Анамнез

– Мы видели Фемиду, – вставила Офелия, обняв себя за плечи руками – она все еще была в балетном купальнике, и тонкие колготки с гетрами явно не спасали от холода.

Рафаэль, от которого не укрылся озябший вид подруги, встал и накрыл её теплым пледом со своей кровати, и лишь потом продолжил:

– Я тоже её видел. Вроде бы такая же страшная, как и прежде, – он сел, скрестив ноги, как буддийский монах, и его золотые кудри рассыпались по голубому шелку халата.

– Мы видели её… кое с кем… – загадочно добавил Пьер, заговорщически склоняясь ближе к кругу. – Кое с кем интересным…

– У нас пополнение! – радостно объявила Офелия. – И, кажется, это пополнение теперь будет квартироваться в комнате Пьера.

– Mon Dieu! Я ему не завидую. С какого он факультета?

– Мы мало что слышали, а видели и того меньше, – с сожалением отметила Офелия.

– Думаю, нам нужно это обсудить, – серьезно сказал Пьер, обняв колени. – Обычное собрание нашего клуба неудачников в честь начала учебного года, что скажите?

– Нам точно нужно многое обсудить… – улыбнувшись, Рафаэль достал из кармана халата пухлый красный конверт со сломанной печатью и помахал им в воздухе.

– Мне тоже предстоит кое о чём вам рассказать, – в руках Офелии появился розовый конверт, который Пьер видел с утра у неё в сумке.

– Ну что же, прошествуем в библиотеку! – словно фокусник, Пьер взмахнул полами кейпа и первым исчез за дверью, прячась в сумраке узкой лестницы.

Глава 3

Их самым излюбленным местом была небольшая, почти заброшенная круглая библиотека в башне. Она располагалась наверху, под самой крышей, прямо над комнатой Пьера. Старое помещение занимало два этажа и из-за «колодца» – дыры между ярусами, окруженной перилами – называлось «круглой» библиотекой.

Когда-то давно Пьер стащил ключ из кабинета директора, но с тех пор его никто так и не хватился, так что старая библиотека полностью перешла в их владение. Все, включая преподавательский состав академии, забыли о ней, поэтому друзья единогласно решили, что это место станет их тайным логовом.

– «Логово» – мы будто злодеи, – сказала Офелия, отпирая ключом дверь. – Почему именно логово?

– Мы и есть злодеи, Офелия. Только что мы злостно нарушили одну из заповедей Господних: «Не подсматривай!» – Пьер воздел палец вверх, приняв вид одухотворенной статуи.

– Разве есть такая заповедь? – скептически улыбнулась девушка, устало падая в кресло и теряясь за облаком взметнувшейся в воздух пыли.

– Наверняка есть. Там столько «не», что и это найдется. Как иначе Богу контролировать сплетни?

– Ты как всегда красноречив, – Офелия достала из сумки пачку своих писем и положила их на пыльный кофейный столик. – Нам надо бы здесь прибрать.

Услышав последние слова, Рафаэль упал на пыльную зеленую софу и издал жалобный стон:

– Прошу вас, давайте сегодня обойдемся без физических активностей. Три часа в самолете и два в машине полностью истощили мои силы.

Пьер запер дверь, оставив ключ торчать в замочной скважине.

– С тебя либо хорошая история, либо уборка – выбирай. Где ты был все лето, и почему мы с Пьером думали, что вас отправили в Африку? – Офелия подобрала под себя ноги, прижав колени к груди.

– Справедливости ради, я думал, что ты был в Шотландии.

Пьер занял последнее – третье – пустующее кресло из всех, стоящих полукругом. Подобно архитектуре башни, стеллажи и вся мебель внутри повторяли изгибы её стен. Все в библиотеке было круглым или стремилось к достижению идеальной сферической формы. Три кресла – если быть точнее: одна софа, одно кресло и один деревянный стул, напоминающий трон, – стояли стройным кругом вокруг небольшого стола, который служил импровизированным костром, возле которого можно собраться и обсудить все самое важное.

Или рассказать страшные истории в полной темноте.

– Но я посылал вам письма. Вы же их получали? – удивленно приподнялся на локтях Рафаэль.

– Получали, – Пьер с Офелией переглянулись. – Только, кажется, ты забыл, что из нас троих только ты знаешь эльфийский…

– Видимо, это был румынский, – Пьер пожал плечами, мило улыбнувшись.

Рафаэль уронил голову обратно на софу. Тонкие губы растянулись в улыбке, и он засмеялся, закрывая лицо руками.

Он смеялся совершенно особенно, его лицо никогда не выражало никаких эмоций, кроме радости. Улыбка была основой его тонких божественных черт: такой же основой лица, какой скелет является для тела. Лишь однажды Пьер видел его печальным – тогда лицо Рафаэля напоминало каменную маску бесконечного ужаса. В тот день все краски померкли, и жизнь потеряла всякий смысл. Разве можно быть счастливым, когда сам бог счастья поражен печалью? С того ужасного декабрьского дня прошло два года, но дикие голубые глаза, красные от выплаканных слез и потаенной боли, все еще всплывали в сознании Пьера.

Все они были друг для друга загадками, и боже упаси их узнать всю правду. Иногда прошлое стоит оставить в прошлом. Иначе придется лицезреть ужасные метаморфозы, которые неизбежно произойдут с вашими друзьями, едва вы узнаете их тайны. Все ли ангелы чисты?

Пьер открыл глаза, вздрогнув от холода. Ему показалось, что он заснул, разомлев в теплом кресле, но беседа продолжилась с того самого момента, который он слышал перед тем, как ужасный омут памяти снова затянул его в воспоминания. Та жизнь, которую он проживал, закрывая глаза, иногда казалась столь живой, что часы превращались в секунды, а полная аудитория пустела – тогда он совершенно терялся во времени и пространстве.

Он боялся однажды проснуться и осознать, что плутает в глубинах забытого и не может найти выход из бесконечного кошмара. Пьер не боялся уготованного ему будущего – его страшило спрятанное в глубине сознания прошлое.

– Если хотите, я переведу вам письма. Видимо, я слишком влился в языковую культуру и совершенно оторвался от реальности, – Рафаэль уже сидел, обнимая бархатную зеленую подушку тонкими руками. Его запястья украшали цветные веревочки, кожаный браслет и несколько лент, скрученных в жгут – еще несколько трофеев из поездки в Румынию.

– Давайте по порядку, – Пьер потер переносицу, словно пытаясь избавиться от назойливых мыслей. – Главный насущный вопрос: новенький.

– Его зовут Виктор Хьюз, насколько мы услышали, – Офелия вытаскивала из волос невидимки, о существовании которых явно забыла до этого времени.

– И мне он не нравится, – добавил Пьер. – Он нагрубил Бернарду, а потом мило заговорил с профессором Кобальд. Может быть, я предвзят, но он кажется мне лицемером.

– Ты просто принимаешь все близко к сердцу из-за дружбы с отцом Коллинзом. Ты же не шел два часа по грязной лесной дороге под проливным дождем, да еще и с тяжелым чемоданом в руках. Будь я на его месте, я бы и Фемиде могла нагрубить… – вздохнула Офелия, тоскливо взглянув в окно.

Она была адептом солнца, как и каждая итальянка, вынужденная променять теплую родину на непрерывные дожди пасмурного края. Здесь, в этой поистине суровой обители холодов и дождей, её южная красота, цветущая под солнцем, подобно молодой розе, блекла, не обласканная теплом и морскими волнами. Она грациозно сидела, точно египетская царица, сложив голову на спинку кресла. Весь её вид свидетельствовал о глубокой внутренней гибкости и силе. Пьер ненадолго залюбовался тонким профилем, подсвеченным тускло-зеленым светом, льющимся из-за пыльного стекла окон. Даже пыль и ветхость обстановки не портили её царственного величия.

– Склоняюсь перед вашим умом, господин судья. Думаю, вы совершенно правы, – приложив руку к сердцу, Пьер склонил голову.

– А что вас, собственно, так взволновало в этом новеньком? – Рафаэль скинул с ног расшитые бисером мюли и снова сел, подобно буддийскому монаху. – Мало ли студентов переводится в другие академии на последних курсах.

Пьер с Офелией невольно переглянулись. Из щелей в полу вдруг потянуло могильной сыростью и гнилой травой, но что это было – наваждение или плесень, покрывшая полы библиотеки из-за постоянной влажности – они впоследствии так и не поняли.

– Нам стало просто любопытно, наверное…

– И Фемида была с ним так мила, что мы и подумали, вдруг он какой-нибудь монарх или сын посла, – добавила Офелия слегка озадаченно, так как сама не понимала этого яркого возбуждения, внезапно охватившего её на площадке второго этажа. Наверное, сказывалось расстройство нервов из-за последнего года, который она проведет в академии. Все события, происходившие с ней сейчас, приобрели оттенок новизны и были так же дороги её сердцу, как дороги последние минуты со священником для умирающего.

Рафаэль, до этого сидевший тихо и неподвижно, хлопнул в ладоши. Громкий звук рухнул в «колодец», потревожив на нижнем ярусе библиотеки застарелую пыль. С какого-то стеллажа с грохотом упала книга, заскрипела иссохшая доска и все стены вдруг показались ненадежными, сделанными из картона. На мгновение они были уверенны, что библиотека сложится, как карточный домик, и погребет их под каменными обломками и разбитыми бюстами мыслителей прошлого.

Рафаэль закашлялся, отгоняя от лица поднявшуюся пыль. Он выглядел удивленным и смущенным, но, известный любовью к позам и яркой жестикуляции, никак не мог обойтись без звука, предшествующего его речи.

– Что же, так мы больше делать не будем… – пробормотал он под нос. – Раз с этим мы закончили, позвольте поведать вам о своих странствиях…

Пьер сполз по спинке стула вниз, закинув длинные ноги на небольшой бархатный пуфик. Офелия, словно сытая кошка, свернулась в клубочек на небольшой софе.

Оба приготовились наслаждаться теплым медовым голосом, который неизменно уносил их в незнакомые страны, чудесные племена, окунал в соленую морскую воду, окружал ароматом сочных персиков и пробегал холодными, как шампанское, мурашками по оголенной, чувствительной коже. И если сам Рафаэль не был чарующим рассказчиком, виртуозно завлекавшим зрителей в свои сети, то его голос, казалось, мог заставить несправедливо осужденного добровольно взойти на эшафот. Какой-то мудрец говорил, что грешно возводить себе идолов из людей. Но чем должен обладать человек, способный подчинить себе весь мир? Все очень просто: ему достаточно иметь этот манящий, губительно сладкий голос сирены, обещающий вечное счастье и, без сомнения, аромат, вобравший в себя по каплям всю красоту и грацию тринадцати прекрасных дев. Но если до жестокости Жан-Батиста Гренуя Рафаэлю было далеко, то один только голос уже мог возвести его на алтарь.

Голос и неземная, божественная красота. Мир, войны, ссоры, любовь – и над всем этим властвует красота и молодость. Кто обладает ими, тот получит весь мир. И Рафаэль мог бы получить его целиком, править любовью и противостоять смерти, став бессмертным на полотнах и в стихах, но для него все это было столь ничтожно, сколь ничтожны для Бога детские шалости, династические браки и титулы. Все это было для него игрой, в которой он побеждал умом, а не красотой, раз за разом взламывая всю сеть сложных психологических загадок и неизменно выходя из лабиринта Минотавра с улыбкой на устах. Как молодость и красота властны над людьми, так властен над ними и ум.

Рафаэль, поигрывая бусинами, украшающими рукава его халата, поведал друзьям обо всем. Вместе с ним они впервые ступили на мощеные улицы Трансильвании, изумленно рассматривая готические кварталы, словно прибывшие в нынешний век прямиком из легенд. Посетили местный рынок, пахнущий теплой шерстью, яблоками в карамели и целиком заполненный деревянными ларьками с покатыми крышами, за прилавками которых суетились улыбающиеся розовощекие женщины, шепчущие городские поверья прямо на ухо и тайком вкладывающие в ладонь холщовую веревку с нанизанными на неё зубчиками чеснока. Танцевали, пьяные от страха перед тенями в холодных переулках, норовящими забраться под теплый свитер и стянуть с шеи «чесночное ожерелье».

Он поведал им о холодных, влажных, покрытых мхом стенах средневековых замков. О лабиринтах – внутри которых чувствуешь себя жертвой, – где за каждым поворотом слышится зловещий хохот призрачного кровопийцы, тянущего к тебе корявые пальцы сквозь щели в стенах. Они пробовали на вкус, щупали и видели перед своими глазами гобелены, шитые цветной нитью, скрывающиеся за ними железные двери, которые вели в темные пыточные, пахнущие страданиями и кровью, запускали пальцы в мягкие ковры, пыль на которых носила в себе частички кожи некогда живущих людей, и даже гладили шероховатую поверхность богато изукрашенной мебели, сияющей в лучах солнца спустя долгие века прозябания среди сырости и крыс.

Поведал Рафаэль и о том, что сам услышал из уст местных жителей – дряхлых стариков и старух, прядущих шерсть и смешивающих в огромных бочках литры ароматного молока, сверкающего на солнце слепящей белизной. Он передал им сказания о вампирах – нет, не о графе Дракуле и Владе Цепеше, – оставляющих после себя кровавый след из растерзанного домашнего скота, о тех, кто, навеки проклятый богом скитаться во тьме, претерпевал ужасные метаморфозы, меняя нежную человеческую кожу на гнилые лохмотья, ясные глаза – на черные впадины глазниц, сочащиеся кровью, чувственные губы – на разверстую пасть смерти. Он поведал им о вурдалаках, распявших себя на дьявольском алтаре и воскресших адскими посланниками самой Смерти, которая холодными руками заключает человека в объятия и не выпускает, пока последняя капля крови не высохнет на её устах, дарящих ледяной поцелуй.

Говорил он и о болезнях, которые суеверные предки румынских селян принимали за признаки вампиризма – о туберкулезе, бешенстве и порфирии, но эти моменты мало интересовали его завороженных мистикой друзей.

В те мгновения, когда они зачарованно бродили по лабиринту воспоминаний, ведомые рассказчиком за руки, весь мир замер, боясь нарушить стройное повествование. То были волшебные минуты забвения в мечтах и кошмарах – «танец на перепутье меж двух миров», между реальностью и сказкой, между настоящим и прошлым. И кто знает, наступит ли будущее, или они навсегда останутся заточены в настоящем, как безумная Алиса, затерявшаяся в Стране чудес. Но что с ними станет, если Страна Чудес, так часто являвшаяся им во снах, станет Страной Кошмаров?

– И обо всем этом ты писал в своих письмах? – ошарашенно выдохнул Пьер. – Не мог выражаться чуть яснее?

– Рассказывай еще, я будто вижу наяву чудесный сон, от которого не хочется просыпаться! Рассказывай о чём угодно, только не останавливайся. Я в жизни не испытаю столько эмоций, сколько ты переживаешь за одно лето.

Офелия больше не лежала, обмякнув в глубоком кресле – она привстала, вытянувшись навстречу истории. По её прямой спине иногда пробегала дрожь, какую чувствуешь ночью, пробуждаясь от кошмара, но эта дрожь обещала сладостное предвкушение историй ужаса, рассказанных в дружеском кругу.

– Я рассказал вам о Румынии все, что помню сам. Но есть еще кое-что, – Рафаэль достал из кармана тот самый голубой конверт, перевязанный лентой. Он любовно погладил его шероховатую поверхность, а потом сломал сургучную печать и вынул письмо. Это была не полупрозрачная дешевая бумага, любовь к которой питал отец Пьера, а кремовая и плотная, будто шелковая на ощупь. На такой обычно рисуют акварелью или пишут особо знатные особы, имеющие солидные титулы. Сперва он сам пробежал глазами письмо, и его лицо посетила мечтательная, почти детская улыбка. Рафаэль не стал читать с листка – он аккуратно сложил его и убрал обратно в карман.

Теперь он был готов приняться за свой рассказ.

____

– В один солнечный день мы отправились в замок Бран на экскурсию. Я отстал от группы, чтобы насладиться прекрасной темно-оливковой обивкой на одном из стульев – кажется, она была бархатная – и вдруг услышал, как кто-то позади меня отчаянно пытается по-английски спросить у румына-экскурсовода, где находится выход. Я обернулся и увидел высокого мужчину с длинными каштановыми волосами, собранными в низкий хвост и спускавшимися волнами до самого пояса. Сперва я заметил именно волосы, потом широкие, густые, но изящные брови, а под ними большие – почти женские, однако смотрящие серьезно и строго – глаза. Губы мужчины кривились в растерянности, но это вовсе не портило его лица – напротив, он, в своем черном костюме, казался пришельцем из прошлой эпохи.

Оглядываясь вокруг, он наконец заметил мой пристальный взгляд и подошел, небрежно положив руку на фотокамеру, свисающую с плеча. Я заметил изящный длинный нос с горбинкой и мне показалось забавным, что он весь состоит из тонких, волнистых, как и его волосы, линий.

Его бледные пальцы цеплялись за фотокамеру – словно утопающий за протянутую руку, – когда он осмелился спросить, не знаю ли я румынского. Конечно, я помог, переведя бедолаге румыну его вопрос о местонахождении выхода, но больше меня изумил сам незнакомец. Его бледное вытянутое лицо, обрамленное гладко зачесанными назад волосами, и тонкие кисти рук, своей ухоженностью намекающие на работу, не требующую физического труда, были единственным светлым пятном в его темной фигуре. Он правда походил на вампира: лицо и руки напоминали маску, высеченную из мрамора, а угольно-черный костюм поглощал свет, так что казалось, что в воздухе летают лишь его большие глаза и улыбающиеся губы.

В тот день я не вернулся к своей группе, а ушел вместе с ним. Внимательный взгляд незнакомца с самого начала изучающе скользил по мне, что крайне смущало, но в его глазах было лишь желание изучить, осмотреть каждую черту и запечатлеть в памяти. Он рассматривал меня, будто ученый невиданного зверя, когда мы шли по мостовой вдоль ряда кабаков, откуда доносились веселые мелодии, и иногда отходил чуть дальше, пытаясь охватить разом и мою фигуру, и окружающий меня город.

Не сразу он догадался объяснить мне причину своего странного поведения. Когда к концу дня мы, совершенно измотанные прогулками по бесконечным ярмаркам и мостовым, сидели в кабаке, он поведал мне о том, что долгие месяцы ищет модель для своего проекта. Кажется, он сказал, что работает в известном модном журнале, но я забыл название сразу же, как он произнес его. Мне хватило и того, что Жульен показал свои работы – как фотограф он был восхитителен. Его чуткие, почти хищные глаза постоянно ощупывали все вокруг и находили красоту даже в самом обыкновенном месте. Он объяснил, что уже давно ищет лицо для бренда, с которым у него заключен контракт.

В тот вечер он сказал, что именно мой типаж подходит ему лучше всего. Мы проговорили до поздней ночи. Не стану лукавить, это предложение сперва потрясло и ошеломило меня – меня, обычного лингвиста-переводчика, – но разве можно отказываться от шанса, который дает тебе судьба? Мы расстались, обменявшись номерами, и на следующее утро я получил от него письмо. Контракт я подписал через неделю, когда со мной связался менеджер и объяснил все детали. Как только закончится учебный год, я снова встречусь с Жульеном.

И встречусь я с ним в Новом Орлеане.

_____

Рафаэль умолк, наслаждаясь произведенным эффектом. Пьер присвистнул, разгоняя рукой облако дыма, который тонкой струйкой взлетал с конца его сигареты.

– Я и не сомневался, что когда-то случится подобное. Ты же знаешь, что выглядишь как античная статуя. Да на тебя все творцы слетаются, как мотыльки на свет, – он не мог сдержать улыбки, но горечь предстоящей разлуки поселилась где-то в сердце. Никогда еще расставание с друзьями не казалось столь реальным. Беспощадно быстро пролетят оставшиеся месяцы, отдаляя от него Рафаэля и Офелию. Разделяя их на долгие годы, а потом и на целую вечность.

– Как ты сказал его зовут? Не может быть…Жульен… Жульен де Ла Круа? Он же фотограф из… – взволнованно заговорила Офелия.

– Так ты едешь в Новый Орлеан? Неужели ты будешь танцевать на улицах с прохожими, слушать джаз и носить лаковые туфли, а, Рафаэль?

– Да, он будет слушать джаз и наслаждаться улочками города, отцом которого является сам Париж! – Офелия была слишком счастлива, чтобы обижаться на то, что Пьер перебил её. Единственной важной вещью для неё теперь был маячащий впереди Новый Орлеан – ступень, которая поможет Рафаэлю добраться до самых небес.

– И я подумал, что будет неплохо попрактиковаться во французском языке. Выходит – сплошные плюсы!

Они замолчали, погруженные каждый в свои представления о грядущем. Безусловно, в этот момент все они были счастливы. Первой тишину нарушила Офелия, достав из сумки свой конверт.

– У меня тоже есть новость. Пусть не такая масштабная, но она имеет для меня большое значение…

Она развернула конверт лицом к друзьям, и они разглядели знакомые вензеля почерка Жозефины Готье – декана актерского факультета и преподавательницы актерского мастерства.

Такие конверты актеры получали два-три раза за учебный год. В них по обыкновению были написаны их роли в спектаклях, которые они будут ставить по праздникам и во время экзаменационной недели. Офелия закусила губу: она еще не открывала конверт, так что содержимое оставалось для неё загадкой. Первый спектакль обычно ставили к новогодним праздникам, а это значит, что времени для подготовки ничтожно мало. Разорвав конверт, девушка обвела взволнованным взглядом друзей и замерла, словно в один миг её решимость испарилась.

– Я так не хочу расставаться с вами… Не хочу, чтобы это все так быстро закончилось.

Опустив глаза, она сжимала в руках тонкий конверт – бумага мялась под её влажными от волнения пальцами, – но так и не решалась вытащить карточку с названием. Для неё это письмо означало начало конца: зимний, весенний, а за ним выпускной спектакль – самый последний. И потом они разойдутся навсегда.

– Мы и не расстанемся. Разве можешь ты сейчас думать об этом, когда мы вместе и сидим в нашем логове? Офелия, у нас впереди долгие месяцы, которые мы проведем в академии. Но даже после выпуска жизнь не закончится. Наша дружба не ограничивается академическим кампусом – она глубже и реальнее, чем все, что мы когда-либо изучали и будем изучать здесь. Мы – это здесь и сейчас, а не тогда и потом, мы не определяемся заученными ролями и пьесами умерших классиков. Если захотим, то напишем свою, где всегда будем оставаться друзьями – и никакие каноны греческой трагедии нам не помеха.

Рафаэль присел на пол перед креслом Офелии, накрыв её дрожащую ладонь своей. Пьер поднялся со стула и встал за креслом подруги, сжав её плечо в знак поддержки. Сам он не всегда мог найти в себе силы двигаться вперед, но борьба с унынием друзей была для Пьера святым делом. Офелия склонила голову, благодарно касаясь его руки, и наконец достала небольшой кусочек плотной бумаги, подписанный именами Готье и Драгомирова.

– «Щелкунчик». Мы ставим «Щелкунчика», – восхищенно выдохнула девушка. Теперь её руки дрожали уже совсем по иной причине: сказку Гофмана она в детстве зачитала до дыр и продолжала любить все эти годы.

– Мари Штальбаум, – Офелия положила карточку на колени и усмехнулась. – Конечно! Конечно! Кем же они еще могли меня сделать?

Вскочив, она закружилась по библиотеке – словно балерина на крышке музыкальной шкатулки. Её недлинные кудрявые волосы нежно оглаживали шею, ложились на плечи и, подхваченные воздухом, окружали её блестящим ореолом. Рафаэль с Пьером стояли у кресла, наблюдая за её движениями с тихими улыбками: главное, она была счастлива, а в остальном они положатся на судьбу.

Пару минут спустя Пьер спохватился, вспомнив о паре по писательскому мастерству. Взяв со стола свои рукописи, он пообещал друзьям встретиться с ними вечером в кафетерии. Рафаэль ушел вслед за ним, подумывая поспать пару часов после утомительной поездки. Последней библиотеку покинула Офелия: заперев тяжелую дверь на ключ, она спустилась по винтовой лестнице в главный корпус. В этот день её ждали еще две утомительные пары, так что сейчас она остро нуждалась в свежем воздухе.

______

Первое впечатление часто бывает обманчивым. По крайней мере, Виктор надеялся на это.

Как только он устал настолько, что уже был готов сесть посреди мокрого леса и дожидаться помощи, дорога в очередной раз завернула за огромное дерево, и его взгляду открылось высокое узкое здание из камня, обвитое пожухлым серо-зеленым плющом. Если глаза не изменяли Виктору, перед ним стояла часовня.

Проделав долгий путь по лесным чащобам, последнее, что он хотел видеть – это «храм божий». Как бы Виктор не старался, ему никогда не удавалось постичь смысл христианских догм: он понимал заповеди «не убий», «не воруй» и прочие глаголы с частицей «не», но мало их понимать – им нужно неукоснительно следовать. Для многих эти глаголы представали в своем истинном значении: люди понимали, что эти слова, подобно запрещающим знакам, говорили им, как действовать так, чтобы Господь принял их в свое Царство. Но Виктору их призывы были недоступны.

Эти слова, написанные в очень древней книге, он не всегда мог связать с сиюминутной ситуацией. Часто он думал, что было бы неплохо иметь на плече маленького кузнечика, который в минуты замешательства говорил бы: «Сейчас не лги, говори только правду!». Или: «Тебе предлагают сходить в кафе. Ты должен ответить положительно или отрицательно. Не забудь, это не просто вопрос, а призыв к действию!». Ему очень не хватало такого советчика, который мог бы толково переводить с человеческого на его язык. Кажется, что общение – это довольно просто: тебе следует только слушать собеседника и отвечать самому, но разве это на самом деле так? Люди – имея возможность говорить прямо и использовать понятные речевые конструкции – предпочитали изъяснятся какими-то загадками, сущность которых Виктор понять не мог. Неужели все хотят выставить его дураком?