Зарево. Фатум. Том 1

Не успели.

Отвратительные слова. Тяжелые и неотвратимые. Разливаются щемящей обидой и звериной тоской.

Стараюсь отвлечь себя, ощутить раннее утро. На дежурстве незаметно рассыпается ночь к рассвету, растворяются часы в наблюдении. Сижу на крыше резиденции. Полоска деревьев у горизонта становится совсем золотой – всё вокруг дышит осенью. Стелющийся у земли туман практически прозрачен. Но не могу смотреть на него без перебрасывающих обратно воспоминаний.

Наверное, где-то внутри чувствую вину – иррационально и глупо, – и не могу объяснить, в чем конкретно стараюсь найти свою ошибку. Перебираю варианты того, как могли развиваться события, если бы поступила иначе в любой из моментов… И осознавать, что тогда я сделала всё, что могла, выбирала наиболее правильное из возможного – еще горче.

"Всех не спасешь". Слова Роберта, которые повторяю раз за разом. Жертвы неминуемы. Смерти неминуемы. А мы не всесильны.

Всех не спасешь…

Когда на крыше открывается дверь, вздрагиваю и оборачиваюсь через плечо. Йозеф немного щурится, когда солнечные лучи слепят его, а затем выше поднимает меховой воротник на куртке, делая шаг в мою в сторону:

– Не помешаю? – спрашивает он дежурно, и не думая получить ответ.

– Помешаешь, – отзываюсь невозмутимо, и мужчина на мгновение замирает. – Если поднялся просто прогуляться, пожалуйста, шастай по крыше в свое удовольствие. Если опять попытаешься завести беседы, то готовься к неприятному для себя исходу, – отворачиваюсь к панораме города, к блеснувшим в первых лучах рассвета почти недвижным лопастям ветрогенераторов. Редкие порывы ветра перебирают мои волосы и несут за собой запахи прелой листвы и мокрой земли.

– Ты всегда так холодна, – слышу смешок за спиной. – А ведь я просто хотел отвлечь тебя праздными разговорами. Дни сумасшедшие, тяжелые…

– Я ведь вроде достаточно прямо сказала, нет?

– Штефани, не отвергай дружбу, которая может стать для тебя полезной, – вдруг проговаривает Йозеф сухо.

Вскинув бровь, оборачиваюсь. Слова его скользкие, настораживающие.

И в этот момент является спасение в лице Михаэля. Боур, держа в руках термос, поднимается на крышу, чтобы сменить меня на дежурстве. Провожает стушевавшегося Алькана взглядом – Йозеф спешно удаляется, хлопнув дверью с такой силой, что звук прокатывается гулким эхом во внутреннем дворе резиденции.

– Опять донимает? – спрашивает горгоновец сдержанно, не спеша подходя ко мне и протягивая термос. – Если тебя напрягает – скажи. Думаю, мы сможем найти необходимые слова.

– Спасибо, Михаэль, всё в порядке. Ему наскучат эти попытки даже быстрее, чем он выведет меня из себя. А главное, надеюсь, быстрее, чем он выведет из себя вас, – улыбаюсь мягко, наливая в крышку кофе; аромат поднимается горячим паром и отдает корицей и яблоками. Боур давит смешок и, качнув головой, оглядывается. – Всё спокойно, – отвечаю прежде, чем он успевает задать вопрос. – Никаких следов зараженных. Перед рассветом только двух лисиц видела, – замолкаю на мгновение, отпивая кофе и ежась под пледом. Погода по-осеннему кусающая, пробирающая промозглостью до костей обжигающей холодом. Смотрю на Михаэля, уперевшего руки в бока. – Как Крис?

– Наконец-то спит. Правда, умудрился поверх снотворного залить в себя кофе, но, в общем-то, я за столько лет уже не удивляюсь, – мужчина вздыхает и наконец садится на второй раскладной стул.

Боур потирает переносицу и зевает, встряхивая головой. Уставший. Под глазами его залегли глубокие тени, на лице читается тревога и давящая усталость. Горгоновцы своими переживаниями не делятся, но Михаэль в этом плане совсем скуп – раз за разом разыгрывает спектакль, будто ничего не происходит. Глыба, глушащая эмоции и замыкающая их в себе. Не представляю, какой хаос происходит в его грудной клетке, ибо он не дает ни крупице этой бури прорываться. Горгоновцы находят свои способы выплеснуть, заглушить, пережить; Боур же пытается всё поглотить и перемолоть незаметно для остальных. Должность преемника Роберта давит на его плечи грузом ожиданий и стремлением сохранить образцовость и безукоризненность.

И порой, глядя на Михаэля, мне страшно за него. Он раз за разом спасает прочих – вполне реально, вполне физически, – но кто сможет спасти его, если ему потребуется помощь, о которой он не просит?

Вдруг Боур оборачивается, смотря в мои глаза ровно и смело.

– Штефани, не сверли меня взглядом, пожалуйста. Я физически ощущаю, как ты пытаешься меня препарировать без скальпеля и ланцета.

– Я могу у тебя кое-что попросить? – спрашиваю без промедления, а Михаэль вздыхает, опираясь подбородком о руку.

– Давай. Только предупреждаю, что не всякую просьбу смогу выполнить.

– Пообещай, если когда-нибудь тебе будет нужно выговориться, ты скажешь об этом, – от моих слов на щеках Михаэля перекатываются желваки. – Пообещай, если когда-нибудь тебе будет нужна помощь, ты скажешь об этом, – я и сама вдруг ощущаю легкую дрожь в голосе. – Роберту. Горгоновцам. Мне. Кому угодно, ладно?

– Я в полном порядке, Штефани.

– Я тоже, – срывается с моих губ негромко, и Буор чуть ведет головой. – И именно поэтому я тебя прошу. Потому что знаю, что может скрываться за этими словами. Пообещай мне.

– Главное не потерять жизнь глупо, – говорит Михаэль расплывчато, переводя взгляд к горизонту. – Главное не потратить ее напрасно.

***

Ранний рассвет. Вчерашняя стычка с кадаверами в парке развлечений казалась не более, чем замылившимся дурным сном. Вокруг все белым-бело. Снег шел, не переставая, несколько дней. Легкий сумрак и дрожащая тишина, пахнущая колючим холодом – не так должно выглядеть двадцать восьмое число второго осеннего месяца, но погода решила подогнать зиму и спрятать в снежных объятиях следы случившейся катастрофы.

Когда я только оказалась в этих местах, то поначалу не могла сориентироваться, где конкретно нахожусь: полупустой пригород, не избежавший пожарищ и обстрелов, не обладал яркими характеристиками, да и заснеженный мир вокруг превращал всё в белую непримечательную пустыню. Однако же в неведении мне было уготовано оставаться недолго. В один из первых дней, когда я только искала себе укромный уголок, судьба вывела меня на крутой склон, открывающий обзор на город на холме и ведущую из него дорогу.

°18-21-2-10-12-16-15.

Руины у Перешеечной.

В тот далекий летний день, когда мы с Эндрю и Сэмом пересекали это место на карте, и я подумать не могла, что город-легенда, город-миф будет открыт моему посещению. Пограничная служба находилась на объездной и, хотя сам город считали "вратами" между Центром и Севером, абсолютно весь транспорт миновал Руины и пересекал границу через объездную. В °18-21-2-10-12-16-15 велась служба, а потому сам купольный городок и красные стены древней полуразрушенной крепости и боевых башен можно было увидеть только со стороны. Прямая дорога через город открывалась лишь для особых случаев (а еще вернее, для особых гостей в лице Трех), а потому посетить это окутанное легендами место стало моей "идеей фикс". Однако же, "вылазку" на территорию города я постоянно откладывала. Сначала пыталась обустроить себе укрытие, обследовала пригород, добывала пропитание… Если быть честнее – просто побаивалась. Наверное, мне необходимо было эмоционально настроиться на сольное исследование местности.

Преодолела границу города достаточно легко. Миновала заграждения и перелезла через металлические заборы, установленные чисто номинально. Фактически я оказалась в Центральных землях. Красный камень укреплений высился по правую руку. По левую – безграничный простор с ключевыми наземными дорогами в направлении Рубежей. Сам же город скроен из отпечатков столетий и целых эпох: темный камень домов, готические своды и остроконечные шпили. Тут же рядом – некогда работавшие неоновые вывески, остатки осовремененного ресторанчика, застекленная до обстрелов высотка. Украшенный золотой символикой Трех белоснежный величественный лучковый фасад администрации, а чуть дальше – угловатый сгоревший собор, темные башенки которого пронзали пепельные небеса; вместо изображений Матери в нем, должно быть, усыпанный червонными звездами потолок, да множественные скульптуры Незримых. Саму Матерь можно найти где-то глубже в городе, в закромах заброшенного парка – стоит она, раскинув руки, чтобы обнять возносящегося мольбы…

Я неспешно продвигалась вперёд. Похоже, вышла на центральную площадь. Здесь, пожалуй, ещё ощущалась жизнь, хотя казалось, она неотвратимо приближалась к своему естественному концу. Странное дело, но я не чувствовала ни страха, ни паники. Не знаю, чем это объяснить, но с того самого момента, как я ступила на территорию Руин, у меня возникло непостижимое чувство, будто оказалась дома. Точно полузабытое воспоминание, образ из снов. Умиротворение, граничащее с горделивостью возвратившегося после долгих странствий дитя – я шагала по улице, жадно осматривая застывшее в ускользающем миге величие. Далекое от красот создаваемой Тремя империи, столь же далекое по времени от моего рождения.

Но когда я опускала глаза ниже, на дороги и заметенные обочины, липкий страх и ужас сдавливали горло. Останки лежали в сугробах, застыв, словно статуи. И их вид возвращал к реальности сильнее, чем замерзшие пальцы и ноющие мышцы.

Мертвые не могли рассказать, что произошло. Погибшие не могли позвать на помощь. Все вокруг замерло в безмолвии. Только снег. И тишина.

Парочка полуразложившихся кадаверов шаталась по другую сторону проспекта. Я поспешила уйти в проулки, оставшись незамеченной зараженными, но… Но кроме меня и мертвецов в городе был кто-то еще.

Уйдя на достаточное расстояние от центральной площади, услышала звуки, явно не принадлежащие кадаверам: будто кто-то тянул по земле тяжелый металл или что-то похожее. Бредом сознания или галлюцинацией двухнедельного безмолвного одиночества это быть не могло, я находилась в достаточно здравом уме.

Животное? Выжившие? Тащащий за собой что-то мертвец?

Эхо голосов, подхваченное ветром, донеслось отчетливо. "Грузи контейнер живее, я уже жопу отморозил! Пора возвращаться в тепло, хочу поскорее очутиться в жарких объятиях твоей подружки!". А следом – словесная перепалка под маниакальный гиеноподбный смех.

В первую секунду я замерла на месте. Эхо обманчиво, сказать точно, где находились мужчины – нельзя. Голоса не то что не внушали доверия, они пугали до замирания сердца. Внутренняя чуйка вопила: "Это фанатики! Сообщество! Беги, беги скорее!", и я почти дернулась вперед…

Но журналистское любопытство просило подождать. Горгоновская осторожность подсказывала оценить обстановку. Здравый рассудок удерживал на месте, вынуждая прислушаться. И, пожалуй, в тот день это спасло мне жизнь – уже через пару мгновений мимо поворота, куда я едва не бросилась, прошли несколько человек, настолько увлечённо ругаясь, что не заметили ни переулка, ни свидетеля. Спустя минуту донёсся рев моторов и натужное кряхтение буксующих машин. Под аккомпанемент моего бешено колотящегося сердца машины тронулись по дороге к выезду. Судя по звуку – на юг.

Грудной стон кадаверов раздался позади; обернулась всего на секунду – один зараженный неловко пытался выбраться из разбитого окна на улицу, – и двинулась к выходу на проспект. Может, оставленные машинами следы дадут мне подсказку? Может, внезапные гости отметились привычным знаком? Может, забыли что-то, чем сама смогу поживиться?

Перехватив удобнее дробовик, настороженно вышла на территорию сквера. Все, что случилось далее, отпечаталось в памяти ускоренной покадровой съемкой.

Неслышно оседающие снежные хлопья. Деревья в белой шапке. Полуразрушенное остроконечное здание на фоне. Я успела заметить груженый тугими вещмешками квадроцикл. Подтянутый высокий мужчина возился с проводами, когда обернулся. Наша переглядка – всего миг, которого достаточно, чтобы понять, кто есть кто. В груди похолодело от страха. Бей или беги. И я побежала. Сорвалась с места, словно подхлестнули плети Небес. За спиной раздалось: "Стой, сука!". Мужчина рванул за мной.

Ускорилась. Не оглядываясь, ни на секунду не сбавляя темпа. Вперед и вперед, быстрее.

Убежать. Затеряться. Спрятаться. Переждать. Не привести преследователя к очагу. Не попасть в его руки.

Быстрее. Быстрее.

Через узкую улочку. Высокие стены темных домов. Поваленный огромный дорожный фонарь. "Остановись, красавица, мы просто побеседуем!". В конце улицы – просвет и нестройные ряды обнаженных деревьев лиственного леса. Бежать. Бежать. Прочь. Вглубь.

Нырнула под фонарем в ту же секунду, как пуля просвистела над головой и выщербила камень стены. Еще один выстрел ушел в сторону; хвала Матери, преследователь меткостью не отличался. Не чувствуя земли под ногами устремилась в лес, не разбирая, куда мчусь, но на грани сознания, практически рефлекторно, примечая ориентиры. Вывернутая коряга. Небольшой сторожевой домик. Стена старой каменной кладки. Подтянулась. Перескочила на другую сторону, перекатываясь. Ощущение, будто выбило весь воздух из легких. Выдох. Вдох. Секунда промедления, а затем вновь бежать, петляя меж деревьями. Вдалеке показалась расчищенная территория. Кованый забор. Фасад здания, неразличимый еще за переплетенными ветвями. Быстрее. Бежать. Спрятаться.

Преследователь внезапно выскочил спереди. Безумная улыбка, направленный на меня пистолет: "Ты пойдешь со мной, дорогуша!". И оглушающий грохот выстрела.

Время остановилось. Замер мир. Гулкий удар сердца по ребрам отозвался болью и глухим стоном. Держа поднятым дробовик, я смотрела на растекающуюся кровь. Нашпигованный свинцом преследователь застыл на короткий миг, открыл беззвучно рот.

И повалился на землю.

Пошатнулась. Эхо выстрела гремело в ушах. Зубы выбивали марш. А я не могла оторвать взгляда от трупа. Алым становился снег под ним. Застеклевшие глаза устремились вверх.

Убила. Живого человека убила.

***

Это было похоже на марионеточный спектакль, где роль фантоша в руках невидимого кукловода принадлежала мне. Эмоции и мысли исчезли. Остались рефлексы и доведенные до автоматизма действия. Более-менее я пришла в себя, когда уже сидела у разведенного костра, закутанная в одеяла и держащая во рту незажженную сигарету. Около маслкара покоились украденные с квадроцикла вещмешки. Я забрала их. Также, как и забрала оружие у трупа. Цинично и холодно. А теперь лишь с ужасом поглядывала назад, на доказательства спущенного курка.

Если бы не выстрелила, это сделал бы адепт. Либо ты, либо тебя. Выбора не оставалось.

Наверное, мне должно было быть стыдно или страшно. Страшно было; но не от содеянного, а от того, насколько близко ко мне в этот раз подкралась смерть. От того, что могло произойти, попади я в руки фанатиков. От того, что они могли вернуться.

Шок глушил вину. Бесконечно повторяла наставления горгоновцев, слова Роберта. Не пыталась оправдать себя, но старалась не позволить начать себя упрекать.

Секундная мысль – сорваться и уехать в резиденцию, найти там покой мечущейся душе. Но вдруг горгоновцы не примут? Вдруг кого-то не стало за эти дни? Нет, не смогу, не выдержу… Путь выбран. И если уж идти – то мужественно. И сегодняшний день лишь очередное доказательство тому, что смогу постоять за себя сама, смогу за свою жизнь бороться.

Костер потрескивал тихим шепотом. Сердце ухало по ребрам слишком уж размеренно, дрожали руки, а внутри ширилась пустота. Перед глазами – алый снег. Задушить мысли тяжело, особенно находясь с собой наедине. До безумия, до ужаса захотелось прижаться к Льюису, ощутить его безмолвную поддержку или услышать нужные слова. Хотя бы просто знать, что он где-то рядом.

Крис бы задушил мою уязвимость, утопил бы сомнения и стер в порошок самотерзание. Сарказмом вытравил боль, да серьезной искренностью заставил бы поверить в правильность действий. Даже если ошиблась. Даже если была виновата.

Подожгла сигарету. Густой горько-древесный дым первой затяжкой сбил дыхание. Отравляюще. Удушливо-едко. Затяжка. За ней следующая, в глупой попытке утихомирить мысли. Легче не стало – вместо пряного послевкусия ореха на губах ощутила вкус губ Льюиса.

Болезненно сжалось сердце, из дрогнувших пальцев чуть не выпала сигарета, которую тут же выкинула в мангал. Я зажмурилась, опустила лицо на колени – слез не было, но горло стянуло спазмом. Тишина била молотом по голове, кричала о помощи, а костер нашептывал повернуть обратно, но каждая клетка внутри меня умоляла идти дальше. Так правильнее, так нужнее.

Выбор сделан. Мосты сожжены. Пути назад нет.

Удивительно, каким слабым делает нас человек, рядом с которым можно горы свернуть, звезды достать и преисподнюю пересечь.

2

Я ждала, что кто-нибудь из Сообщества явится за "потеряшкой": целые сутки следила за изменениями в городе, вернувшись для этого в парк аттракционов и забравшись на колесо обозрения. Идея была рискованной, зато оттуда с помощью горгоновского бинокля могла отслеживать и дорогу, и площадь. Шум дробовика привлек с пару десятков зараженных, что принялись рыскать по улицам в поисках добычи. Ночью же поднялся сильный порывистый ветер, снег крыл землю, давно уже отвыкшую от его объятий – климат возвращался на многие десятилетия назад. Дикая пляска погоды отзывалась завыванием в щелях и чечеткой по крыше, мешая спать. Впрочем, я и без того крутилась в лихорадочном состоянии, не в силах даже задремать. Мысли стали тягучи и вязки. Я порой теряла над ними всякую власть, и тогда воспоминания и образы продолжали разыгрывать спектакль уставшего и пребывающего в полусне мозга. Бесконечный бег в лесу от преследователя обрывался объятиями Криса, а из резиденции я делала шаг в коридоры больницы, где все никак не могла найти кабинет Гивори, но находила воспоминания многолетней давности; бежала от них и попадала в кабинет редакции, где вместо Сэма в углу сидел жнец, чье лицо скрывалось тенью. Бежала, бежала, бежала, а крупные хлопья снега сыпались на голову, таяли в волосах, что шипели и извивались, подобно змеям. Снег укутывал, обжигал черные от сажи пальцы… Я крутилась на диване, прислушиваясь к шуму на улице, и пыталась припомнить, когда спала крепким спокойным сном – тогда, когда его оберегали те, кому доверяла.

Из мыслей не выходил лес по другую сторону города и фасад здания, укрывшегося за деревьями. Нутром тянуло вернуться туда.

Наутро, не дожидаясь рассвета, собралась. Взглянула на неразобранные вещмешки, украшенные символикой Сообщества, и пообещала себе, что займусь ими после возвращения. Вынырнула из более-менее теплого убежища в холодный темный мир – ветер еще озлобленно гулял по улицам, снега насыпало выше щиколотки.

Мимо руин фортификационной стены, поглядывая на покинуто-усопшие улицы; воздух полон миазмов страха и тревоги. Чувствовалось, что по городу бродит безликая смерть – заглядывает в пустые дома, незримой тенью скользит по останкам Государства, обсасывает косточки истлевшей жизни. И я брела по территории, захваченной Костлявой, зная, что Смерть неустанно наблюдает: когда оступлюсь, когда отчаяние станет невыносимым грузом, когда пытка тишины преобразится в нестерпимую муку, когда не хватит смелости или сил, когда не хватит умений или удачи… Но я не боялась. Знала, что не умру. Не сейчас уж точно.

Выбрала дорогу в обход, тем самым минуя и кадаверов, и оставшийся в лесу труп. За ночь его, должно быть, засыпало снегом. Зараженные, даже если и проходили рядом, тело не тронули – они не падальщики, им нужна свежая живая кровь. Возродившаяся мертвечина не стала некрофагом.

Саваном накрывало мир сланцево-серое небо, да черно-зеленая пелена не позволяла наступить рассвету; но стоило мне пересечь Руины, пройти по лесной тропе за каменную кладку старых укреплений, как у горизонта яркие лучи вспороли плотные облака – по неровному строю деревьев скользнули холодные медовые лучи.

Впереди, за высоким кованым забором, высились стены усадьбы.

Серо-оливковый фасад с отделкой из разноцветного мрамора, элементы позолоченной бронзы, украшающие величественный фриз и венчающие карнизы. Колонны, обрамляющие заплетенный мертвым плющом балкон второго этажа, увенчаны капителями в виде причудливых силуэтов – не сразу я различила припорошенные снегом изображения змеиных голов. Солнечные лучи прокрались по лепнине и спрятанным в нишах статуям к окнам. Здание словно вспыхнуло изнутри, вобрало в себя неукротимую волю пробивающегося сквозь небесную сталь рассвета.

Попытки обнаружить лазейку в частых прутьях забора оказались тщетны. Силиться перелезть и оказаться на острых пиках тоже не хотелось, а потому оставалось только взломать замок на воротах, что я (пусть и не с первой попытки) сделала. Замерзшие пальцы плохо держали отмычки, а любой шорох казался настигнувшей опасностью.

Хвала Небесам и Матери, что все обошлось.

Закрыла за собой ворота, обернулась к прямой дорожке, ведущей к парадному входу. Остроконечные кипарисы по обе стороны от нее казались торжественно-смиренными. Отчего-то сердце волнующейся птицей билось в груди. Я будто шла мимо шпалеры солдат.

С замком самой усадьбы пришлось провозиться еще дольше. Солнце успело подняться градусов на двадцать выше горизонта, когда наконец, распахнув обе створки тяжелых высоких дверей, я вошла в холл. Вместо отталкивающего затхлого – еле различимый запах сухих трав, древесины и пыли. Определить, пользовались ли поместьем, или оно играло роль музея, очень тяжело. Помещения "живые".

Осторожно двинулась вперед, озираясь. Картин на стенах не было. Была лепнина, были пилястры и зеркала. Интерьер богатый, но строгий. Высокие потолки украшены ритмичными по рисунку кессонами. Широкая лестница спускалась с холл, связывая два этажа. Прямо над ней висела огромная хрустальная люстра.

Я неспешно поднималась вверх, невесомо касаясь перил кончиками пальцев. Странно пульсировало в голове и в районе солнечного сплетения. Волнение, от которого становилось нестерпимо трудно дышать.

Небольшой коридор тянулся по обе от меня стороны; прямо же от лестницы зеленая с серебром дорожка вела к полуприкрытым светлым дверям. Помедлив, направилась туда. Осторожно дотронулась до ручки, что имела форму птичьей лапы, сжимающей красный, нарочито грубо обработанный камень. Секундное замешательство, распахнутая дверь и вдох, застрявший в горле.

Просторный кабинет в полутьме. Книжные стеллажи, огромный рабочий стол, а за ним, на стене, визави дверям, единственное полотно во всем поместье.

Из золотой рамы на меня смотрел лик Змееволосой девы.

Я не могла оторвать от нее взгляд, в то же время не решаясь войти. Сотни мыслей пронеслись за долю секунды, круговорот эмоций взорвался вспышкой под ребрами и тут же обжег нутро. Из меня вырвался не то всхлип, не то смешок. Неведомо почему глаза наполнились слезами. Шагнула в кабинет тяжело, словно ноги обратились в камень. Обессилено скинула рюкзак на пол, ощущая, как внутри закипает.

– Что за издевательские шутки судьбы?.. – слова сквозь слезы, стянувшие удавкой. – Почему из всего многообразия символов здесь ты?

Я смотрела на изображение, а перед глазами возникали горгоновцы. Каждый. Перед глазами пролетали все эти чертовы месяцы с начала эпидемии. Перед глазами – кровь на моих руках и развевающееся полотнище в момент прощания с погибшими военными. И та ночь, когда я ударила по газам, мчась во тьму крепчающего мороза. Побег, столько же постыдный, сколько трусливый, а потому перечеркивающий любую возможность вернуться.

Змееволосая дева смотрела, препарируя душу.

– Я ведь ушла. Сбежала, бросила всё позади. Я ведь каждого из них оставила! Тебя оставила, вычеркнула из своей гребанной жизни! Почему ты меня преследуешь? Что тебе еще от меня нужно? – надрывные вопросы сливались в один, вырываясь жалобным воем.– Что тебе от меня нужно?!

Я упала на колени, роняя голову на грудь и поскуливающе всхлипывая. Злость мешалась с бессилием. Проникшие сквозь распахнутые двери лучи скользнули по полотну, и дрогнули серебристые змеи, оживленные игрой света.

Из всех городов и мест, из всех поместий и резиденций, из всех изображений и символов – судьба привела именно сюда, поставила на колени перед Змееволосой девой, чье бледное лицо горделиво взирало на мое одиночество и отречение.

– Что тебе от меня нужно? – почти неслышный повторяющийся вопрос сорвался с губ. Я подняла глаза, взглянула на изображение с мольбой. – Почему ты не можешь меня отпустить?..

***

День начинается неторопливо. Мы до сих пор пытаемся устранить последствия нападения на резиденцию – на рассвете начали очередную уборку территории, вывезли оставшийся мусор после взрыва, а теперь, когда солнце поднялось, еще и прибрали двор от листвы – ветер несет ее и несет, будто мы можем забыть о наступлении осени, аромат которой струится в каждом воздушном порыве. Солнце светит ярко, но тепла не дает.