Дом на перекрестке миров

Вдруг до меня доходит:

– Каждый путь требует жертвы, да? Испытания – жертва времени, комфорта, возможно, безопасности. Кулон – жертва материальной ценности и памяти. А есть ли путь без жертвы?

Маленький бурмаляк издаёт звук, похожий на смех:

– Умён, как Агафья. Нет, человек-внук. Пути без жертвы не бывает. Всё имеет цену. Большую или малую, но цену.

– И какой путь выбрала бабушка? – спрашиваю почти шёпотом.

– Агафья выбрала испытания, – отвечает большой бурмаляк. – Все три. Прошла их с достоинством. И стала сильнейшей из хранителей на нашей памяти.

Небо на востоке начинает светлеть. Бурмаляки беспокойно переглядываются.

– Рассвет близко, – говорит зеленоглазый. – Нам пора уходить.

– Подождите, – останавливаю их. – Когда мне начать испытания, если я решу их пройти?

– Первое – на рассвете, – отвечает большой бурмаляк. – Второе – на закате. Третье – в полночь. Всё в один день.

– Завтра? – ужасаюсь я.

– Пкхфрртс ттрлоххн! – вдруг выкрикивает маленький бурмаляк, явно волнуясь. Звуки совершенно непонятные, но полные тревоги.

– Он прав, – кивает большой бурмаляк. – Времени мало. Чёрный страж в опасности. Брешь растёт.

– Я… подумаю, – обещаю, не уверенный, что смогу решиться на такие испытания.

Бурмаляки кивают синхронно, как по команде. Потом, не прощаясь, разворачиваются и уходят – не исчезают, как Шурх вчера, а именно уходят, растворяясь в предрассветных сумерках.

Остаюсь один посреди сада. Голова гудит от новой информации. Испытания, жертвы, корень дома… Что выбрать? Рискнуть пройти испытания, о которых почти ничего не знаю? Отдать кулон, последнюю память о бабушке? Или довериться этому профессору, с которым меня хочет познакомить Елена?

Возвращаюсь в дом, чувствуя, как усталость наваливается на плечи. Может, удастся поспать хоть пару часов перед встречей с профессором. И может быть, сон принесёт ясность.

Но уже засыпая, понимаю – каждый путь требует своей цены. И выбирать придётся мне. Одному.

***

Утро встречает меня головной болью и тревожным ощущением упущенного времени. После ночного разговора с бурмаляками удалось поспать всего пару часов. Елена звонит ровно в девять, бодрым голосом сообщая, что профессор Кузнецов ждёт нас в музее к одиннадцати. «Он очень заинтересовался твоей историей!» – говорит она с энтузиазмом, который я не разделяю. Что я скажу этому учёному? Как объясню то, во что сам с трудом верю?

К музею подъезжаем на машине Елены – стареньком «Форде», который, по её словам, «хоть и не красавец, но никогда не подводил». Нижнетравинский краеведческий музей – двухэтажное кирпичное здание с колоннами, пережиток советской архитектуры. Внутри пахнет пылью, деревом и почему-то мятными леденцами.

– Нам на второй этаж, – говорит Елена, уверенно шагая к лестнице. – Профессор обитает в дальнем крыле, подальше от посетителей.

Иду за ней, разглядывая экспонаты. Чучела местных животных в стеклянных витринах. Старые фотографии деревень, которых уже нет на карте. Инструменты крестьянского быта с подписями, выцветшими от времени.

– Вот мы и пришли, – Елена останавливается перед дверью с табличкой «В. П. Кузнецов, д.и.н., профессор. Отдел этнографии и фольклора».

Стучит. Изнутри доносится грохот, словно что-то упало, затем торопливые шаги и голос:

– Входите, входите! Не заперто!

Кабинет профессора поражает своей хаотичностью. Это даже не комната, а лабиринт из книжных шкафов, столов, заваленных бумагами, и странных приборов, мигающих разноцветными лампочками. Под потолком висят засушенные пучки трав, на стенах – карты с разноцветными отметками и фотографии странных мест. В воздухе смесь запахов – старой бумаги, электроники и, почему-то, мяты.

Сам профессор – худощавый мужчина лет шестидесяти с взъерошенными седыми волосами и острым, внимательным взглядом за стёклами очков – возится с каким-то прибором, похожим на старинный радиоприёмник, только с большим количеством антенн и датчиков.

– А, Елена Николаевна! – он поднимает голову. – Рад вас…

Его взгляд перемещается на меня, и он замирает на полуслове. Глаза расширяются, прибор выпадает из рук (к счастью, на мягкую стопку книг).

– Вы… – шепчет он. – Вы внук Агафьи Петровны! Наконец-то!

Переглядываемся с Еленой. Откуда он знает?

– Да, я…

– Соколов! – восклицает профессор, подходя ближе и рассматривая меня так, словно я редкий музейный экспонат. – Сергей Соколов, если не ошибаюсь? Невероятно! Просто невероятно!

Он бросается к одному из шкафов, выдвигает ящик, роется в папках:

– Где же это… Ага! Вот!

На стол ложится потрёпанная папка с выцветшей надписью «Дом на перекрёстке миров. Материалы и свидетельства».

– Я собираю информацию о вашем доме уже двадцать лет, – говорит профессор, лихорадочно перебирая бумаги. – С тех пор, как впервые услышал о нём от старожилов.

– О моём доме? – переспрашиваю удивлённо. – Бабушкином доме?

– Да-да, именно! – профессор извлекает из папки старую фотографию. – Вот, смотрите.

На снимке – наш дом, только гораздо более старый вариант. Судя по одежде людей, стоящих на крыльце, фотография сделана в начале прошлого века.

– Это ваши предки, – профессор тыкает пальцем в группу людей. – Семья Соколовых. Хранители перекрёстка, как их называли местные.

Удар сердца. Он знает. Действительно знает.

– Профессор, – вмешивается Елена, – может, начнём с начала? Сергей не совсем понимает…

– Ах да, конечно! – профессор словно приходит в себя. – Прошу прощения. Присаживайтесь, пожалуйста.

Он расчищает два стула от книг и бумаг. Мы садимся. Профессор остаётся стоять, слишком возбуждённый, чтобы усидеть на месте.

– Видите ли, я изучаю аномальные зоны Нижнетравинского района уже много лет, – начинает он, расхаживая перед нами. – Места, где происходят необъяснимые явления. Где люди видят странные огни, слышат голоса, пропадает время… И всегда, всегда в центре этих историй был дом вашей семьи.

Он достаёт из папки ещё документы – старые газетные вырезки, рукописные заметки, фотографии.

– Ваша прабабушка, Мария Соколова, славилась как знахарка. Люди говорили, что она лечит болезни, которые врачи считали неизлечимыми. Её дочь, Анна, обладала даром находить пропавших людей и животных. А ваша бабушка, Агафья Петровна… – профессор делает драматическую паузу, – она была сильнейшей из всех. Настоящая хранительница традиций.

– Профессор, – говорю осторожно, – вы верите в… магию?

– Магия! – он фыркает. – Термин для несведущих. Я верю в науку, молодой человек. В то, что есть явления, которые мы пока не можем объяснить из-за ограниченности наших знаний. Но! – он поднимает палец. – Это не значит, что их нельзя изучать!

Профессор подходит к странному прибору с антеннами:

– Это мой детектор колебаний между мирами. Самая последняя версия. Я работал над ним десять лет!

Он включает устройство, и оно начинает тихо гудеть. Маленький экран загорается зеленоватым светом, на нём появляются какие-то графики и цифры.

– Этот прибор улавливает особые волны, которые возникают на границе между… скажем так, разными слоями реальности, – объясняет профессор, регулируя какие-то ручки. – И знаете, где самый сильный сигнал во всей округе? Правильно! В районе вашего дома.

Он поворачивается к стене, на которой висит большая карта района. Красными кружками отмечены какие-то точки, но самый большой круг действительно находится там, где стоит наш дом.

– Это карта аномальных зон, – говорит профессор. – Места, где граница между мирами истончается. Видите? Ваш дом находится в эпицентре. Он как… как маяк между измерениями!

Профессор говорит всё быстрее, глаза за стёклами очков лихорадочно блестят:

– Я двадцать лет искал доказательства! Двадцать лет! И теперь вы пришли ко мне сами. Внук Агафьи Петровны!

– Профессор, – пытается вмешаться Елена, – Сергей здесь потому, что его кот…

– Да-да, кот! – перебивает Кузнецов. – Животные гораздо чувствительнее к колебаниям между мирами. Особенно кошки. Неудивительно, что ваш питомец пересёк границу.

Он бросается к другому столу, включает ещё какой-то прибор – что-то вроде компьютера, только старого образца, с мигающими электродами по бокам.

– Современные технологии могут зафиксировать колебания между мирами и создать стабильный портал, – уверенно заявляет профессор, печатая что-то на клавиатуре. – Смотрите!

На экране появляется трёхмерная модель – что-то вроде воронки, соединяющей два сияющих шара.

– Это модель портала, – объясняет профессор. – Если правильно настроить частоты, мы сможем открыть проход в другое измерение! Контролируемый проход! Не зависящий от фаз луны, травяных отваров и прочей… архаики.

Он произносит последнее слово с лёгким пренебрежением.

– И для этого вам нужен мой дом? – спрашиваю, начиная понимать, к чему он ведёт.

– Именно! – сияет профессор. – Мне нужен доступ к месту с максимальной концентрацией активности между мирами. Мои приборы, установленные в ключевых точках вашего участка, смогут создать устойчивый портал. Мы спасём вашего кота и… – его глаза загораются ещё ярче, – и докажем существование параллельных миров! Представляете? Первое научное доказательство! Нобелевская премия в кармане!

Он уже видит себя получающим награду, это ясно по выражению его лица. Энтузиазм профессора одновременно впечатляет и пугает. Особенно когда он добавляет:

– Конечно, потребуется пробурить несколько скважин для установки датчиков. И, возможно, придётся немного… э… реконструировать некоторые постройки. Но это мелочи по сравнению с научным прорывом!

Переглядываемся с Еленой. Её лицо выражает ту же тревогу, что чувствую я.

– Профессор, – говорю осторожно, – мне нужно подумать. Это всё… слишком неожиданно.

– Думать? – он выглядит удивлённым. – О чём тут думать? Это шанс, выпадающий раз в жизни! Наука на пороге величайшего открытия!

– И всё же, – твёрдо говорю я, – мне нужно время.

Профессор хочет возразить, но Елена встаёт:

– Виктор Павлович, мы очень ценим вашу помощь. Но решение должно быть обдуманным. Мы можем вернуться к разговору… скажем, завтра?

Профессор неохотно кивает:

– Хорошо, хорошо. Но не затягивайте! Колебания усиливаются с каждым днём. Если мы упустим момент…

– Мы понимаем, – заверяет его Елена, беря меня под локоть и мягко направляя к выходу. – До завтра, профессор.

Уже в коридоре глубоко вздыхаю. Голова кружится от избытка информации.

– Ну, что скажешь? – спрашивает Елена.

– Не знаю, – честно отвечаю. – Он знает о доме, о семье, о перекрёстке миров… Но его методы…

– Бурить скважины и устанавливать оборудование, – кивает она. – Не уверена, что это хорошая идея.

– Я тоже, – соглашаюсь, вспоминая слова бурмаляков о связи с домом и землёй. Сомневаюсь, что они одобрят научный подход профессора.

– Что будешь делать? – спрашивает Елена, когда мы выходим на улицу.

– Не знаю, – повторяю. – У меня теперь три варианта, и все какие-то… ненадёжные.

Мы идём к машине. День пасмурный, того и гляди дождь пойдёт. Как будто природа отражает моё смятение.

– Поехали ко мне, – предлагает Елена. – Выпьем чаю, обсудим всё спокойно. Иногда разговор помогает разложить всё по полочкам.

Киваю с благодарностью. Общество Елены действительно успокаивает. И может быть, взгляд со стороны поможет мне увидеть ситуацию яснее.

Но в глубине души уже знаю – решение придётся принимать самому. И времени на раздумья у меня почти не осталось.

***

Елена высаживает меня у калитки. После чая и долгого разговора голова немного прояснилась, но решения я так и не принял. «Звони, если что-то понадобится», – говорит она на прощание. Киваю с благодарностью. Странно, но за эти несколько дней она стала ближе, чем люди, которых я знал годами. Может, потому что не считает меня сумасшедшим? Или потому что впервые за долгое время мне хочется с кем-то говорить, а не прятаться в своей скорлупе?

Машина уезжает, оставляя меня наедине с вечерними сумерками и тяжёлыми мыслями. Отдать кулон? Пройти испытания? Довериться профессору с его приборами? Каждый вариант пугает по-своему.

Поворачиваюсь к дому и застываю. На крыльце, в тени от навеса, сидит знакомая коренастая фигура. Шурх. Его глаза светятся в полумраке, как два янтарных огонька.

– Внук Агани вернулся, – говорит он, не двигаясь с места. – Мы чувствовали чужие запахи вокруг тебя. Запахи железа и огня.

Подхожу ближе. Даже не удивляюсь его появлению – за последние дни странности стали почти нормой.

– Я был у профессора Кузнецова, – отвечаю, поднимаясь на крыльцо. – Он изучает… явления вроде вас.

– Мы знаем этого человека, – кивает Шурх. – Он стучит молотками по земле. Втыкает железные палки в почву. Слушает шумы, которых не понимает.

– Он говорит, что может создать стабильный портал между мирами с помощью приборов.

Шурх издаёт звук – что-то среднее между фырканьем и шипением:

– Равновесие хрупко, как паутина. Машины человека могут порвать нити между мирами.

Сажусь рядом с ним на крыльцо. От Шурха исходит еле уловимый запах – смесь земли после дождя, прелых листьев и чего-то травянистого.

– Расскажи подробнее, – прошу. – Что может случиться?

Шурх поворачивает ко мне свои светящиеся глаза:

– Представь озеро. Тихое, спокойное. Ты можешь опустить палец в воду – рябь разойдётся и утихнет. Можешь бросить камень – круги будут больше, но тоже исчезнут. Но если ты начнёшь бить по воде палкой снова и снова? Весь берег размоет. Вода выйдет из берегов. Затопит всё вокруг.

– И профессор со своими приборами…

– Как человек с палкой у озера, – кивает Шурх. – Он не понимает, что трогает. Не чувствует течений. Не слышит голосов земли и воды.

Его слова звучат убедительно. Слишком убедительно. Но и отказаться от научного подхода полностью тоже страшно. Что, если ни жертва кулона, ни испытания бурмаляков не сработают?

– Я не знаю, что делать, – говорю честно. – У меня три пути, и все они… ненадёжные.

Шурх молчит некоторое время, словно прислушиваясь к чему-то. Потом говорит:

– Выбор всегда труден. Даже для нас, живущих веками. Даже для Агани он был нелёгким.

– Бабушка тоже сомневалась? – удивляюсь я. – Мне казалось, она всегда точно знала, что делать.

– Она тоже боялась, – отвечает Шурх. – Но она выбрала не путь, а цель.

Эти слова заставляют меня задуматься. Бабушка Агафья. Сколько раз я видел, как она находила общий язык и с угрюмым председателем колхоза, и с местными бабками, и с заезжими городскими. И при этом умудрялась оставаться верной своим принципам.

Вспоминаю, как однажды она вылечила корову председателя травяным отваром, но при этом не отказалась от антибиотиков, которые тот привёз из райцентра. «Одно другому не мешает, Серёженька, – говорила она. – Травы и лекарства – две руки одного целителя».

И вдруг до меня доходит.

– Шурх, – говорю я, чувствуя, как мысль формируется в голове, – а что, если мне не выбирать? Что, если попробовать соединить все три пути?

Бурмаляк склоняет голову набок, явно заинтересованный:

– Говори яснее, внук Агани.

– Я… не очень хорош в общении с людьми, – признаюсь, ощущая странное облегчение от этих слов. – Всегда был один, всегда избегал людей. Даже здесь, в деревне, два года жил отшельником. А теперь оказалось, что все мои проблемы я не могу решить в одиночку.

Шурх кивает, побуждая продолжать.

– Я не знаю, что делать, – повторяю. – И боюсь выбрать неправильно. Боюсь потерять кулон, боюсь не пройти испытания, боюсь, что приборы профессора навредят… Но что, если мне не нужно выбирать только один путь?

– Продолжай, – Шурх подаётся вперёд.

– Профессор знает о доме, о границе миров. Его знания могут помочь, даже если я не позволю ему устанавливать приборы. Испытания бурмаляков… я мог бы попробовать пройти хотя бы первое – собрать травы на рассвете. А ритуал с кулоном оставить как последнее средство, если ничего другого не сработает.

Шурх смотрит на меня, и мне кажется, в его глазах мелькает одобрение:

– Ты начинаешь мыслить как хранитель, внук Агани.

– Я всегда был сам по себе, – продолжаю, чувствуя, как слова льются свободнее. – Это мешает мне видеть целое. Я привык доверять только себе. Но Черныш… он важнее моего страха перед выбором. Важнее моего нежелания общаться с людьми.

– Агафья тоже боялась, – повторяет Шурх. – Но она доверяла и людям, и нам. Она видела ценность всех путей.

– Я попробую, – говорю, чувствуя, как решимость крепнет. – Начну с первого испытания – собрать травы на рассвете. Потом встречусь с профессором, узнаю больше о границе миров. А параллельно буду готовиться к ритуалу открытия врат – на случай, если придётся пожертвовать кулон.

Встаю, чувствуя неожиданную ясность мыслей. Впервые за эти дни паника отступает, сменяясь собранностью.

– Шурх, – говорю, – что мне нужно для первого испытания? Какие травы собирать? Какие слова говорить?

Бурмаляк тоже поднимается. Хотя он едва достаёт мне до пояса, в его фигуре чувствуется сила и достоинство:

– Встреть нас на рассвете у старой яблони. Самой старой в саду. Той, что помнит ещё прадеда твоего. Мы покажем, какие травы нужны, какие слова говорить. – Он делает паузу. – Но будь готов, внук Агани. Испытание может быть сложнее, чем ты думаешь.

– Я буду готов, – обещаю.

Шурх кивает и, не прощаясь, спускается с крыльца. В отличие от прошлых раз, он не растворяется в воздухе, а просто уходит в сумерки сада, постепенно исчезая из виду.

Остаюсь один на крыльце. Но впервые за долгое время не чувствую одиночества. Бабушка, Черныш, Елена, даже эти странные существа – все они связаны со мной невидимыми нитями. Я больше не могу – и не хочу – быть полностью оторванным от других.

Захожу в дом, чувствуя новую решимость. До рассвета осталось всего несколько часов. Нужно подготовиться. Беру телефон, набираю Елену. Она отвечает почти сразу.

– Слушай, – говорю ей, – ты не могла бы завтра ещё раз связаться с профессором? У меня появились вопросы. Но никаких приборов и бурений, только информация.

– Конечно, – отвечает она. – Что-то случилось?

– Я решил, что делать, – говорю, и собственный голос звучит увереннее, чем я ожидал. – Я попробую все варианты понемногу. Начну с испытания на рассвете.

– Хочешь, приеду? Помогу? – предлагает она, и в её голосе слышится искреннее участие.

Первая мысль – отказаться. Справиться самому, никого не впускать в свой мир. Но потом вспоминаю слова Шурха о бабушке, доверявшей и людям, и магическим существам.

– Да, – отвечаю, удивляя самого себя. – Приезжай к рассвету. Только… это может быть странно. И, возможно, опасно.

– После встречи с профессором Кузнецовым меня сложно испугать странностями, – смеётся она. – Буду на рассвете.

Заканчиваю разговор и иду на кухню. Травяная тетрадь бабушки лежит на столе. Открываю её, начинаю перечитывать записи о сборе трав. Завтра мне понадобятся все знания, которые я успел получить за эти два года в доме на перекрёстке миров.

Черныш важнее моего страха. Важнее моей замкнутости. Важнее всего.

«Держись, дружище, – думаю я, надеясь, что каким-то образом он почувствует мою решимость, где бы ни находился. – Я иду за тобой. И на этот раз я не один».

Глава 6. Врата приоткрываются

Полная луна висит в небе как огромный фонарь, заливая сад серебристым светом. Стою у окна, вглядываясь в причудливые тени между яблонь. Где-то там, за невидимой гранью, мой Черныш. И сегодня я сделаю первый шаг, чтобы вернуть его. Пальцы нервно сжимают бабушкин кулон на шее. Странно осознавать, что впервые за долгое время я не буду решать проблему в одиночку. Это пугает почти так же сильно, как мысль о других мирах и магических существах.

Часы показывают начало одиннадцатого. Елена должна приехать с минуты на минуту. Мысль о том, что я позвал постороннего человека, вызывает холодное оцепенение. Всю жизнь держался особняком. Даже в редакции, где работал в Москве, старался минимизировать общение. А тут вдруг решил довериться практически незнакомой женщине?

Но Черныш важнее моих странностей. Важнее страха открыться кому-то. Важнее привычки полагаться только на себя.

Звук подъезжающей машины заставляет вздрогнуть. Фары на мгновение выхватывают из темноты стволы яблонь, каменный круг в центре сада, затем гаснут. Дверца хлопает. Шаги по гравию. Мне бы выйти навстречу, но ноги словно приросли к полу. Что я ей скажу? Как объясню всё это?

Стук в дверь. Глубокий вдох – и иду открывать.

– Привет, – Елена стоит на пороге с небольшим рюкзаком через плечо. В темноте её лицо кажется бледным пятном, но глаза блестят живо и решительно. – Я не опоздала?

– Нет, в самый раз, – отвечаю, пропуская её внутрь. – Спасибо, что приехала.

Она проходит, оглядывается. На ней простые джинсы и тёмная куртка – практично, без лишних деталей. Как и она сама.

– Я принесла фонарики, – говорит, доставая из рюкзака два налобных фонаря. – Подумала, что пригодятся для сбора трав в темноте.

– Хорошая мысль, – киваю, хотя не уверен, что искусственный свет подойдёт для ритуала.

Неловкое молчание повисает между нами. Она терпеливо ждёт, не давит вопросами. И от этого становится ещё труднее начать разговор.

– Слушай, – наконец выдавливаю из себя. – Я… не привык просить о помощи. Обычно справляюсь сам.

Елена кивает, не перебивая.

– Но сейчас всё по-другому, – продолжаю, подбирая слова. – Черныш… он единственное живое существо, которое было со мной эти два года. И я понял, что он важнее моего комфорта. Важнее моей… замкнутости.

– Я понимаю, – просто говорит она. – Иногда нужно выйти из зоны комфорта, чтобы спасти то, что дорого.

Никакой слащавости, никаких утешений. Только констатация факта. И от этого становится легче.

– Так что нам делать? – спрашивает она, расстёгивая куртку.

– Ждать, – отвечаю. – Шурх обещал прийти и объяснить про первое испытание.

– Шурх – это?..

– Старейшина бурмаляков. Тех существ, о которых я рассказывал.

Елена открывает рот, чтобы что-то спросить, но в этот момент из тёмного угла комнаты доносится шорох. Мы оба вздрагиваем и поворачиваемся на звук.

– Внук Агани не один, – скрипучий голос, похожий на шелест осенних листьев, заполняет комнату. – Это хорошо. Хранитель не должен быть один.

Из тени выступает коренастая фигура. Елена невольно делает шаг назад, но не кричит. Её глаза расширяются, но на лице читается скорее изумление, чем страх.

– Шурх, – киваю я в знак приветствия. – Это Елена. Она поможет с ритуалом.

Бурмаляк подходит ближе, его глаза светятся в полумраке янтарным светом. Он окидывает Елену оценивающим взглядом.

– Женщина с железным сердцем и мягкими руками, – говорит он загадочно. – Хороший выбор.

Елена бросает на меня быстрый взгляд, но сохраняет спокойствие.

– Время пришло, – продолжает Шурх. – Первое испытание ждёт. Слушай внимательно, внук Агани.

Он указывает крошечной шестипалой рукой в сторону сада.

– Семь трав нужно собрать. Не просто так, а по порядку. Первая – зверобой, что растёт у восточного угла дома. Срезать три стебля с цветами, говоря: "Свет для тьмы, огонь для холода". Вторая – мята у колодца. Пять листьев, не больше, не меньше. Слова: "Дыхание для безмолвия, голос для немого". Третья…

Он перечисляет все травы, их местоположение и слова, которые нужно произносить. Последней в списке оказывается редкий цветок, растущий под старой яблоней.

– Синий огонёк, – говорит Шурх. – Цветёт раз в десять лет, только в полнолуние. Агафья называла его "слезой луны". Самый важный ингредиент. Срезать нужно серебряными ножницами, говоря: "Граница открывается для того, кто помнит путь домой".

– У меня есть бабушкины ножницы, – говорю, вспоминая о серебряном инструменте в ящике комода.

Шурх кивает:

– Инструменты Агафьи помнят её руки. Они помогут.

Через пять минут мы с Еленой уже в саду. У меня – плетёная корзинка и серебряные ножницы, у неё – блокнот с записанными инструкциями и мешочки для трав.

Лунный свет придаёт всему нереальный вид. Знакомые кусты и деревья кажутся декорациями к сказке. Елена идёт рядом, её шаги осторожны, но уверенны.

– Начнём с зверобоя, – говорю, направляясь к восточной стороне дома.

Куст зверобоя выглядит необычно в лунном свете. Его жёлтые цветы словно светятся изнутри. Руки слегка дрожат, когда поднимаю ножницы.

– Свет для тьмы, огонь для холода, – произношу и срезаю первый стебель.

Что-то меняется в воздухе – едва уловимо, как изменение давления перед грозой. Срезаю ещё два стебля, повторяя слова. Кладу растения в корзинку.

– Ты заметила? – спрашиваю Елену.

– Да, – тихо отвечает она. – Как будто воздух… сгустился.