Интерпретация

Интерпретация

Наталья Болотина

Иллюстратор Екатерина Крылова

Дизайнер обложки Екатерина Шрейбер

© Наталья Болотина, 2025

© Екатерина Крылова, иллюстрации, 2025

© Екатерина Шрейбер, дизайн обложки, 2025

ISBN 978-5-0068-5787-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ЧАСТЬ 1

– 1 —

Май 2012

Оберстдорф, Баварские Альпы

Накануне старта категории «бронза-1» (от 28 до 38 лет) на чемпионате по фигурному катанию среди взрослых спортсменов-любителей

На краю обрыва я резко остановилась. В сердце защемило – тревожно и сладко. Я замерла. Окинула взглядом величественную ширь ущелья. Из-под туфли вниз покатился камушек. Тёмными пирамидками в долину убегали ёлки. Где-то вдали, за поворотами петлистой дороги, бурлил и готовился к завтрашнему дню Оберстдорф. Даже отсюда я чувствовала, как тревожно бьётся это огромное сердце спортивного счастья. Завтра на сверкающем льду для каждой из нас наступит момент истины. На мгновение у меня перехватило дыхание. Если я прокатаю программу как утром на тренировке, буду в десятке на мировом первенстве – это ли не счастье для меня, невезучей, неопытной?

Солнце спряталось за гору, цветущая лужайка задышала вечером. Я ещё раз осмотрелась, не бежит ли за мной Алиса, но никого не увидела. Дёрнул же её черт искать удобную тропинку для спуска! Меж ёлочек бы прекрасно спустились, как пришли! Я села в траву. Подожду её здесь, как условились. С досадой погладила потухший экран телефона. От тысячи фоток он разрядился. Впрочем, в горах всё равно почти не поймать сигнал.

В воздухе вдруг сделалось очень тихо. Мысли отхлынули. Я порадовалась, что накануне старта мы с Алисой придумали уйти подальше от предстартового нервяка, подколок и провокаций. В этом году именно в нашей категории всё очень нервно.

С Алисой мы столкнулись утром у льда. В её янтарных глазах плескалось солнце: до семи вечера её отпустили. Редкая удача, накануне старта спортивный врач нарасхват. Алису тянуло к живописному озеру в горах. А я увязалась за ней.

Ее друзья подбросили нас к тропинке, обещав забрать по первому зову, как только мы спустимся и связь вернётся. Мы бойко потопали в горку. По спинам постукивали рюкзачки с лососёвыми сэндвичами из «Нордзее», яблоками и водой. Со смотровой площадки на полпути мы свернули куда-то не туда, но я не расстроилась. После двух часов блужданий по склону меж деревьев мы вышли на лужайку и устроили привал. Тут-то и выяснилось, что Алиса грустит из-за озера, а ещё ей невмоготу и дальше плутать среди ёлок. Она вызвалась поискать приличную тропинку для обратной дороги. В горах их полно. Не слишком ли она заискалась? Я глянула на запястье: её нет уже час. Странно. С Алисиной невозмутимостью и вечным дзеном врача-китаиста её не заподозришь в розыгрыше. Куда же она пропала?

Душу кольнуло беспокойство. По привычке рука схватилась за телефон, но он лишь блеснул чёрным зеркалом. Я покричала, но без толку. Где-то со скалы снялась и полетела птица.

Я вскочила, заметалась по краю обрыва. А если с ней что-то случилось? Как мне её спасать? Как её хотя бы найти?

У самой горы я заметила широкую тропинку. Она ныряла вниз по склону и десятью метрами ниже двоилась. Бегом я спустилась до развилки и резко остановилась. Уйти Алиса могла лишь по одной из них. Но куда? И зачем? В голове вдруг мелькнула странная расплывчатая картинка и тут же исчезла. Я потопталась и вернулась на условленное место. Алиса наверняка вот-вот появится. Иначе как мне спуститься самой? Всю дорогу я шла за Алисой; про озеро знала она, и рисованная карта друзей на листочке тоже осталась у неё в кармане.

Вдруг налетел ветер и сорвал с моей шеи косынку. Через острый клык горы перевалила чернильная туча и быстро покатилась вниз. Сразу же стало темнее. По высокой траве, как по морю, побежали волны ряби. Вот чёрт! У меня ни зонта, ни штормовки. Лишь плотная ветровка поверх платья, а на ногах – туфли. Сердце гулко забилось, как колокол в ущелье.

На нос упала тяжёлая капля. Ветер сорвал капюшон с головы. Туча лопнула, будто её вспороли. Ветер и вода заплясали вихрями вокруг. Я кинулась прятаться под ёлки. Нога поехала, но мне удалось уцепиться за смолистую ветку и не упасть. Земля мигом превратилась в вязкую жижу. Осторожно я влезла на сук могучей ели в полуметре от земли, обхватила руками ствол и сцепила руки в замок. Вовремя: поток мутной воды поволок вниз по склону иголки, листья, сучки. Казалось, под ногами ползёт густой суп, а ветер силится оторвать меня от дерева. Я чувствовала, как скользят и цепляются друг за друга мокрые пальцы. Зажмурилась. Вдруг перед глазами отчётливо всплыла та картинка, что промелькнула и спряталась на развилке. Я увидела, как Алиса замирает на краю лужка, а над цветущими колокольчиками плывёт тонкий, мелодичный звук. Её рука взлетает к уху. На открытом месте её телефон поймал сеть! Кто ей звонил – и куда зазвал?

Меня вдруг ослепила такая страшная догадка, что я чуть не свалилась с дерева. Без целительных рук Алисы травмированную фаворитку к завтрашнему старту не соберёт и волшебник. Ради золота в Оберстдорфе можно пойти на многое. Рано я радовалась, что мы спрятались от провокаций. Я стиснула ёлку и чуть не заплакала. Алисе подстроили западню. Ей так хотелось найти то озеро, что заманить её в капкан ничего не стоило. А я угодила в него вместе с ней.

Я запряталась глубже в еловые ветки и зажмурилась. Мне хотелось ущипнуть себя: я точно не сплю? Сейчас я открою глаза, Алиса меня окликнет, мы посмеёмся, спустимся, зайдём угоститься супом к Зорану или в «Бистро Релакс».

По рукаву ветровки чиркнула ветка, на макушку закапало. Внутри стало растекаться отчаяние. В ушах издевательски зазвучали предстартовые фанфары. Теперь я их вряд ли услышу. Как мне вернуться в Оберстдорф к старту – в такую грозу, одной, не зная дороги, с трупиком телефона? Без него на помощь не позвать. За мной никто не приедет. Сколько тут километров – десять? Пятнадцать? Как не сломать шею во тьме на обрывистых склонах, когда не видно ни зги?

Из-под плотно сжатых век заструились слёзы. Я стёрла их и измазала щеку в смоле. В бессилии стукнулась лбом о шершавый ствол, больно оцарапалась и вдруг разозлилась. Неужто я сдамся без боя?

Я приоткрыла глаза. Ветер тут же швырнул мне в ресницы шелуху с деревьев. Как только пляска воды чуть замедлилась, я шагнула в грязевой суп. Цепляясь за ветки, добралась до ёлки чуть ниже по склону. Потом ещё до одной. И ещё. Мешали слёзы; накипали и скатывались по щекам.

Я уже почти дотянулась до еловой лапы, когда нога вдруг поехала. Поток грязи поволок меня вниз. Я катилась всё быстрее, пока не врубилась на скорости в толстый ствол. Лишь чудом не выбила глаз. Недавно залеченный локоть стрельнул болью. Я открыла глаза и ахнула: прямо за деревом склон круто обрывался. Сердце запрыгало во рту. Нет, так нельзя. Так я сгину на этом откосе.

У спасительного дерева я приметила толстый сук в метре от земли и вскарабкалась. Чуть отдышалась и вдруг с удивлением заметила, с какой силой руки цепляются за кору. Пока я катилась по склону и выбиралась из грязи, мышцы ожили. Тело не поддалось панике там, где пугливое сердце сдалось. По рукам разбегались искорки, будто кто новогоднюю гирлянду зажёг. Мускулам нравились мокрые прятки в лесу. В душе вспыхнула надежда. Моё умное тело спустит меня с горы, если голова не натворит дел. А сейчас хорошо бы унять слёзы. Сочтём это за квалификационный отбор. Значит, нельзя опозориться. Тогда хорошо бы найти укрытие и переждать бурю: долго ли я выдержу верхом на ёлке?

Я вперилась в сплошную стену воды, силясь разглядеть хоть что-то. Через пару минут глаза стали различать растрёпанные метёлки деревьев на обрывистом склоне. Ни хижины, ни тропинки, ни столика для горных туристов, под который можно бы спрятаться. Я была уже готова снова пасть духом, когда пелена воды вдруг на миг расступилась, и мне померещилось чёрное пятно на мокрых камнях горы за деревьями. Пещера? Расщелина? Это годится! Локоть снова заныл. Рискну.

Осторожно я слезла и стала пробираться к провалу в скале, пробуя каждый шаг. А что, если мне показалось? Но нет. Пятно оставалось на месте. Пару тысячелетий спустя я уткнулась одной рукой в шершавый ствол, другой – в замшелый валун, за которым чернело углубление размером с детский шалаш. Я присела на корточки, заглянула внутрь. А если это нора и хозяин на месте? Всмотрелась и вслушалась. Ни звука, лишь дождь. Осторожно сунула руку, готовая быстро её отдёрнуть; пальцы уткнулись в ковёр из опавших иголок. Кажется, всё-таки пусто. Я мигом залезла внутрь. В душе всё запело: я спряталась, спряталась, спряталась!

Укрытие было так себе, даже ног не вытянуть, но я всё равно ликовала. Интересно, сколько мне тут сидеть? Сколько бушуют альпийские грозы? Есть ли у меня хоть крошечный шанс успеть к старту?

Постепенно дыхание стало успокаиваться. За ёлкой у входа мерно лупил дождь. Я слушала его минуту, две, десять: шелест неумолимый, ровный, безжалостный.

Стоило адреналину отхлынуть, как я стала мёрзнуть и чуть не расплакалась снова. Спохватилась в последний момент. Лучше уж злиться. А для начала устроиться поудобнее и хоть немного согреться.

Я расстегнула куртку и удивилась: под ней было сухо. Я быстро сдёрнула мокрое платье, зацепила его за корягу у входа; обхватила себя за коленки и натянула ветровку поверх. Сразу же стало теплее. Зато захотелось есть. Высунув руку на холод, я прошерстила рюкзак. Нащупала недогрызенное яблоко и съела его целиком, с косточками. Кислый сок защипал нёбо. Выплюнула лишь веточку.

Сбившись в комок под курткой, я сидела и слушала дождь. Делать было совсем нечего. Лишь таращиться в темноту и недоумевать, как же всё так обернулось. Под мерный шелест воды мысли сбавили бег, и я вдруг почувствовала, что не ошиблась: мы угодили в ловушку. А значит… Охотиться могли лишь на Алису: на пьедестал я не мечу, судьбу медалей решать не мне. Тратить целую западню на второй эшелон? Глупо и расточительно. Зато Алиса – единственная, кто в силах собрать фаворитку на завтрашний старт и изменить расклад. В этом году помимо триумфа победительницу ждёт редкий приз – чудесный рекламный контракт. Ценный куш, ради такого можно и повертеться.

Кто звонил Алисе там, на краю склона? Я смотрела невидящими глазами в струи воды и хотела надавать себе оплеух. Ведь эта ловушка не первая! Кому, как не мне, о них знать?

На мгновение перед глазами всплыла картинка совсем другая: неяркий свет, уютный столик кафе, пылающий кофе в бокастой чашке. Первая встреча с Сергеем. Журналист, вот уже год он появляется на наших соревнованиях подозрительно часто. Тогда, в кафе, он накрыл мои ладони своими и остро спросил: что, если утренняя катастрофа на старте была подстроена? Вывалил целый ворох фантастических подозрений: в спортивном райке завелась-де змея. Я подняла его на смех. Кому в жаркой, вечно спешащей Москве есть дело до взрослых спортсменок?

Под тёплой курткой по телу забегали морозные мурашки. С октября на каждом старте как бы случайно травмировались фаворитки. Одна за одной. Вплоть до апреля, когда волна вдруг отхлынула. Я обрадовалась: не надо ломать голову. Вдруг всё распутается само, как запуталось? Стала просто готовиться к старту. Оберстдорф – раз в году, а правду искать и потом можно.

Я закрыла лицо руками. А если Сергей прав и в другом? Он толковал мне, что взрослая «фигурка» сродни вирусу гриппа-испанки. Кто не катается – вне этой магии. Нормальному нас не понять. Ради чего мы рискуем, ради чего сливаем зарплату на тренировки и платья? Пропадаем на катке, раздражая родных. А значит, наблюдая за нами из-за борта, этот орешек не кракнешь. Нужен инсайдер. Я.

В голове замелькали его слова, как слайды. Сергей меня уговаривал. Прицепился как клещ: к соревновательной когорте я примкнула последней, торчала на всех тренировках и стартах, смотрела на нынешних соперниц, как на иконы чудотворные, вслушивалась в каждое слово как в истину. Сергея послушать, так лишь я в силах вспомнить: может, кто-то что-то сболтнул? Годом раньше все говорили, что думали. Могло что-то вырваться. А мы бы поняли, кто из нас мутит воду. Всё дело в интерпретации, повторял он как автоответчик, капая на мозги. Мало вспомнить, надо истолковать.

Слово «интерпретация» ужалило меня под лопатку. Так называется и программа, которую мне завтра катать в половине третьего. Интерпретация, artistic skating. Где главное не техника, не элементы, а трактовка музыки и замысла. Преследует меня, что ли, повинность трактовать придуманное не мною?

Мысль о программе сыграла со мной злую шутку. В ушах зазвучал любимый трек, из глаз невольно брызнули слезы. Ради завтрашнего дня я рискнула работой, здоровьем, миром с родными. Я разозлилась, задёргалась, молния затрещала. Не порвать бы куртку. За валуном лупил дождь. Всё тело заныло от страстного желания на лёд. В ушах издевалась музыка.

Вдруг в голове смолк последний аккорд. Осталась одна мысль: я в укрытии. Пока я цела. У меня есть шанс вернуться, но ход лишь один. Иначе улетишь в овраг – и привет. Надо не промахнуться. Не порвать сглупу куртку, подскакивая от запоздалых озарений. Для спуска нужна ясная голова. А значит, долой отчаяние! Нечего делать? А может, пора поразмыслить и вычислить, кто это? А коли так, не лучше ли начать с соревнований в Ярославле, где я впервые увидела тех, с кем вот уже второй год делю эйфорию и отчаяние?

Нет… с дня накануне. Не сложись он так погано, ничего бы, глядишь, не случилось. А главное: это ещё не конец. Как должен сложиться завтрашний старт? Как в потемках чужой игры мне спуститься и вырвать своё?

– 2 —

Сентябрь 2010

Москва

В тот день мне никак было нельзя опаздывать на работу. Я бы нипочем не проспала будильник, не снись мне под утро яркий тревожный сон. Столбы света с неба прорезали тьму; где-то впереди, за пучками лучей, высоко, на скале высилась гордая фигура молодой женщины в изумрудном платье; голова была гордо вскинута, светлые волосы трепал ветер, на плече горел драгоценный камень. Сквозь темные пространства на грани яви я сначала бежала, потом летела, будто за спиной развернулись крылья. То ли к ней, то ли от нее. Ветер трепал шелк алого платья. В теле всё пело и кричало от восторга. Вдруг яркая вспышка – я остановилась и прикрыла глаза ладонью. Слепило невыносимо, глазам было больно, лопатки свело, в затылок стукнуло. Мне стало страшно и холодно. Внезапно крепкая мужская рука – я четко видела узкое запястье, длинные пальцы, родимое пятно во весь мизинец – взяла меня за плечи и вывела из слепящего света. Я помнила эти жаркие пальцы на коже. Нос уткнулся в ямочку на его подбородке.

Вскрикнув, я села в кровати. Веки дрожали, сердце стучало. Я опустила ладони на сатиновое белье и роскошный матрас и со всей отчетливостью поняла: это был сон. Я у себя дома, отпуск закончился, и мне пора на работу. Это моя собственная удобнейшая кровать и пустынная неприбранная квартира, где, кроме меня, никого не водится. Только мухи, и те голодные. Крепкие мужские руки мне уже лет пять только снятся. Невольно я глянула на плечо; сон был таким явным, что я была уверена, что увижу след от пальцев.

Я спустила ноги на теплый золотистый паркет, встала, залезла под душ. Горячие струи смывали дорожную пыль; вчера я приехала за полночь и упала в постель, устало стоптав джинсы на пол. Ничего, хоть я и проспала, у меня еще было время, чтобы неспешно собраться. Я специально поставила будильник на ранний час, чтоб хоть немного насладиться свободой – перед первым офисным днем в новом авральном забеге до следующего отпуска. Час с хвостиком, когда можно еще побыть собой, пока не замотает в вихре круговерть чужих дел.

Я обернула голову полотенцем, поставила на огонь кофеварку-моку, выложила на тонкую тарелочку настоящие итальянские круассаны. Из Сорренто я довезла их в целости и сохранности. Накрыла изящный завтрак на узком столе у окна. Утро – мое, лишь мое. Об остальном я подумаю потом. А сейчас за домами встает осеннее солнце, двадцать восьмое сентября, под окном раскачиваются ладошки каштана, еще зеленые. И мне страшно не хочется на работу.

В глаза мне бросились засохшие букеты на серванте. Их надарили мне коллеги на тридцатипятилетие в последний день перед отпуском. Пора бы уже их и выбросить, пока не мумифицировались. Со мной вместе. Я поднялась, собрала букеты, смела засохшие лепестки. Сразу же стало уютнее. Решено: вечером приду, уберусь, и дом снова станет теплым. Приготовлю хороший ужин, побалую себя, устроюсь на диване, налью бокал вина и посмотрю хороший фильм. Снова обживу пространство, чтобы квартира не казалась ночлежкой. Какой же ей быть еще, если я прихожу за полночь и падаю, а утром, наспех пригладив волосы, убегаю? Нет, так больше нельзя. Иначе работа сожрет всю жизнь, как проглотила уже десять лет. Сегодня я спущусь в лобби с первым лифтом в восемнадцать ноль-ноль, и ни минутой позже. Я придумаю, как выбираться куда-то хоть пару раз в месяц, как встретить новых людей. Иначе крепкие мужские руки мне и дальше будут лишь сниться как запоздалое сожаление.

Утро казалось почти летним. Верная намерению прожить по полной каждую секундочку, я взялась за телефон и написала далекой подруге про солнце в каштановых листьях и золотую пыль на паркетном лаке. Когда Лера перебралась в Америку шесть лет назад, мы клятвенно обещали писать друг другу каждый день о какой-нибудь ерунде, чтобы по-прежнему чувствовать, что мы рядом. Уговор соблюдали как штык. Я знала все о ее афроамериканских соседях и их вечеринках до утра, о прожекторе во дворе, который все время ломался, да об оленях, которые иногда совали нос во французское окно. Она – об унылом семилетнем пианисте из девятого подъезда, из-за которого у меня желудок переворачивается, о мусоре, который приходится таскать за тридевять земель, да о моем новом кафеле, как розоватый песок, с бордюром в виде камышей на краю озера. В первые годы после ее отъезда мне было страшно одиноко, но дружбу мы сохранили. Она и сейчас будто рядом; ближе была только мама, пока не переключилась на собственные хвори и эзотерические вопросы, в которых мне вовек не разобраться.

Я сжала ладонями костяной фарфор и вдохнула аромат кофе. Телефон на серванте задергался. Я глянула на часы – на работу еще не пора – и вновь отхлебнула из чашки. Издалека я видела, как на проснувшемся экране сыплются белые прямоугольнички сообщений, одно за другим, как письма из Хогвартса. Придется прочесть. Наверняка что-то срочное. В желудке неприятно заныло. Неужели даже до восьми подождать не могли?

Я увидела на экране имя Елены Чернокот и мысленно чертыхнулась. Кадровая директриса! Ей-то зачем я понадобилась в эту рань?

Я живо пролистала весь ворох сообщений. Елена извинялась, но вчера я-де ей не ответила, а встреча, на которую мой начальник отпустил меня попереводить для них, – я с ужасом глянула на циферблат на стене – уже в половине десятого! Так скоро! «Встреча важная, Марко не хотел никого, кроме тебя. Маттео пошел ему навстречу. Увидимся на Кожевнической, у их офиса, в 9:20 у входа. Если задержимся, жди. Я тоже буду!»

Час от часу не легче! Похоже, в попытке спасти московское отделение снова продаем что-то неведомое. В последние месяцы Елену частенько приглашали рассказывать про команду, которую мы выделим на проект. Ведь кто, кроме нее, знал спецов, которых она уже приметила для отлова на рынке труда, но еще не купила, пока под них не дали проект? Ох, как я это не люблю! Теперь не придешь на работу в обычном платье. О чем пойдет речь, она, конечно же, не сказала ни слова.

Шустрым торнадо я досушила волосы, прошлась рукой по блузкам в шкафу, сдернула самую свежую. Ее затейливый плиссированный воротник-стоечка еще хранил напряг совещания в последний день перед отпуском; почему я ее не постирала? Уже с лестницы я бегом вернулась в квартиру, подхватила кулек с сувенирами, лекарствами и сладостями для коллег и помчалась к метро.

На «Каховской» поезд стоял целую вечность; по всем эскалаторам пришлось мчаться через ступеньку. На Павелецкой площади начал накрапывать дождик. Минута в минуту я, задыхаясь, взбежала на ступеньки бизнес-центра на Кожевнической – пустые. Неужто уже ушли? Я спряталась под козырек и взялась за телефон, но Чернокот почему-то не ответила. Козырек защищал слабо; за пару минут я вся вымокла. Легкий плащик неприятно потяжелел. На ресепшене незнакомый голос сказал мне, что про отмены им не писали, такси за Марко выслали, как заказано. Наверное, все состоится. Значит, придется ждать, как велено. В туфлях уже хлюпало. Через полчаса звонков всем подряд с досады я набрала Лену, правую руку Марко и восходящую звезду в нашем руководстве. Она очень удивилась.

– Встреча? Ты там?! Мы ж писали! Перенесли. Не жди. Возвращайся.

Лена всегда говорит в телеграфном стиле.

В туфлях зачавкало, когда я осторожно пошла вниз по скользким гранитным ступенькам. Внутри все заклокотало. Отменили и не сказали? Подспудно мне думалось: откуда Чернокошка знала, что я выхожу из отпуска в пятницу? Просто так это не выяснишь, надо лезть в систему и делать запрос. Все ждали меня в понедельник. Признаться, я очень рассчитывала, что прокрадусь незамеченной в укромный уголок, займусь долгоиграющими брошюрками, которые болтаются непереведенными с весны; день пройдет без гонок и встрясок. Подарки коллегам раздам в конце дня, сюрпризом. Напишу только Окси. Не буду светиться. Теперь об этом придется забыть: раз отпустили на встречу, значит, Чернокошка оповестила всех, что я уже вернулась. Вот ёлки! На этом огорчения не заканчивались: у нас свободная рассадка, после десяти стола не найти. С проектами нынче не густо; консультанты сидят не «на клиенте», а в офисе. Я быстро шагала по мостовой вдоль вокзала. Дождь кончился, из-за тучи выглянул краешек солнца. Ничего, зато теперь им будет неловко меня закидывать сверхурочными в пятницу, и я уйду вовремя. Я поежилась в сыром плаще. Уйду вовремя, устрою приятный вечер, все в порядке.

Зеркальный лифт с негромкой музыкой вознес меня на десятый этаж. За стоечкой мне улыбнулись две незнакомые брюнетки. Новенькие. Почему они так часто меняются?

Я направилась к личному шкафчику, по дороге высматривая свободное место. Конечно же, все оказалось занято. Наш офис занимает в башне целый этаж и по форме похож на ребристую гайку: в самом центре, как болт, на который вся гайка навинчена, – лестницы и лифты. Внутри – круговая тропинка. По левую руку от нее – стеклянные кабинеты начальства и переговорки. По правую – как лепестки у ромашки – тянутся ряды столов для офисного планктона. До самых окон.

С ноутбуком и ворохом брошюр под мышкой я тихонько пошла вперед, высматривая свободное место. Поворот, еще поворот. Отовсюду доносилось клацанье клавиш, негромкие телефонные разговоры, чирканье ручек по бумаге. Наконец у окна я заметила свободный уголок стола. Досадно! Такие места – элитарные, заметные. С них могли и согнать.

Я поздоровалась со знакомой за соседним столом; она едва оторвала от компьютера красные глаза и устало кивнула. В почте не обнаружилось ничего важного, лишь напоминалка о взносе по двухлимонному ремонтному кредиту. Я быстро внесла платеж; денег на счету осталось кот наплакал. Разложила брошюрки. После двухнедельного отдыха слова стали приходить сами. Я не заметила, как закончила одну. Распрямилась и огляделась. Вокруг тихо копошились коллеги, как пчелки на цветущем поле. Я вдруг заметила, что блузка подсохла, но сырая юбка противно липнет к колготкам, а еще страшно хочется горячего. Самое время для кофе!

Мое случайное место оказалось напротив закутка запасной кухни. Здесь стояла лишь маленькая капсульная кофеварка, поэтому разборчивые консультанты сюда ходили редко.

Я забрала из-под носика кофемашины горячую красную кружку и сжала ее ладонями. Странное дело – от ее жара мне будто стало еще холоднее. Мокрый пояс юбки бесил нестерпимо. Не схватить бы насморк, еще не хватало чихать на маму и бабушку. Они просили помочь в саду; что-то затеяли к зиме. Что бы такое придумать, чтоб не разболеться?

Уже издалека я приметила рядом со своим стулом пепельную блондинку с точеной фигурой. Невозмутимо, будто не она меня вытащила из дому спозаранку и заманила на отмененную встречу, Елена Чернокот напомнила:

– Ксения, места у окна у нас для старших менеджеров, ты ведь помнишь.

Мои глаза уткнулись в ее жемчужно-серое кашемировое платье и туфельки без единой капельки. Она никуда не ходила! Знала и продержала меня под дождем полчаса. Зачем?

– Даже после сорвавшихся встреч, когда все другие места уже заняты? – я села и снова ощутила холод мокрой юбки. Если б не отпуск, у меня вряд ли нашелся бы порох огрызаться.