Игра со временем

Саэнфилд двинулся вдоль ангара медленным, выверенным шагом, и вскоре перед ним полностью раскрылось огромное тело «Паллады», чьи очертания напоминали стального гиганта, задумчиво замершего перед пробуждением. Дирижабль, вытянувшийся более чем на километр, словно являл собой целый мир, созданный человеческими руками, и этот мир казался готовым к тому, чтобы подняться над землёй и шагнуть в пространство, где будущее дрожит подобно тончайшей паутине. Гондола, раскинувшаяся почти на треть длины корабля, выделялась своей мощной конструкцией и множеством уровней, где располагались жилые отсеки, внутренние ангары и командный центр – всё это создавало впечатление подвижной крепости, в которой каждый отсек был дыханием огромного живого организма. Над ней, словно корона на голове титана, покоился аэростат, на бортах которого золотым сиянием переливался герб Империи, и этот знак напоминал, что кораблю предстоит не только путь, но и служение силе, простирающейся гораздо дальше, чем его собственная стальная тень.

Саэнфилд медленно обходил корпус, отмечая взглядом всё – от защитных антенн на носу до широкого купола, на котором сияло название «Паллада», словно имя, способное пережить множество эпох. В задней части корабля гудели системы двигателей, скрытые под толстым слоем брони, и хотя эти машины ещё не были запущены на полную мощность, в них ощущалась та глубокая энергия, которая рано или поздно прорвётся наружу и поднимет весь колосс в небо. Вдоль обшивки тянулись люки, одни предназначенные для инженерных нужд, другие – для вентиляции, третьи же скрывали пусковые шахты и орудийные ячейки, готовые распахнуться при первой угрозе; всё это напоминало о том, что «Паллада» несёт не только научную мысль и мастерство, но и силу, которой не всякий мир способен противостоять. Маршал, наблюдая за этими деталями, ощущал, как в его груди поднимается спокойная уверенность: корабль готов, каждый элемент выверен, и теперь лишь время отделяет их от момента, когда эта летающая крепость раскроет своё истинное предназначение.

Стоя вблизи огромного корпуса, он чувствовал не только вес ответственности, но и странную, почти поэтическую связь с этим судном, словно их пути были связаны с самого начала, и «Паллада» появилась на свет не просто по приказу, а как ответ на какое-то зовущие издалека обстоятельства. Каждый шаг вокруг корабля наполнял его предчувствием – не тревожным, но величавым, как будто за металлом скрывалось начало той истории, чьи строки ещё не написаны, но уже формируются в тени будущих событий. И потому, завершив осмотр, он не просто оценил работу инженеров, но и признал – дирижабль готов стать частью того маршрута, который проведёт их всех через испытания, о которых пока знает только само время.

Когда осмотр подошёл к концу, Саэнфилд поставил подпись под документами о принятии дирижабля в штат, и этот жест, простой внешне, казался завершающим штрихом большого труда, в котором участвовали сотни людей. Бумаги тихо шелестнули под его рукой, словно признавая, что теперь «Паллада» больше не просто конструкция из металла и заклёпок, а действующая сила, готовая отправиться туда, где ей предстоит сыграть свою роль. Он сделал шаг в сторону, и, уже выходя из ангара, напомнил Тарлу о дирижаблях серии «уничтожитель», подчеркнув, что остальные корабли должны быть завершены и переданы войскам не позднее чем через полтора месяца, ведь задержки в такие времена могут стоить слишком дорого. В его голосе не было ни угрозы, ни спешки – только твёрдое понимание того, что будущее не ждёт, и потому каждая работа должна двигаться вперёд с той же точностью, с какой движутся стрелки часов.

Тарл внимательно выслушал распоряжение и, хоть внешне не дрогнул, всё же на миг напрягся, понимая, какой объём работы скрывается за этим спокойным приказом; однако он кивнул, принимая ответственность, ведь знал, что именно от него зависит соблюдение сроков и качество кораблей, которые станут частью грядущих операций. Саэнфилд же не стал задерживаться, потому что всё, что было нужно сказать, уже прозвучало, и теперь дело переходило в руки исполнителей, а его собственный путь вёл дальше – туда, где предстояло принимать решения и отвечать за те силы, которые он только что поставил на крыло. Когда он шагнул за порог ангара, холодный воздух коснулся его лица, и в этот момент Маршал ясно ощутил, что очередная глава подготовки закрыта, а впереди, как и всегда, начинается новая, куда более важная. И хотя он оставлял позади огромный труд, выполненный людьми, которым доверял, впереди его ждали решения, созданные уже не чертежами и механизмами, а теми обстоятельствами, что раскрываются лишь в пути и исключительно перед теми, кто готов идти до конца.

Когда Саэнфилд уже ехал домой, погружённый в собственные мысли, будто рассматривая будущее через тонкую плёнку беспокойства, тишину салона нарушил внезапный телефонный звонок, который прозвучал так резко, словно само время потребовало его внимания. Он ответил коротко и уверенно, и голос из исследовательского института военной промышленности сообщил, что первые пять хронобомб готовы к завтрашнему вечеру, подтверждая тем самым, что технологический прогресс Империи вновь делает шаг вперёд – шаг, последствия которого ещё только предстоит оценить. Учёные спрашивали, направлять ли заряды сразу на «Палладу», и в этом вопросе чувствовалось не просто служебное уточнение, а скрытая осторожность, ведь даже те, кто работал с новыми разработками, понимали их нестабильную природу. Саэнфилд же ответил спокойно и без колебаний, хотя его голос звучал так, будто сквозь слова проходила невидимая тень предчувствия: бомбы следует отправить на корабль, но обязательно отдельно от хроноэлементов, которые, соприкасаясь в неподходящих условиях, могут развернуть последствия далеко за пределами человеческого контроля. Разговор был недолгим, однако после завершения звонка в салоне вновь установилась тишина, но теперь она казалась иной – плотной, наполненной скрытым напряжением, словно само пространство автомобиля размышляло над услышанным. Саэнфилд повесил трубку, но его взгляд задержался на окне, отражая не городские огни, а собственные мысли, которые стали чуть тяжелее, чем мгновение назад. Он прекрасно понимал, что новые разработки, какими бы многообещающими они ни были, несут в себе риск, ведь любое оружие, вмешивающееся во время, неизбежно касается самой ткани мира и может оставить в ней шрам. Однако он также знал, что мир всё чаще требует нестандартных решений, и потому выбор между осторожностью и силой всё реже давался просто. Некоторое время Маршал молчал, позволяя телефону спокойно лежать на сиденье, будто тот был обычным предметом, а не вестником перемен, и только потом, словно желая упорядочить собственные мысли, он достал блокнот и сделал пометку. Его почерк был ровным, но строки получились более тяжёлыми, чем обычно – возможно, из-за той тревоги, что всё чаще давала о себе знать, или из-за того, что грядущие события начинали складываться в цельную форму, которую он пока не хотел признавать. И всё же, несмотря на сомнения и напряжение, он оставался спокойным: путь был выбран, решения приняты, а будущее, каким бы хрупким оно ни казалось, должно было открыться ему таким, каким он сумеет его выстроить.

После завершённого звонка тишина автомобиля вновь укутала Саэнфилда, однако теперь она стала тяжелее, будто наполненная невидимыми предвестиями, которые ещё только формируются за горизонтом событий. Некоторое время он смотрел в окно, наблюдая, как огни города плавно скользят по стеклу, и в этих огнях отражались не улицы Токио, а собственные мысли – настойчивые, тревожные, полные беспокойства перед тем, что пока скрывалось за завесой догадок. И тогда, словно желая придать свои размышления более чёткой форме, он достал блокнот и медленно, с той аккуратностью, которая была ему присуща во всём, начал записывать мысли, требующие фиксации. Каждое слово ложилось тяжело, будто он переносил на бумагу не просто факты, но и несказанные опасения, хранившиеся глубоко внутри. В пометке он отметил дату и место, после чего коротко описал тревогу, которая не покидала его с момента завершения последнего эксперимента, ведь хотя процедура прошла успешно, появившиеся аномалии заставляли его задуматься о возможных последствиях. Он писал о том, что, если догадки подтвердятся, придётся использовать куда более радикальные меры, чем планировалось, и это решение, пусть ещё не высказанное вслух, уже тяжело лежало на его сознании, подобно камню, который вдавливается в землю под собственным весом. Затем он коснулся политической обстановки на западе Империи, где множатся террористы и оппозиционеры, ибо пересыщенные войнами провинции давно искали повод, чтобы взорваться изнутри. Саэнфилд системно перечислял, какие силы будет нужно направить в случае боевых действий, и его строки звучали так, словно он заранее расставлял фигуры на шахматной доске, где каждая пешка могла стать первой жертвой грядущей партии. Он также отметил состояние различных прототипов – от «Дамокла 2.0» до серии «Баттерфлай», и в этих строках чувствовалось, что он видит в разработках не просто технику, а ключи к будущему, которые могут открыть либо дверь к победе, либо глубинную пропасть, скрытую за неверным шагом. И когда запись была завершена, Саэнфилд закрыл блокнот и убрал его обратно, словно запечатал внутри небольшую часть того, что ещё слишком рано было озвучивать. Он выдохнул медленно, осознавая, что каждая написанная строка – не просто мысль, а предвестие грядущих перемен, которые будут разворачиваться независимо от его усталости или желания замедлить время. И хотя тревога не исчезла, в его взгляде вновь появилась спокойная собранность, ведь он понимал: будущее, каким бы беспокойным оно ни было, всегда уступает тому, кто готов встретить его без страха и с ясным разумом.

Погружённый в мысли, Саэнфилд почти не заметил, как машина свернула на центральные кварталы Токио, и лишь мягкое свечение фонарей, отражающееся в стекле, вернуло его внимание к внешнему миру, который жил своей праздничной жизнью, словно не подозревая о тяжести решений, лежащих на его плечах. Город сиял так, будто готовился встретить наступающий фестиваль фейерверков, и лёгкие огни, развешанные вдоль улиц, казались тёплыми искрами будущей радости, что поднимется в небо через несколько дней. Но Маршал, глядя на это мерцающее великолепие, ощущал не приближение праздника, а странное, тихое отстранение, ведь он знал, что из-за скорой командировки не увидит ни вспышек, ни грохота салютов, и потому всё это сияние промелькнёт мимо него, оставив лишь лёгкое ощущение недосказанности. И всё же он смотрел на город с мягким вниманием – словно на место, которое пытается пожелать ему удачи, хотя знает, что его путь ведёт в совсем другую сторону.

Когда машина въехала во двор поместья, пространство вокруг сразу изменилось, и торжественная городская атмосфера уступила место спокойствию, в котором смешивались запах хвои, влажной земли и тихий шелест листвы. Поместье, окружённое садами и аккуратно подстриженными посадками, встречало его не шумом, а размеренной тишиной, в которой каждая постройка – от гаражей до ботанического сада – казалась частью огромного и давно сложившегося мира. На пороге главного здания уже стояли Лаура и Амия, и их синхронное приветствие прозвучало так, будто дом, через их голоса, напомнил ему о том, что здесь его ждут, пусть и ненадолго. В взгляде Лауры мелькнула лёгкая обида, и её укор был тихим, но искренним: он снова задержался, снова вернулся позже, чем обещал, и Маршалу пришлось с мягкой улыбкой признать собственную вину, объяснив, что его задержали дела императора. Амия, более сдержанная и спокойная, молча выслушала его просьбу подготовить комнату к звонку сестрам и связаться с кутюрье, будто разделяя с ним часть забот, что ложатся на плечи перед отъездом. И хотя их разговор был коротким, в нём чувствовалась та домашняя теплота, которая редко касается высокопоставленных людей, но всё же делает их жизнь немного светлее.

После этого Саэнфилд направился внутрь особняка, и шаги его эхом проходили по просторным коридорам, наполненным мягким светом ламп и запахом чистоты, создавая ощущение, что дом, как и город снаружи, желает ему спокойной ночи перед дорогой, которая неизбежно будет долгой и трудной. И в этот момент он впервые за весь день ощутил странное, тихое облегчение – как будто стены поместья временно укрыли его от тревог, что сопровождают его каждый раз, когда судьба начинает менять направление ветра.

Поднимаясь на второй этаж, Саэнфилд ощущал, как тишина особняка постепенно обволакивает его, словно стараясь смягчить напряжение прошедшего дня, и потому, открыв дверь в свой кабинет, он будто оказался в пространстве, где время движется медленнее и позволяет человеку быть самим собой. Первым делом он снял пальто и перчатки, и эти простые движения показались удивительно освобождающими, словно с него спадал невидимый груз, накопленный за долгие часы забот и решений. Он подошёл к большому зеркалу, в котором отражались его короткие огненно-красные волосы, аккуратно зачёсанные назад, однако стоило лишь снять магические заколки, подаренные ему сестрами, как пряди мгновенно распустились, упали на плечи и ожили, будто сами стремясь вернуть ему ту часть свободы, которой так не хватает в его службе. В мягком свете лампы волосы казались длиннее, чем он помнил, и это неожиданное ощущение времени, которое идёт даже тогда, когда он слишком занят, чтобы замечать перемены, вызвало лёгкую, почти незаметную улыбку. Сняв остальную одежду, Саэнфилд открыл и другую сторону своего существа – ту, что редко видят другие и которая напоминает ему о том, кем он является по происхождению и по судьбе. Его тело, подтянутое и сильное, хранило следы прошлого: глубокие шрамы, оставшиеся после сражений, и редкие участки хитиновой чешуи, унаследованные им от двух великих родов арахнидов – огненных адских и стальных райских пауков, чьи пути редко пересекались, но соединились в нём самом. Однако, вопреки ожиданиям их родов, ни он, ни его сёстры не получили истинную полноту наследственных форм, оставшись людьми, лишь частично напоминающими те древние расы. И всё же Саэнфилд привык к этому двойственному облику – как привык и к тому, что в нём соседствуют живое и созданное, естественное и механическое. Когда он развеял наложенные заклинания, его конечности начали меняться, и привычные очертания рук и ног исчезли, открывая бионические протезы, занимавшие место обеих рук и правой ноги. Металл мягко поблёскивал в полумраке комнаты, и этот холодный блеск всегда напоминал ему о цене, которую он однажды заплатил, хотя сам он давно перестал воспринимать протезы как утрату – скорее, как продолжение себя, выковавшее в нём силу, недоступную прежнему телу. Он дотронулся пальцами левой руки до гладкой металлической поверхности правой и на мгновение задержал движение, словно проверяя, всё ли в порядке, но в этом жесте было не столько сомнение, сколько привычная внимательность человека, для которого каждое звено собственного тела – живое или механическое – имеет значение. И когда все манипуляции были завершены, он выдохнул чуть медленнее обычного, ощущая, как кабинет вновь наполняется его собственным спокойствием, а мир за окнами на короткое время перестаёт быть беспокойным.

Закончив приводить себя в порядок, Саэнфилд направился в зал на первом этаже, где уже стоял накрытый ужин, однако помещение встретило его тишиной, которая казалась почти уютной после насыщенного событиями дня. Он сел за стол, и, хотя еда выглядела горячей и свежей, его мысли всё ещё слегка блуждали среди недавних приказов, предстоящих перелётов и тревожных предчувствий, которые время от времени прорывались сквозь усталость. Чтобы отвлечься, он открыл книгу – тот роман, что подарила ему Розалия, – и страницы мягко перелистывались под его пальцами, будто сами стремились увести его в другую реальность, где всё проще, яснее и спокойнее. Тем не менее он читал недолго, ведь из-за постоянной занятости у него не было возможности долго наслаждаться вечерними ритуалами, и потому спустя несколько минут он уже откладывал книгу в сторону, завершая ужин быстрее, чем бы того хотелось. После трапезы он направился в комнату, где Амия, как всегда аккуратная и внимательная к деталям, заранее подготовила всё для звонка. Саэнфилд сел в кресло, позволив себе на мгновение расслабиться, и нажал кнопку связи – соединение установилось почти сразу, и экран ожил приветливым образом Розалии. Её голос прозвучал тепло и живо, словно она находилась совсем рядом, и этот короткий разговор наполнил пространство лёгкостью, которой сегодня ему так не хватало. Розалия, как обычно, расспрашивала о его дне, шутила и слегка ворчала, обещая не засиживаться ночью, хотя он прекрасно понимал, что она всё равно будет читать до самой темноты, несмотря на собственные слова и его советы. Их беседа была короткой, но такой тёплой, что после её завершения комната показалась на мгновение светлее, будто экран оставил в воздухе едва заметное тепло. Когда звонок подошёл к концу, Саэнфилд вышел из комнаты и направился в кабинет, где полумрак и привычная обстановка возвращали его к делам, требующим внимания. Дом погрузился в ночное спокойствие: прислуга уже спала, и даже коридоры будто стали шире от тишины, не прерываемой шагами или голосами. Маршал открыл шкафы и начал складывать вещи в дорожную сумку, не торопясь и тщательно выбирая то, что может пригодиться в пути, а что лучше оставить. Взгляд его на миг задержался на свежих газетах, оставленных на столе – он быстро смахнул их на пол и затем выбросил, словно желая очистить комнату от лишнего шума и новостей, которые редко приносили что-то хорошее. После этого он открыл оружейную комнату, прилегающую к спальне, и достал свои пистолеты и винтовку, аккуратно обслуживая каждое оружие так, как будто между ним и металлом существовала особая связь, сформированная годами непрерывной службы. Когда приготовления подошли к концу, Саэнфилд почувствовал усталость, подступившую внезапно, словно она терпеливо ждала момента, чтобы напомнить о себе. Он оставил оружие рядом с сумками, закрыл оружейный отсек, прошёл в спальню и позволил себе наконец опуститься на кровать. Тело мгновенно отозвалось тягучим облегчением, а мысли начали растворяться в темноте, и потому, едва касаясь подушки, он провалился в глубокий сон – быстрый, безмолвный и тяжёлый, словно сама ночь решила подарить ему хотя бы короткое забытье перед тем, как события вновь начнут стремительно разворачиваться.

Проснувшись ранним утром, когда свет ещё только начинал осторожно касаться краёв оконных рам, Саэнфилд первым делом привёл себя в порядок, выполняя привычные утренние действия с той спокойной сосредоточенностью, которая помогает человеку войти в новый день, не теряя внутреннего равновесия.

Спустившись в зал, он обнаружил, что прислуга уже занята своими делами, но при этом в доме царила такая мягкая тишина, что даже лёгкий звон посуды казался частью утреннего спокойствия. Саэнфилд сел за стол и начал завтракать, чувствуя, как тепло свежего чая медленно восстанавливает силы после насыщенного вчерашнего дня, и в этот момент он позволил себе краткое ощущение домашнего покоя, столь редкое в его должности. Однако время не давало расслабиться – мысли о предстоящей поездке и о тех делах, что ждут на горизонте, постепенно возвращались, мягко, но настойчиво.

Когда он допивал чай, в зал стремительно вошла Кармин – юная кутюрье, чья энергия всегда напоминала весенний ветер, лёгкий, но уверенный. Она поприветствовала всех своим задорным голосом, и её появление внесло в комнату живость, словно утром вдруг расцвёл цветок ярче остальных. Саэнфилд, всё ещё немного сонный, ответил ей сдержанным приветствием, после чего передал листок с пожеланиями относительно нового костюма, подчёркивая, что время на работу у неё есть – целых полгода. Девушка, внимательно прочитав записку, кивнула с тем видом, в котором смешивались профессиональная уверенность и юношеское желание проявить себя, и почти сразу же направилась к выходу, словно уже мысленно перебирая ткани и эскизы, что скоро воплотятся в новое одеяние.

После завтрака Саэнфилд решил ненадолго скрыться от мыслей о службе и отправился в ботанический сад, раскинувшийся за особняком и служивший для него своеобразным убежищем от бесконечных обязанностей. Этот сад, полный редких растений и цветов, был не просто украшением дома – он являлся маленьким миром, живущим по собственным ритмам, и каждый лист здесь напоминал о том, что даже среди военной дисциплины и государственной тяжести остаётся место тишине. Саэнфилд медленно проходил вдоль дорожек, погружаясь в мягкий аромат трав и влажной земли, внимательно рассматривая каждое растение, словно беседуя с ним без слов. Он собирал букет – не ради церемонии, не ради украшения, а потому что в этих простых действиях находил ту внутреннюю гармонию, которая помогает собраться перед долгим путём.

Закончив прогулку, он вернулся в особняк, чтобы взять книгу и чайный поднос перед тем, как отправиться к пруду, где вода всегда отражала небо так чисто, будто держала в себе кусочек грядущего утра.

И в тот момент, когда он ступал по знакомым коридорам назад, было ясно, что эти несколько минут спокойствия – маленький, но важный островок покоя в череде событий, которые вскоре вновь потребуют от него ясности, силы и неумолимой решимости.

Когда Саэнфилд вошёл на капитанский мостик, его встретил мягкий полумрак приборов, светящихся ровным, уверенным сиянием, и эта атмосфера сразу напоминала о том, что здесь, в сердце корабля, зарождаются решения, от которых зависит весь грядущий путь. Огромные панорамные стёкла, обрамляющие мостик, открывали перед ним вид на площадку, где утренний свет медленно поднимался над миром, будто сама заря давала молчаливое благословение предстоящему полёту. Капитан и члены экипажа работали с чёткой собранностью: кто-то сверял показатели реакторов, кто-то последовательно вводил данные маршрута, а кто-то проверял силовые модули, чтобы убедиться, что «Паллада» сможет выдержать переход через варп-пространство.

Когда капитан отчитался о полной готовности – о том, что реакторы вышли на рабочую мощность, двигатели приняли запуск, а груз и экипаж заняли свои места – Саэнфилд, не теряя спокойствия, дал краткое, но решительное разрешение на взлёт. Дирижабль начал подниматься, и по корпусу прошла едва уловимая дрожь, словно в этот момент гигантское воздушное судно делало первый вдох перед долгим путешествием. «Паллада» плавно оторвалась от земли, набирая высоту и скорость, и вскоре мир под ними превратился в мерцающую карту, постепенно укрываемую лёгкими слоями облаков. Когда корабль достиг нужной высоты, штурман уточнил маршрут, упомянув о недавних событиях в Графстве Растли и предложив обойти опасный участок, однако Саэнфилд ответил, что варп-переход защитит их от возможных угроз, ведь они выйдут из искривлённого пространства уже на границе, где риски сведены к минимуму. Его уверенность была спокойной и основанной на расчётах, хотя где-то в глубине души оставалось слабое ощущение настороженности, свойственной человеку, который слишком хорошо знает: даже идеальные планы порой ломаются там, где не ждёшь.

Когда корабль окончательно вошёл в варп-пространство, реальность за бортом сменила очертания, превращаясь в бесконечный поток света и тени, будто сама ткань времени растягивалась вокруг «Паллады», пропуская её сквозь себя. По расчётам переход должен был длиться недолго – всего около двух часов, – однако вскоре что-то неуловимое изменилось: лёгкое дрожание корпуса стало резче, и навигационные приборы начали тревожно мигать, словно предупреждая о нарушении стабильности. Ещё до того как штурман успел полностью сформулировать доклад, стало ясно: корабль вырвало из варпа слишком рано, на целых пятьсот километров раньше обозначенной точки.

Система мгновенно активировала сирену, и тревожный сигнал пронёсся по всему дирижаблю, словно удар, развернувший мир в сторону опасности. Саэнфилд уже собирался отдать приказ экипажу действовать согласно протоколу – выдвинуть силовые поля, занять боевые позиции и приготовиться открыть огонь, – но судьба опередила его. Пронзительный свист, похожий на разорвавшийся воздух, ударил по правому борту, и мгновение спустя «Палладу» потряс мощный взрыв, который дрогнул в каждом отсеке, словно чья-то невидимая рука попыталась обрушить их прямо изнутри. Корпус корабля содрогнулся, приборы вспыхнули красным, и гигантское судно начало накреняться, теряя высоту и контроль, будто небо, которое ещё секунду назад держало их на своих руках, внезапно разжало пальцы. В этот миг Саэнфилд впервые за весь день ощутил, как реальность ломается быстрее, чем успевают родиться слова приказа, и то самое будущее, которого он так долго ожидал, обрушилось на них резким, ослепительным ударом.

Глава 4: «Падение»

Трещина разорвала небо.

В ту самую секунду, когда «Паллада» с величием богини скользила сквозь ткани варпа, мир содрогнулся. Сирена взвыла, как раненый зверь, и воздух в капитанской рубке стал густым, вязким, будто пропитанным страхом.