Наследница Оммёдзи

– Я справлюсь, Кэйсукэ, – миниатюрная Айко пыхтя вытащила огромный чемодан из багажника автобуса и чуть было не рухнула вместе с ним.

– Надо было, как Минами, обойтись рюкзаком. Вечно ты со своим выпендрёжем, – проворчал третий – худой и рослый Кураи. Со своими зализанными чёрными волосами и вечной недовольной гримасой он напоминал отрицательного персонажа аниме, но внутри был добряком. Он молча подошёл, подхватил чемодан и взвалил его на плечо. – Я донесу. Не умрёшь.

Спортивная и шустрая Минами прыгала на месте от нетерпения:

– Ичиго, показывай уже дорогу! Мы ведь полжизни в этом автобусе провели!

Ичиго – заводила, организаторский и идейный центр этой небольшой компании. Общительный и громкий весельчак, он всегда был в центре событий, сыпал шутками и не давал скучать никому вокруг.

За его харизмой ребята были готовы отправиться хоть на край света, поэтому легко согласились отправиться через половину Японии в его родной городок, где осталась его единственная родная тётушка и море воспоминаний о беззаботном детстве.

– Далеко идти?

– Нет, тут совсем рядом. Городок очень маленький, поэтому за полчаса пешком доберёмся.

Ребята взяли багаж и направились в сторону дома тётушки Азуми.

Городок Имари родился не из древней легенды, а из прагматичной мечты в середине 50х годов прошлого века.

Имари – дитя возрождения, город, проступивший на холстах японской провинции сквозь дымку послевоенных лет. Его улицы – не лабиринты средневековья, а четкие, как стрелка сёдзи, линии, начертанные рукой архитектора, желавшего порядка и света. Но летом любая строгость отступает перед лирикой природы. Август в Имари – это состояние души. Воздух, тёплый и влажный, словно пропитан зелёным чаем и обещанием, что лето еще долго не кончится. Холмы, хранящие память о более древних эпохах, одеваются в пышные, почти изумрудные одеяния, а рисовые чеки на их склонах превращаются в тысячи зеркал, застигших врасплох небо. Они отражают белизну пушистых облаков и стройный полёт цапли – одинокий иероглиф на фоне бездонной сини.

По каменным берегам каналов, тихо бормочущих свою вековую песнь, склоняются ивы. Их тонкие ветви, словно кисть мастера, касаются воды, рисуя мимолётные круги. И сквозь эту свежей зеленью дышащую мглу, будто последний вздох уходящей весны, медленно кружится лепестковый снег госё–дзакура[2]. Поздняя вишня не шумит, она шепчет. Её бледно–розовые лепестки ложатся на мшистые камни и черепичные крыши, отмечая путь времени, который здесь течёт неспешно, как тень от старой каменной пагоды.

Запахи плывут волнами: острый аромат влажной земли после ночного дождя, сладкое благоухание цветущей азалии, прорывающееся сквозь щели старого забора, и далёкий, дымный дух жареной санмы[3], несущийся из открытой кухни.

Компания поднималась по холму, весело болтая и строя планы на ближайшую неделю.

– Тётушка Азуми готовит самый вкусный О-дзони[4] во всей Ниппон. Я вам говорю, вы такого не пробовали. А гёдза[5]…!

– Заткнись, Ичиго, у меня сейчас живот к спине прилипнет, а ты…

– Чего ты сердишься, сейчас всё и попробуешь, а вечером я вам покажу радужную рощу, это волшебное место.

– Эй, я приехал потусоваться! Есть тут прикольные девчонки? – встрял в разговор Кэйсукэ.

– А мы что не прикольные по–твоему?!

– Минами, я к вам привык, мне хочется новых ощущений и отвязных провинциалок!

– Боюсь самой отвязной будет твоя рука, – огрызнулся Кураи. Компания прыснула от смеха, а Кэйсукэ густо покраснел.

– Вот увидишь, я замучу с самой красивой девчонкой на всём Кюсю! – продолжал Кэй немного обиженным тоном.

– Готов поспорить! Местные скорее всего будут от тебя шарахаться. Ты вовремя сделал все свои пирсинги…– Ичиго остудил пыл друга, – ну вот, мы пришли.

На пороге небольшого дома стояла низенькая старушка в традиционном японском костюме. Абсолютно седая, с добрыми глазами и крохотными ладошками, она напоминала вышедшую из древней сказки цукумогами – духа, вселившегося в старую вещь. Её улыбка была широкой и искренней, но в уголках глаз, похожих на высохшие сливы, таилась неуловимая тень, глубокая и молчаливая, как воды лесного озера.

– Ичиго–тян! – её голос оказался на удивление звонким и молодым. – Наконец–то ты вернулся! И друзей привёз. Какая радость!

Она раскрыла объятия, и Ичиго, забыв о своём крутом имидже, по–мальчишески пригнулся, чтобы обнять её.

– Это мои друзья, тётушка. Айко, Минами, Кэйсукэ и Кураи.

– Ирассяимасэ[6]! Добро пожаловать в мой скромный дом, – она почтительно поклонилась, и ребята, смущённые таким тёплым приёмом, ответили тем же.

Переступив порог, они ощутили уютный запах старого дерева, ладана и чего–то вкусного, томящегося на кухне.

– Проходите, располагайтесь. О–дзони уже готов, – Азуми–сан хлопотала, подвигая к столу подушки. Но когда её взгляд скользнул по лицам гостей, на мгновение её добрые глаза остановились на каждом, будто пытаясь прочитать что–то сокрытое. На Кураи, с его вечной недовольной гримасой, её взгляд задержался на секунду дольше, и тень из уголков глаз на мгновение поползла вперёд.

– В этом городе много тишины, – сказала она вдруг, расставляя чашки. Её голос прозвучал иначе, приглушённо и серьёзно. – А тишина иногда бывает очень громкой. Она шепчет древние истории, скрытые под фундаментами и в роще. Будьте добры к нашей тишине. И… – она налила чай, и струйка пара извилась в воздухе, как призрачный змей, – будьте осторожны, дети.

– Азуми–сан, не пугай моих друзей. Мы приехали повеселиться!

– Вы вовремя, завтра мы начинаем отмечать Обон[7], если вы еще не забыли. Помянем предков, я уже приготовила рис и сладости и завтра пройдёт церемония мукаэби.

– Что такое мукаэби[8], Азуми–сан? – смущенно спросила Айко.

– Ох, дети, вы совсем забыли о традициях! – с сожалением вздохнула старушка и продолжила, – мы зажигаем костёр, чтобы духи могли найти путь домой. Завтра граница между мирами сотрётся…

Её взгляд изменился, он будто уже преодолел грань между реальностью и миром предков, но спустя мгновение, пожилая женщина снова одарила компанию ласковым взглядом и продолжила.

– Сегодня отдыхайте, дети. Прогуляйтесь. Городок у нас новый, но вы можете найти интересные лавки со старинными вещами, а что я…Ичиго всё тут знает, – она обратилась к племяннику, – с твоего отъезда здесь ничего не изменилось. Я буду рада если ты выразишь почтение Сайто–сану, он недавно отметил свой девяносто восьмой год рождения.

– Обязательно, Азуми–сан, – Ичиго склонил голову.

– Ну что ж дети, я вас оставлю. Отдыхайте, выспитесь, всё–таки целую ночь были в дороге. Комнаты готовы. Ичиго, твоя комната тебя ждёт.

Совет был благим, но бесполезным. Сытный обед и дорожная усталость сковали тела, но не смогли усмирить тревожное возбуждение, витавшее в воздухе. Компания разошлась по комнатам, но сон не шёл. Мысли о загадочных словах Азуми–сан, о предстоящем фестивале Обон и о «волшебной» роще витали в уютных уголках скромного дома тётушки.

Ичиго, стоя у окна, бессознательно потирал предплечье, будто пытаясь согреться. Он глядел на знакомые с детства улицы. Пальцы его нервно барабанили по подоконнику. «Наверное я просто повзрослел…»

Вечерняя прогулка по городку, в котором он провёл детство, уже не казалась ему беззаботной экскурсией. Теперь это было путешествие к истокам тишины, что таила в себе древний, настороженный шёпот.

Усталость всё же взяла свое. Ребята проспали весь день и вышли на улицу в месте с закатом. Город окрасился оранжевым светом редких фонарей. На улицах было почти пусто. Лишь где-то попадались старики, играющие в сёги[9], компании подростков уже расходились по домам, а лавки закрывались.

Ребята шли по пустым улицам. Утренние знойные запахи пропали, уступив место ночной прохладе. Поднялся ветер.

– Минами, возьми мой свитшот, замёрзнешь, – Айко протянула кофту подруге.

– Спасибо. Я не рассчитывала, что тут будет холодно.

– Ветер с холмов всегда пронизывающий. Я уже об этом забыл.

– Эй, Ичи, а тут есть клуб или хотя бы бар. Я не прочь согреться баночкой тюхай[10], – Кэй посмотрел умоляющим взглядом, – не говори, что мы приехали в эту глушь и не сможем как следует развлечься!

– А я бы выпил чего покрепче, – угрюмо пробасил Кураи.

– Да есть недалеко небольшой бар, правда не думаю, что тебе продадут саке без паспорта, – добродушно ответил Ичи

– Тогда я поехал домой, тут скучно!

– Правда, Ичи. Мы просто болтаемся без дела. Ты какой–то молчаливый, а должен нас развлекать!

– Лаааадно, давайте завтра устроим вечеринку в роще. Возьмём тюхай, такояки[11], – предложил Ичиго, но в его голосе почему–то не было прежнего задора, он словно выдавил из себя эту идею.

– А давайте замутим костюмированную тусовку, мы будем гейшами, – затараторила Айко, а вы нашими самураями, – Ичи, у твоей тёти можно взять кимоно?

– А давайте, гулять так гулять! – оживился Кураи, – может еще что-нибудь прикупить, для антуража?

– Ну не сегодня, тут, как я понял в девять часов массовый отбой, – с грустным скепсисом сказал Кэй.

Компания прогуливалась по маленьким улочкам, фантазировали о завтрашней вечеринке. Думали разворачиваться домой и посвятить время зависанию в телефонах, как вдруг увидели открытый магазин. На фоне окружающего пейзажа лавка выглядела по–настоящему древней и сказочной. Её вывеска, потёртая временем и непогодой, почти не читалась. Стены из тёмного, почти чёрного дерева вросли в землю, каменный фундамент покрывал мох, а запылённые окна едва пропускали свет, отливая маслянистыми радужными разводами. Казалось, это не магазин вовсе, а сама история, воплотившаяся в дереве и камне.

– О, смотрите! – первым заметил Кэй. – Какая–то лавка старьёвщика. Может, найдём тут что–нибудь для вечеринки? Катану или веер для гейши!

– Выглядит… жутковато, – насторожилась Айко, невольно прижимаясь к Кураи.

– Зато атмосферно, – флегматично заметил Кураи и первым направился к двери.

Ичиго на секунду замер, глядя на тёмный проём.

– Ребята, здесь никогда не было этого магазина, – настороженно сообщил Ичи.

– Ой да не трясись, это магазин, а не бордель, ничего не подхватишь, – Кураи взял друга за плечо и направил ко входу.

Внутри пахло старой бумагой, сушёными травами и чем–то ещё – сладким и тяжёлым, как запах увядающих цветов. Полки гнулись под тяжестью безделушек: потрёпанные книги, куклы–кокэси с потускневшими глазами, потрескавшаяся керамика. За прилавком, в кресле–качалке, сидел невероятно древний старик. Его лицо было похоже на высохшую грушу, а глаза, маленькие и пронзительные, будто видели не только их, но и что–то позади.

– Ирассяимасэ, – его голос был скрипучим, как ветка по старой черепице.

– Добрый вечер, – вежливо поклонился Ичиго. Ребята поклонились следом, – Мы ищем… костюмы для праздника.

Старик медленно обвёл их взглядом. Его глаза задержались на пирсинге Кэйсукэ, заставив парня невольно отступить на шаг, скользнули по недовольному лицу Кураи, мягко коснулись Минами и Айко и, наконец, упёрлись в Ичиго.

– Для Обона? – уточнил старик. В его тоне прозвучало что–то зловещее. – Да, у Сайто–сана есть всё для таких… праздников.

Он медленно поднялся и, ни слова не говоря, исчез в тёмном проходе за прилавком. Компания переглянулась. Воздух в лавке стал густым и давящим.

Через минуту старик вернулся. В его руках была большая кипа разнообразных вещей. Веера, пояса оби, и коробка с масками.

– Вот, – он протянул её Ичиго. – Это вам подойдёт.

Ичиго взял коробку. Внутри, на бархатной подкладке, лежали пять масок. Не ярких карнавальных, а старинных театральных масок, вырезанных из тёмного кедра. Их выражения были едва намечены, но от них веяло такой глубокой, вневременной печалью, что смех и болтовня друзей мгновенно стихли.

– Они… старые, – тихо сказал Ичиго.

– Очень, – кивнул старик, и в уголках его рта дрогнула тень улыбки. – Они ждали вас.

– Как вы… – начала Айко, но старик перебил её, обращаясь ко всем:

– Помните, дети: завтра границы миров сотрутся, маски защитят вас от неупокоенных душ.

– Нет, ребята, они страшные, а я хочу красоты. Вы меня совсем уже запугали с этим Обоном, – возмутилась Минами, – я возьму этот веер и заколку с ирисом.

Кураи, не найдя ничего интересного развернулся к выходу, но тут его взгляд приковала большая ваза. Широкое бронзовое дно и узкое горлышко были искусно украшены витиеватым орнаментом. Ручки изображали головы рогатых существ с огромными глазами и злым, настораживающим взглядом.

– А это что, Сайто–сан? – заинтересовано спросил парень, продавец заметно напрягся, но старался не подавать вида.

– Барахло, хотел выкинуть, – он резко потянулся, чтобы забрать вазу, но Кураи был моложе и проворнее. Его рука легла на холодный бронзовый бок.

– Тогда я её возьму. Наполню чухай и буду пить, как настоящий самурай, – Кураи скорчил важную мину.

– Из неё не пьют, мальчик, – голос старика стал низким и опасным, словно рычание. Его пальцы сжали край прилавка, побелев в костяшках.

– Но, господин, вы же сами сказали – барахло. А я вам ещё и денег дам. Разве не на этом строится бизнес? – Кураи подловил его, доставая кошелёк. Его упрямство, обычно направленное на злое подкалывание друзей, теперь обернулось против чего–то гораздо более древнего и серьёзного.

Старик Сайто замер. Его взгляд скользнул по довольному лицу Кураи, затем по вазе, и что–то в нём сломалось. Он отступил на шаг, и его плечи сгорбились, будто под тяжестью невидимой ноши.

– Как знаешь, – прошептал он, и в его голосе не осталось ничего, кроме усталой покорности. – Твои деньги. Твоя ваза. Твоя… судьба.

Он взял купюру, даже не взглянув на её достоинство, и сунул в складки своего кимоно. Деньги будто обожгли его.

– А теперь уходите. Всё. Магазин закрыт.

Его тон не допускал возражений. Даже Кэйсукэ, готовый торговаться за фигурку Манеки-неко[12], замер с открытым ртом. Ребята, притихшие и смущённые, с коробкой масок, веером и зловещей вазой в руках, поспешно вышли на опустевшую ночную улицу. Дверь лавки захлопнулась за их спинами с глухим, окончательным стуком.

– Вот это да, – выдохнул Кэйсукэ, первым нарушая молчание. – Этот дед реально тот ещё фрукт. «Маски защитят от душ»! Он что, в каком–то аниме живёт?

– А мне маски нравятся, – задумчиво сказала Айко, заглядывая в открытую коробку, которую нёс Ичиго. – В них есть что–то… настоящее. Не то пластиковое дерьмо, что продают в Суйдобаси[13].

– Ну, «настоящее» – это точно, – фыркнула Минами, разглядывая свой изящный веер. – От них стариками прёт и плесенью. Как из гроба. А вот моя вещь – красота! – она щёлкнула веером, и тот откликнулся шелковистым шуршанием.

Все невольно вздрогнули.

– Эй, перестань! – огрызнулся Кураи, прижимая к себе завёрнутую в бумагу вазу. – Накаркаешь ещё что–нибудь.

– А ты чего огрызаешься? Дал старикану денег и тащишь его «барахло», – поддел его Кэй.

– А то! – Кураи мрачно буркнул. – Он так за неё ухватился, будто это его первенец. Значит, вещь стоящая. Вот увидишь, завтра из неё пить будем – и все местные девчонки сами к нам потянутся.

– Мечтай, – усмехнулся Ичиго, но голос его был от чего–то совсем невесел. Он шёл, глядя под ноги, и чувствовал холод деревянных масок сквозь картонную коробку.

– Ладно, хватит об этом жутком старике, – оживилась Минами. – Давайте решим, как мы будем завтра выглядеть! Я уже придумала: мы с Айко будем осяку[14], а вы, парни… ронины! Бродяги, у которых нет хозяина!

– Точно! –подхватила Айко. – Мы наденем кимоно от Азуми–сан, волосы уложим… Ой, только как ходить в этой обуви?

– А мы возьмём эти маски, – Кэйсукэ тыкнул пальцем в коробку. – Будем таинственными и опасными.

Ичиго молча кивнул. Его не покидало странное ощущение, будто они не планируют вечеринку, а готовятся к ритуалу, сценарий которого им неведом, но предопределён. Эти маски, эта ваза… они были не реквизитом, а участниками действия.

– А еду? – перебил его мрачные мысли практичный Кэйсукэ. – Где мы возьмём такояки и тюхай? У твоей тёти всего не напасёшься.

– Утром схожу в магазин, – автоматически ответил Ичиго. – Всё куплю.

– Тогда договорились! – Минами захлопала в ладоши. – Завтра, после заката, в радужной роще! Будет жутко, весело и незабываемо!

Дом тётушки Азуми встретил их тёплой, сонной тишиной. Старушка, видимо, уже легла спать. Ребята на цыпочках разошлись, прихватив свои покупки.

Ичиго остановился на пороге своей комнаты. Коробка с масками вдруг показалась ему невыносимо тяжёлой. Он поставил её на старый письменный стол, где когда–то делал школьные уроки, и откинул крышку.

Пять пар чёрных пустых глазниц уставились на него из бархатного мрака. Лунный свет, пробивавшийся сквозь окно, выхватывал из тьмы шершавую фактуру дерева. Он потянулся, чтобы прикоснуться к маске, но в последний момент передумал. Вместо этого его пальцы сами собой нашли его телефон.

Он не знал, зачем это делает. Просто какое–то смутное побуждение, зов из самых глубин памяти. Он открыл галерею и начал листать старые, ещё детские фотографии. Вот он с родителями на фестивале, вот он маленький, с удочкой у реки… а вот…

Парень замер. На экране была фотография, сделанная лет семь назад. Он, весёлый и щербатый, стоит на фоне той самой радужной рощи. А позади, между стволами сосен, виднеется тёмный, расплывчатый силуэт. Почти человеческий, но слишком высокий и худой, с неестественно вытянутыми конечностями. Ичиго всегда думал, что это просто дефект плёнки или игра света. Но сейчас, вглядываясь, он с ужасом понял – из темноты между деревьями на него смотрели. Два мутно–белых круга, похожие рыбьи глаза.

Он резко выключил телефон и отшвырнул его на кровать. Сердце бешено колотилось. Он посмотрел на коробку с масками, потом в тёмное окно, за которым спал город Имари.

«Завтра граница между мирами сотрётся…» – прошептал в его памяти голос тётушки Азуми.

Ичиго понял, что это не просто слова. И что их весёлая вечеринка может стать тем самым костром, на который слетятся не только друзья, но и те, кого призовёт огонь Обона. Или… те, кто уже давно ждал пробуждения.

***

– Ичиго… – тихо произнесла я, всматриваясь в пиксели на мониторе.

Артём вздрогнул и обернулся.

– Что?

– Их было пятеро. Ичиго, Айко, Минами, Кэйсукэ и Кураи. – Я провела пальцем по экрану, где была опубликована групповая фотография из социальной сети. Пять улыбающихся лиц, полных жизни. Ичиго – тот самый заводила с пирсингом – обнимал за плечи своих друзей. – Это они. Первые жертвы. Те самые пять подростков из Имари.

Артём медленно откинулся на спинку стула. В комнате повисла тишина, нарушаемая лишь мерным тиканьем часов.

– Значит, всё началось тогда, – голос его был хриплым от усталости. – В ту ночь в роще. Во время Обона.

Я не отвечала. Мои пальцы сомкнулись вокруг кулона. Жемчужина цвета вороньего крыла была тёплой, почти живой. И в её глянцевой, чёрной глубине мне почудилось отражение – не моё, а чьё–то другое. Чьи–то глаза, смотревшие на меня из прошлого, из далёкого японского городка.

– Давай дальше… – я толкнула Артёма в плечо и уткнулась в монитор. Пальцы сами собой нашли кулон, сжимая его так, что металл впился в ладонь.

[1] Раскопки кургана Сакураи Чаусуяма, который некоторые считают гробницей правителей раннего государства Ямато (250–552 гг. н. э.)

[2] Госё–дзакура (御所桜) – это не просто вишня, а конкретная разновидность декоративной вишни, которую часто называют «Императорской вишней» или «Дворцовой вишней», обычно цветёт в мае.

[3] Санма (также известна как тихоокеанская сайра) – любимая солёная рыба в Японии. Название связано с сезоном вылова (осень) и длинной формой, напоминающей меч.

[4] О–дзони (также встречается название «дзони», «одзони») – традиционное блюдо японской кухни, представляющее собой суп с рисовыми лепёшками моти.

[5] Гёдза – японская версия китайских цзяоцзы, пельмени из тонкого теста в форме полумесяца с длинными ушками, чаще всего с мясной начинкой.

[6] Добро пожаловать! (яп. いらっしゃいませ)

[7] Обон или Бон – японский трёхдневный праздник поминовения усопших.

[8] Практика мукаэби (приветствие огня) в рамках японского летнего фестиваля Обон, посвящённого почитанию умерших предков и близких. Во время мукаэби люди разводят небольшой костёр перед своими домами, чтобы направлять духов по возвращении домой.

[9] Сёги – японская настольная логическая игра шахматного типа.

[10] Тюхай – слабоалкогольный напиток из Японии, получаемый путём добавления дистиллированного спирта в безалкогольные напитки

[11] Такояки – популярное японское блюдо, шарики из жидкого теста с начинкой из отварного осьминога и других ингредиентов.

[12] Манэки-нэко – японская фигурка, которая, как полагают, приносит её владельцу удачу

[13] Станция Суйдобаси – железнодорожная станция в Токио.

[14] Осяку – общее название учениц гейш в регионе Канто, центром которого является Токио.

ГЛАВА 5. КОНЕЦ КАНИКУЛ.

***

Солнце встало над Восточно–Китайским морем, осветило бухту и уютный городок Имари, просыпавшийся в предвкушении начала праздника Обон.

Компания сидела за столом. Ребята потягивались, ожидая традиционного завтрака «аса гохан»[1]. Тётушка накрывала на стол. Минами вызвалась помочь. Дом наполнился суетой и разговорами, только Ичи сидел молча, уткнувшись взглядом в стол.

– Азуми–Сан, – обратилась к хозяйке дома Айко, – а вы не могли бы одолжить нам кимоно для вечеринки?

– Конечно, дитя, у меня целый сундук сохранился ещё с юности, думаю мы сможем найти что–то подходящее, – старушка ласково посмотрела на девушку и погладила её плечо.

– Тогда идёмте скорее выбирать? – захлопала в ладоши Минами.

Девушки скрылись в другой комнате, а парни переглянулись и по–доброму улыбнулись, «девчонки» пронеслось у каждого в голове.

– Ичи, на тебе лица нет. Что случилось? – Кэй с беспокойством оглядел друга, – Сам уже небось затосковал по Токио?

– Да ребята, вы правы, давайте уедем, давайте не пойдём на эту вечеринку, лучше сходим в Вомб[2]… – выдавил из себя Ичиго, – мне не по себе, я чувствую какую–то тревогу.

– Да не трусь, Ичи– окубё–моно[3], – Кураи подколол бледного парня. Казалось, что от прежнего весельчака не осталось и следа. Но язвительное прозвище пробудило гордость Ичи, и тот не желая соответствовать званию труса приободрился:

– Да чёрт с вами, оторвёмся, как в последний раз!

– Вот это другое дело!

Парни отвлеклись, начали хохотать, рассказывать друг другу истории. А в соседней комнате началось таинство преображения.

В комнате тётушки пахло камфорой и старым деревом.

– Вот он, мой сундук воспоминаний, – голос старушки смягчился до шепота, полного нежности.

Она откинула массивную резную крышку. Внутри, аккуратно сложенные, лежали пласты шёлка, словно страницы древней книги. Повеяло сандалом и временем.

– Ой! – Айко ахнула, когда Азуми–сан с благоговейной осторожностью извлекла первое кимоно. Её пальцы, покрытые тонкой паутиной морщин, трепетно касались шёлка, будто прикасаясь к самой памяти. Ткань цвета утренней зари – нежно–розовый шибу–дзакура[4], усыпанная мелким узором из лепестков вишни и волн, шуршала, как опавшие листья. Девушки замерли, заворожённые этим звуком.

– Это было моё первое фурисодэ[5], для праздника Совершеннолетия, – тётушка провела по рукаву ладонью, и ткань ожила, заиграв перламутром.

Минами, не в силах сдержать нетерпение, потянулась к другому комплекту – яростно–алому, с золотыми драконами, извивающимися среди грозовых туч.

– А это?!

– А это, дитя, для тех, кто хочет приручить бурю, – усмехнулась Азуми–сан. – Надеваешь – и сердце закипает от храбрости. Но будь осторожна, слишком пылкая кровь может привлечь… разное.

Для Айко она выбрала кимоно цвета лунного света, из тончайшего шелка цумогину[6]. По нему струился узор – серебристые ирисы и летящие журавли.

– Ирис, – пояснила старушка, – отгоняет нечисть. А журавль – символ тысячи лет счастья. Носи с миром.

Затем началось таинство облачения. Азуми–сан двигалась с отточенными, почти ритуальными движениями. Она туго перетягивала девичьи талии мягким поясом–косихимо[7], поправляла складки, чтобы ткань ниспадала идеальными водопадами, завязывала идеальными бантами пояса–оби.

– Кимоно должно сидеть безупречно, как вторая кожа. Любой перекос – оскорбление этой ткани.

Потом она усадила девушек перед потускневшим зеркалом в резной раме с серебряными накладками. Её пальцы, тонкие и цепкие, будто сами помнили каждую причёску. Она расплела современные хвосты и уложила волосы Айко в классическую шимаду[8], украсив шпильками с нефритовыми подвесками–сидоре. Минами, с её короткой стрижкой, досталась кандзаси[9] в форме бабочки – ярко–синей, с инкрустацией из перламутра.