

О, Матерь, пусть простят горгоновцы, пусть поймет Крис…

В руках сжимала свою идентификационную карточку, которую бережно хранила все три месяца, с самого дня нашего приезда в °22-1-20-21-14. Лицо, кажущееся чужим. Личный номер для базы жнецов. Основные сведения. Род деятельности. Название издательства. Печать допуска, добытая непосильным трудом. Когда-то такое важное, теперь – бессодержательное и бесполезное. Я швырнула карточку в костер, и тот с голодным треском принял ее в пламенные объятия. Символичное прощание с прошлым. Пусть горит, пусть всё горит. Возврата нет.

И я слабо усмехнулась. Усмехнулась всему: разрушенному Государству, померкшему лику Трех, безмолвной Матери и безучастным Небесам, ушедшему прошлому, призрачному грядущему, кадаверам, фанатикам, жнецам, "Горгоне". Усмехнулась самой жизни. Слабо, несмело пока, почти вынуждено. Хотелось упасть на колени и выть раненным зверем, но… Но я продолжала стоять, смотреть на догорающий огонь и поднимающееся из-за горизонта солнце. Понимать отдаленно, что продрогла до костей, но не двигаться с места.

Молиться Небесам бесполезно, и я возложила прошлое, боль и страхи на прощальный алтарь Змееволосой девы, силясь в минуту отчаяния хотя бы в ней отыскать секундного спасения. Пути назад не было, и я готовилась прокладывать себе дорогу вперед.

***

Вскрик застрял в горле и провалился куда-то вглубь. Я рвано вдохнула, падая на бок и перекатываясь. Подхватила рюкзак, ударила им наотмашь озверевшего кадавера и, выкроив себе несколько секунд времени, сорвалась с места и со всех ног кинулась прочь. Поскользнулась на льду, припорошенном тонким слоем снега, удержала равновесие практически с Небесной помощью. Рокот взбешенного зараженного откликнулся многоголосым тревожным отзвуком пустого парка развлечений.

Пустая обойма. Семь мертвых тварей. Обагренный кровью белоснежный снег. И один кадавер, всё ещё следующий за мной по пятам. Дикий и свирепый. Пущенный в него нож улетел мимо; впрочем, на что я надеялась? Так и не научилась хорошо метать…

Холодный воздух обжигал легкие. Дыхание сбилось. От волнения заложило уши – слышала точно через воду, и это чертовски мешало ориентироваться.

Время. Нужно время. Немного времени, чтобы перезарядиться.

Нырнула под горку вперед ногами, прокатываясь по земле спиной. Внезапно справа бугорок дергано двинулся. Еще одна тварь, покрытая снегом, начала подниматься, неестественно вывернув в мою сторону голову. Я выхватила нож, тугими ремешками закрепленный на предплечье. Подлетела к кадаверу и, пока не успел вскочить на ноги, ударила в голову резким движением сверху-вниз. Исступленный кадавер тем временем по-звериному мчался за мной. Гнойная слизь лилась из его ран и рта. Быстрый. Слишком быстрый и агрессивный, чтобы позволить ему приблизиться.

Пустилась бегом. Высокий причудливый каркас аттракциона впереди.

Рывок. Нужен всего-то еще один рывок. Главное не выдохнуться сейчас. Главное сейчас не упасть.

Взобралась на одном дыхании наверх, по узким хлипким металлическим перекладинам. Подтянулась на покрытую льдом площадку. Из рюкзака – запасная заряженная обойма. Движения уже отточенные и выверенные. Передернула затвор в ту секунду, когда кадавер с разбегу ударился о каркас. Вибрация прошла по площадке; зараженный пророкотал и ухватился за перекладины окровавленными пальцами, а я, не медля ни секунды, выстрелила.

Кровавый фейерверк брызнул на снег. Тело, замерев на долю мгновения в воздухе, рухнуло. Воцарилась поглощающая тишина, дрожащая и пугливая, а я, тяжело дыша, опустилась спиной на площадку. Серое небо высоко надо мной, изрешеченное ломаными линиями каркасов. Портфель, набитый тряпьем для костра и вытащенными из вендингового автомата снэками, рядом.

С момента моего позорного бегства минуло долгие полторы недели, и они продемонстрировали во всей красе: каково это, когда время останавливается.

Неимоверно долгие девять дней. Бесконечно длинные ночи, дрожащие восходы и душащие закаты. Несколько первых суток превратились в монолитное серое пятно памяти – тогда притупился страх, ощущение холода и голода, усталости. Вроде бы провела их практически безвылазно в машине. Ехала бесцельно вперед (как мне казалось, куда-то в сторону центра), не особо следя за дорогой. Как открылось в дальнейшем, я намотала кучу кругов, успев даже пересечь условную границу с Восточными землями и проехать вглубь тех территорий. Пришла в себя, когда обнаружила стрелку в красном секторе топливомера. Тогда и случился приступ паники и осознания. Совершенно одна. Вокруг – безжизненная выжженная пустыня, медленно укутывающаяся в снежное одеяло. У меня – минимальный запас провианта, нет теплых вещей и практически не осталось бензина. Боеприпасы ограничены. Рация мертва. Остатки разрушенной цивилизации оставлены где-то далеко. Ещё страшнее – я сбежала от горгоновцев. Без их защиты. Без их поддержки. Одна.

Первой реакцией стало отчаянное желание вернуться. Найти бензин и ударить по газам обратно. Но только куда, куда обратно? Дорога стала лабиринтом, в который я сама себя завела. Проеханные городки слились чередой цифр в сознании – как отличить, как вспомнить? Уставший воспаленный мозг усиленно работал: бензин, карта, по достопримечательным объектам определить свое местоположение; компас, построение маршрута; речь извинений; подготовиться к болезненной встрече лицом к лицу с воспоминаниями…

Следом за отчаянием – принятие. Я не могла позволить себе вернуться. Подвела. Обманула Роберта, пообещав не сбежать, даже если дела станут совсем паршивыми; не оправдала ожиданий, оступилась. Бросила Нормана и Сару, оставила Стэна. Предала Криса. Что можно было придумать в оправдание своему хаосу? Струсила. Позволила эмоциям и ужасу взять верх. Так старательно прятала и игнорировала старые раны, что появление новых привело к логическому завершению – иррациональному неконтролируемому страху. Только мысль о том, что могла потерять кого-то еще, уже доводила до истерики.

Мне хотелось верить, я пыталась убедить себя, что бегство – единственный ключ к собственному спасению, что это – время, возможность восстановиться, способ продолжить жить. Стояла посреди пустой дороги без малейшей убежденности в верности решений и адекватности действий. Но назад не вернулась. Даже когда спустя несколько дней уже заправила полный бак и разобралась со своим местоположением.

Когда пришла в себя, страшнее стало и ложиться спать. Осознала, что лишилась караула, оберегающего сон, и в случае опасности могла рассчитывать только на себя; да и в бронированных машинах горгоновцев даже в худшие дни начала эпидемии спалось спокойнее, чем в маслкаре. И без того беспокойные дрёмы стали и вовсе полусознательными. Кажется, я слышала в недолгие часы сна каждый шорох, каждое дуновение ветра. Я искала укромные места. Пряталась и от возможных мертвецов, и, что еще опаснее, от возможных живых. С ужасом поняла, что засыпаю, держа под рукой заряженный пистолет и нож.

Постепенно формировала свой распорядок. Обыскивала машины, рыскала по домам. Устроила набег на полуразрушенный полицейский участок, где чуть не угодила в пасти мертвецам. Чудом спаслась, использовав практически все знания, что получила от горгоновцев. Они бы гордились, увидев, насколько меткими были мои выстрелы, отточенными – движения, сильными – удары и прокаченной – выносливость. Но после схватки с кадаверами я почти сутки не выбиралась из машины. Вроде бы от шока и испуга даже протемпературила.

Предрассветные часы в участке на некоторое время вытеснили из мыслей всё остальное. Темные его коридоры и работающий с перебоями фонарик. Дрожащие руки и эхо выстрелов. Полусгнившие кадаверы и трупный яд в воздухе… Впрочем, эта опасная авантюра принесла плоды: я смогла отчасти восполнить недостаток боеприпасов и раздобыть дробовик.

Дробовик, который в секунду моего созерцания неба над заброшенным парком развлечений находился в машине.

Тяжело поднялась. Закрепила нож на предплечье. Пистолет – в кобуру. Нужен патронташ, еще лучше – иметь бы разгрузочный жилет. Надела портфель, осторожно спустилась вниз. Только тогда поняла, насколько рискованно было лезть по перекладинам. Каркас местами изношен, кое-где металл не выдержал перепадов температур крайних месяцев. Спрыгнула на землю, покосилась на распростертое тело кадавера. От кровавой каши, казалось, даже шел небольшой пар (вероятнее всего, шалило воображение), а тишина парка давила на уши зловещим ожиданием.

Задерживаться бессмысленно и опасно.

Натянула баф на лицо и, посматривая по сторонам, направилась в сторону моей нынешней обители, к маслкару и оставленному дробовику.

Когда бежала из резиденции, то не думала о пункте следования. Откровенно говоря, задумалась об итоговой цели пути только после обноса полицейского участка – предо мной оказались открыты дороги во все стороны. Ничем не стесненная, никем не ограниченная. Странное чувство вольности, давно задушенной Тремя и жнецами. Личная независимость вошла в симбиоз с тотальной внешней свободой. Пьянящее чувство дезориентировала многообразием выбора. Поначалу мне хотелось направиться на Север. Место, куда тянулось сердце, где когда-то боевой дух народа не смогли в корне выжечь даже Трое. Место богатой культуры, вотчина прежнего многобожия. Место, где началась эпидемия. По идее, кадаверов там могло быть уже меньше – подыхают же они от отсутствия пищи, – и маленький шанс уберечь себя от кровожадных тварей становился весомой причиной выбрать Север местом следования, но… Тогда пришлось бы пересечь Перешеечную область. Проехать путь, который прошла с "Горгоной". И, в первую очередь, миновать °13-16-8-28 и резиденцию. А я понимала: окажусь рядом, не смогу проехать мимо. Привязанность к горгоновцам оказалась куда глубже и крепче, чем представлялось раньше.

А я решила окончательно и бесповоротно попрощаться с "Горгоной". Пусть даже продолжала носить их форму.

Взгляд на Восток не устремлялся. Мне нечего было там искать – разве что вспомнить несколько рабочих поездок, каждая из которых принесла немало седых прядей мне с Сэмом и Эндрю. Неожиданно я заметила, что, когда вспоминала о них и бытности журналиста, эта часть жизни не воспринималась своей. Будто больше не чувствовала с ней родства и связи: опустило, ушло, растворилось полуночным сном.

Но много думала о Сэме. О том, как некогда близкие друзья мы стали абсолютно чужими людьми друг для друга. Истина крылась в простом. Эмпат перестал потакать эгоцентрику: я выбрала себя. И когда так нуждалась в простом понимании от Сэма (ни помощи, ни поддержке – понимании), он упрямо давил. А когда осознал ошибку, когда сам решил меняться, поняв наконец, что мир куда сложнее, чем деление на черное и белое – оказалось поздно.

Я до сих пор не понимала, что произошло. Многократно воспроизводила тот день в памяти. Что потянуло Сэма на улицу? Как он столкнулся с зараженным? Вопросов было больше, чем предположений и ответов, а признать еще откровеннее, я даже не рисковала думать и искать в случившемся правду. Но лицо Сэма отпечаталось в памяти вместе с оглушающей болью от внезапной потери. Второй потери за тот короткий срок. Дорт был дорог мне. Несмотря ни на что. Сэм оставался последним связующим звеном с тлеющим минувшим. Последней нитью, что связывала меня с тенью прошлой себя. Его смерть – разрыв с тем немногим, что оставалось. Рухнул оплот былого. И хотя я думала, что мне хватит сил раз за разом переживать старые раны, в тот миг силы иссякли. Бежала, чтобы взять паузу, выдохнуть, остановиться и восстановиться, прежде чем вернуться… Но, уже уезжая, понимала: будет лучше, если не вернусь. Боль пройдет, я заглушу ее, а "Горгона" продолжит жить и без меня. Я не успела полноценно стать ее частью. Она ничего не потеряла. И Льюису будет лучше без меня. Ему предстоит многое, я буду мешать. Буду уязвимостью, которую он не может себе позволить.

И ночь побега сгорела в рассвете наступающего дня вместе с вещами, тянувшими за собой прошлое. Своими собственными руками перечеркнула ушедшее, и мне не было жаль. Не всего, по крайней мере.

Путь к Западным землям отрезало Черное нагорье и расположенный там скалистый массив "Чертоги" – по словам Роберта, миновать тот путь на машинах было практически невозможно, учитывая даже развернувшееся пару лет назад строительство подгорных тоннелей, соединивших Центр и Запад прямыми дорогами. Конечно же, дерзнуть было можно, но в одиночку даже для меня это казалось чересчур. Не рискованно, нет – самоубийственно.

Хотя, будто нынешнее мое положение возможно охарактеризовать иным словом.

Оставался лишь путь к Центру. И, пожалуй, хотя бы раз в жизни стоило увидеть белокаменный Мукро. Судьба уберегла, и мне не довелось узреть столицу ни через решетку следственной камеры, ни из автозака жнецов; но она же, шагая рука об руку со Смертью, разбила баррикады и разрушила стены, оставила от Государства призрак и стерла порядки и ограничения Трех. Великий и сверкающий в солнечных лучах закрытый Мукро стал лишь очередной точкой на карте.

Горгоновцы говорили, что это красивый город. И если не знать историю и то, что прячут за собой белоснежные стены административных зданий, может даже влюбить в свои проспекты и летящие ввысь перспективы. Я обвела Мукро красным треугольником на карте и решила подготовиться к поездке, и морально и, в первую очередь, физически. Собрать всё, что было можно. Потом же, после Мукро… Нет, об этом пока не думала.

Клокочущий крик разнесся низким эхом где-то вдалеке. Я оглянулась, пригибаясь и заводя руку к пистолету. Кадавер был вне зоны видимости, по звуку – очень далеко. Верхние кабинки колеса обозрения бесшумно покачивались от гуляющего в высоте ветра. Стекла ресторанного комплекса разбиты, внутри черно от пожара. Рокот повторился глухо и злобно, и я поспешила перебраться через дыру в заборе. Еще раз бросив взгляд на оставленный парк, медленным бегом устремилась через полуразрушенную улицу пригорода.

Постоянно отслеживая окружающую обстановку, добралась до окраины. Крайний небольшой дом, максимально неприметный. Еще раз осмотрелась и юркнула через открытое окно внутрь – не игнорируя ни одну из мер безопасности проверила помещение; закрыла окно на щеколду и только затем, используя некогда принадлежавшие Стивену отмычки, проникла в пристройку, служившую гаражом. Закрылась. Выдохнула, на секунду облокотившись лбом о дверь.

Пара оконцев, завешанных плотной темной тканью, выходила во двор. Свет проникал из нескольких небольших щелей. У дверей в гараж, готовый в любой момент к выезду, стоял черный маслкар. В самой пристройке, помимо моей машины – хозяйский раскладной диван, несколько полок со всякими инструментами, да небольшой переносной мангал. На диване гора из одеял и подушек, не меньше их раскидано и на полу – один из итогов моих похождений по близлежащим домам, минимальная попытка обеспечить себя теплом холодными ночами. Около мангала – остатки тумбочек, стульев, бумаги, журналы, старые книги хозяев (которые я не посчитала нужными для сохранения); все для костра. В эту же кучу скинула найденное за день тряпьё – тоже сгодится для костра.

Добрела до машины. Переложила в открытый багажник провиант и пару бутылок: большая с бензином, маленькие с водой. Подумала о том, что хорошо было бы сегодня прокипятить снега… В багажнике же – сумка с оружием, вещмешок с одеждой. Стопка книг. Маленькая походная подушка и спальный мешок. Оставила там портфель, перехватила ореховый батончик и пачку сока, медленно дошла до дивана и тяжело опустилась.

На противоположной стене неказистая мишень, изрядно потрепанная и измученная. Рядом с ней – многочисленные царапины и углубления от неудачных попыток попасть ножом в цель.

В то время, когда я условно отдала предпочтение дороге в Центральные земли – нескончаемая иллюзия выбора во всей красе, – погода испортилась окончательно: ветра, снег (как давно не было таких снегопадов!), влажный мороз, пробирающий до костей. Правда, паршивость погоды ограничивала не только мое передвижение, но и отчасти активность кадаверов. Твари послабее почти впали в спячку, но… Но те, кто питался – словно получили пресловутую дозу адреналина. Подпускать озверевших зараженных нельзя на расстояние выстрела, а еще лучше вообще не попадаться им на глаза, ибо тут же низкий рокочущий клич манил "сородичей" на пиршественный обед.

И поначалу я думала, что самым страшным в побеге станет голод, холод и живые мертвецы вокруг.

Но самым страшным стало Сообщество.

Ромбические символы встречались на брошенных машинах, погнутых дорожных знаках и залитых кровью стенах, и выглядели они не знаменем спасения, а скорее жутким предостережением – "бойся, ибо нами движет безумная жестокость и жажда крови". Возникало чувство, что фанатики вобрали в себя все ужасы, что творили Трое и жнецы, и возвели их в абсолют. Неприкрытая парадигма прежних лет "либо труп, либо раб", но приправленная анархическим беззаконием и макабрической пляской разгулявшейся инфекции. Глаза, окруженные переплетенным лучами, наблюдали пристально и злобно, точно каждое твое движение вновь было под прицелом. Точно люди, столь привыкшие постоянно жить в страхе теней с серпами, даже на краю пропасти осознанно создавали монстров, желающих сломить волю и подчинить рассудок.

За эти девять дней я трижды натыкалась на "религиозные захоронения": адепты Сообщества собирали трупы кадаверов в остроконечные горки и предавали огню, а обгоревшие кости покрывали красной охрой.

Первый раз лицом к лицу я столкнулась с действиями фанатиков по отношению к живым дней шесть назад в очередном безликом городе на границе с Восточными землями. Городок, вероятно, был одним из "купольных". Я рыскала в домах, когда услышала шум и, благодарю Небеса, додумалась затаиться. Рискнув краем глаза выглянуть из окна на улицу, увидела, как адепты тащили небольшую группу людей к машинам – волоком, за волосы, за шивороты; тех, кто пытался упираться, жестоко избивали. Несчастные оказались закинуты в фургон. Один из мужчин, отбивавшийся особенно яростно, под женские крики и мольбы о помощи был ударен по коленям. А затем один из фанатиков взмахнул кувалдой… В тот же миг я дернулась вниз. Прижалась к стене, крупно дрожа. Закрыла рот руками. От каждого звука удара вздрагивала сильнее. Жалобный крик превратился в настоящую истерику. Не знаю, что случилась с вопящей, но затихла она внезапно и резко. Даже когда фургон уехал, я долго еще не могла ни подняться, ни покинуть дом. А когда осмелилась – села в маслкар и, стараясь не смотреть на кровавое месиво на другой стороне улицы, ударила по газам. Буквально в ту же ночь после случившегося в одной из машин, оставленных на трассе, нашла дневник неизвестной. Та описывала, как с семьей пыталась скрыться от преследующих их "безумцев". Залитый кровью салон автомобиля и явное отсутствие кадаверов. По всей видимости, скрыться от Сообщества не удалось.

Я тяжело вздохнула и упала на подушку, натягивая одеяла на ноги. Следовало разжечь огонь, но усталость оказалась сильнее. Окинула сонным взглядом окружающее помещение: забитые тканью и ватой щели, проклейка скотчем. Сама не заметила, как укуталась в многослойный кокон.

На подушке, у самого лица, лежала пачка сигарет – нашлась в бардачке маслкара. У Криса всегда была привычка делать себе табачные нычки где попало. Я даже примерно помнила, когда он её туда засунул. Наш вечерний выезд из резиденции. Проветриться, отвлечься. Первый снег. Поцелуй с запахом табака и кофе. Обжигающее сердце, что вот-вот выпрыгнет из груди…

Я была достаточно смелой, чтобы бросить все и рискнуть собственной жизнью. И достаточно трусливой, чтобы испугаться крепкой привязанности. Хватило смелости остаться в одиночестве. Трусость не дала быть с Крисом предельно честной. Тщетная попытка не утонуть ещё сильнее, когда уже находишься на самом дне – словно выстроенные из дыма стены что-то меняли.

И, пожалуй, помимо прочего в моем бегстве было еще кое-что: попытка сохранить нашу с Льюисом независимость. Мы оба понимали, что завязли. И оба знали, что это непозволительная роскошь.

Притянула пачку сигарет ближе, уткнулась носом в подушку, обняла многочисленные подбитые одеяла, накрытая таким же ворохом сверху. За стенами – тишина. На улице – дремлющий замерзший мир.

***

Три дня. Три дня спустя после кошмарного нападения кадаверов на резиденцию. Я до сих пор тяжело воспринимаю происходящее и не до конца могу поверить в случившееся. Постоянно возвращаюсь мыслями к тому утру и пытаюсь понять: могло ли сложиться иначе? Возможно ли было избежать стольких жертв? Существовал ли малейший шанс спасти Стивена?

Стивен. Вспоминаю его голос и добродушный смех, улыбающиеся серые глаза и тёплый взгляд. "Сначала настоящее, – повторял он, – потом – прошлое". Про будущее, конечно же, речи никогда не шло. У нас с Сарой так и остались лежать припасенные для Дэвиса коллекционные виниловые пластинки. Стивен любил их, собирал до судного дня. Буквально через месяц должен был наступить пятилетний юбилей его горгоновской службы – знаковый день для всякого бойца группы, – и мы хотели сделать ему подарок. Не успели.