Интерпретация

На разминку вышла следующая группа. Завороженно я следила за красными, синими, зелёными штрихами на льду, будто кто-то чиркал фломастером. Замёрзла, обхватила себя руками, но не отрывала глаз ото льда.

– Сколько лет они занимаются?

– Все по-разному, – в голосе Эллы мне почудилась нотка досады. – Кофе хочешь? Поднадоело! Я всё уже поняла. Что ставить, чего не ставить, что ценят судьи. Зуб на зуб не попадает. Так как насчёт кофе?

– Элла… а как же интерпретация?

– Хочешь – сиди. Сейчас всё равно перезаливать будут. Я иду греться, а ты как знаешь.

Не успела я и рта раскрыть, как её уже не было.

До перерыва оставалось всего две программы. Я видела, как внизу Элла остановилась около райских птиц, спросила о чём-то. Я сбилась в комок от холода, но в шумное жаркое фойе не хотелось. Здесь, в темноте и в холоде, легче переварить потрясение. Я думала, поезд ушёл навсегда. Неужто и мне, которой не отвесили в этой жизни любви, удастся черпануть не меньшего счастья, но из другого источника?

Рупор объявил последние оценки. Пёстрая толпа потянулась в коридор. Я сидела одна, в тёмной пустой коробке спортцентра. По льду плавно скользила заливочная машина. За ней, как за улиткой на белом рояле, тянулся влажный блестящий след. Внутри всё затихло: и мысли, и чувства. Очнулась я, когда от холода разнылась поясница. Охнув, я поднялась и пошла искать кофе. Эллы нигде было не видно.

В автомате у льда обнаружился лишь странный химический компот под названием чай. Ладно. Грея руки о картонный стакан, по полутёмному коридору я зашагала к фойе в поисках Эллы. Вдруг прямо передо мной распахнулась дверь, и на влажный резиновый коврик упал жёлтый квадрат света. В коридор вывалилась чёрная фигура Эрдельтерьера, будто кто подтолкнул, вослед зазвенел разноголосый девичий смех.

– Мы ещё не раздеваемся! Как разденемся – позовём. Чего красоту таить? И интервью дадим. Но потом! – крикнул высокий голос.

Вихрастый мужчина виновато и досадливо заоглядывался, а я быстро спряталась в тень двери. Его чёрный силуэт растаял в светлом пятне в конце коридора. Я прислушалась к разговорам внутри.

– А я, представляете… – незнакомый голос перешёл на шёпот. – Вы только представьте – совсем сбилась с ног, по всему городу искала силикон на косточку…

– Что ж не сказала? Мы мигом прислали б.

– … и только потом из Москвы передали. Я чуть не спятила, две недели была безо льда. У меня началась ломка.

Кто-то сочувственно поцокал.

– Я без силикона и шагу ступить не могу. Перетянула как-то коньки, снимаю, а косточка вовсе посинела, да нога вся опухла. С тех пор всегда перестраховываюсь, беру с собой запасной.

В дверях вновь возник Эрдельтерьер:

– Девчата, скажите по чесноку, льда нет, силикона нет, ну как вы справляетесь? – На месте девчонок меня бы взбесила такая прилипчивость. Из двери снова раздался залп смеха, будто кто колокольчики затряс.

– Снова вы? За чесноком – это к Женечке. Геркулесовые печеньки с чесноком у тебя с собой? Человеку тут позарез.

Я осторожно заглянула в раздевалку из-за двери. Посреди комнаты тонкая девочка с прямой спинкой и скульптурной грудью выдёргивала шпильки из пучка-ракушки; ореховые пряди одна за одной падали на плечи. У левого уха я заметила следы разноцветного мелирования. В поезде её точно не было.

– В меню геркулесовый суп с плавленым сыром и специями, – невозмутимо сказала девушка. Наверное, Женя. На льду я её не запомнила.

– Не удивляйтесь, у неё желудок особенный, лишь геркулес принимает. Да чеснок. Сами чеснока захотели.

Явно ища сочувствия, мужчина кинул мне тоскливый взгляд, хотел о чём-то спросить, но позорно сбежал. Я снова заглянула внутрь. Весёлые, тоненькие, красивые, такие уверенные в себе – они мне казались небожительницами. Кто-то из них захлопнул дверь, и я осталась в темноте.

Нащупала стенку. В конце коридора светилось фойе, слышалась болтовня, стук ложек по тарелкам. Несло кислой столовской капустой, как в детском садике. Геркулесовый суп аппетитнее, но его предлагали не мне. Со льда донёсся какой-то шум, и я решила вернуться. Довольно! Согрелась, и хватит. Не хочу упустить ни минутки. А в рюкзаке у меня завалялись три сушки.

С остывшим чаем в руках я шустро взобралась по острым бетонным ступенькам к нашему походному бивуаку. У борта приседали участницы следующей группы в ожидании раскатки.

Я уже почти раскопала баранки, когда в куртке задёргался телефон. Спешно сунула сушку в рот и запустила руку в карман, но телефон выскользнул из холодных пальцев и улетел куда-то под сиденья рядом ниже. Беспомощно я глянула на лёд – спортсменки уже поехали. Как бы достать телефон, причём быстро? Я его даже не вижу, лишь слышу, как вибрирует пластик сидений. Чертыхнулась, кинула шарф на бетонный пол, опустилась на четвереньки и наконец увидела, где он застрял: экран светился между железной опорой стула и бетоном ступеньки. Сквозь щель между пластиковых спинок в глаза мне вдруг бросилось голубое пятно на льду. Яркое и манящее. Я потянулась за телефоном и чуть не шлёпнулась, когда где-то рядом раздался негромкий, но внятный шёпот:

– Ну что, горизонт чист? Можно пробовать?

Шелковый голос, чуть с присвистом. Сглазил меня, что ли, кто? В последнее время я то и дело невольно подслушиваю постороннюю ерунду. Я было подняла голову посмотреть, кто это, но рука застряла между сиденьями, и не вышло. Я лишь заметила две узкие спины двумя рядами ниже. Они, больше некому. Сама не знаю, почему я всё же вслушалась. Наверное, сработала офисная привычка – там многое узнаёшь из обрывков случайных слов.

– Всё ещё сомневаешься? Уговор дороже денег.

– А не боишься, что засекут?

Я почти уже дотянулась до телефона и замерла в очень неудобной позе. Меня поразили не слова, а то, как это было сказано.

– Я всё продумала. Не засекут. Ты ведь не думаешь слиться?

Угроза, неявная; всё как в офисе. В ответ донеслось невнятное бормотание. Фигуры зашевелились, должно быть, услышали придушенные трели телефона над головами. Я наконец дотянулась до него и сжала рукой, убирая звук. Хорошо бы меня не заметили. В неприглядной позе, за неприглядным делом.

– Да? Хм-м… тогда давай договорим в машине. Жду тебя после этой раскатки. Я стою за углом, справа.

Я услышала шаги по бетону – они явно поднялись с мест. На всякий случай решила дождаться, пока уйдут. Проклиная их на все корки: на полу было холодно. У перил шаги замерли. Зашелестела ткань, будто кого-то схватили за куртку:

– Тебе нужен знак с небес? Так сегодня ведь был! Пол-электрички развалило. Что же ещё тебе нужно? Чем не…

Я не расслышала дальше. На работе загадки, здесь загадки. Страшно хотелось подняться, пока я не простудилась. Я чуть не вывихнула плечо, когда над ухом раздался голос Эллы:

– Что за акробатические этюды?

Рывком я выдернула руку из-под сидений и чуть не выбила головой у неё из рук дымящийся кофейный стаканчик.

– Ах, вот почему ты не отвечаешь! А я-то звоню, звоню… Я принесла тебе кофе. Пропадёшь без меня. Поднимайся! И поешь – вот, держи.

После бетона пластик сиденья уже не казался холодным. Элла сунула мне в руки стакан и плюшку. Замечательная подруга! Никаких пирожков с капустой!

– Ешь, пей, да поехали!

– Как это?!

Элла бросила на лёд равнодушный взгляд.

– Сейчас ведь интерпретация. Ин-тер-пре-та-ци-я! Артистическая программа, никаких элементов, оценивают лишь скольжение да этот балаган на льду. Чего на неё смотреть? Всё, что нужно, мы уже увидели. Как ставить, я поняла. На общий уровень посмотрели. Ешь и пошли! Ты же не хочешь здесь ночевать? Электричку дают лишь одну. Я и билеты взяла. Не дури.

Упрямо Элла стала собирать наше становище в рюкзак. Я было насупилась, но что скажут мои, если я не приеду и завтра?

– Допивай и идём. Раз так хочешь, давай посмотрим одну программу – у льда. И бегом! Пока карета не превратилась в тыкву.

Понуро я потащилась за Эллой. Не в силах оторвать глаз ото льда, вдруг оступилась. Элла взвизгнула, но чьи-то влажные ладони подхватили меня и поставили на ноги. Секундой позже Элла решительно выдернула меня из рук Эрдельтерьера.

– Верните её! Я уж думала, её спортивная карьера оборвётся не начавшись, – Элла отпихнула меня к борту.

Ото льда обернулась Атаманша. Свирепо бросила:

– Сергей таки нашёл добычу по клюву. С публикой толковать для прессы – самое то.

Я вспыхнула, а Элла поволокла меня к дверям. С несвойственной мне решительностью я вывернулась из её хватки.

– Разминка закончена, просьба покинуть лёд, – объявили в динамик. – Для исполнения интерпретативной программы на лёд приглашается Марина Мейлис.

Я сделала два шага ко льду – и услышала это. Песню Пьеро из мюзикла «Буратино». Прыжком оказалась у самого борта. Замерла, вцепившись в него до белых костяшек. Под нежные мандолины изящная девочка с голубыми волосами парила надо льдом – в красивой ласточке, в изящных вращениях. Дрезденская пастушка из поезда. Самая красивая кукла, сбежавшая из театра. Её, несомненно, ждёт любящий Пьеро, подумала я и заметила изящного брюнета у ледовой калитки. Он кутал её в платок в поезде.

Музыка взмыла и стихла. Зрители разорвались от крика.

На удивление, Элла ждала меня тихо, не сказала ни слова.

Мальвина замерла в финальной позе, на лице вспыхнула улыбка, каштановый завиток вокруг уха чуть дрогнул. Я стояла с открытым ртом. Этот танец один стоил всех предыдущих. Интерпретация!

Мальвинин спутник через борт бросил к её ногам на исчирканный лёд влажную красную розу. Калитка открылась; со всех сторон все кинулись Мальвине навстречу.

Элла развернула меня за плечи и вытолкнула в коридор:

– Из-за тебя нам придётся нестись галопом. Только попробуй теперь не добежать!

– 5 —

В шелковой ночнушке я лежала на кровати поверх любимого одеяла в крупных пионах и колокольчиках. Сон не шёл.

Мокрая и продрогшая, я ворвалась в свою «квартирку-перчатку» за полночь. Я жаворонок, но меня так и распирало от энергии.

В приливе чувств я приготовила себе шикарный ужин и даже свечку зажгла. В сверкающем хрустале запенилось игристое; с восторгом я следила, как ровными дорожками бегут вверх волшебные пузырьки, как вспыхивает в пламени стекло, а за окном разливается тьма, шумит дождь и танцуют степ круглые ладошки каштана.

Стараясь неслышно ступать босиком по паркету, я ходила из угла в угол. Наполнила ванну, залезла в пену прямо с бокалом. Волшебные пузырьки всё ещё стремительно бежали. Могу я раз в жизни не следить за временем?

Пузырьки немного замедлили свой бег. Интересно, как бы я выглядела на льду? Вся в пене, я вылезла из ванны и, не вытираясь, завертелась перед зеркалом.

Что ж, я прекрасно сложена. Это я знала всегда. Когда-то меня даже звали в модели, на мне на единственной в классе шикарно смотрелось мини; на школьных линейках я всегда стояла первой и ненавидела это. С огорчением пришлось отметить, что восемь лет сидячей работы не прошли даром, и талия боле не модельная. На работе-то 48-й размер – милое дело, а вот на льду? Я отвернулась, надела халат, спустила воду в ванне и выключила свет.

Не выдержала, набрала сообщение Лере. Вдруг стёрла, испугавшись собственных слов. А если мне не хватит решимости влезть в эту воду? Или я снова потерплю неудачу и окончательно уверюсь в собственной никчёмности?

Я лежала поверх одеяла. В голове – ни одной мысли. И ни намёка на сон. Руки гладили пионы и колокольчики на одеяле. По потолку пробегали полоски света от фар. Как в детстве. Что-то призрачное на грани между сном и явью. Коньки! Надо найти коньки! Сердце глухо стукнуло, будто сказало: найди, но лучше пока помалкивай. Мигом отговорят иначе.

Под утро меня выбросило из обрывистых снов, в которых мешались музыка, сломавшийся поезд, холодные сиденья и яркие платья. Я скинула тёплое одеяло на пол и вскочила. На секунду мне показалось, что лёд, «Буратино», музыка, непривычные разговоры – всё это было во сне, вот сейчас, этой ночью. А счастливые девушки на льду – не приснились ли мне и они?

Сонная, со слипшимися ото сна глазами, я распахнула ноут. Интернет знает всё. Я хорошо запомнила имена и вбила в поисковик. Воскресенская Ольга. Дементьева Маша. Громова Влада. И – пшик! Похожие лица, но на корпоративах, всё чинно-благородно. На тему фигурки нашёлся лишь сайт прошлогодних «Осенних узоров». Одну за одной я перебирала закладки, пока не была вознаграждена. Заметка! Мне вспомнился неприкаянный Эрдельтерьер.

Я нажала на ссылку. Голубые кудри, завиток над ухом – девочка с голубыми волосами!

Портрет в движении: Марина Мейлис

Секрет успеха? Найти своё.

Я мечтаю запомниться именно в этом образе! Наверное, всё дело в том, что мне всегда хотелось красиво двигаться и чувствовать себя Девочкой с голубыми волосами. Всегда. Поэтому мне и поставили эту программу.

Я счастлива, что эта роль у меня так убедительно получается. Я чувствую, я знаю, мой триумф – уже на пороге. Мой собственный, выстраданный. Это – лишь я и никто другой.

Мне хорошо знакомо это чувство: вот только подумаешь, и всё начинает складываться, как ты хотела, будто по волшебству. Но знаете что? В фигурке так не бывает. Непрошеный фарт не приносит счастья. А эти часы упорства и отчаяния – приносят. Кому-то покажется, что минута сорок – что это, сто секунд каких-то? Неправда, это целая жизнь. Это минимум месяц работы, от старта до старта.

Ради них стоит жить – до и после.

Такого я не чувствовала нигде – ни прыгая с парашютом, ни на краю обзорной площадки на небоскрёбе, когда под ногами раскинулся город весь в огнях. Ни на вершине горы, когда весь мир лежит у твоих ног в тумане, – я до сих пор помню, как гиды изворачивались мелким бесом, чтоб только мы нигде не оступились и никуда не свалились. Но эти последние метры до вершины я прошла одна. Да, помню их испуганные серые лица у тропинки внизу. И нерешительность на лице Адама. Он всё-таки тогда поднялся за мною.

Мне не нужно, чтоб мир был у моих ног. Мне нужно, чтобы этот самый мир, затаив дыхание, ждал меня у борта и на трибунах.

Недавно мне стукнул тридцатник. Папа хотел закатить пир на весь мир, но я сбежала на несколько дней вместе с мужем. Это мой день, разве нет? Хотя теперь, думаю, мы все же отпразднуем. Глупо лишать родителей праздника. Возраст – всего лишь цифра. Правда, скатать Мальвину на «ах» теперь хочется ещё больше. Ушло время, когда можно откладывать жизнь на потом, я так чувствую. На льду я два года, и я постоянно тороплю время.

В прошлом году на своём первом международном старте во Франции я стала двадцатой из сорока. В этом хотелось бы оказаться в десятке. Когда надеешься не на внезапное везение, а на плод долгих усилий, в успех лучше верится.

На плод долгих усилий… Мне не приснилось, ура! Я и вправду видела этих девушек, я восхищалась их мастерством и смелостью. С меня мигом слетели остатки сна. Ещё две минуты, и я нашла всё, что было, про эту Мальвину в сети. Она не спортсменка, и вправду. Так значит, и у меня есть шанс?

Я поискала, нет ли других историй, но под заметкой про Мальвину нашла лишь короткую цитату из разговора с её спутником.

Портрет в движении: те, кто нас ждёт у борта.

Адам Мейлис

Как я отношусь к тому, что жена пропадает на катке? Я жду её в раздевалке, всегда или почти всегда. Работать ведь можно откуда угодно, верно? Верю в неё больше, чем она сама. Смотрю на два шага вперёд. Вытираю слёзы

Моя жена – лучшая. Я всегда это знал. Мне повезло, что эта женщина рядом со мной. И я могу за ней тянуться… Многое из того, о чём я мечтал, она умеет как нечего делать.

Я верю в неё. Я верю, что, раз Марина задалась этой целью, она не просто выиграет – всем запомнится лишь она. Я давно приметил: фотографиями на пьедестале все делятся активно, а чтобы своё видео выложить – сильвупле, увольте. А почему, не в курсах? Правда глаза колет! Чтобы выиграть, достаточно просто быть лучше соседа. А то даже проще – чтобы тебе благоволили судьи. А выложить-то людям толком и нечего. Потому что красивым такое катание не назовёшь, даже если все элементы на месте.

Марина не такая. Возьмётся, так сделает. Если надо стоять у станка, ставить руки – будет стоять у станка, ставить руки. Она королева, и я ею восхищаюсь. Поэтому и люблю её поддерживать и на тренировках, и на соревнованиях. Каждое её достижение, каждый её прорыв много значат для меня. В этом есть и мои пять копеек. А победы ещё непременно будут. Только вперёд, шажок за шажком. Иначе и быть не может. Скоро у неё будет лучший в мире тренер – Павлина Ясень. У сбежавшей Мальвины ещё будет своя труппа счастливых кукол. Победы все будут её. Я верю в неё безгранично.

Сердце кольнула зависть. Дано же кому-то на свете – и дивное скольжение, и любовь как в романах! Мальвиной мне уже не стать. Но хоть бы одной из кукол?

Я подпёрла подбородок кулаками, уставилась в редеющую тьму. Под заметкой значилось мелким шрифтом: Сергей Шторх. Я улыбнулась, вспомнив его незадачливый вид и влажные руки. Неприкаянный, а вызвал на разговор самую загадочную спортсменку!

За окном сквозь тучи пробивалось утро. Загнав на антресоли сознания дикую смесь надежд, страхов и усталости, я оделась, собрала дачную сумку, выпила крепкого кофе. На секунду закрыла глаза… и заснула, сидя на стуле.

– 6 —

На на всех четырёх конфорках бабушкиной плиты булькали кастрюльки. В духовке тоже что-то пыхтело. Я брякнула тяжёлый пакет с едой на пол, смущённо затормозила и робко её окликнула. Я проспала всё утро! Сейчас мне достанется. В гостиной старинные часы пробили полдень.

К воротам нашего подмосковного дома я подъехала полторы минуты назад, влетела в кухню через распахнутые двери с веранды. Длинный стол на ней уже был заставлен салатами и закусками под изящными крышками. Из-под крыши за всем великолепием наблюдал большой полосатый кот. Сердце виновато ёкнуло.

– Моей внучке тридцать пять, значит, впору всё проспать!

Вытирая руки о крахмальный передник, из чулана вышла бабушка.

– Извини, вчера вернулась в ночи, еле встала.

С бабушкой так всегда: чувствуешь себя нашкодившим ребёнком. В окно я уставилась на сарай: не там ли мои коньки? Они могут быть только в доме или в сарае, если никто их не выбросил или не отдал. Перед ремонтом я перевезла сюда всё, что ещё оставалось в родительской квартире.

– Да? А я вот уже в пять лет вставала в четыре утра кормить скотину, топить печь да кашу на всех варить, – бабушка лукаво глянула на меня. Кажется, пронесло! – Раз в жизни ведь можно же постараться, не каждый день твоя мать уезжает за границу лечиться. Гости будут уже в час!

По кухонному островку, где недавно что-то готовилось, брела муха. Молниеносным движением бабушка смела её в кулак и в ведро. Сунула мне в руку банку с щавелем и сито.

– Так, только суп осталось доделать. Овощи уже сварились. Щавель протрёшь? Сумеешь добавить и размешать? Супницу я достала, перельём в последний момент.

Я прислушалась. Где же мама? Щавель протирался медленно и с трудом. Интересно, подумалось мне, каково маме снова жить с бабушкой? В наш загородный дом мама с бабушкой перебралась полтора года назад, когда начался ремонт века. В первую же зиму на природе маму вдруг разбили хвори. С тех пор мы живём у врачей; бабушка – у руля, я – у кассы. Никто не умеет выхаживать лучше неё, но в остальном с ней непросто. За ней никогда не угнаться. Она до сих пор встаёт в пять и не имеет слабостей. В её семьдесят восемь энергии у неё втрое больше, чем у меня. Я приподняла жестяное, ещё прабабушкино ситечко с большой ячеей. Горка протёртого щавеля на дне ковшика казалась ничтожно малой. Страшно хотелось скорее искать коньки. Желательно незаметно, а то бабушка засмеёт; в этом она мастерица.

Воровато оглянувшись, я сунула щавель в блендер, да плохо закрыла крышку. На стену брызнуло сочной зеленью. Когда появилась бабушка, я уже почти оттёрла импрессионизм с розовых обоев. Бабушка нахмурилась, глянула на щавель, на стенку, на меня, отобрала дуршлаг и погнала из кухни.

С веранды доносились оживлённые голоса; пришли первые гости. Отлично, значит, бабушка уйдёт к ним.

Через окно в гостевой комнате я спрыгнула в сад. Нашла на притолоке ключ. Шагнула в скрипучую пыль сарая. Сквозь щели в досках падали полоски света. Коньки обнаружились сразу, на верхней полке. Я влезла на табуретку, сорвала головой паутину и прижала коробку к груди. Никому не скажу, пока не добьюсь хоть чего-то. Не проболтаюсь, как стонет душа по сказке. Должно же сбыться в жизни хоть одно желание?

Коньки я забросила сразу в багажник. На веранде уже веселились соседи.

– Ой, Ксюшенька, где же ты прячешься? – воскликнула бабушкина подруга, обнимая меня. С моих волос ей на плечо перебрался паучок.

Бабушка нахмурилась, смахнула его и услала меня встречать последних гостей у калитки. Бездумно смотрела я на закрытый багажник. Что меня ждёт на льду? Внезапно меня обняли за плечи – задумавшись, я не заметила маму. Она заглянула мне в лицо, что-то прочла и ободряюще улыбнулась. На секунду она показалась мне прежней: молодой, сильной, радостной. Все мысли о катании разом вылетели у меня из головы. Неужели вот сейчас она уедет лечиться, и я не увижу её ещё три месяца?

С веранды донеслось мелодичное позвякивание фарфора. Встретив последнего гостя, мы пошли к столу, держась за руки, как подружки. Я вдруг почувствовала, что в горле стоит ком.

– 7 —

В понедельник я пришла на работу с коньками. Завёрнутые в пакет, они ловко прятались в рюкзаке для компьютера.

У Чернокот нашлась для меня новая брошюра. Вторую неделю я сидела напротив чернокошкиной стекляшки и частенько ловила на себе начальственный взгляд. К чему бы всё это? Но после субботней вылазки думать хотелось совсем не о ней. По дороге на работу я выведала у Эллы и про того журналиста, и про «портреты в движении», и про катки поблизости. В перерывах я читала про шаги и вспоминала, какие из них мне давались: беговые выходили с лету, зато моухок – красивый разворот, когда нужно переступить на ход назад – не получался вовсе. Ещё я учила кросс-роллы – глубокие наружные дуги со скрещиванием, и они получались, а чоктау не шли даже у Эллы.

Начальства в офисе не было: Юра с Маттео уехали на конференцию окучивать заказчика. Я отмахала две страницы текста, чтобы было что предъявить, если придёт Чернокошка, и снова полезла в сеть за профайлами спортсменок. Ни строчки, ни буквы. Куда бы ни выкладывал свои заметки Сергей Шторх, найти их – нелёгкое дело.

Чернокошка принесла ещё один буклет, и я поневоле свернула окно. Текст оказался страшно занудным. Мысли то и дело сбега́ли на лёд. Рука погладила рюкзак под столом. Сегодня. Пан или пропал.

Пальцы неловко потянули шнурки, затягивая ботинок. Тяжёлый день отзывался нытьём в каждой клеточке. Придерживаясь рукой за кафельную стену, я зашагала к выходу на лёд. Элла на работе, и хорошо – про мой позор не узнает.

У турникета при выходе на лёд сердце застучало как колокол, надтреснуто и мелко. Я чуть не налетела на двух мужчин в комбинезонах – один показывал другому пальцем на три погасшие лампы. Из-за них лёд стал похож на шахматную доску. Почему-то на нём было пусто.

Турникет промигал зелёным; я ступила на изрезанную снежную крошку и чуть не грохнулась сразу же. Вцепилась в борт и поковыляла к спасительной тени. Буду играть чёрными. Ноги упорно пытались выскользнуть из-под меня, как десять лет назад на дорожках парка. В руках у меня силы нет, вот-вот я бесславно шлёпнусь, если отпущу борт.

За спиной пискнуло. На лёд впорхнула Леди-ножницы в чёрном трико, я сразу её узнала. За ней – тоненькая, удивительно юркая девушка в розовом трикотажном костюме, с пепельными волосами по плечам. Леди-ножницы окинула меня насмешливым взглядом, но розовая девушка вдруг улыбнулась. Догнала Леди-ножницы, что-то мягко поправила ей в плечах, и беговые у Ножниц вдруг стали изящнее. Неужели эта милая девушка – тренер? Вредная тётка, что отогнала меня от плаката с Людмилой Макаровой, напоминала разбуженную медведицу средь зимы. А эта похожа на добрую принцессу. С завистью я посмотрела им вслед.

На всякий случай цепляясь за борт, я несколько раз присела. Сначала тело не слушалось. На пятый раз вдруг заболело разом везде. Заныли плечи, затёкшая поясница. Была не была. Я зажмурилась и отцепилась от борта. Что мне тогда говорила Элла? Сесть в ноги, держать руки. Встать в третью позицию и толкнуться. О божечки, еду! В голове быстро прокручивались старые слайды. Вперёд не наклоняться, иначе наткнёшься на зубец и полетишь. Шататься назад ещё хуже. Я выныривала из тени под белые снопы света ламп и снова скрывалась в бархатных провалах темноты, как в зазеркалье. Минут через десять растренированные ноги стали дрожать. Круг, ещё круг. Внезапно меня осенило: я их чувствую! Мышцы в ногах, в пояснице, в спине. Тело как будто проснулось – будто внутри кто включил лампочку. Я ахнула, слишком сильно качнулась вперёд, воткнулась зубцом в лёд и шлёпнулась на колено. Ладони упёрлись во влажное крошево.