Анамнез

– Исключено, – зло бросил Виктор, – я был чрезвычайно замкнутым ребенком, друзей у меня было мало. Даже повзрослев я мало куда ходил.

За какую-то долю секунды он загорелся, словно подожженный фитиль, и все его существо воспылало ненавистью к Лори. Кто он такой, чтобы спрашивать об этом? Зачем ему все это знать? Он хочет посмеяться или ему просто любопытно? Почему только рядом с Лори он понимал, насколько ничтожны все его представления о себе, которые он раньше почитал за непреложную истину? Зачем этот человек копошится в его мозгу, как мерзкий червяк в мертвой плоти, пытаясь найти…Что?

– Прости, —Лори поднял руки вверх, защищаясь от гнева Виктора, – мне просто любопытно. Я привык, что если я рассказываю много о себе, то потом могу ждать этого же и от друга. Quid pro quo, если языком юристов.

Он прижал руку к сердцу, склоняя голову в знак поражения. Однако покорность в случае Лори не означала конец – она означала лишь то, что он станет аккуратнее, хитрее и тише, будто змея, притаившаяся в джунглях.

Гнев Виктора угас так же быстро, как появился. Его словно окатили ледяной водой, и он поник – промокший и жалкий, – устыдившись внезапной ненависти к Лори. Он был единственным человеком, которого Виктор с натяжкой, но мог назвать своим другом, а потому имел право расспрашивать его о детстве. В самом деле, Лори ведь нужно знать, не маньяк ли он.

– Я сам не знаю, что на меня нашло, – Виктор прижал холодные ладони к лицу. – Ты не виноват. Иногда я злюсь из-за всяких пустяков.

Лори участливо посмотрел на него – в ту минуту он был похож на врача, намеревающегося провести осмотр.

– Я не претендую на звание самого приятного собеседника года, так что ты говори, если тебе что-то неприятно. Иногда, однако, я все-таки не в силах справиться со своим любопытством – тогда моя нарциссичная натура берет верх, и я могу наговорить лишнего. Слишком велик соблазн узнать все тайны.

Виктор не любил, когда кто-то лез в его личное пространство. Раньше он не пускал туда никого, кроме своего отца, но прекрасно понимал, что настанет время, когда ему придется общаться с большим количеством людей. И, как ни странно, внезапно он понял, что готов к этому: готов падать, набивать шишки, учиться доверять. Тем более, у Лори было явное преимущество перед остальной сотней студентов – он казался если не самым безопасным, то самым интересным человеком в этой аудитории.

– Мне трудно доверять людям. Отчасти из-за того, что я плохо понимаю их. Поэтому мне всегда страшно открываться – я ведь не сумею распознать волка в овечьей шкуре, пока он не начнет пожирать меня живьем.

Лори улыбнулся и понимающе кивнул.

– Даже близкие друзья причиняют боль, но иногда мы и не подозреваем, что они делают это для того, чтобы помочь нам. Иной раз только малая боль способна победить большую. Но хватит об этом, на тебя и так за последние дни много навалилось, – он похлопал Виктора по плечу и отвернулся, чтобы разложить на столе свои книги.

Лори не заметил, как Виктор вздрогнул, ощутив прикосновение чужой руки. Для него личное пространство было неприкасаемым, потому любое прикосновение вызывало почти физическую боль и раздражение, похожее на желание защищать свою крепость от вторжения. За прошедшие годы Виктор научился реагировать более сдержанно и определил круг людей, чьи прикосновения ему были не противны, а даже приятны. Пока туда входил только отец. Для того, чтобы подпустить ближе другого человека, Виктору нужно было много времени, чтобы изучить его.

Виктор пододвинул свою парту чуть ближе к Лори, чем вызвал ироничную улыбку на лице последнего.

– Зачем мы вообще начали говорить об этом? Ты просто так принес газету? – Виктор повторил вопрос, на который ранее не получил ответа.

– Просто так, – Лори пожал плечами, бегло просматривая прошлогодние записи в тетради. – Подумал, тебе будет интересно. Ты же так мало рассказал о себе, вот я и не знал, что тебя вовсе не интересует светское общество. Да и вообще все сплетни, наверное. А у нас здесь они, между прочим, разменная валюта. Слух за слух.

– Разве это не мерзко? Сплетни – это же очень плохо.

– Сплетни – это весело, – бодро заявил Лори. – Прекращай мыслить категориями «хорошо» и «плохо», здесь их не существует. Ты просто делаешь все в свое удовольствие.

Виктор кивнул, но «философия», которую проповедовал Лори, плотно засела в его мыслях. Раньше он никогда не задумывался о том, что можно нарушать правила ради собственного удовольствия. Для него отказаться от понятий добра и зла было почти невозможно, потому что с детства именно эти понятия помогали ему балансировать между хорошими и плохими эмоциями. Отец учил его, что кричать на людей – плохо и невоспитанно, лгать людям – невежливо, а вот улыбаться, понимающе слушать и не перебивать – это хорошо и правильно. Но разве нет на земле такого глупого закона, который гласит, что все запретное и непонятное всегда кажется притягательным? Взять, например, безумную людскую любовь к серийным убийцам, которая не поддается никаким объяснениям. Попробуйте найти других таких же чудовищных, но обожаемых толпой людей. Ведь люди помнят маньяков, но зачастую не их жертв. Разве это не изнанка добра, которую мы зовем «злом»?

– Тебе нужно попробовать научиться лгать. Бывает весьма полезно, – поделился своими размышлениями Лори.

Возможно, до принятия лжи Виктор когда-нибудь сможет дойти, но точно не сегодня. С него хватит экспериментов.

Наконец двери внизу распахнулись, и в аудиторию летящей походкой вошел высокий мужчина, с самого порога одаривший студентов счастливой теплой улыбкой. Когда он запрыгнул на трибуну, тепло-каштановые волосы вспорхнули вверх мягкими перьями, и все его веснушчатое лицо приобрело хулиганский и оттого еще более притягательный вид.

– Как чудесно, что вы снова собрались полным составом у меня в гостях. Лестно знать, что половина из вас отсеется уже ко второй паре, – он глянул в расписание, – которая будет, если не ошибаюсь, у нашей обворожительной Антигоны Кобальд.

Стройный коллективный вздох вызвал на лице профессора новую улыбку.

– Ну что вы, будьте к ней снисходительнее. Право – очень важная наука. Я ведь прав, господа юристы?

Серые костюмы и залитые блестящим лаком макушки согласно кивнули, склонив головы одновременно, как тренированные солдаты или синхронисты.

– Когда я не стоял на трибуне, а сам сидел за академической партой, я и не подозревал, насколько большую роль в моей жизни сыграет эта дисциплина. Например, вам может, чисто теоретически, понадобиться знание собственных прав, когда к вам подойдет в общественном месте служитель закона и потребует показать содержимое сумки. Просто так – от скуки, без какой-либо на то цели. Однако оказывается, что в вашей сумке лежит украденный с работы кусочек бедренной кости, бутылка вина и папка с делом об одном чрезвычайно изощренном убийстве, из которой пикантно торчат фотографии. Чтобы описанный выше служитель закона не принял вас за озабоченного маньяка и не запер в вонючей камере участка, вам предстоит вспомнить пару волшебных цифр и пару волшебных слов. И это вовсе не: «Пожалуйста, дяденька, пустите!».

Аудитория наполнилась счастливым смехом, даже спавшие на задних рядах приподнялись на локтях и зааплодировали профессору. Поднявшийся шум весьма испугал Виктора, но интерес все же возобладал над страхом, так что он не стал закрывать уши, чтобы услышать дальнейшие слова профессора.

– Тебе не смешно? – спросил Лори сквозь улыбку.

Виктор покачал головой, непонимающе оглядывая веселящихся студентов. Если Лори и удивился, то не подал виду.

– Профессор Фрончак описывает гипотетический случай, который мог бы случиться в его жизни. Он работал на спецслужбы и часто приносил домой весьма интересные предметы, поэтому досмотр в его случае был бы весьма некстати. Этим примером он подкрепил тезис о том, как важно знать свои права. Чем, собственно, профессор хочет разбудить нашу любовь к дисциплине Кобальд. Ну, а последними словами он доказал, что выигрышнее звучит четкая формулировка закона и уверенность в своих словах, а не детский наивный страх, который сразу же возбуждает повышенный интерес к твоей персоне. Если ты вооружен знаниями, то ни одна стрела не пробьет твою стену. Наверное, как-то так, – Лори катал по столу карандаш, задумчиво глядя в окно.

Виктор улыбнулся: кажется, сейчас он и правда понял шутку.

– Профессор, а ведь это реальный случай из вашей жизни?

Девушка с густыми шоколадными волосами, сидящая на первом ряду, с хитрой улыбкой взглянула преподавателю в глаза.

– Вы как всегда проницательны. Чего таить, и я не без греха! Правда, скажу по секрету, тогда я растерялся и сказал именно то, о чем рассказал вам в конце истории. Но это же только между нами? – он подмигнул аудитории, и все студенты покрылись благоухающим румянцем.

Лори иногда поглядывал на Виктора, но тот перестал вздрагивать от резкого шума и обратил все свое внимание на трибуну.

– Надеюсь увидеть вас на следующей лекции в таком же полном составе. Хоть в первый день порадуйте старушку, – профессор кинул на стол папку, с которой обнимался последние несколько минут, и поправил съехавшие очки.

Студенты чуть слышно перешептывались, но волнения заметно утихли. Эдвард Фрончак облокотился на свой стол, задумчиво оглядев аудиторию. Тут же под его внимательным взглядом прекратились абсолютно все разговоры, и сотня внимательных глаз впилась ему в лицо.

– Было бы правильным вспомнить, на чем мы закончили последнюю лекцию прошлого курса, но отчего-то мне кажется, что в этом нет никакого смысла. По программе в этом году мы должны изучать то, что давно прошли на втором и третьем курсах, так что будем плыть по течению и выбирать темы под настроение. Под мое, конечно, – уточнил он, – вам придется терпеть все, что я предложу.

Он подошел к доске и мелом вывел на ней тему лекции. У него был красивый размашистый почерк, что, однако, не объясняло того, что тема заняла всю доску целиком. Выведя последний аккуратный хвостик с особым старанием, Фрончак повернулся к студентам и хлопнул в ладоши.

– Добро пожаловать на первую лекцию нашего последнего совместного года! И первым, о чем мы поговорим, будет диссоциативная фуга – редкое психическое диссоциативное расстройство, о котором многие из вас, в особенности представители более творческих профессий, услышат сегодня впервые. Как всегда, можете даже не открывать свои учебники. И если вы сегодня по какой-то непонятной причине снова принесли их, то я могу предположить, что вы не были ни на одной моей прошлой лекции. Сегодня мы снова будем работать с визуальным материалом, который поможет нам не только понять теорию, но и увидеть её.

Привычно сев на краешек стола, Эдвард Фрончак вальяжно закинул ногу на ногу – то была его привычная поза, которой он изменял разве что в моменты, когда ему нужно было писать на компьютере. Обернувшись, профессор нажал что-то на клавишах клавиатуры, и тут же на белом экране, спускающемся с самого потолка, будто белый флаг, начали появляться буквы. Когда презентация обрела четкость, профессор взял в руки пульт и нажал на кнопку, меняя слайд.

– Чтобы понять меньшее, стоит сначала изучить то большее, к которому оно принадлежит. Или от общего к частному, применяя дедуктивный метод познания. Кто скажет мне, что вообще представляет из себя группа диссоциативных расстройств личности?

Первые ряды ощетинились вытянутыми руками, каждая из которых старалась быть заметнее, выше, острее и целеустремленнее, лишь бы именно её обладателя выбрал профессор.

Фрончак ткнул пультом в парня с третьего ряда, одетого в строгий костюм, как подобает серьезному человеку, и подстриженного на манер актеров золотой эпохи Голливуда. Виктор решил, что он точно юрист. Понять это было проще, чем нарисовать ровную линию без линейки, ибо он уже прекрасно знал основные черты обитающих здесь юристов: костюм, холеная прическа, тщеславие, покорность.

– Начнем с вас, Кёртис.

Парень медленно выпрямился, приняв более благородную позу.

– Диссоциативные расстройства – это группа психических расстройств, характеризующихся изменениями или нарушениями ряда психических функций – сознания, памяти, чувства собственной идентичности…

Профессор слушал его, кивая головой и нетерпеливо выводя носком туфли узоры на полу.

– В общем, ты совершенно прав. Но, может быть, кто-нибудь скажет своими словами, а не выдаст заученный материал из учебника? Мне хочется узнать, как вы понимаете сложную тему, главу по которой в учебнике лучше даже не открывать. Скажу честно: в психиатрии столько сложных и непонятных слов, что без примеров, которые для вас разжуют и подадут на блюдечке, многое так и останется загадкой.

Девушка, сидящая на первом ряду, вдруг вскинула голову и, прищурившись, произнесла:

– Возможно, это не совсем моя специализация, но я очень интересуюсь этой областью психиатрии. Насколько я помню, на предыдущих лекциях мы касались темы диссоциативных расстройств. Я точно запомнила одну вашу фразу, которая помогла мне понять принцип всех заболеваний в общем. Вы сказали, что само латинское слово «dissociare», от которого образуется название группы, обозначает «разделять», «разъединять», и отсюда следует, что люди, обладающие расстройствами данного типа, страдают от разъединения с одной из функций своего организма. Например, с осознанием собственного «Я».

Формулировка была груба, расплывчата и чересчур обывательски проста, но именно подобных слов ждал профессор Фрончак.

– Вы ведь с лингвистического факультета? – с интересом спросил профессор.

– Да, я переводчица, – улыбнулась девушка.

– Я так и подумал. Хвалю за внимательность к деталям. Сразу видно тех, кто действительно слушает меня на лекциях.

Он повернулся к белому экрану и снова щелкнул кнопкой. На экране появились фотографии миловидной девушки со светлыми волосами.

– Теперь, когда мы разобрались с общим понятием, перейдем непосредственно к диссоциативной фуге. Сперва краткая справка, – профессор встал со стола и принялся ходить из одного конца аудитории в другой.

– Фуга – довольно редкое психическое заболевание, которое характеризуется внезапным бегством. Я имею ввиду как бегство из одного места в другое, так и бегство от самих себя. Люди, страдающие этим заболеванием, в один день могут внезапно проснуться и выпить, например, кофе, а не чай, хотя всю жизнь до этого его не переносили. А все потому, что они присваивают себе новую идентичность. Заснул какой-нибудь дизайнер интерьера по имени Вольфганг Цюри в своей квартире, зная, что рано утром ему никуда не нужно, а проснулся уже Морис Фостер – аквалангист-любитель, которого на обед пригласила двоюродная бабушка из Калифорнии. Так в один момент человек начисто забывает свою прошлую жизнь. В состоянии фуги люди меняют поведение, привычки, вкусовые предпочтения и даже сферу работы. Но все это сводится к одному слову – метаморфозы. Так как это состояние часто бывает следствием тяжелой психологической травмы, полученной на фоне невыносимой ситуации или враждебно настроенной окружающей среды, тот факт, что мозг старается как можно скорее избавиться от всего, что привело к травме, становится очевидным. Поэтому их новая личность стремится к резкой смене места жительства: люди подсознательно убегают от того, что навредило им, но сами не осознают степень своей проблемы. Для них все это является нормой, ведь уже упомянутый Морис Фостер давно планировал съездить к бабуле. Он не знает, что когда-то был кем-то другим. Не знает, что до этого утра Мориса Форстера вовсе не существовало.

Чаще всего фуга длится несколько часов или пару месяцев, но иногда случается, что данное состояние затягивается на долгие годы – тогда это может привести к ужасным последствиям.

– Мне нравится, когда он смешивает криминалистику и психологию, – шепнул Лори.

– Профессор очень интересно говорит, – просто ответил Виктор. Лори, кажется, ответом удовлетворился.

Все их внимание снова переключилось на трибуну, по которой расхаживал профессор, потому что в этот момент раздался щелчок пульта.

– Подобное случилось с некой Ханной Апп – женщиной, которая на протяжение своей короткой жизни столкнулось не с одним, а с тремя приступами диссоциативной фуги. Я считаю этот печальный случай действительно выдающимся. Но так все собравшиеся здесь – большие любители детективных историй, для вас он будет еще и увлекательным. Гарантирую, что о таком вы еще не слышали.

Виктор смотрел на Эдварда Фрончака во все глаза. Профессор понравился ему с первого взгляда: несмотря на то, что большую часть его речи составляли загадки и метафоры, слушать было удивительно интересно. Лекция была похожа на спектакль одного актера.

Оставшиеся два часа профессор провел, сидя на столе и щелкая пультом. На экране появлялись и исчезали лица, карты, кусочки зданий и фотографии объявлений с надписью: «Вы видели эту девушку?». Иногда он прерывался, чтобы ответить на сопутствующие вопросы, но большую часть времени студенты увлеченно слушали. Кто-то даже делал заметки в блокнотах.

– Все три приступа фуги в случае с Ханной очень интересны, – продолжал Фрончак. – Однако я хотел бы отдельно выделить последний случай, ставший для неё роковым. К тому времени Ханна переехала на Американские Виргинские острова, где продолжала преподавать в школе. В тот день, когда девушка исчезла, на пляже Сент-Томас нашли её личные вещи – это все, что осталось от Ханны, ведь до сих пор её местонахождения неизвестно. Есть несколько версий. Одна из них проста до ужаса – Ханна Апп утонула. Эта версия подтверждается тем, что в каждый из двух предыдущих приступов её тянуло именно к воде. Что же, когда-то ей должно было не так сильно повезти. Однако родные не верят в эту теорию: они утверждают, что Ханна была отличным пловцом. Конечно, родные прекрасно знали Ханну – свою дочь, сестру, племянницу, но знали ли они ту новую личность, которая в один день заняла место их родственницы? Как я уже говорил, новые личности могут похвастаться талантами и увлечениями, которых жертвы фуги ранее не имели, но это, к сожалению, работает и в другую сторону. Несмотря на все, поиски до сих пор ведутся. Вполне возможно, где-нибудь в далекой Индии сейчас проживает некая девушка, которая в один день проснется и вспомнит, что когда-то была учительницей из Гарлема. Случай Ханны интересен еще и тем, что, в отличие от большинства людей, страдающих данным расстройством, она не создавала себе новую личность. Девушка находилась в состоянии, которое можно охарактеризовать как «полная пустота»: ни личности, ни понимания, где она находится и что делает, ни имени.

Презентация закончилась: на экране осталась единственная фотография – тот самый пляж Сент-Томас, который стал отправной точкой последнего путешествия девушки.

– Профессор, а это ведь совсем недавний случай? – девушка-лингвистка из первых рядов снова подала голос.

– Да, вся эта история произошла в 2008 году. Точнее, началась в 2008 году и продолжается до сих пор.

– А были до этого другие подобные случаи? Когда и как вообще начали диагностировать это заболевание? – задал вопрос юноша – тот самый седоволосый друг Лори, который сидел в самом центре круга из столов.

– Был один забавный случай со священником. Кажется, это было году в 1887 – может, чуть позже. Священник по имени Ансель Бурн в один день просто ушел из дома – как отмечают, из-за «ощущения, что он сбился с истинного пути». Согласитесь, довольно распространенные мысли для священников. Он переехал в Пенсильванию, где открыл магазин сладостей и канцелярских товаров и стал называться Альбертом Брауном. Счастье его продолжалось недолго, и в один день он пришел к своему соседу с вопросом: «Где я?». Так закончились его поиски своего «пути истинного».

– А вам не кажется странным, что в обоих случаях – как в реальной жизни, так и во время приступа фуги – его инициалы сохранились? Это может быть как-то связано с тем, что его мозг провел какие-то ассоциации и, даже создавая новую личность, использовал первые буквы прошлого имени? Я считаю, это очень загадочная деталь.

Профессор хотел было ответить, как дверь отворилась, и в аудиторию заглянул высокий молодой человек – примерно одного возраста с Эдвардом Фрончаком, только более серьезный. У него было открытое доброе лицо, а длинные черные ресницы, обрамляющие темные глаза, придавали ему слегка наивный вид.

– Профессор, можно вас на минуту? – позвал мужчина и так по-доброму улыбнулся сидящим в аудитории студентам, что у некоторых аж сердце защипало, и губы растянулись в улыбке.

Фрончак подмигнул студентам и спрыгнул с трибуны. Бодрым шагом он дошел до двери и наклонился к мужчине, внимательно слушая. Пока они шептались, лица их забавно менялись, но Виктор решил, что наблюдать за этим – гиблое дело, все равно он ничего не поймет.

– Это Габриэль Кроу, профессор на кафедре литературы. Он декан у писателей и куратор их дипломных проектов – кажется, они пишут романы. Они с профессором Фрончаком большие друзья, – Лори наклонился к его уху, краем глаза наблюдая за застывшими в такой же позе профессорами.

– Я слышал о нем от Пьера. Он хорошо о нем отзывался, – задумчиво ответил Виктор.

– От Пьера Лихтенштейна?

Виктор кивнул.

– Да, меня с ним поселили.

– Совсем забыл, кто вообще обитает в башне. Если живешь в основном корпусе, то обыкновенно не выпадает случая заглянуть в ту часть академии. И как он тебе, такой же зануда, как о нем говорят?

– Зануда? Я не знаю, – удивился Виктор. Понятие «зануда» для него было недосягаемым: зануда – это хорошо, потому что этот человек умный, или это плохо, потому что человек слишком умный и постоянно надоедает другим своим умом? – Имею в виду, он интересный собеседник. Много он не говорит, но я бы и не хотел выслушивать чьи-нибудь монологи, – пояснил он. – Не люблю откровенно разговаривать с малознакомыми людьми. А почему ты спрашиваешь? Ты же всех знаешь.

– Да, я знаю всех, – просто сказал Лори, – но с ним в последнее время у меня не ладится. От него так и несет тщеславным занудством, как и от всех писателей. Среди них только Чарльз Винтер более-менее приятная личность – не зазнается, не разгуливает с таким видом, словно он сам Данте Алигьери, и при этом пишет лучше их всех вместе взятых.

– А ты откуда знаешь? – Виктор удивился: разве мог Лори судить о том, что кто-то пишет лучше, если не читал работы каждого?

– Кто-то давал мне свои рассказы сам, а какие-то я украл со стола Кроу. После прочтения сразу вернул, конечно же, – добавил Лори, заметив неодобрительный взгляд Виктора. – Мне всегда было интересно, что они могут создать.

– И как тебе творчество Пьера?

– Больно.

– В каком смысле?

– Когда читаешь его работы, тебя словно оперируют без наркоза, и ты медленно умираешь, наблюдая, как органы вынимают из твоего тела один за одним. Но ты все еще жив и чувствуешь всю боль, которая, кажется, не прекратится никогда.

Виктор побледнел и отвернулся к окну. От представленной Лори картины ему стало дурно. Он давно усвоил, что часто люди используют метафоры и образы, чтобы передать душевное состояние, и даже научился почти безошибочно угадывать, когда человек говорит в переносном смысле. Сейчас была как раз та ситуация, когда он мог отличить метафору от реальности, но от этого легче не становилось – операция на живом человеке в сознании представлялась ужасно четко.

– Но это же хорошо, – совладав с собой, он обернулся, – когда текст вызывает такие сильные чувства.

– Да, хорошо, – согласился Лори. – Если ты понимаешь эти чувства.

Виктор мог подумать, что последнее сказанное – это укор в его сторону. Ведь мог же Лори заметить этот недостаток, крошечную деталь, которая составляет большую часть личности Виктора. Понимание эмоций лишь по заученным шаблонам, разве не смешно? Но даже если бы в ту минуту профессор Фрончак не вернулся на свою кафедру, Виктор все равно не нашел бы разумного ответа. Поэтому он снова превратился в одно большое ухо и выбросил разговор с Лори из головы. Из мыслей долой, из сердца – вон. Можно ли сказать так в отношении работы его мозга? Даже если и нет, кто ему запретит?

Лори не стал требовать от Виктора ответа. Как ни странно, этот человек – вечная энергия живого разума, – не способный удержаться от шуток и загадочных метафор, смог за короткое время разгадать характер Виктора. Многим кажется, что такие, как Лори – поверхностные шутники, которых любят за легкость, манящую эксцентричность и неповторимый юмор, но ведь на деле часто такие люди великие психологи, способные подобрать ключ к любому, будь то строгий преподаватель или школьный хулиган. Не стоит недооценивать силу разума, подпитываемого юмором: люди, мыслящие подобным образом, похожи на греческие маски Трагедии и Комедии. Они могут пустить пыль в глаза, развеселить, но сами будут изучать человека, искать лучшие пути подхода к нему. К сожалению, иногда они бывают опасны – когда ты умен и обаятелен, так и хочется немного почувствовать себя Богом, не правда ли?