Дом на перекрестке миров

Ставлю чайник, достаю из буфета коробку с травами. Перебираю банки с бабушкиными сборами, сейчас подошёл бы идеально «От галлюцинаций», но не припомню такого. Взгляд задерживается на банке с этикеткой «Для ясности ума» – тоже как вариант. Открываю, вдыхаю аромат – мелисса, пустырник, немного мяты, что-то ещё, не могу распознать. По рецепту из синей тетрадки отмеряю нужное количество, засыпаю в заварочный чайник, заливаю кипятком.

На столе раскладываю рабочие материалы для статьи о легендах Нижнетравинска. Стопка книг по здешнему фольклору, одолженная в районной библиотеке. Мой блокнот с заметками из разговоров с местными старожилами. Распечатки статей из областного архива. Да, это вам не «Окей, Google» сказать и всю инфу на блюдечке… Нет этой информации не в Гугле, не в Яндексе, таких местечек по всей России слишком много, а интереса к ним ничтожно мало.

Открываю ноутбук, создаю новый документ, набираю заголовок: «Легенды Нижнетравинска: между былью и вымыслом». Под рукой чашка ароматного чая. Делаю глоток – горьковатый, но приятный вкус.

Пальцы замирают над клавиатурой. С чего начать? С распространённых историй о лесном духе, который водит грибников по кругу? Или с рассказов о русалке, заманивающей рыбаков в омуты? А может, с легенды о знахарях, которые разговаривали с травами и варили зелья от всех болезней…

Черныш доедает корм и запрыгивает на стол. Обычно я его гоню – а то своим хвостом все бумаги мне раскидает. Но сейчас он ведёт себя странно – садится на край стола и смотрит. Не на меня, а куда-то за моё плечо, в угол комнаты.

Оглядываюсь – никого. Пустой угол, старое кресло-качалка, бабушкины половички на полу.

– Мышь?! – спрашиваю без особой надежды на ответ.

Черныш не реагирует. Он полностью сосредоточен на чём-то невидимом в углу. Его зрачки расширены, уши подёргиваются, словно прислушивается к тихому разговору.

– Эй, кот, – щёлкаю пальцами перед его мордой.

Черный пушистик моргает, но сразу же возвращается к своему странному наблюдению.

Снова смотрю в угол. Не чего не обычного. Разве что… может воздух там как-то плотнее, или это просто игра света от окна? Всё же отварчик «От галлюцинаций» был бы нелишним.

Встаю, делаю несколько шагов к углу. Черныш следит за мной, не поворачивая головы, только глазами. Подхожу к креслу-качалке, провожу рукой по спинке, потом по воздуху рядом. Ничего. Пустота.

Но когда возвращаюсь к столу, на мгновение ловлю боковым зрением какое-то движение. Резко оборачиваюсь – опять ничего. Только Черныш теперь смотрит на меня с выражением, которое у человека можно было бы назвать снисходительным.

– Нервы шалят, – говорю сам себе. – Наработался на свежем воздухе.

Возвращаюсь к ноутбуку, но писать не получается. В голове крутятся мысли о цветущем не по сезону саде, о странной росе, о пристальном взгляде кота в пустой угол. Непроизвольно вспоминаются бабушкины сказки о маленьком народце, который живёт рядом с людьми, но обычно невидим.

«Сказки», – убеждаю себя. Просто сказки, которыми добрая старушка развлекала городского внука во время летних каникул. Должно быть рациональное объяснение. Может, в почве что-то не то? Надо будет завтра повнимательнее всё в саду осмотреть.

Но взгляд снова и снова возвращается к пустому углу, где по-прежнему сидит Черныш, не сводя глаз с невидимого собеседника.

***

Не могу сосредоточиться на статье. Мысли всё возвращаются к странностям в саду. Вертится на краю памяти смутное воспоминание о разговоре с бабушкой. Она чём-то рассказывала… что-то о записях, которые вела. «Знаешь, Серёженька, я всё записываю. Чтобы ничего не забыть. Чтобы ты потом прочитал, когда поймёшь». Я тогда не придал значения её словам. А сейчас… Где она могла хранить эти записи?

Встаю из-за стола. Черныш отрывает взгляд от угла и смотрит на меня, вопросительно наклонив голову.

– Пойду проверю кое-что, – говорю ему.

Выхожу в коридор и останавливаюсь перед дверью в бабушкину комнату. Я редко туда заглядываю. После её смерти так и не решился ничего там менять, только пыль вытираю. Толкаю дверь – она открывается с тихим скрипом.

Солнечный свет проникает через кружевные занавески, рисуя узорчатые тени на выцветших обоях. Старая кровать застелена лоскутным одеялом – бабушка сама его сшила, я помню, как она подбирала кусочки ткани, рассказывая историю каждого: «Этот – от платья, в котором я твоего дедушку встретила. А этот – от твоей первой рубашечки…»

У стены стоит комод с фотографиями в деревянных рамках. Бабушка в молодости – строгая, красивая, с прямым взглядом. Дед в военной форме. Мои родители в день свадьбы. Я сам – годовалый карапуз с пухлыми щеками.

Но я пришёл не за этим. Взгляд падает на нужный предмет – массивный сундук в углу комнаты. Тёмное дерево, потемневшие от времени металлические уголки. Бабушка называла его «укладкой». «В моей укладке всё самое нужное, – говорила она. – И самое тайное».

Подхожу к сундуку. Провожу рукой по шершавой поверхности. Пыли почти нет – я протираю её каждую неделю, но не открывал ни разу с тех пор, как бабушка умерла. Что-то останавливало. Может, страх что-то нарушить? Или опасение столкнутся с чем-то, чего не пойму?

Но сегодня я должен проверить. Берусь за ручку и поднимаю – петли протестующе скрипят, будто сундук не хочет раскрывать свои секреты. Знакомый запах – сухих трав, старой бумаги, что-то ещё, и… запах времени, наверно.

В нос ударяет аромат лаванды и чего-то сладковатого – может, старого мёда? Сверху лежат вышитые полотенца, аккуратно сложенные стопкой. Вынимаю их – они на удивление чистые, словно их только вчера постирали и отгладили. Под ними – несколько шкатулок разного размера. Открываю одну – внутри пуговицы, десятки всех форм и цветов, от крошечных перламутровых до больших деревянных. Бабушка всегда их собирала.

В другой шкатулке – засушенные цветы, каждый завёрнут в тонкую бумагу с надписью. «Первый подснежник, весна 1978». «Сирень у калитки, день рождения Серёжи, 1999». «Последние астры, посаженные Иваном, 1981».

Иван – это дед. Он умер задолго до моего появления на свет. Бабушка хранила цветы, как другие хранят фотографии – свидетельства важных моментов жизни.

Под шкатулками обнаруживаю стопку старых писем, перевязанных выцветшей лентой. Не решаюсь их трогать – это слишком личное. Рядом с ними – пожелтевшие газетные вырезки, какие-то справки, медали в коробочках.

И вот, наконец, на самом дне, под всеми этими слоями прошлого – потрёпанный кожаный дневник. Он не выглядит особенно старым, но обложка местами потрескалась, а металлическая застёжка потускнела. Достаю его, ощущая странную смесь трепета и любопытства.

Усаживаюсь прямо на пол, прислонившись спиной к кровати. Расстёгиваю застёжку, открываю дневник. Страницы пожелтели, чернила местами выцвели до бледно-голубого, но бабушкин почерк остался таким, каким я его помнил – чётким, разборчивым, с красивыми завитушками на заглавных буквах.

Смотрю на запись, датированную мартом 1982 года. «Сегодня впервые увидела их ясно. Всегда чувствовала их присутствие, но думала, что это игра света или усталость глаз. Но сегодня, когда готовила отвар для Клавдии, они вышли из-за печки и смотрели, как я работаю. Маленькие, не больше котёнка, но очень подвижные. Двое – лохматые, с яркими глазами, как у светлячков, третий – гладкий, словно стеклянный. Не испугалась их, почему-то знала, что они не причинят вреда. Фырмырики и лесные Бурмаляки, так их называла ещё моя бабка».

Листаю дальше, выхватывая фрагменты записей. «Фырмырики помогли найти пропавшую серёжку… тот, что с бородой показал, где у Семёновых колодец копать… Когда ходила в лес за можжевельником, Бурмаляк направил на полянку с боровиками – насушила на всю зиму…»

Переворачиваю страницу – запись, датированная летом 1989 года.

«Наш дом стоит на перекрёстке миров – теперь я в этом уверена. Дед Макар неспроста выбрал это место для постройки. Он знал то, что видим мы с бабкой. Тонкая грань между нашим миром и их проходит прямо через мой сад. В полнолуние, если смотреть из окна чердака, можно увидеть, как мерцает воздух над малинником. Там граница истончается, почти исчезает. Иногда думаю – а что, если перешагнуть?»

На следующих страницах бабушка подробно описывает своих «друзей» – Фырмыриков и Бурмаляков. Первые – хранители дома и сада, вторые – лесные жители, появляющиеся только по особым случаям. Она пишет об их привычках, о том, какие подношения они любят (мёд, молоко, крошки свежего хлеба), и даже зарисовывает их – маленькие существа с большими головами и тонкими конечностями.

«Место силы, – пишет она в одной из последних записей. – Дом стоит на месте силы. Здесь сходятся потоки энергии земли. Потому и травы тут растут особые, и вода в колодце целебная. Хорошо, что Серёжа это чувствует. Мальчик видит больше, чем сам понимает. Когда придёт время, он заметит их и примет своё наследство».

Закрываю дневник. Ну и фантазия у бабули была! Сказки, конечно. Старушка увлекалась народными поверьями, это понятно. Наверное, одиночество и возраст сделали эти сказки для неё реальнее.

Но всё же… Цветущие не по сезону травы, странная роса, маленькие следы на рыхлой земле…

– Совпадения, – говорю вслух, пытаясь убедить самого себя.

Кладу дневник рядом, не спеша убирать его обратно в сундук. Что-то в этих записях цепляет меня, не отпускает. Мысленно возвращаюсь к детству, к бабушкиным сказкам о маленьком народце. Помню, как заворожённо слушал истории про существ, которые охраняют дом, следят за садом, помогают тем, кто к ним добр, и шкодят тем, кто не уважает природу.

– Детские сказки, – повторяю я, но уже менее уверенно.

***

Вечер наступает незаметно. За окном сгущаются сумерки, а я всё сижу над бабушкиным дневником, перечитывая отдельные страницы. Не могу просто так отмахнуться от её записей, хотя разум твердит, что это лишь фантазии одинокой старушки. Удивительный денек, столько всего странного и совпадающего, прямо мистика какая-то. Отрываюсь от чтения, когда понимаю, что уже с трудом различаю буквы в темноте.

Встаю, щелкаю выключателем. Старая настольная лампа с зелёным абажуром заливает комнату мягким жёлтым светом. Выхожу на кухню, ставлю чайник. За окном уже совсем стемнело, только звёзды подмигивают с чёрного небосвода.

Возвращаюсь в гостиную с чашкой свежего чая и замираю на пороге. Черныш сидит в дальнем углу комнаты – том самом, куда он так странно смотрел утром. Но сейчас кот не просто туда глядит, а, кажется, разговаривает с кем-то. Мяукает негромко, потом прислушивается, словно ожидая ответа. Снова мяукает, наклоняет голову, как будто что-то слушает.

Я стою неподвижно, боясь спугнуть это странное взаимодействие. Кот продолжает свой беззвучный диалог, иногда моргая, иногда шевеля усами, словно улавливая едва заметные движения воздуха.

– Черныш? – наконец негромко зову я. – Ты с кем там шепчешься?

Кот поворачивает голову, смотрит на меня – и в его глазах что-то такое… непривычное. Будто я прервал важную беседу, и он недоволен моей бестактностью. Но через мгновение выражение исчезает, и передо мной снова привычный Черныш.

Ставлю чашку на столик и медленно подхожу к углу. Ничего необычного – старые обои, пыльный плинтус, крошечный паучок, деловито плетущий паутину между стеной и полом.

Черныш вдруг резко поворачивает голову к входной двери, прижимая уши, шерсть на загривке встаёт дыбом. Он издаёт странный звук – не мяуканье, не шипение, а что-то среднее – и одним прыжком достигает двери. Проскальзывает через щель, которую я днём оставляю для него, и исчезает в ночи.

Стою в растерянности. Что происходит? Что его так напугало или… привлекло? Колеблюсь мгновение, потом решаюсь – хватаю куртку, натягиваю резиновые сапоги и выхожу на крыльцо.

Густой и влажный воздух от вечерней росы, насыщенный запахами – это нечто божественное! Мокрая земля, яблоки, травы бабушкиного сада, каждая со своим ароматом. Звуки тоже другие – отчётливее, глубже и выразительнее. Шелест листвы кажется шёпотом, скрип ветки – предупреждением, далёкий лай собаки – сигналом тревоги.

Ночной сад превращает привычные предметы в загадочные силуэты. Яблони раскинули ветви, как руки ведьм из сказок. Куст смородины похож на притаившееся животное.

– Черныш! – зову я. – Кис-кис!

Тишина в ответ. Делаю несколько шагов вглубь сада. Луна выходит из-за облака, заливая серебристым светом дорожку между грядками. И вдруг замечаю – между деревьями мелькает странное голубоватое свечение. Не похоже ни на фонарик, ни на светлячка – мягкое, текучее, будто капля искрящейся воды, повисшая в воздухе.

Моргаю, не доверяя глазам. Но оно не исчезает – перемещается между стволами, то приближаясь, то удаляясь. Не думаю, что это Черныш – слишком высоко для кота, да и свет не похож на отблеск глаз.

Делаю ещё несколько шагов к яблоням. Свечение замирает, словно заметив меня. Мы изучаем друг друга – я и непонятное световое пятно среди веток. Потом оно медленно удаляется, уходя в глубину сада, к забору, за которым начинается лес.

– Черныш! – снова зову я, больше для того, чтобы нарушить тишину, чем в надежде на ответ.

Продвигаюсь дальше, почти физически ощущая, как сад меняется вокруг меня. Он словно просыпается, оживает под моими шагами. Травы шуршат громче, чем должны бы от лёгкого ветерка. Цветы поворачивают головки, следя за моим движением.

Свечение исчезает внезапно, словно кто-то задул свечку. Но там, где оно только что было, на влажной земле остаются следы – странные отпечатки, не похожие ни на кошачьи, ни на следы других знакомых мне животных. Присаживаюсь, чтобы рассмотреть их получше. Луна даёт достаточно света, и я вижу цепочку маленьких вмятин – пять округлых отпечатков, расположенных полукругом, как пальцы крошечной ладони. Слишком большие для мыши и совсем маленькие для кошки или белки. Вспоминаю зарисовки из бабушкиного дневника – существа с тонкими конечностями и пятью длинными пальцами.

Сердце начинает биться чаще. Неужели… Нет, что за глупости? Я взрослый человек, с высшим образованием и здоровым скептицизмом. Я не могу верить в сказочных существ. Просто совпадение, игра воображения, усталость…

Выпрямляюсь, оглядываюсь. Решаю возвращаться к дому – темнеет быстро, а у меня нет с собой фонарика. Делаю шаг, другой, и вдруг ощущаю на себе чей-то взгляд. Не пугающий, незлой – внимательный, изучающий. Кто-то наблюдает за мной из темноты, из-за деревьев, из-под кустов. Или отовсюду сразу.

Останавливаюсь, прислушиваюсь. Ночь течет своим чередом – стрекочут сверчки, шуршат листья яблонь. И в этом шелесте вдруг отчётливо слышится шёпот, удивительно похожий на голос бабушки Агафьи:

– Серёжка, ты уже почти видишь…

Замираю, сердце пропускает удар, а потом начинает колотиться как бешеное. Оглядываюсь, всматриваюсь в темноту. Никого. Только деревья, только тени, только лунный свет, играющий с листвой.

– Бабушка? – шепчу я в пустоту.

Ветер усиливается, проносится по саду, заставляя ветви яблонь раскачиваться и скрипеть. Но человеческого голоса больше нет.

– Показалось, – говорю я сам себе. – Это просто ветер в листьях.

Но внутренний голос, тот, который всегда говорит правду, шепчет: «Ты знаешь, что это не так».

Быстрым шагом возвращаюсь к дому, чувствуя, как мурашки бегут по коже. На крыльце, словно ничего не случилось, сидит Черныш и деловито умывается. Поднимает голову, когда я подхожу, смотрит – и взгляд зеленых глаз полон скрытого знания. Будто ему открылось нечто, чего я не заметил, и теперь он слегка забавляется моим смятением.

– Ну и где ты был? – спрашиваю его, не ожидая ответа.

Кот мяукает – обычные кошачьи звуки, никаких странных диалогов с пустотой. Встаёт, потягивается, выгибая спину, и направляется к двери, всем своим видом показывая, что прогулка окончена и пора возвращаться в тепло дома.

Бросаю последний взгляд на сад. Он затих, замер, словно занавес опустился после представления. Но что-то внутри подсказывает – сегодняшняя ночь лишь приоткрыла этот занавес, за которым скрывается целый мир, полный тайн. Сад, залитый лунным светом, на мгновение напомнил мне волшебные пейзажи из фантастических фильмов. Вот только в отличие от кино, я здесь не зритель, я – участник этого странного спектакля, разворачивающегося прямо у меня под носом.

Глава 3. Исчезновение

Утро встретило меня тишиной. Где мой пушистый будильник?! Обычно Черныш уже топчется у кровати, требуя завтрак, или шуршит чем-то на кухне. Но сегодня – тишина. Сажусь, протираю глаза. После вчерашних странностей в саду сон был беспокойным, полным неясных шорохов и шёпотов, от которых я то и дело просыпался.

– Кс-кс, – зову, хотя знаю, что если Черныш не пришёл за едой сам, то на зов он точно не явится.

Натягиваю штаны, футболку и иду на кухню. Миска кота стоит нетронутой у плиты – там, где оставил вчера. Корм подсох, образовав неаппетитную корочку. Странно. За два года Черныш не пропустил ни одного завтрака. Даже когда дулся на меня за что-нибудь, всё равно приходил поесть, демонстративно отворачиваясь и делая вид, что меня не существует.

– Черныш? – зову громче, обходя кухню, заглядывая под стол.

Тишина в ответ. Только старые половицы поскрипывают под ногами. Странное ощущение пустоты разливается внутри дома – будто не только кот пропал, но и что-то ещё, неуловимое, но очень важное.

Проверяю все котовы убежища: шкаф в коридоре, где он любит спать на стопке старых пледов; корзину для белья в ванной; под моей кроватью. Поднимаюсь на чердак – здесь летом прохладно, и кот иногда приходит поваляться на старом матрасе. Пусто.

– Да где же ты? – бормочу, спускаясь по скрипучей лестнице.

Заглядываю в кладовку, освещая тёмные углы фонариком телефона. Ничего, кроме паутины и садового инвентаря. Сердце начинает биться чаще. Это ненормально. Черныш – домашний кот, он не убегает надолго. Даже во время вчерашней ночной прогулки он быстро вернулся.

Та ночь… Вспоминаю странное голубоватое свечение между деревьями, маленькие следы на земле, шёпот, похожий на бабушкин голос. А потом Черныш, как ни в чём не бывало, сидящий на крыльце. Или не как ни в чём не бывало? В его мне .

Выхожу в сад, щурясь от яркого утреннего солнца. После вчерашнего тумана небо чистое, голубое, ни облачка.

– Черныш! Кис-кис-кис! – кричу, обходя грядки с травами.

Цветущий не по сезону зверобой колышется на лёгком ветру, словно приветствуя меня. Останавливаюсь, разглядываю его жёлтые звёздочки. Вчерашняя странность никуда не делась – травы продолжают цвести, хотя на календаре глубокая осень.

Обхожу яблони, заглядываю под кусты смородины. Нигде ни следа чёрного кота. Волнение нарастает.

– Черныш! – мой голос эхом отдаётся от деревянных оград, от стен дома, от старого сарая.

Может, он за забором? Полез и застрял между досок? Обхожу участок по периметру. Забор крепкий, но для кота не преграда. Выхожу через калитку на улицу, оглядываюсь. Деревня просыпается: где-то мычит корова, кудахчут куры, скрипит колодезный ворот.

Иду по улице, заглядывая под каждый куст, в каждую канаву. Старушка в платке развешивает бельё во дворе.

– Доброе утро, бабуль! – окликаю её. – Чёрного кота не видели? Мой потерялся.

Старушка щурится, вглядываясь в меня подслеповатыми глазами.

– А, Агафьин внучок. Нет, не видала никакого кота. А ты у Михалыча спроси, он рано встаёт, по двору шастает.

Михалыч – дед с соседней улицы, молчаливый и хмурый. Но делать нечего, иду к нему. Стучу в ворота. Долго жду, уже собираюсь уходить, когда калитка открывается.

– Чего тебе? – седой старик с колючими глазами смотрит недружелюбно.

– Извините за беспокойство. Кота моего не видели? Чёрный такой, с белым пятнышком на груди.

– Не видал никаких котов, – буркает Михалыч и захлопывает калитку.

Вот и поговорили. Иду дальше. Расспрашиваю всех встречных – молодую мамашу с коляской, двух школьников, спешащих на автобус, почтальона на велосипеде. Никто не видел чёрного кота.

Тревога превращается в настоящий страх. Два года после бабушкиной смерти Черныш был моим единственным компаньоном в этом доме. Моим собеседником, моей связью с прошлым, с бабушкой. Что я буду делать, если он не вернётся?

– Эй! – женский голос за спиной заставляет меня обернуться.

На дороге стоит молодая женщина с фотоаппаратом на шее. Высокая, с каштановыми волосами, заплетёнными в простую косу, в потёртых джинсах и ярко-синем свитере. Я её уже видел в деревне, но мы не знакомы.

– Вы кота ищете? Я слышала, как вы спрашивали у Анны Петровны, – говорит она, подходя ближе. – Я Елена. Елена Петрова. Недавно переехала сюда.

– Сергей, – киваю в ответ, разглядывая незнакомку.

У неё открытое лицо с россыпью веснушек на носу и щеках, тёмно-зелёные глаза смотрят внимательно, с искренним интересом.

– Да, кот пропал. Черныш. Никогда раньше не пропадал.

– Могу помочь с поисками, – предлагает она. – Я как раз собираю материал о местных традициях. Собственно, хотела к вам зайти.

– Ко мне? – удивляюсь.

– Конечно! – она улыбается. – Я много слышала о вашей бабушке, Агафье Петровне. Говорят, она была удивительной травницей. Люди до сих пор вспоминают её с теплотой.

Замечаю блокнот в её руке. Ах да, журналистка. Вот чего она хочет.

– Мне сейчас не до интервью, извините, – отвечаю суховато. – Мне кота надо найти.

– Понимаю, – кивает она. – Поэтому и предлагаю помощь. Вдвоём быстрее. А заодно познакомимся, и вы, может, потом расскажете мне о местных обычаях. Я слышала, ваша бабушка многих лечила травами?

Вздыхаю. Не хочется говорить с незнакомкой о бабушке. Не сейчас. Но помощь в поисках Черныша не помешает.

– Ладно, – соглашаюсь неохотно. – Я уже обошёл эту улицу. Может, в сторону леса пойдём? Он любит там гулять.

– Отлично! – Елена убирает блокнот в сумку. – Я пару раз видела чёрного кота возле старой липы на опушке. Может, это ваш?

– Не знаю, возможно, – отвечаю, хотя сомневаюсь. Черныш не любит уходить далеко от дома. Особенно в лес.

Мы идём по тропинке, ведущей к опушке. Елена расспрашивает меня о деревне, о том, как давно я здесь живу. Отвечаю односложно, мысли занимает только Черныш.

– А правда, что в доме вашей бабушки необычная энергетика? – вдруг спрашивает она. – Многие местные говорят, что там происходят странные вещи. Особенно после её смерти.

Останавливаюсь. Вспоминаю цветущие не по сезону травы, светящуюся росу, маленькие следы на земле, шёпот в саду, Черныша, разговаривающего с пустотой.

– Обычный дом, – говорю, отворачиваясь. – Просто старый.

Но внутренний голос шепчет: «Ты знаешь, что это не так».

***

Мы с Еленой обходим дома один за другим. Она стучится в калитки, окликает хозяев, а я держусь чуть позади, чувствуя себя неловко. Не привык я просить помощи, тем более у незнакомцев. Но Черныш важнее. Солнце поднимается всё выше, день обещает быть тёплым. На перекрёстке нас встречает местный сторож Петрович – с неизменной папиросой, прилипшей к нижней губе.

– Кота ищете, значит? – хрипло спрашивает он, выпуская клуб дыма.

– Да, чёрный такой, с белым пятнышком на груди, – отвечаю я. – Не видели?

– Не-а. – Петрович качает головой. – Но ты у Семёныча спроси, он ночью дежурил на ферме. Мог видеть.

Семёныч, оказывается, тоже ничего не видел. Как и Нина, продавщица из сельпо. Как и дворник дядя Федя. Как и почтальонша тётя Клава.

– Коты – они такие, – говорит она, поправляя сумку на плече. – Погуляет и вернётся. Может, невесту нашёл.

– Он кастрирован, – отвечаю сухо.

– Тогда просто заблудился, – пожимает плечами тётя Клава. – Вернётся, куда денется.

Елена записывает что-то в блокнот после каждого разговора. Заметив мой взгляд, поясняет:

– Извините, профессиональная привычка. Я собираю материал о местном быте, о том, как люди общаются, какие словечки используют.

– А я думал, вы про бабушку мою хотели писать.

Она улыбается:

– И про неё тоже. Местные говорят, что Агафья Петровна была не просто травницей, а настоящей ведуньей. Что умела с духами разговаривать, будущее предсказывать.

– Сказки, – отмахиваюсь я, но внутри что-то ёкает. Вспоминаются бабушкины записи в дневнике, странные существа, которых она называла Фырмыриками и Бурмаляками.

Мы сворачиваем на узкую тропинку между заборами – короткий путь к окраине деревни.

– Куда мы идём? – спрашивает Елена, перешагивая через лужу.

– К Марии Степановне. Она жила по соседству с бабушкой ещё при советской власти. Если кто и может что-то подсказать насчёт Черныша, так это она.

– О, я слышала о ней! – оживляется журналистка. – Говорят, она тоже немного… особенная?

– Просто старая, – пожимаю плечами. – И очень наблюдательная.

Домик Марии Степановны – маленький, покосившийся, но ухоженный. Палисадник, несмотря на осень, полон цветов – астры, хризантемы, какие-то незнакомые мне растения с крупными красными соцветиями. Калитка не заперта, просто прикрыта. Стучу для приличия и захожу.