Чужие среди своих

Коул уже ждал его внутри. Стоял у пыльного окна, глядя наружу.

– Утро, полковник.

– Утро.

Харрингтон огляделся. Полумрак, запах машинного масла и ржавчины. На стенах – плакаты времён холодной войны: «Будь бдителен!», «Враг не дремлет!». Ирония была почти болезненной.

– Что-нибудь новое? – спросил Коул.

– Нет. Искал всю ночь – ничего.

– У меня тоже пусто. – Коул отошёл от окна. – Разговаривал с парнями из взвода. Осторожно, не напрямую. Никто не понимает, что происходит, но все чувствуют – что-то не так.

– Сколько человек вы можете привлечь?

– Тех, кому доверяю? Человек десять-двенадцать. Остальные либо изменились, либо я не уверен.

– Негусто.

– Лучше, чем ничего.

Харрингтон сел на ящик с трафаретной надписью «Осторожно, хрупкое!». Усталость накатывала волнами – недосып брал своё.

– Нужен план, – сказал он. – Конкретный. Первое: понять масштаб проблемы. Сколько людей затронуто, в каких подразделениях.

– Согласен.

– Второе: выяснить причину. Что меняет людей. Химия, излучение, что-то ещё.

– Для этого нужны специалисты.

– Знаю. На базе есть медики, учёные. Вопрос – кому из них можно доверять.

Коул нахмурился.

– Врач из медблока, Эндрюс – вы сами сказали, что она странная.

– Да. А другие?

– Есть ещё Родригес из санчасти. Он новенький, приехал месяц назад. Вроде нормальный.

– Вроде?

– Я не могу ручаться за тех, кого плохо знаю, полковник. Но он не похож на… этих.

Харрингтон кивнул.

– Третье: связь с внешним миром. Узнать, что происходит за пределами базы. Моя жена в Рино говорит – там тоже странно.

– Чёрт.

– Да. Если это не локальная проблема…

– Тогда мы реально в заднице.

Они помолчали. Где-то снаружи взревел двигатель – грузовик, везущий что-то к складам.

– Капитан, – сказал Харрингтон, – я должен вас предупредить. То, что мы делаем, может быть расценено как заговор. Подрыв командной вертикали. Если нас поймают…

– Знаю. – Коул усмехнулся. – Меньше всего меня сейчас волнует трибунал.

– Почему?

– Потому что есть вещи страшнее трибунала. – Он посмотрел Харрингтону в глаза. – Я вырос в Детройте, в районе, где каждую ночь стреляли. Видел, как друзья подсаживались на дерьмо и переставали быть собой. Это… это то же самое. Только хуже. Наркота хотя бы делает людей несчастными. А эти – счастливы. Счастливы тем, что перестали быть людьми.

Харрингтон молчал. Слова Коула били в цель – он сам думал о том же.

– Моя дочь, – сказал он тихо. – Ей девятнадцать. Учится в Стэнфорде. Если это распространяется…

– Понимаю.

– Я не могу позволить… – Он не закончил.

– Не позволим.

Простое обещание. Наивное, может быть. Но в этот момент оно было единственным, за что можно было держаться.

Следующие несколько часов они составляли план. Харрингтон рисовал схемы на пыльном полу, Коул добавлял детали. К полудню у них было что-то, напоминающее стратегию.

Шаг первый: наблюдение. Составить список подозрительных, отслеживать их поведение, искать закономерности.

Шаг второй: вербовка. Осторожно выйти на людей, которым можно доверять. Формировать группу.

Шаг третий: разведка. Узнать, что происходит за пределами базы. Для этого – найти способ связаться с внешним миром без использования официальных каналов.

Шаг четвёртый: экспертиза. Привлечь специалиста, который сможет понять, что меняет людей. Медик, биолог, кто-нибудь с нужными знаниями.

Шаг пятый… Пятого шага пока не было. Они не знали, против чего борются. Не знали, можно ли это остановить. Не знали даже, есть ли враг – или это какой-то природный феномен, не имеющий злой воли.

– Слишком много неизвестных, – признал Харрингтон.

– Начнём с того, что знаем. – Коул встал и отряхнул форму. – Я вернусь к своим, начну смотреть внимательнее. Вы – займитесь своим проектом. Там ведь тоже есть странные?

– Мортон точно. Может, ещё кто-то.

– Вот и выясните.

Они договорились встретиться снова через два дня. Связь – через личные телефоны, зашифрованные сообщения. Кодовое слово в случае опасности – «погода».

Коул ушёл первым. Харрингтон подождал десять минут и вышел следом.

День тянулся медленно. Он вернулся в командный центр, провёл плановое совещание с командой «Эгиды», подписал стопку документов. Всё как обычно. Всё – притворство.

Он смотрел на своих людей и пытался понять: кто из них настоящий, а кто – нет?

Мортон сидел за консолью, работал над какими-то расчётами. Выглядел нормально. Отвечал на вопросы адекватно. Но время от времени его взгляд замирал на несколько секунд, словно он смотрел на что-то невидимое.

Лейтенант Чен казался прежним – нервный, торопливый, живой. Но был ли он таким на самом деле?

Сержант Вильямс на посту связи. Техник Браун у серверов. Программист Нгуен в углу за ноутбуком.

Любой из них мог быть… изменённым. Или все. Или никто.

Паранойя, подумал Харрингтон. Так начинается безумие – когда перестаёшь доверять всем вокруг.

Но как можно доверять, когда не знаешь, кто перед тобой?

Вечером он позвонил Саре. Разговор был коротким, неловким – как обычно.

– Всё хорошо? – спросил он.

– Да. – Её голос звучал странно. Или ему показалось? – Всё… нормально.

– Ты уверена?

– Джим, почему ты спрашиваешь?

– Просто… волнуюсь.

Пауза.

– Ты никогда раньше не волновался, – сказала она. – Что случилось?

Он не знал, что ответить. Не мог рассказать ей правду – не по телефону, не так. Да и какую правду? Что он видит призраков? Что подозревает вторжение инопланетян? Что боится за неё и за Эмили, потому что люди вокруг перестают быть собой?

– Ничего, – сказал он. – Просто много работы. Устал.

– Отдохни, – посоветовала она. – Ты не железный.

– Постараюсь.

– Джим…

– Да?

– Я… – Она замолчала. Потом: – Неважно. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи, Сара.

Он повесил трубку и долго сидел неподвижно, глядя на телефон.

Что она хотела сказать? «Я люблю тебя»? «Я скучаю»? Или что-то другое – что-то, чего он не хотел слышать?

Он набрал номер Эмили. Длинные гудки. Никто не ответил.

Написал сообщение: «Привет. Как дела? Как экзамен?»

Ответ пришёл через час: «Перенесли ещё раз. Всё ок».

Две фразы. Никаких эмоций. Типичная Эмили – или типичный симптом?

Он не мог знать наверняка. И это сводило с ума.

На следующий день Харрингтон начал наблюдать.

Он составил список из двенадцати человек, которые показались ему подозрительными. Мортон, Рейнольдс, Парк, Эндрюс – первые четверо. К ним добавились ещё восемь: техник из ночной смены, двое из охраны, офицер из административного отдела, три человека из столовой и уборщик, которого он застал за странным занятием – тот стоял в коридоре, уставившись на стену, минут пятнадцать.

Двенадцать человек. Из нескольких сотен на базе.

Или – верхушка айсберга?

Он следил за ними украдкой, стараясь не привлекать внимания. Записывал в блокнот: время, место, поведение.

Закономерности проявились быстро.

Все двенадцать имели похожие симптомы: замедленная реакция, периоды «отключения», ровный, безэмоциональный голос. И – самое странное – они, похоже, знали друг друга. Не в обычном смысле, а… иначе. Встречаясь в коридорах, они обменивались взглядами. Короткими, почти незаметными. Как будто приветствовали друг друга. Как будто принадлежали к одному клубу.

Или к одной сети.

На второй день наблюдений Харрингтон заметил ещё кое-что.

Он сидел в столовой, делая вид, что читает отчёт на планшете. На самом деле – смотрел на Рейнольдса и ещё одного офицера, лейтенанта Хорвата из снабжения. Они сидели за одним столом, друг напротив друга.

И снова – молчание. Снова – пристальные взгляды. Но на этот раз он заметил деталь, которую пропустил раньше.

Их зрачки.

Зрачки обоих были расширены. Неестественно расширены – почти во всю радужку. Как будто они находились в полной темноте, а не в ярко освещённом помещении.

Харрингтон почувствовал, как волосы на загривке встают дыбом.

Это не психологическое. Это физическое. Что-то буквально менялось в их телах.

Он вышел из столовой, стараясь идти спокойно. В коридоре достал телефон, набрал сообщение Коулу: «Нужен медик. Срочно».

Ответ пришёл через минуту: «Родригес. Санчасть. Сегодня в 20:00».

Санитар Родригес оказался невысоким мексиканцем лет тридцати, с добродушным лицом и нервными руками. Он смотрел на Харрингтона с плохо скрываемым страхом.

– Полковник, я не понимаю, зачем…

– Просто ответьте на вопросы, – перебил Харрингтон. Они сидели втроём в ангаре четырнадцать – он, Коул и Родригес. Было темно, только фонарик на столе давал слабый свет. – Вы замечали что-нибудь странное в последнее время?

Родригес переглянулся с Коулом. Тот кивнул: говори.

– Я… да. – Родригес облизнул губы. – Доктор Эндрюс. Она… не такая, как раньше.

– В каком смысле?

– Раньше она была нормальной. Строгой, но нормальной. Шутила иногда, жаловалась на бюрократию. А теперь… – Он замолчал.

– Теперь?

– Теперь она как машина. Приходит, делает работу, уходит. Не разговаривает, не улыбается. И… – он понизил голос, – она что-то делает по ночам.

Харрингтон подался вперёд.

– Что именно?

– Не знаю. Но я видел, как она выходит из медблока в два часа ночи и идёт куда-то. Несколько раз. Думал – может, пациент срочный. Но в журнале – ничего.

– Куда она ходит?

– Не знаю. Я не следил. – Родригес нервно потёр руки. – Слушайте, что вообще происходит? Капитан Коул сказал, что вы расследуете что-то, но…

– Вы нам доверяете? – спросил Харрингтон напрямую.

– Я… – Родригес посмотрел на Коула. – Да. Капитан нормальный. Вы – не знаю. Но если он говорит…

– Хорошо. – Харрингтон достал блокнот, показал список имён. – Эти люди – вы видели у них что-нибудь необычное? Физические симптомы?

Родригес просмотрел список. Его лицо побледнело.

– Мортон. Он приходил на прошлой неделе. Жаловался на головокружение.

– И?

– Я взял кровь на анализ. Стандартная процедура.

– Результаты?

– В том-то и дело. – Родригес сглотнул. – Анализ показал… аномалию. Какие-то микроорганизмы в крови. Я никогда такого не видел. Хотел показать Эндрюс, но она сказала – ошибка лаборатории, выбросить и забыть.

– Выбросить?

– Да. Сказала, что образец контаминирован. Но это не так – я соблюдал все протоколы.

Харрингтон и Коул переглянулись.

– У вас сохранились данные? – спросил Коул.

– Нет. Эндрюс забрала всё. Сказала, что уничтожит.

– Чёрт.

– Но… – Родригес замялся. – Я сделал копию. На всякий случай.

Харрингтон почувствовал, как сердце забилось быстрее.

– Где она?

– У меня. В личных вещах. Могу принести завтра.

– Принесите сегодня, – сказал Харрингтон. – Сейчас.

Родригес ушёл и вернулся через двадцать минут с флешкой. Харрингтон подключил её к своему ноутбуку.

На экране появились изображения – микрофотографии клеток крови. Обычные эритроциты, лейкоциты… и что-то ещё. Маленькие, продолговатые структуры, которые он никогда раньше не видел.

– Что это? – спросил Коул.

– Не знаю, – признался Родригес. – Похоже на бактерии, но форма неправильная. Слишком… регулярная. Как будто искусственная.

– Искусственная?

– Я не специалист. Нужен настоящий микробиолог.

Харрингтон смотрел на экран. Маленькие структуры в крови Мортона. Чужеродные. Неопознанные.

«Они наблюдают».

Теперь он знал – или думал, что знал, – кто «они». Не существа в небе. Не пришельцы на космических кораблях.

Что-то внутри. Что-то, что проникает в кровь и меняет людей.

– Нам нужен эксперт, – сказал он. – Кто-то, кто сможет разобраться в этом.

– Где мы его найдём? – спросил Коул. – Всем на базе доверять нельзя, а выходить наружу…

– Есть один человек, – медленно произнёс Харрингтон. – Доктор Елена Ривера. Вирусолог из CDC. Она работала с нами два года назад, на проекте биозащиты.

– Она не на базе?

– Нет. В Атланте. Но я могу связаться с ней через защищённый канал.

– Рискованно, – заметил Коул.

– Знаю. Но у нас нет выбора.

Они сидели в темноте ангара, трое заговорщиков на военной базе, которая, возможно, уже не принадлежала людям.

– Что мы делаем? – спросил Родригес. Его голос дрожал. – Я имею в виду – по-настоящему. Против чего мы боремся?

Харрингтон не ответил. Он смотрел на экран, на маленькие чужеродные структуры в человеческой крови.

Инопланетяне. Слово, которое он не решался произнести вслух.

Но теперь – какое другое объяснение могло быть?

– Мы боремся за то, чтобы остаться людьми, – сказал он наконец. – Это всё, что я знаю наверняка.

Коул кивнул. Родригес сглотнул.

Снаружи, над пустыней, светили равнодушные звёзды. Где-то среди них – может быть – были те, кто послал это. Те, кто начал вторжение, о котором никто не догадывался.

Вторжение без выстрелов. Без кораблей. Без войны.

Просто – тишина. Спокойствие. Люди, которые перестают быть собой.

Харрингтон закрыл ноутбук и встал.

– Завтра, – сказал он. – Связь с Риверой. Новые наблюдения. И… – он посмотрел на Коула и Родригеса, – будьте осторожны. Оба. Не знаем, как они отслеживают… незаражённых.

– Понял, – сказал Коул.

– Да, сэр, – пробормотал Родригес.

Они разошлись по одному, с интервалом в десять минут. Харрингтон вышел последним.

Ночь была холодной и ясной. Он поднял голову и посмотрел на небо.

Сорок семь объектов. Или сколько их там на самом деле?

Они наблюдают. Они ждут.

И они – здесь.

Глава 3: Старый друг

Вертолёт появился на горизонте в девять утра – чёрная точка на фоне безоблачного неба, быстро превращающаяся в силуэт «Блэкхока». Харрингтон стоял у окна своего кабинета и наблюдал, как машина заходит на посадку.

Незапланированный визит. Никаких предупреждений, никаких уведомлений по официальным каналам. Просто – вертолёт с опознавательными знаками Северного командования, садящийся на площадку у штаба.

Он знал этот почерк. Знал ещё до того, как увидел, кто выходит из кабины.

Генерал Роберт Маккензи. Четыре звезды, глава НОРАД и Северного командования США. Человек, который двадцать лет назад был его командиром в Боснии. Человек, которого он считал другом.

Маккензи шёл от вертолёта к зданию штаба – уверенной походкой человека, привыкшего к власти. Высокий, подтянутый, с коротко стриженными седыми волосами и загорелым лицом. Шестьдесят один год, но выглядел на пятьдесят. Всегда следил за собой, всегда был в форме. «Офицер должен выглядеть как офицер», – говорил он когда-то молодому капитану Харрингтону. – «Иначе какого чёрта солдаты будут за ним идти?»

За генералом следовали двое – адъютант и офицер охраны. Стандартная свита для человека его ранга.

Харрингтон отошёл от окна. Сердце билось чуть быстрее обычного.

Почему Маккензи здесь? Почему без предупреждения?

Ответ напрашивался сам собой. После событий последней недели – после его расследования, после встреч с Коулом и Родригесом – было бы наивно думать, что это совпадение.

Они знают.

Он отогнал эту мысль. Рано делать выводы. Маккензи мог приехать по сотне причин – проект «Эгида» был достаточно важен, чтобы привлекать внимание высшего командования. Может, просто инспекция. Может, новые директивы из Пентагона.

Может.

Телефон на столе зазвонил.

– Полковник Харрингтон, – раздался голос дежурного, – генерал Маккензи прибыл на базу. Просит вас присоединиться к нему в конференц-зале штаба.

– Понял. Буду через пять минут.

Он положил трубку и посмотрел на своё отражение в тёмном экране выключенного монитора. Усталое лицо, красные глаза, щетина, которую он забыл сбрить утром. Не лучший вид для встречи с четырёхзвёздным генералом.

Впрочем, Маккензи видел его и в худшем состоянии. В Фаллудже, после трёхдневного боя, когда они оба были покрыты пылью и кровью. В госпитале в Германии, когда Харрингтон лежал под капельницей после осколочного ранения. На похоронах общих друзей, которых было слишком много за эти годы.

Маккензи знал его. Настоящего.

Вопрос был в том, знал ли Харрингтон – настоящего Маккензи?

Конференц-зал располагался на втором этаже штаба – просторное помещение с длинным столом, проектором и портретами президентов на стенах. Когда Харрингтон вошёл, Маккензи уже сидел во главе стола, просматривая какие-то документы. Адъютант стоял у двери, офицер охраны – у окна.

– Джим! – Маккензи поднял голову и улыбнулся. Широкая, тёплая улыбка, которую Харрингтон помнил с девяностых. – Рад тебя видеть.

– Генерал. – Харрингтон пожал протянутую руку. Крепкое рукопожатие, как всегда. – Неожиданный визит.

– Знаю, знаю. Должен был предупредить. Но решил – какого чёрта, мы же друзья. Друзьям не нужны формальности.

Он жестом указал на стул рядом с собой. Харрингтон сел.

– Кофе? – Маккензи кивнул адъютанту. – Два кофе, лейтенант. Чёрный, без сахара. Джим до сих пор пьёт свой кофе как лошадиную мочу, я полагаю?

– Привычки не меняются.

– Это точно.

Адъютант вышел. Маккензи откинулся на спинку кресла и посмотрел на Харрингтона – внимательно, оценивающе.

– Ты паршиво выглядишь, Джим.

– Много работы.

– Вижу. – Маккензи побарабанил пальцами по столу. – «Эгида» забирает все силы, да?

– Проект сложный. Сроки жёсткие.

– Знаю. Читал отчёты. – Пауза. – И не только отчёты.

Харрингтон не ответил. Ждал.

– Слышал, у вас были проблемы на испытаниях, – продолжил Маккензи. Голос оставался дружелюбным, но что-то в нём изменилось. Едва уловимо. – Какие-то сбои в системе?

– Незначительные. Устранили.

– Незначительные? – Маккензи приподнял бровь. – Мне докладывали иначе.

– Кто докладывал?

– Не важно. Важно то, что ты, судя по всему, видел что-то необычное. И с тех пор задаёшь много вопросов.

Вот оно. Карты на стол.

Харрингтон сохранял спокойствие. Тридцать два года в армии научили его не показывать эмоций.

– Это моя работа, генерал. Задавать вопросы. Разбираться в проблемах.

– Разумеется. – Маккензи кивнул. – Но есть вопросы, которые лучше не задавать.

Дверь открылась, адъютант внёс поднос с кофе. Маккензи замолчал, дождался, пока лейтенант выйдет, и продолжил:

– Джим, мы знаем друг друга двадцать пять лет. Я был на твоей свадьбе. Ты был на моих похоронах. – Он усмехнулся мрачной шутке – после ранения в Ираке его однажды ошибочно объявили погибшим. – Так что я скажу тебе прямо, как друг. Перестань копать.

– Что?

– Ты слышал. Перестань копать. Прекрати расследование. Вернись к работе над «Эгидой» и забудь о том, что видел.

Харрингтон взял чашку кофе. Руки не дрожали – он проверил.

– И что я видел, по-твоему?

– Не знаю. И не хочу знать. – Маккензи отпил из своей чашки. – Есть вещи, Джим, которые выше нашего понимания. Выше нашей компетенции. Мы – солдаты. Наша работа – выполнять приказы и защищать страну. Не лезть в дела, которые нас не касаются.

– А эти дела – они нас не касаются?

– Нет.

– Даже если они угрожают людям? Моим людям?

Маккензи поставил чашку на стол. Медленно. Аккуратно.

– Никто не угрожает твоим людям, Джим. Никакой угрозы нет. Есть… – он подбирал слова, – …процесс. Эволюция, если хочешь. Что-то, что происходит независимо от нас.

– Эволюция?

– Называй как хочешь. Суть в том, что это неизбежно. И сопротивляться бессмысленно.

Харрингтон почувствовал холод в груди. Не страх – что-то глубже. Осознание.

Маккензи знал. Знал обо всём. И не просто знал – принимал.

– Роберт, – сказал он тихо, – что с тобой случилось?

Маккензи улыбнулся. Та же тёплая улыбка, те же морщинки в уголках глаз. Но глаза…

Харрингтон всмотрелся. Зрачки были нормальными – не расширенными, как у Рейнольдса и Парк. Но что-то в глубине этих глаз изменилось. Какая-то… пустота. Спокойствие, которого раньше не было.

– Со мной всё в порядке, – сказал Маккензи. – Лучше, чем когда-либо. Впервые за шестьдесят лет я чувствую… ясность. Понимание. Знаю, что нужно делать, и не сомневаюсь.

– И что нужно делать?

– Принять. – Маккензи наклонился вперёд. – Принять то, что приходит. Перестать бороться. Присоединиться.

– К чему присоединиться?

– К будущему, Джим. К единственному будущему, которое имеет смысл.

Они смотрели друг на друга через стол. Два старых солдата, два человека, которые когда-то доверяли друг другу жизнь.

Один из них – изменился.

– Ты сейчас звучишь как культист, – сказал Харрингтон. – Понимаешь это?

Маккензи рассмеялся. Искренне, почти радостно.

– Знаю! Я бы и сам так подумал, год назад. Решил бы, что меня накачали наркотой или промыли мозги. Но это не так. Это… – он провёл рукой по воздуху, подбирая слова, – …озарение. Открытие. Когда понимаешь, что всё, за что боролся всю жизнь – войны, конфликты, соперничество – было бессмысленно. Что есть другой путь.

– Какой путь?

– Единство. Связь. Конец одиночества.

Слово упало между ними, как камень в воду. Единство.

Харрингтон вспомнил слова Мортона: «Они наблюдают». Вспомнил данные Родригеса – микроорганизмы в крови. Вспомнил пустые глаза Эндрюс и синхронные движения Рейнольдса и Парк.

Единство. Сеть. Что-то, что связывает их всех.

– Роберт, – сказал он осторожно, – тебе нужна помощь. Медицинская помощь. Что бы с тобой ни произошло…

– Ничего не произошло, – перебил Маккензи. В его голосе впервые прозвучало раздражение. – Вернее, произошло – но не то, что ты думаешь. Я не болен, Джим. Я – здоров. Здоровее, чем когда-либо.

– Тогда почему ты говоришь как…

– Как кто? – Маккензи снова улыбнулся. Улыбка была неправильной – слишком ровной, слишком контролируемой. – Как человек, который нашёл ответы? Потому что я их нашёл. И хочу, чтобы ты тоже их нашёл.

Он встал и подошёл к окну. Посмотрел на пустыню, простиравшуюся до горизонта.

– Знаешь, что я больше всего ненавидел в этой работе? – спросил он, не оборачиваясь. – Решения. Каждый день – сотни решений. Каждое может стоить жизней. И ты никогда не уверен, правильно ли поступаешь. Сомнения, страх ошибки, ответственность… Это пожирает тебя изнутри.

– Это часть работы.

– Была. – Маккензи обернулся. – Теперь – нет. Теперь я знаю. Каждый раз, когда нужно принять решение, я знаю, что правильно. Не думаю, не сомневаюсь – знаю. И это… – он закрыл глаза на секунду, – …это свобода, Джим. Настоящая свобода.

– Это не свобода. Это… – Харрингтон запнулся. – Это контроль. Кто-то контролирует тебя.

– Никто меня не контролирует.

– Тогда откуда «знание»? Кто говорит тебе, что правильно?

Пауза. Долгая, неуютная.

– Все, – сказал Маккензи наконец. – Все, кто уже присоединился. Мы думаем вместе. Решаем вместе. Это не контроль, Джим. Это… демократия. Настоящая демократия, не та фикция, которой нас кормят политики.

Харрингтон почувствовал, как к горлу подступает тошнота. Не от страха – от понимания. Маккензи верил в то, что говорил. Искренне, полностью. Для него это было правдой.

И именно это делало ситуацию безнадёжной.

– Сколько вас? – спросил он.

– Что?

– Присоединившихся. Сколько?

Маккензи улыбнулся – загадочно, почти снисходительно.

– Достаточно. И с каждым днём – больше.

– В правительстве?

– Везде.

Слово повисло в воздухе. Везде. В армии, в спецслужбах, в Белом доме. Везде.

– Джим, – Маккензи вернулся к столу и сел напротив, – я приехал не угрожать тебе. Приехал как друг. Чтобы предложить выбор.

– Какой выбор?

– Присоединиться. Добровольно. Без принуждения, без насилия. Просто… открыться. Принять.

– А если я откажусь?

Маккензи вздохнул. Почти по-человечески.

– Тогда тебе станет труднее. – Он поднял руку, предупреждая возражение. – Я не говорю о физической угрозе. Никто не станет тебя арестовывать или убивать. Но… двери закроются. Карьера остановится. Люди перестанут тебе доверять. Ты окажешься один.

– Я и так один.

– Нет. – Маккензи покачал головой. – Ты ещё не знаешь, что такое настоящее одиночество. Но узнаешь. Если откажешься.

Они смотрели друг на друга. Старые друзья, разделённые чем-то большим, чем годы и расстояния.

– Мне нужно подумать, – сказал Харрингтон.

Это была ложь, и оба это знали. Но Маккензи кивнул.

– Конечно. Думай. Я буду здесь до завтрашнего утра. Если надумаешь – найдёшь меня в гостевых апартаментах.

Он встал и протянул руку. Харрингтон пожал её – машинально, по привычке.

– Джим, – сказал Маккензи тихо, – я не твой враг. Никто из нас не твой враг. Мы хотим тебе помочь. Хотим, чтобы ты был счастлив. По-настоящему счастлив, впервые в жизни.