Интерпретация

Рядом со мной ловко затормозила на одной ножке девушка в розовом и протянула мне руку:

– С почином. Упасть иногда и полезно, сразу же легче пойдёт.

Мне было странно, что она надо мной не смеётся. Не потешалась и Леди-ножницы. Я молча кивнула, поднялась и поехала дальше. Осмелев, села «в саночки». Сделала три фонарика. Отважилась на беговой. Внезапно мне захотелось закричать и побежать. Откуда-то вынырнула прежняя я, не пыльная, не уставшая! Я уже не боялась грохнуться. Сначала робко, потом смелее, набирая ход, я сделала круг беговыми вокруг кафе в центре шахматного поля. В глазах Леди-ножниц я вдруг прочла одобрение. Откатилась в тень и попробовала, получится ли поехать спиной вперёд. Гладкий, неизрезанный лёд плавно катил, прекрасно держал меня. Унялась даже четырёхглавая мышца.

Я сделала круг беговыми на ход назад. Меня будто расколдовали. На каждом шаге от старой капусты отлетали засохшие листья, пока не осталась одна сочная кочерыжка. В каждой клеточке вспыхнул свет, ниточками разбежались искорки, завелись моторчики ликования. Живот, руки, плечи. Это была ровно та я, которую я мечтала встретить.

За выходные я вспомнила всё. Тело нещадно развопилось, но в этой боли мне чувствовалась сладость.

Недалеко от дачи я нашла малолюдный лёд и вспомнила весь прежний арсенал. Я и не знала, что в теле у меня так много мышц. Левый ботинок стал заламываться, и голень слегка припухла. Но ощущение на льду не сравнить ни с чем. Мне будто приделали крылья. Внутри взорвалась весна, тело стало оттаивать и просыпаться. Лукавая бабушка предрекала мне все тридцать три несчастья – в первый же вечер, вернувшись с катка, я не сдержала песнь, рвавшуюся изнутри. «Ты себе что-нибудь застудишь или отобьёшь! – пророчила она. – Где это видано, чтоб электрички разваливались?» Я рассмеялась и смела всё, что стояло на столе. На крыльях счастья домчалась в Москву за сорок минут. Теперь после пахоты буду бегать на лёд.

Тогда я ещё не знала, что на катке окажусь нескоро.

– 8 —

Маттео сошёл с ума: на конференции обещал заказчику ещё до контракта провести пилотный проект. А попутно и доработать коммерческое предложение. Конкуренты отстали на милю.

Вот уже неделю мы дорабатывали сырое предложение, наспех сколоченное в ту самую пятницу, когда я вернулась из отпуска. О вечерах и выходных всему отделу пришлось позабыть. Даже бабушка смирилась с тем, что подпол к зиме ей придётся готовить самой. С работы я уходила в предрассветной серой дымке. Грело меня лишь одно: финальная дата есть, значит, придёт и она. Тонны бумаг будут распиханы по коробкам. В двенадцать, в четверг, они уедут к клиенту. Я выдохну, я закрою компьютер, но это не главное. Ровно в этот день в Москве полдня будет Лера проездом! Из Эмиратов она летит в свой Нью-Йорк через Москву, и мы наконец-то увидимся. Я лишь сейчас поняла, как меня распирает от желания поделиться своим новым счастьем. Лера поймёт и поддержит. Бабушке это и в голову не придёт, маме не до меня, а на работе каждое лишнее слово может быть использовано против тебя. От Леры я получу на орехи за вечные сомнения и нерешительность, зато почувствую, что в меня верят. На пару часов провалюсь в золотое детство 6-го «Б». С этой мыслью я ставила будильник на пять и к девяти утра подчищала накопившиеся завалы. Впервые за мной не тянулся хвост недоделанных заданий.

Мысль о встрече грела меня неотступно. Ради неё я вела себя тише воды ниже травы и даже не пыталась отлучиться на лёд.

Наконец великий день настал. К девяти я привычно отправила последнюю версию Юре Буркину.

В первое же утро гонки Юра принёс на работу две запасные рубашки и два галстука, повесил их в шкафу у Маттео и переодевался по мере необходимости. За этим я Юру и застала, когда появилась в офисе.

– Ты всё проверила? Всё в порядке?

На меня уставились бойкие красные глаза. Я лишь кивнула. На лице Юры мелькнула усталая улыбка.

– Ок, скажешь Инне и Хельге, чтоб печатали и раскладывали?

В четверть десятого красноглазые зомби выставили оборону у лучшего принтера. Я вернулась на место. Странное чувство, когда в кои-то веки делать нечего. Побарабанила пальцами по столу. Увидела на ковролиновой тропинке Чернокошку и сбежала на кухню за кофе. Пряталась от Чернокошки, но разыскала меня не она, а Окси.

– Есть разговор. Кофе выпьем? – Окси кивнула в сторону лифтов и столовой.

Она вгляделась мне в лицо чуть пристальнее обычного. Вдвоём мы спустились в подвальное кафе. До обеда оставалось часа два, и столики пустовали.

– Как шумно у вас да как суетно, – Окси подняла глаза от кофе. Всё та же уютная мама, всё та же гроза сбора данных. – Жаль портить радость в приятный момент. Но ты… большую новость знаешь?

Я потрясла головой.

– Понятно, не знаешь. Об этом лишь в менеджерской рассылке писали. Команда Маттео вылетела из проекта «М-Телеком». У Маттео и Юры уши теперь горят, как оправдаться за это перед Европой. Отсюда и весь ваш пилот, и авралы.

Я смотрела на неё с открытым ртом. «М-Телеком», наш главный проект, огромный, многолетний. Незыблемый, как название компании. Мы любили шутить, что заканчивать его придётся нашим внукам. По спине побежали неприятные мурашки.

– Поэтому с костровским запросом такой отчаянный нервяк, – грустно вздохнула Окси. Это у нас общее: мы тосковали по прежним временам. – Если с Костровым дело выгорит, Маттео удастся спасти свою шею.

– А если нет?

– Тогда и не знаю. Трындец. Отдел с большими зарплатами и без доходов.

Окси ложкой стала выуживать пенку от капучино со дна чашки:

– Я сегодня приношу лишь дурные вести. О тебе меня расспрашивала Чернокот. Не знаешь, с чего это она тобой заинтересовалась?

Я упёрлась подбородком в ладони. Буквально вчера я забегала к Чернокошке в кабинет с какой-то бумажкой и краем глаза заметила на столе отчёты по броням такси за наш отдел. В верхней строчке светилась моя фамилия. А среди открытых окон у неё на компьютере я заметила уголок своей страницы в одной из соцсетей. Я помотала головой:

– Ума не приложу. Корпоративной карточки у меня нет, финансы компании мне не растратить. Десять лет я с ней только здоровалась. А теперь у неё для меня задания, замечания, пожелания.

– Это ж-ж-ж неспроста. Помяни моё слово. Я бы узнала, да мне издалека несподручно. Так что держи лучше ушки на макушке. Ну, уж и третье. Внизу я сейчас столкнулась с этим… как его? – Окси нерешительно глянула на меня, а у меня всё похолодело. – Азат?

– Азаль. Чур меня, чур!

– Похоже, его возвращают с проекта в офис.

Я аж подскочила. Пару лет назад с соседним отделом я ездила в Милан в командировку. Азаль, старший менеджер из команды Марко, развлекал нас вечером рассказами о семье, а потом предложил мне развлечения продолжить уже наедине («никто не узнает, мы быстро забудем»). Я постаралась тактично сбежать и долго ломала голову, как нам теперь работать бок о бок. По счастью, Азаль вскоре отбыл на крупный проект. И вот – возвратился. Меня от него до сих пор мутило. К тому же при намёках на служебные романы всегда увольняли младшего по служебной лестнице, а это ведь я.

– А может, на безрыбье и Азаль рыба? – робко предположила Окси.

Я даже не рассердилась. Ладони погладили плюшевую обивку диванчика. Я вдруг поняла, как мне спокойно. Лёд отвечает мне взаимностью. В постели не бывает столь же острых ощущений, как на коньках. Лёд не обманет и не предаст. «Есть лёд – можно жить без мужчин», – я уже открыла рот, чтобы сказать это Окси, как вдруг передумала. Неважно, не нужно. Сегодня лучший день: вечером встреча с Лерой. Завтра – со льдом.

У своего стула я застала Юру Буркина. Он задумчиво крутил в пальцах кубик с картинками.

– Ксения, собирайся! Такси уже ждёт. Кому-то из нас надо ехать со всеми коробками. Инна и Хельга сейчас мне нужны. Ты ведь ничем не занята?

Я так и уставилась на него. Сотрудников поддержки никогда не отправляли с ценными грузами. Для этого были курьеры и личные менеджерские авто. Успею ли я обернуться? Лера уже написала мне, что часа через три будет ждать меня в кафе поблизости.

– Но зачем?

– Мир не без добрых людей, вот зачем. – Юра поставил кубик на стол и глянул мне в глаза. – Секретарь их комиссии топит за другого кандидата. Ты же не хочешь, чтобы наше предложение потеряли, засунули или заныкали под шумок?

Его тон не подразумевал отказа. Он даже не дал мне сесть.

– Езжай прямо сейчас. Пообедаешь потом, – Юра взял меня за локоть. – Зайдём к Маттео, он тебе пояснит, что нужно сказать и кому.

Я едва успела подхватить телефон и сумку. Из Москвы Лере вылетать лишь к полуночи. Мы всё же должны успеть.

Маттео стоял у огромного окна во всю стену. За стеклом пульсировало неумолчное Садовое кольцо.

– Ксенья, едешь? Спасибо, Юра, спасибо! Ксенья, передашь вот ему… – Маттео сунул мне в руки визитку, – и быстренько возвращайся в офис. А теперь слушай внимательно. К двум мы с Юрой поедем на конференцию в «Балчуг», там будут главные люди из команды Кострова. Мы с ними переговорим, и я тебе пришлю кое-что на перевод. Пару страничек, не больше. Ты к тому времени точно вернёшься. Учти, это срочно и секретно. Как приедешь, садись с компьютером сразу ко мне, – широким жестом он указал на свой стол.

У меня внутри всё упало. Маттео заметил, как я набычилась.

– Ксенья, капризы потом. А сейчас поспеши! Вручи и скорее назад. И жди указаний. Потом ты свободна.

Три часа, пять, шесть. За коричневыми тонированными стёклами село тусклое ноябрьское солнце. Уже час назад Лера отписалась мне, что взяла на двоих столик в том самом кафе на «Новокузнецкой», где я топила своё горе после отпуска, когда встретила Эллу. Лера ждёт меня, и скоро ей в аэропорт. А я всё торчу здесь. Инна и Хельга уже ушли. Из наших я осталась одна. В шесть радостный рой офисных пчёлок устремился в гардероб. Всплеск смеха, хлопок двери – и на офис упала мягкая непривычная тишина, как пуховое одеяло. Лишь где-то громко тикали часы. Я огляделась.

В кабинете Елены Чернокот было темно. Рядом с компьютером стояли настольные часы под большим стеклянным колпаком. Под циферблатом крутились четыре шарика, раз вправо, раз влево. Как зачарованная, с минуту я смотрела на них. Потом перевела взгляд на круглый аквариум с тёмными вуалехвостыми рыбками. Елены в комнате не было, но кабинет её жил. Часы работали красиво и точно, рыбки плавали медленно и неустанно.

Я снова схватилась за телефон. Последнее сообщение от Маттео промигало в корпоративном мессенджере ещё в четыре. Да-да, скоро пришлю, капельку терпения. Не вздумай уходить, пока не отпущу! Не в силах звонить, я отправила слёзную эсэмэску Лере. После этого я трижды писала ему. Последний вопрос стоял в статусе «прочитано». Неотвеченным.

Понуро я потащилась на пустую кухню. Некстати подумалось, что потому и вытоптана тропинка в ковролине – в этом офисе не работают, а живут. Сегодня я встала как обычно, в пять, и голова уже плыла. Я налила сотую чашку чаю. Ответила на звонок, успокоила Юрину жену, стараясь говорить бодрым голосом.

Боковая дверь хлопнула. В холле раздались гулкие шаги. Я вскочила.

– А ты что тут делаешь? – изумился Юра.

– Твоя жена звонила, искала! – с запинкой сказала я.

Мне показалось, что Юра подшофе, у уха – след от помады. Юра заметил мой взгляд и поднял воротник.

– Маттео? – Юру скрючило от хохота. – Да он с другими итальянцами уже час как в «Парижской жизни»!

Я вдруг почувствовала, что мне не хватает воздуха. В «Парижской жизни»?! Вот как выглядит желание убивать.

Юра усмехнулся моему возмущению как хорошей шутке.

– Ксенья, а ты хоть на что-то решиться сама способна? – кольнул он меня, имитируя говор Маттео.

Точно навеселе.

Я бросила чашку недопитой. Как тень, метнулась за плащом. Натянув один рукав, набрала Леру:

– Алло, ты уже в такси? Ты можешь ещё свернуть? Хотя бы обнимемся!

Не застегнувшись, я вылетела из лифта, пронеслась через турникет как вихрь. Выскочила на крыльцо. В переход, скорее! В глубине переулка замаячили огни. У бордюра медленно и неохотно прижалось такси. Встало на аварийку. Секунду спустя мы уже обнимались с Лерой, танцуя на тротуаре.

– Хоть так! – радостно сказала она, отстраняя меня от себя и заглядывая в лицо.

В её глазах на миллисекунду что-то промелькнуло – удивление, потом сочувствие – и снова разлилось прежнее тепло. Я вздрогнула, будто глянув на себя её глазами. Мятая, потухшая, на боках одеяло предательских сантиметров. Она меня помнит прежней! Мне вдруг стало очень больно.

– Ну ладно тебе, понимаю, день тяжёлый! Что-то серьёзное случилось? – сочувственно спросила она.

Голос теплей, чем у мамы. Для неё я человек, а не функция. Не плакать, не плакать! Внезапно я выпалила:

– Я заплачу за такси и отпустим его, давай? Отвезу тебя в аэропорт сама, моя машина рядом. Хоть по дороге наговоримся!

Слёзы, объятья, разговор за ночным кофе в Шереметьево. За стеклом тускло светились огни рулёжных дорожек. Устроив голову на покатом Лерином плече, я рассказала ей всё, что осталось между строк за эти шесть лет. Всё, о чём не говорила никому. На какие темы я болтала два часа? События моей жизни можно изложить и за пятнадцать минут, так их мало. Из сердца выпал осколок зеркала. На обратном пути мне вспомнилось, что за своими рассказами я даже не спросила, как дела у неё самой. А она мне позволила изливать душу без конца. Напишу завтра утром, покаюсь.

По ночным улицам я стремительно долетела домой и из машины отбила сообщение Маттео, что буду назавтра к обеду. Дома недрогнувшей рукой записала в системе все часы ожидания на личный код Маттео и рухнула в постель. Проснулась к семи заведённой и полной решимости. Я вернусь на лёд, я стану такой же, как эти райские птицы. Иначе консалтинг сожрёт всё, не подавится. Безжалостно я вырвала Эллу из объятий Морфея в начале восьмого.

– Тебе на работу сегодня к двенадцати, так? Вставай! Встретимся в десять у «Фигуриста». От тебя близко, сама говорила.

Из трубки донеслось сонное бормотание. Жалости я не знала:

– Кто кашу заварил? Расхлёбывать собираешься?

В трубке послышался смешок и гудки.

К открытию я уже ждала у дверей. Засов отодвинули, и я оказалась в святая святых всей фигурки. Здесь продавали все: ботинки, чехлы, лезвия. Со стен на меня смотрели выцветшие плакаты с автографами звёзд. В углу я заметила выцветший постер с Людмилой Макаровой в изумрудном платье. Я застыла перед ним, как в детстве; даже не заметила Эллу, пока она не налетела на меня.

– У старых коньков совсем заломался ботинок, чуть ногу себе не свернула, – сказала я вместо приветствия и добавила, скосив на неё глаза: – Глупо на что-то покушаться в ломаном ботинке, верно?

С открытым ртом Элла уставилась на меня. В глазах её прыгали невысказанные вопросы. Во мне бушевала такая энергия, что она, такая бойкая, лишь молча шагала за мной.

В поисках удобной колодки я перемеряла гору разных пар и выбрала наконец одну. Белоснежные ботинки ловко сунули в печку для термоформовки.

– Бери их размер в размер! – проснулась вдруг Элла. – И силикон не забудь!

Мне вспомнились разговоры в ярославской раздевалке. В коробку от ботинок полетело нечто похожее на силиконовый рукав.

– Разрежешь напополам. А ещё советую надевать под носок, а не поверх. Без защиты ты в момент сотрёшь ногу в мясо, – нетерпеливо пояснила Элла. – У профессионалов силикон из ботинка высовывается, посмотри любые соревнования. А нужны ли тебе силиконовые накладки на пальцы и на подушечки, решишь потом. Где намнёшь, на то и докупишь. А может, тебе они и не понадобятся, ноги у всех ведь разные.

Разогретые в печке ботинки плотно зашнуровали на ногах. Голени здорово припекало. С колючим жаром злость стала выходить; внутри воцарилась тишина – на смену пришло предчувствие нового, удивительного.

– Сколько ещё сидеть?

Рука потянулась за глянцевой обложкой на стоечке рядом. Журнал раскрылся на последней странице. Реклама сумок для коньков, реклама колготок «Мондор». Маленькая заметка под ними: «Захотела и смогла».

«Штурм ледовых вершин Евгения Савицкая, адвокат по гражданским делам, начала уже взрослой. На лёд вышла четыре года назад. Сегодня за её плечами сотни побед – и переход в долгожданное „серебро“». Под ней – фотография. Я узнала лёд в Ярославле. Прыжок. Высокий прыжок. Мечта! На фотографии была девочка с мелированной прядью – та самая, с геркулесовым супом и чесночным печеньем. Фамилия под статейкой стояла мужская, знакомая. Сергей Шторх.

– О, твой ловец на трибунах в Ярике! О ком-то ещё написал? – Элла бросила взгляд на текст и вздохнула. – Эх, если б дело измерялось в одних лишь годах… Нет. У Жени чудесные тренеры! А тренеров для любителей мало, к хорошим не попадёшь. Да и дорого очень.

Элла вздохнула и уставилась в угол невидящим взглядом, а я поймала себя на том, что и понятия не имею, о чём она сейчас думает. Мне стало неловко, будто Элла залезла под душ, а я тут подглядываю, и я снова взялась за журнал. Женина фотография была лёгкой, воздушной, красивой. Что, если когда-нибудь и обо мне так напишут? Бездумно я листала страницы одну за другой. Вот и последний разворот. Не сразу я поняла, на что смотрю.

Знакомое изумрудное платье «в брильянтах», то самое. Коротенький текст под ним: Людмила Макарова набирает группу взрослых любителей, с нуля и катавшихся. Элла положила мне подбородок на плечо и тоже замерла. Начало занятий через неделю. Мы глянули друг на друга и вдруг обнялись как сёстры.

Какие же они были удобные, эти новые коньки! Умные и своенравные. Из магазина мы поспешили на лёд, в «Европейский». Жёсткий ботинок держал щиколотку нежно, но цепко. Я пошевелила пальцами и впервые почувствовала зубец. Хищную опору под подушечками. Скользили новые лезвия не в пример шустрее прежних. У них будто были свои мозги.

Страшно. Весело. Удивительно. Как никогда раньше.

Через сорок минут Элла вырвала меня со льда – как редиску вытянула из влажной земли.

– Лучше уйди-ка немного голодной. Голодной до льда, не до супа, – она невольно бросила взгляд на столики кафе за стеклом. Сегодня в её словах нет подковырок и издёвок. – Вот супом бы можно и угоститься, раз с завтраком не срослось. Мне ещё вечером отдуваться за утро.

Выуживая ложкой рисинки из пиалы, Элла вдруг наклонилась вперёд и подняла на меня глаза.

– Я заявилась на первый старт! Уже через месяц. Страшно-страшно. Но это ещё семечки. Наши мелкие старты – ерундистика, – она перешла на шёпот. – Я замахнулась на Оберстдорф!

– Что это – Оберстдорф? – спросила я тоже шёпотом. Где-то я слышала это слово. Или читала?

Элла уронила ложку и стала промокать суп со скатерти. Возмущению не было предела:

– Неофициальный чемпионат мира для взрослых любителей! Это же наша Мекка! Судьи все те же, что на Олимпиаде, да и вообще, всё как в реальном спорте. Сын бредит Индией, но я твёрдо решила – Оберстдорф, и никаких гвоздей. А он остаётся с собакой.

Я вздохнула. В сердце тоскливо потянуло холодком. Я вдруг почувствовала, какая пропасть меня отделяет от связной программы на льду, что бы я себе ни рисовала в воображении. Отдельные элементы – как нарезанная картошка и свёкла; они и рядом не винегрет. Элла положила ложку, откинулась на стул и посыпала солью царапину:

– Красоты там нереальные! Горы, Альпы, цветы, пиво, сыр и пряничные домики. Все взрослые, кто катается, мечтают выступить именно там. Но там надо реально катить, не шагать по льду. – Элла снова понизила голос: – А прога у меня уже почти получается, ещё б шлифануть – и тип-топ. Теперь, с этой группой, все шансы повысятся. – Элла проверила, ушли ли наши заявки. – В любом случае я решила, что пора нарабатывать чувство старта. Выйти пред светлые очи судей – не жук начхал, душа в лезвия провалится. Буду заявляться везде, где могу. Страшно – сил нет. Придёшь за меня болеть?

– Как я могу пропустить?

Я уставилась в суп. Альпы, цветы, сыр, пиво… Где-то в глубине души, куда сознание не заглядывает, мне страшно захотелось, чтобы международные фанфары вдруг раздались – для меня.

– 9 —

В тот хмурый декабрьский день я едва досидела до вечера. Коллеги бросали на меня заинтригованные взгляды. Пусть думают, что я собралась на свидание. Тяжёлый рюкзак с коньками я предусмотрительно запрятала в дальнем углу гардероба, чтоб не портить легенду. За минуту до всеобщего исхода подхватила его и кинулась к метро. Меня ждала первая личная тренировка с Милой – легендарная чемпионка сама предложила называть её так. За три месяца её незаметные подсказки помогли мне нагнать катавшихся, а неделю назад Мила сама перевела меня в старшую группу. Сегодня я впервые отважилась попросить личной встречи.

Зеркальный лифт взмыл на верхний этаж «Европейского».

Мимо раздевалки я промчалась к скамейке у льда, лишь на секундочку задержавшись у распахнутой двери. Из неё неслись весёлые голоса, шутки, смех. Снежана показывала Маше Дементьевой, как массировать ногу, если её свело. Я не решалась вклиниваться в их междусобойчик и переодевалась все эти месяцы на лавке у льда, заранее поддевая спортивное под деловой костюм. «Райских птиц» явно сплачивало нечто неведомое; в их мирок можно было просочиться, лишь когда позовут. Мне страшно хотелось стать одной из них, и я терпеливо ждала. Меня восхищало, как ловко они сдвигали работу, любимых, детей ради любви ко льду. Как говорили про лёд. Я вышла из транса и побежала к скамейке. К Миле нельзя опаздывать.

Мигом счистив с себя деловую кожуру, я села шнуроваться; туго, но в меру, чтоб не перешнуровываться лишний раз. Взялась за второй ботинок, но вдруг замерла – рука не нащупала силиконовой защитной манжетки. За эти недели я оценила ее пользу по полной. Чёрт, вот беда! За секунду я перерыла рюкзак. Нет как нет! Ладно. Иначе опоздаю. Через минуту Мила будет здесь. Я стала шнуроваться на чулок, без защиты. Буду кататься осторожно.

Я как раз затягивала узел, когда рядом с моим носом остановились бежевые, потёртые, израненные ботинки. У профессионалов всегда такие. У меня запорхали бабочки в животе. Я глянула на Милу снизу, как тогда, в пять лет. Несколько ламп привычно не горели, на её скульптурное лицо ложились красивые тени. Оно будто высечено из мрамора. Её энергия заполняла пространство – и мою усталую душу.

– Раскатывайся потихоньку. Ты уже размялась?

Как всегда рядом с Милой, тело пробудилось за минуту. Правую щиколотку натирало, но я быстро забыла об осторожности, так ловко всё получалось под её взглядом. Я даже не заметила, что чулок покраснел. Мила вдруг задумчиво склонила голову набок:

– А получится у тебя сделать две перетяжки на левой, кросс-ролл с правой, затем с левой и из него тройку?

Получилось.

– О, так мы уже можем учить связки. Сейчас придумаю что-нибудь поинтереснее.

Мила потёрла подбородок. Я смотрела на неё с восторгом и ужасом. Связки ведь можно соединить в программу.

– Связки? Уже?

– А кто нам запретит?

Уже к полуночи круговая ссадина, венком опоясавшая голень, дала о себе знать. Я долго ворочалась в кровати, пытаясь устроить ногу. Она липла к простыне и текла. Устав метаться, я устроила её поверх скользкой синтетики покрывала с пионами и наконец провалилась в сон. Заснула в итоге так крепко, что наутро не услышала будильник.

Не знаю уж, что меня разбудило, но я глянула на часы и перепугалась. Проспала! И не когда-нибудь, а сегодня, когда к нам в офис приезжает сам Костров обсуждать наше многострадальное предложение.

Я заметалась по квартире. Завтракать некогда, успеть бы одеться. Села на угол кровати и стала натягивать колготки. И сразу же вскрикнула. К ссадине было не прикоснуться. К тому же она снова стала липнуть. Я мысленно выругалась. Что теперь делать?

Я прошлась по серванту, но аптечки не обнаружила. Последние ссадины я получала в далёком детстве. Ни бинтов, ни мазей. Закрою брюками. Надела их и сразу сняла: плотная ткань болезненно касалась стёртой кожи на каждом шагу. Чертыхаясь, я вернулась в спальную нишу. Кое-как приладив вместо повязки тёмный носовой платок и прилепив его единственным пластырем, я стала натягивать чёрные колготки. Присохнет – потом отмочу. Какое счастье, что на презентациях ноги под столом. Я надела мягкие осенние туфли, не достававшие до стёсанной косточки.

По дороге меня застиг дождь. А с ним и предчувствие катастрофы. Вселенная будто пустила меня порезвиться, да сейчас грозит кулаком. Мила никогда бы не попала впросак, как я, подумалось мне на прыжке через лужу. Когда я взлетала на ступеньки бизнес-центра, в туфлях уже хлюпала вода.

К важным совещаниям, когда нервничаю не я, а начальство, я стараюсь готовиться заранее и настраиваться на главную тему хотя бы за два часа. Сегодня этого времени не было. В гардеробе я отыскала сменку – туфли-танго с ремешком вокруг щиколотки – и мысленно выругала себя в сотый раз. Жаль, что я не могу остаться в мокром, мигом начну чихать.