Анамнез

Как только Виктор открыл глаза, перед его взором предстали звезды: тысячи и тысячи маленьких точек словно нашли способ пробиться сквозь черные тучи и шпиль башни, чтобы оказаться прямо здесь, в кромешной темноте комнаты, и поселиться на потолке его кровати. Мало кто осознает, как на самом деле близки звезды, а этих Виктор даже мог коснуться, если бы захотел. Но ему не хотелось. Он знал, что звезды оттого и живут так далеко, что любят покой. И пока они мерцают по ночам и помогают заблудшим кораблям отыскивать путь к дому, он не будет тревожить их божественный сон.

_____

В большие французские двери, завешенные красными бархатными шторами, всегда заглядывали самые яркие солнечные лучи и дул самый нежный ветер, приносящий сладкий цветочный аромат, который испускали буйно разросшиеся кусты прямо под мраморным балконом.

Как и всегда, двери на балкон были открыты, чтобы игривый ветер мог остудить чистые белые простыни и освежить застоявшийся за ночь воздух.

Алые шторы были раскрыты, как театральный занавес перед началом спектакля, и тусклый свет, отражающийся от белых стен, дымкой витал в воздухе. Он не играл со своим отражением в зеркалах, убегая от него по комнате озорными зайчиками, как это делали солнечные лучи, а лишь окутывал своим тихим сиянием все пространство, давая отдых глазам и навевая мысли о далеких бушующих океанах и стройных маяках.

Ветер колыхал белые занавески, представляя себе, что это паруса огромного морского судна, отправляющегося в плавание в далекие страны. Аромат белых лилий, тут и там стоящих на белых столах эпохи Людовика 14 в изящных вазах, смешивался с шоколадным запахом скромной космеи, неприхотливо растущей в саду.

Все это богатое, ароматное великолепие принадлежало одному человеку. Каждое утро его гладили прохладные простыни и радовали узоры персидского ковра, привезенного из далекой страны запахов и специй. В углу на изящной подставке стояла невиданной красоты скрипка, начищенная до блеска. На пюпитре рядом лежала открытая нотная тетрадь, страницы которой ласково переворачивал ветерок. Все здесь казалось воплощением вдохновения и комфорта.

Любой, кому бы посчастливилось провести ночь в этой комнате, предпочел бы после пробуждения остаться в кровати, наслаждаясь негой и окружающей красотой.

Но сейчас комната была пуста. Её владелец поднялся ранним утром, вышел на балкон, полный мокрых зеленых листьев, и испытал желание немедленно уехать. Он не привык изменять своему настроению и желаниям в угоду расписанию и совершенно не важному для него распорядку дня. Он был как кошка, гуляющая сама по себе: сейчас он здесь, курит на балконе утреннюю сигарету, обхватив голой рукой скользкий мрамор перил, а теперь уже там – несется по дороге, идущей вдоль леса, в кабриолете, откинув крышу и позволив ветру заплетать в его волосах узелки. Вторая за утро сигарета, зажатая между зубов, лишь красит его исполненное восторга и счастья лицо.

Двумя руками держа руль, юноша залихватски крутит его в разные стороны, направляя машину то влево, то резко вправо, наслаждаясь ощущением безнаказанности. На абсолютно пустой дороге можно позволить себе все что угодно. Особенно в пять часов утра под «Hallelujah!» Генделя, доносящуюся из проигрывателя. В такие предрассветные часы мир кажется особенно нереальным.

Откинувшись на спинку кресла, Лори рукой с зажатой сигаретой выводил в воздухе загогулины – должно быть, именно такой витиеватой, резко взлетающей к небесам взволнованной птицей и снова падающей вниз, к бренной земле, казалась ему эта мелодия. Преисполненный любви к звукам музыки, пронизывающим его тело подобно кровеносным сосудам, он возблагодарил судьбу за то, как она к нему жестока. Ведь именно эта жестокость позволила ему найти отдушину в музыке, в этом чарующем мире, никак не связанном с миром земного и смертного, который состоит лишь из красоты и любви – никакие понятия Добра и Зла не властны над ним.

Только музыка в минуты скорби спасала его. Как только двери комнаты захлопывались за Его спиной, Лори тут же полз к скрипке, цеплялся за её тонкий стан скрюченными пальцами и прижимал к сердцу. И было совсем не важно, что именно она виновна в той боли, которая сейчас поселилась в его руках. Они были целы и готовы играть. Назло Ему и всему бренному миру. Лори знал, что будет продолжать играть, пока кости его целы. В этом воплощался его протест против тирании, смешанный с болезненной отчужденностью.

Дорога долго шла на север – прямая и узкая, как железнодорожные пути, – а потом поворачивала на запад – в сторону городка, который больше напоминал деревню.

Для Лори утренние вылазки в Блэквуд были своего рода и отдушиной, и небольшим приключением, которое позволяло сменить сырые плесневелые стены академии на мощеные улицы города.

К тому же Лори питал особую любовь к сырной тарелке из кофейни мадам Роже. Думая о нежной сливочной мякоти сыра бри, его едва уловимом орехово-грибном вкусе и пористой белой корочке, Лори выкинул недокуренную сигарету на обочину и въехал в город.

Особое удовольствие ему доставляло лицезрение процесса работы других людей, в то время как сам он отдыхал. Проезжая по узким мощеным улицам меж цветных, жавшихся друг к другу домиков, построенных на голландский манер, он наблюдал за торговцами рыбой, раскладывающими килограммы скользких мертвых тел, сверкающих стальной чешуей, с удовольствием подмечал, как они морщат носы и вытирают лоб рукавами рубах. Проезжал он и мимо базара: там его внимание в основном привлекали юные румяные девушки, скучающие за прилавками, которые ломились от огромных серых сот, истекающих золотым медом, или сидящие за вязанием свитеров из овечьей шерсти. Горожане поднимались раньше солнца, зная, что новый день пройдет в тех же трудах, что и предыдущий. Что побуждало их вновь и вновь встречать этот день сурка с улыбкой? Лори не знал ответа на этот вопрос, но он мало волновал его – как и всё, что касалось его собственной личности лишь косвенно.

А вот кофейня мадам Роже еще как касалась его – буквально терзала душу ароматами и вкусами, – потому Лори относился к улыбчивой златовласой француженке с уважением и восхищением. Мало кому удавалось угодить его тонкому вкусу, и лишь одна мадам Роже в этой глуши была мостиком, соединяющим Лори с его прежней, поистине роскошной жизнью в семейном поместье. Он был готов целовать её натруженные руки, создающие блюда, способные своим вкусом восхитить саму Марию-Антуанетту.

Небо снова хмурилось, темные тучи словно набухли от пролитых на них чернил. Порывистый ветер, предупреждая о надвигающейся буре, срывал с прилавков тканевые навесы и загонял людей по домам. Флаги, висевшие под окнами, развевались боевыми знаменами. Со всех углов мостовой клубами поднималась пыль, которая так и норовила забраться в глаза и запутаться в волосах. Лори повернул за угол так резко, что едва вписался в поворот. Благополучно объехав выставленные почти на самой мостовой кашпо с цветами, он обратил внимание на небольшой киоск, около которого суетился мужчина в коричневом кепи и шерстяных штанах на подтяжках. Закатав рукава, мужчина связывал стопки газет бечёвкой, всеми силами сопротивляясь ветру, и уносил их под прилавок. Его искривленный рот извергал проклятия, но он выглядел таким несчастным, что сам бог простил бы ему сквернословие. Когда Лори остановился у киоска, в руках у мужчины была последняя стопка газет, которую он с трудом поднял и понес в сторону прилавка. Лори не привык читать газеты – не было надобности, да и в Блэквуд их завозили очень редко, – но сейчас что-то привлекло его внимание. Обернувшись, Лори взял с заднего сиденья пару черных атласных перчаток и торопливо натянул их, выбираясь из машины. Ему во что бы то ни стало нужно было успеть поймать продавца, пока он не закрыл за собой дверь на ключ.

В этот момент мужчина как раз вышел из киоска, чтобы проверить опустевший деревянный прилавок, и весьма удивился, увидев нежданного покупателя.

– Добрый день, – пропыхтел он, отряхивая руки от пыли. – Боюсь, вы не вовремя, я закрываюсь. Скоро буря дойдет сюда, тогда уж не миновать ливня с сильным ветром.

– Мне очень нужна эта газета, – настойчиво сказал Лори.

– Но я уже все связал и сложил в стопки. Боюсь, ничем не могу вам помочь, – продавец развернулся и почти закрыл за собой дверь, но Лори просунул в образовавшуюся щель ногу, не давая ей захлопнуться.

– Даю 10 фунтов, – не терпящим возражений голосом заявил Лори, протискиваясь в тесный киоск мимо удивленного мужчины. Хлопнув ладонью по столу, он оставил на нем мятую купюру и залез под прилавок. Туго затянутый узелок бечевки долго не поддавался атласным перчаткам, но, ловко поддев концы булавкой для галстука, Флоризель извлек один помятый экземпляр газеты. Расправив его в руках, он глянул на первую страницу. Лицо его осветила улыбка. Да, он не ошибся. Забавная выйдет ситуация.

Отряхнув брюки от пыли, он протянул оторопевшему продавцу руку. Мужчина пожал её, взял со стола деньги и долго провожал взглядом уезжающую машину. Кажется, он даже пробормотал: «Хорошего вам дня, сэр», но Лори больше не обращал на него внимания – его интересовали лишь предвкушение долгожданного сырного завтрака, оттененного горечью черного кофе, и газета, лежащая рядом на пассажирском сиденье. Ведя машину одной рукой, он взял газету и взглянул в лицо, горделиво смотрящее на него с первой полосы. Вне всяких сомнений, оно было ему знакомо. Однако он этому лицу знаком не был.

Наконец он остановился у шикарного двухэтажного дома, выкрашенного в нежно-салатовый оттенок. Вывеска над белой деревянной дверью, гостеприимно распахнутой в любую погоду, гласила: «Fleurs de Paris».

В «Цветах Парижа» его знали все: начиная от юной посудомойки и заканчивая бухгалтером, который заходил обсудить с мадам Роже важные финансовые вопросы, но уходил обычно не на своих двоих и пьяный в стельку. Лори вышел из машины, убрав газету во внутренний карман сюртука. В дверях он столкнулся с высоким официантом, спешащим убрать с улицы деревянные столы и стулья. Начал накрапывать мелкий дождь, и небо резко почернело, приобретя трупный оттенок. Оно походило на красочный синяк под глазом заядлого драчуна.

Толкнув вторую стеклянную дверь, Лори вошел в кофейню. Изящная светловолосая женщина с высокими скулами, раздающая команды нескольким черно-белым официантам, радостно охнула, прижав к груди руки. Улыбаясь во все тридцать два зуба, она поспешила навстречу Лори, раскинув руки для объятий.

– Ma chère Lorie ! Как я скучала по тебе, отрада души моей! Когда же ты заезжал к нам последний раз? – она совершенно очаровательно расцеловала его в обе щеки, приобняв за плечи.

– На прошлой неделе, если не ошибаюсь. В тот день ты выглядела обворожительно, но сегодня ты просто сияешь! Командование целым войском официантов явно идет тебе на пользу! – Лори расцеловал её в ответ, сжав тонкую ладонь.

– Ты всегда так говоришь, – отмахнулась женщина, но её голубые глаза, обрамленные пушистыми ресницами, заблестели.

– Я же не виноват, что ты всегда прекрасна. Что тут у вас происходит? – мимо пробежали двое официантов, задев его ножками деревянного стола. – Это из-за дождя? Ты же обычно не убираешь летнюю веранду из-за бури.

– Пойдем, дорогой, мне как раз нужно рассказать тебе об этой désagréable ситуации… – женщина взяла Лори под руку, мягко, словно медсестра клиники для душевнобольных, уводя прочь от двери.

Они заняли его любимый столик у окна. Если остальные окна выходили на задний двор, прямо в цветущий сад, высаженный вокруг небольшого фонтана во французском стиле, то из этого была видна рыночная площадь и мост через широкий канал, который соединял две части города. Сейчас на улице поднялась пылевая завеса, а в ней, подобные маленьким муравьям, бегали люди. Скоро пыль уляжется, прибитая к земле дождем, и тогда можно будет увидеть, как по мостовым стекают к каналу ручейки, сливаясь с бурлящем потоком темной реки. После дождя город будет умыт, как пухленький младенец, и каждый зеленый лист дерева потяжелеет от крупной росы. Люди снова выйдут на улицу, разбредутся по делам и развернут свои прилавки. Жизнь в таком климате быстро учит смиряться перед силами природы.

– Un plateau de fromages avec expresso pour Monsieur Laurie et cappuccino pour moi. Merci Robert, – на беглом французском произнесла мадам Роже, обращаясь к официанту, вытирающему стаканы за барной стойкой.

Сев за столик, она закусила губу и отбросила с лица золотую прядь. Лори всегда задавался вопросом – что она забыла в этой глуши? Перед ним сидело воплощение всех трех греческих Граций, зрелая Афродита, окруженная сиянием золотых волос. Может быть, французские романы правда вредны, и прекрасная Мэри Роже, полная романтических иллюзий, открыла кофейню, чтобы в один день, когда она, прекрасная и заплаканная, сидела бы на крыльце, к ней подъехал принц на белом кадиллаке, спас её заведение от разорения, а её саму увез в Париж – снимать в черно-белых фильмах и поить белым вином?

– Это связано с моим отцом? – Лори потер рукой переносицу.

Каждый раз, когда случалось что-то плохое, с этим был связан его отец. Но пока он был далеко —сидел в поместье и решал какие-то важные вопросы по поводу охоты на уток или очередной «винной вечеринки» (они же «званые обеды»), – Лори не было до него ровным счетом никакого дела. Однако если отцу вдруг вздумается приехать сюда… Тогда дело примет опасный оборот.

Женщина кивнула, виновато вытащив из кармана цветочного платья красный конверт со сломанной сургучной печатью, на которой красовались две змеи с переплетенными хвостами. Прямо посреди герба тянулась огромная трещина – Флоризелю она показалась зловещим предзнаменованием. Той трещиной был Раздор, который уже долгие годы в их семье скрывался под маской Любви и потихоньку взращивал ненависть – страшную, скрытую ненависть к братьям, сестрам, матери и отцу. Они научились ненавидеть так, что принимали свои чувства за любовь. И в этой трещине, расколовшей надвое сургучную печать, воплощалась вся их дальнейшая судьба.

– Как ты прекрасно знаешь, твой отец спонсирует «Цветы Парижа», поэтому в его интересах то, чтобы кофейня процветала. Прости за каламбур, – официант принес ей кофе, и она сделала большой глоток, набираясь храбрости перед дальнейшей речью. – Так что меня он одной из первых известил о том, что собирается приехать в город. Как ты сам понимаешь, конечной его целью является вовсе не кофейня, да и Блэквуд он посещает лишь из чувства ответственности… – заметив, как почернели глаза Лори, она стремительно продолжила: – Я думала, он сначала пошлет письмо тебе, и ты узнаешь первым. Но по твоему лицу вижу, что ты ничего не получал…. Наверное, он хотел добиться эффекта неожиданности, чтобы своим приезд застать тебя врасплох. Mon garçon, я знаю, как тяжело тебе это слышать, – женщина накрыла его руку своей ладонью, – и я правда не хотела быть гонцом, доставляющим дурные вести, но лучше тебе обо всем знать. Как говорила моя Нинель: «Au danger on connait les braves!».

Лори в ответ лишь слабо сжал её пальцы и закрыл глаза. От горького аромата эспрессо ему вдруг стало тошно, и Лори испугался, что может упасть в обморок прямо в тарелку с сыром. Тошнота сдавливала горло, мешала дышать и нормально размышлять. Кислый запах сыра, смешиваясь с терпким кофейным ароматом, вызывал резкое желание выбежать на улицу и подставить лицо холодному дождю.

– Мы готовимся к его приезду: я консультирую официантов, Мишель чинит барную стойку, а повара дружно отмывают кухню. Слава Богу, веранду нам мыть не нужно – с этим прекрасно справится дождь, – но краска на столах облупилась, так что её срочно нужно обновить. Я посадила за это дело Орландо – он делает большие успехи в художественной школе.

В данный момент Флоризеля мало волновал десятилетний сын Мэри: единственной мыслью, не затихающей в его голове, как сигнал тревоги, был крик о помощи – ему катастрофически не хватало воздуха, а руки ослабли, не в силах удержать даже чашку.

Мэри взволнованно потрясла его за предплечье:

– Лори, как ты себя чувствуешь? Ты вдруг побледнел.

– Наверное, давление упало. Такое иногда случается, – кровь отлила от кончиков пальцев, и руки казались тяжелыми, точно каменные глыбы.

– Выпей кофе, должно стать легче, – она пододвинула к нему чашку, но Лори только со стоном поднял руку, отказываясь от предложения.

– Не могу, не сейчас. Кажется, я даже каплю воды проглотить не смогу, – пробормотал он, спрятав лицо в ладонях.

Мэри передвинула свой стул, обняв Лори за плечи и положив холодную ладонь ему на лоб.

– Я знаю, дорогой, как это – бежать от прошлого, которое неизменно настигает тебя. Но не мне сравнивать свою судьбу с твоей: я с содроганием вспоминаю, что тебе довелось пережить и что ты переживаешь каждый день. Ты не представляешь, как я хочу помочь, как хочу поменяться с тобой местами, но здесь я бессильна. Я могу лишь умолять тебя держать голову выше и бороться, нагло смотреть в глаза врагу и бросать вызов даже тогда, когда никаких сил уже не осталось. Только твое отношение к ситуации может изменить её.

Голова Лори покоилась на её мерно вздымающейся груди. Мэри гладила его по волосам, шептала что-то и ласково обнимала. По-матерински нежная, она дарила ему ту любовь, какую он заслуживал и какую никогда не получал. С детства он привык быть сильным, умным, смешным и воспитанным, но ему никогда не позволяли быть слабым. Маленький мальчик плакал в углу своей огромной комнаты – один среди безмолвных призраков чужих ему родных людей. Он обнимал себя сам, сам вытирал с лица слезы и сам с собой разговаривал, создавая присутствие Любви. Он был одинок и несчастен внутри, но весел и счастлив снаружи, пока не встретил Мэри, которая разглядела за внешним обликом беззаботного юноши маленького ребенка, зовущего свою мать в кромешной темноте. Но мать не приходила – приходил Он, и все становилось в тысячи раз хуже.

Тогда Лори поклялся себе никогда не плакать.

Наконец тихое дыхание Мэри и шелест дождя за окном усыпили тревогу, и болезненная пульсация в голове сбавила ритм, подстраиваясь под спокойное биение сердца. Лори тронул Мэри за руку, отстраняясь, и взял чашку с кофе. Руки все еще дрожали, но слабость отступала. Первый глоток разогнал застывшую кровь по венам, второй – прояснил мысли. Пряча от Мэри глаза, он взял со стола письмо, лежащее поверх конверта, и прочел.

– Будь сильным, Лори. Когда-нибудь это все закончится. Тебе просто нужно переждать непогоду, укрывшись под крышей. Попробуй подготовиться к его приезду так же, как мы: будто ты владелец кофейни, в которой многое нужно починить, исправить, отмыть. Наведи внешний лоск и жди гостей. Никто не просит тебя смиряться перед ним – просто сделай так, чтобы тебе не задавали вопросы, на которые ты не сможешь ответить. И не вешай нос, – Мэри ласково тронула его за подбородок, заставляя повернуть голову к ней.

Глаза Лори были сухими – даже суше, чем обычно, – но он часто моргал, пытаясь удержать что-то внутри. Он поклялся себе никогда не плакать.

– Да, ты права. Мне нужно многое сделать, – Лори отложил письмо, свернув его с особой тщательностью. – Я справлюсь с этим, как и всегда. Но мне нужно ехать. Прямо сейчас.

Он взглянул на Мэри, слабо улыбавшуюся ему, и сам не сдержал улыбки. Эта тонкая, ангельски хрупкая женщина сочетала в себе поистине дьявольскую силу и неземную любовь. В её груди будто умещались два сердца: одно билось из любви к людям, второе – из презрения к ним же.

– А как же сыр? Ты ведь так любишь его. Собрать тебе в дорогу?

Мэри встала вслед за ним, обхватив талию изящными руками. Лори чувствовал, что внутри него на месте голода поселилась тревога, которая обвила холодными щупальцами желудок и жадно сосала кровь. Качнув головой, он приобнял её за плечи и заглянув в глаза.

– Спасибо, – просто сказал Лори и погладил её шелковистые волосы.

– Береги себя, – она отвернулась – не хотела смотреть, как он выходит за двери.

Когда машина Лори пронеслась по улице в сторону моста, Мэри сидела за их столом и смотрела в окно. Нетронутая тарелка с сыром так и осталась стоять перед ней, даже когда официант подошел, чтобы забрать чашки с остатками кофе.

Мэри положила голову на руки и следила за каплями дождя, которые, сражаясь, наползали одна на другую. И когда какая-нибудь из них побеждала, она неизменно поглощала другую.

_______

Судя по количеству людей, собравшихся в аудитории, пара по психологии была единственной, которую посещали абсолютно все студенты академии. Было около одиннадцати часов утра, но за окнами было так пасмурно, что огромное помещение утопало в тенях.

Постепенно «амфитеатр» – столы, установленные полукругом на возвышении, – наполнялся студентами. К этому времени многие из них уже успели отсидеть пары по своей специальности, провести репетиции и даже снова вздремнуть на креслах в коридорах, укрывшись чьим-нибудь пиджаком. Виктор, однако, не был в их числе.

С утра оказалось, что Пьер был прав: занятия на улице отменили из-за дождя, поэтому художники и танцоры, которых ожидали плэнер и утренняя гимнастика на свежем воздухе, остались лежать в своих кроватях. Когда Пьер ушел, освещая комнату своим недовольным бледным лицом лучше всякой свечи, Виктор еще лежал под одеялом, сонно потирая глаза. Лень была его смертельным врагом, поэтому он предпочитал всегда придерживаться установленного давным-давно расписания. Виктор не привык залеживаться в кровати до девяти утра, но сегодня позволил себе остаться в постели на лишних двадцать минут. Сказывалась вчерашняя дорога: тело слегка ломило, горло неприятно саднило, но в общем чувствовал он себя вполне сносно. Стоило ему свесить ноги с кровати, как ступни пронзил жуткий холод. Видимо, так удачно работавший всю ночь обогреватель сейчас решил отключиться. Осмотревшись в поисках носков, Виктор залез с ногами обратно в постель. К своему ужасу он вспомнил, что вчера вечером ложился без них, успокоенный обманным маневром непостоянного обогревателя. Спрыгнув на пол, он быстро добрался до шкафа и вытащил пару белых шерстяных носков. Уже сидя на кровати, он натянул их на ноги, обреченно выдыхая в воздух невысказанные ругательства. Часы на руке показывали четверть десятого утра, что свидетельствовало о том, что ему пора завтракать. Виктор достал из шкафа чистый белый свитер и клетчатые брюки, но потом все же снял с вешалки костюм, аккуратно сложив остальное обратно. Как оказалось, его выбор был верным.

Во время экскурсии Виктор уже бывал в этой аудитории. Лори объяснил ему, что она самая большая во всей академии. Это было огромное холодное помещение с небольшой сценой внизу, похожей на цирковую арену, на которую дрессировщики выводят львов и обезьян на потеху зрителям, принадлежало Эдварду Фрончаку.

Профессор психологии и криминалистики – мистер Фрончак – пользовался особой любовью у всех студентов юридического факультета, в отличие от Антигоны Кобальд, которая вызывала у них лишь благоговейный ужас. Оттого посещаемость пар по психологии и была самой высокой – никому просто в голову не приходило пропустить встречу с профессором. Его одинаково любили как юристы, так и лингвисты, которых прельщали его акцент и годы проживания на далеком севере, где профессор, по его словам, консультировал спецслужбы во время поимки особо опасного серийного убийцы. Последнее, однако, он сказал с таким выражением лица, по которому было совершенно непонятно, ложь ли это, сказанная для потехи, или правда, но такая, что ситуация представлялась весьма фантастическая.

Эдвард Фрончак носил коричневые шерстяные костюмы, сидящие на его фигуре эффектнее, чем парадная форма полицейского или костюм спецагента ФБР. Однако пару раз он появлялся и в них, но с чем это было связано – никто так и не понял. В такие дни пары по криминалистике были особенно многолюдными, и весь первый ряд был занят студентками, очевидно страстно желающими изучить тему как можно ближе.

За стеклами круглых очков в тонкой оправе скрывались веселые карие глаза, с живостью и страстью оглядывающие мир вокруг. Наверное, каждому студенту хотелось хоть раз коснуться светло-рыжих волос профессора, чтобы понять, так ли они теплы на ощупь, как кажутся.

С необычайной заинтересованностью Фрончак рассказывал о делах, над которыми ему прежде приходилось работать. Выводя на экран фотографии с мест преступлений, он обыкновенно садился на стол и закидывал ногу на ногу. При анализе снимков он поглаживал подбородок с чуть заметной рыжей бородой и качал ногой, словно школьник на скучном уроке.

Независимо от того, смотрел ли он на фотографию обезглавленного тела со множественными ножевыми или на «братскую» могилу, в которую были свалены полуразложившиеся трупы вперемешку с костями, профессор оставался одинаково весел. Кажется, чувство юмора служило ему прекрасной броней.

Каждое его занятие было построено по типу детективного романа: он вводил ключевых героев, описывал экспозицию, начало и середину истории. Развязка – а именно к ней в конце пары должны прийти учащиеся – была известна только ему одному, что подогревало интерес студентов, и они один за одним вскидывали руки, высказывая предположения о личности преступника и пытаясь составить психологический портрет.