Интерпретация

– Чехлы не забывайте снимать, – устало сказал вредный парень из оргкомитета, не выпуская мой локоть. Как в школе, как маленькой. – Вы не поверите, как трудно отмывается кровь со льда. Снимите, пока я вас держу. А то через секунду снова забудете.

Пунцовая, я сдёрнула чехлы и вырвала руку. Почему мне встречаются люди, рядом с которыми я выгляжу клинической идиоткой? Зануда кивнул и исчез.

У зеркала в дальнем конце льда я приметила Эллины красные кудри. С фужером в руках она что-то весело обсуждала с Мальвиной и её спутником. Они замахали мне.

С чехлами в руках я протиснулась к ним. Мальвинин спутник галантно подставил мне локоть; я оперлась и осторожно спустилась на лёд, будто он заминирован. На этот раз обошлось без сюрпризов. Я открыла рот, чтобы сказать спасибо, и вдруг сообразила, что мы не знакомились.

– Это мой муж Адам. А я Марина. Правда, теперь мне больше нравится, чтоб меня называли Мальвиной. Мальвине везёт куда чаще, чем Марине. Я даже думаю, не сменить ли имя и в паспорте? Мы виделись раз сто-пятьсот, но толком не говорили, – вставила вежливая Мальвина, заметив моё замешательство.

– А вас мы прозвали Пьеро, – ляпнула я, осеклась, но было уже поздно. Почему я сегодня как носорог на балу?

– Я привык! – улыбнулся Адам, совсем не обидевшись. Похож на биолога или географа, подумалось мне; должно быть, из-за того, что из нагрудного кармана рубашки торчали очки. Тёмные глаза ласково глядели на жену. Похоже, его простили за прокол с диском. – Шампанское будете?

Пьеро растворился в толпе, а Мальвина застенчиво призналась:

– Я тут впервые и всё время попадаю впросак. Вот и сегодня на тренировку принесла не тот диск. Так огорчилась! А вы здесь со всеми знакомы? Я знаю лишь Олю Воскресенскую – говорят, у неё реальные шансы выиграть в нашей категории, – и Тамару Осокину, вон ту, в бирюзово-малиновой куртке.

Без Пьеро Мальвина держалась не как капризная светская львица, а как школьная подружка на переменке.

– Дамы, шампанское!

Из толпы вынырнула изящная фигура Пьеро с фужерами. Мальвина и Элла ловко подхватили свои; я же схватилась за стеклянную ножку так неуклюже, что фужер полетел вниз и непременно бы разбился, если б Пьеро не поймал его у самого льда. Я подняла голову и заметила, что с помоста на меня неодобрительно смотрит вредный парень из оргкомитета.

– Этот тип мне приносит несчастья, – проворчала я еле слышно.

– Он и вас оставил без тренировки в день сорев? – оживилась Мальвина.

Оркестр рядом со сценой заиграл весёлую тирольскую мелодию. С помоста понеслись речи.

– Со школы ненавижу линейки и речёвки, – шепнула мне доверительно Мальвина, пока невысокая элегантная дама с жеребьёвки рассыпалась в благодарностях к властям и спонсорам.

– Отдельно хочу поблагодарить нашу волонтёрскую команду, – вдруг сказала она в завершение и сделала шаг с помоста. Рядом нарисовался зануда из оргкомитета и галантно подал ей руку. Дама обернулась к толпе.

– Знакомьтесь: Нери Уайт. Со всеми проблемами, сомнениями, недоумениями вы можете теперь обращаться к нему!

– С проблемами, как же! – выдохнули мы с Мальвиной.

– Нери Фарфалла! – поправил организаторшу зануда. – Дорогие друзья, от лица нашей команды приветствую вас на соревнованиях! А прежде, чем спортивный праздник начнётся, позвольте несколько напоминаний. Бросать подарки на лёд в этом году запрещается! Я понимаю ваше огорчение. Но это выбивает нас из графика, и собирать их в этом году некому. К тому же, любой предмет на льду – потенциальная травма. Для вашего удобства вдоль трибун будут ходить волонтёры с корзинками.

– У некоторых дома целые витрины из тосси!4 А нам теперь, видите ли, нельзя, – разочарованно буркнула Элла. – Помешались на этих правилах. У нас всем кидают!

– А ещё… – зануда у помоста взял паузу, – прежде чем мы перейдём к неофициальной части и танцам, – толпа в предвкушении загалдела, – позвольте злоупотребить официальным положением и выразить благодарность моей самой лучшей в мире команде, которая приехала меня поддержать! Это мои мама и бабушка. – И он подъехал к двум полноватым женщинам у борта. Та, что постарше, набросила ему на плечи тёмно-синюю толстовку с вышитой бабочкой на плече. Он рассыпался в благодарностях за подарок. Кажется, тренировку надо было просить у его бабушки, тогда б я её получила.

– Только итальянец в тридцатник способен приехать на старт с мамой и с бабушкой! – презрительно сказала Мальвина, а я, глядя на блестящие нитки мулине на вышитых крыльях, вдруг брякнула:

– Стрекозел! Не просто козёл, а Стрекозел!

– Зато катается классно. Не нам чета! – отрезала неожиданно Элла.

– Стрекозел! – упрямо повторила я, разозлившись на неё. – Что ему стоило? Быть в силах помочь и отказать – это выбор.

Мальвина потянула меня в сторону, пока мы с Эллой не сцепились.

– Главные женщины в жизни любого итальянца – это мама и бабушка, – заявил в микрофон этот несуразный тип, а подвыпившие гости загалдели ещё громче, предчувствуя скорый конец официальной части. – А сейчас – танцы!

Оркестр грянул плясовую. Надо льдом полетели вальсы, марши, польки.

– А теперь – ламбада! Танцуют все! – выкрикнул с помоста скрипач.

Бойкие канадцы и итальянцы тут же с хохотом выстроились змейкой. Звонче всех распевал один, с зелено-бело-красным триколором на рукаве и с тугими маслянистыми кудряшками. В его глазах, карих с можжевеловым оттенком, плескалось солнце. «Джино!» – окликнула его Леди-ножницы и уцепилась одной рукой ему за талию, а он на секунду оторвавшись, локтем притянул её к себе, но тут же выпустил. Второй рукой Леди-ножницы сдёрнула с места Мальвину, Мальвина – меня. Огромный дракон из танцующих фигур в разноцветных куртках с флагами уже извивался по всему льду. Через два затылка от меня плясали красивые кудряшки Джино.

Танцующие все прибывали. Ещё немного, и места на льду не хватит. А музыка нарастала, влекла и закручивала пёструю змею. Оркестр взял последнюю ноту. Змея резко остановилась, и все посыпались на лёд. Со смехом поднимаясь, весело цокая языками, танцоры потянулись со льда.

Красные отблески заката померкли, и через десять минут на втором льду стало пусто и тихо. По стеклянной стене поползли мелкие капли дождя. Завтра в девять торжественно раздадутся фанфары, и соревнования начнутся. Мои первые настоящие соревнования. Завтра я докажу всему миру, что несбыточное сбывается. Я почувствовала холодок в желудке. А может, это было предчувствие?

– 16 —

Сегодня.

Внутренняя заноза подняла меня в шесть утра. Солнце как раз вываливалось из-за гор. В его первых лучах ослепительно заблестела роса на лужайке – будто по траве рассыпали сверкающие остренькие нотки.

Я мигом оделась. Есть не хотелось. Хотелось на улицу, впитывать каждой клеточкой волшебное утро, когда даже воздух особенный, как в день рожденья. Память фиксировала каждый миг, каждый вздох, каждый звук. Тихо, едва слышно захлопнулась дверь. Тонко скрипнула деревянная ступенька. Солнце блеснуло огненной каплей на кончике голубой сосновой иголки. Мир прекрасен, а я сегодня не на его задворках.

На улицах не было ни души. Мне ласково кивали герани на подоконниках, уютно покачивались белые вязаные занавески. Рифлёные подошвы горных ботинок бесшумно ступали по асфальту. Я вдруг почувствовала, какими сильными и ловкими стали ноги за эти месяцы, как легко они меня несут.

Дома отступили от дороги, вдоль тротуара потянулись низкие стриженые изгороди и ладные палисаднички. Zimmer frei – есть свободные комнаты – прочла я на одном из них. Интересно, каково это – жить тут, на краю деревни, на краю цивилизации, у мизинца горы?

Солнце с тучей играли в прятки. Я остановилась у ограды небольшой фермы. На метровом постаменте стоял керамический вазон с анютиными глазками. Огромные, желто-лиловые, они поворачивали головки вверх, к солнцу. Их бархатные лепестки в тяжёлых каплях трепетали на ветру. Через их брильянтовую россыпь я глянула на луга. Золотистые, они еле заметно колыхались в такт дыханию утра. На краю гор, у тёмного лесистого склона лежало длинное узкое облако, как ветхое ватное одеяло с прорехами. Дорога огибала холм и поворачивала куда-то в глубь гор. Хотелось бежать по ней без конца. Бывают же в жизни такие мгновения единения с собой и с миром? Разве это не стоит усилий?

Однако стоп! Я сунула нос во влажный цветок, бросила взгляд на луга и горы, будто в глазах у меня камера, мысленно сохранила картинку и побежала домой. Иначе весь пар уйдёт в свисток. Выпила крепкого чаю. Рюкзак – на спину, чехол с платьем – на локоть, аккредитацию – на шею. Захлопнула дверь и замерла, вслушиваясь в звонкий хлопок. Глаза ещё цеплялись за белую сирень в росе, но сердце уже билось иначе. Мысленно я уже была на катке. Прокручивала, как разминаюсь, одеваюсь, выхожу на раскатку. Я встала как вкопанная посреди узкой дорожки меж заборов: а знаю ли я, как подвести себя к старту? Долго ли разминаться? За сколько до раскатки прекратить? И, ёлки-палки, я ж без тренировки на льду! Злость пробежалась по нервам, будто ёлочная гирлянда вспыхнула. Ненавижу нераскатанное тело; в нём не проснулся ещё его непостижимый ум. Пока я не стала кататься, я и не подозревала, что тело так здорово соображает. Через стеклянную стену я видела, как скользят по тренировочному льду лёгкие тени. На том самом сеансе, куда мне не удалось попасть. Я сбросила вещи на скамью, отвернулась спиной к стеклянной стене и стала разминаться прямо на улице.

Двадцать минут девятого. Наша группа выступает в начале сегодняшних соревнований. Пожалуй, размялась достаточно. Ну почему, почему у Эллы тренировка ровно сейчас, кто составлял это уродское расписание? Она тоже где-то здесь. Наверное, в спортзале. Но не рядом. На старт ей часа через три – в «бронзе-1» в этом году шесть разминок, а у неё последний стартовый. Мысли стали разбегаться; куда угодно, подальше от старта.

Колготки, причёска, платье. Я вынырнула из жаркой раздевалки под трибунами, и просторная пасть катка показалась мне сырой и сумрачной. На трибуны, ласково зевая, взбирались друзья спортсменок. У закрытой калитки в коротком борту уже выстроились гуськом пять участниц нашей разминки. В воздухе висел азарт. Я пристроилась в конец.

– Мы тебя выведем, ты не одна!

Из-за плеча вынырнули Воскресенская и Осокина. В глазах у меня зарябило от розового и оранжевого. Наперебой они затрещали:

– Чехлы с лезвий сняла? Я однажды так в них и вышла – кровищи было! Прямо из темечка!

– А я…

Я бросила в потолок умоляющий взгляд. И не сбежишь от них никуда в крохотном закутке у борта.

– Девчонки, не отвлекайте её! – приятная тренера в розовом из «Европейского» остановила лавину катастрофических картинок.

Твёрдо и нежно она обняла Осокину за плечи и увлекла за собой. Какое счастье! Краем глаза я видела, как при их приближении у трибуны застыла мужская фигура. Кто бы это мог быть? И тут вышли судьи. Я подняла голову. В потолок унеслись звуки фанфар, а по телу под платьем побежали прохладные мурашки. Из динамика донеслось:

– Начинаем соревнования в категории «Бронза-1», произвольная программа, женщины! Разрешена разминка первой группе участниц!

– Ну… удачи! – шепнула Воскресенская. Впервые уважительно, не насмешливо.

Я благодарно кивнула. Остальные уже умчались.

Открытая калитка. Порожек. Осторожно я ступила на лёд.

Первое ощущение – лёд мне чужой. Привычно толкаюсь, но он не едет. С утра у меня была такая сила в мышцах, куда всё девалось? Делаю круг, второй; надо же сесть в ноги!

Я чувствую зрителей на трибуне. Чувствую судей у борта. Чувствую, что я в непривычном платье, накрашена, причёсана – лопушок среди напористых спортсменок.

Я не умею раскатываться за шесть минут. До конца разминки всего три минуты, а я ещё на базовых шагах. В эти шесть минут Мила велела непременно пройти программу целиком – тогда на повторном прогоне я меньше сыплюсь. Минуту надо оставить – вернуть дыхание. Когда у тебя первый стартовый, раскатка на минуту короче. Пора.

Я перебросила толстовку через борт у абрикосового диванчика кисс-энд-край и сразу почувствовала себя голой и беззащитной. Встала в стартовую позу; циркуль5, дуги, разбег, прыжок у короткого борта, над ним неясно маячат лица, я их не узнаю. Дорожка. Растанцовка. Сейчас будет моухок и выход на ласточку…

Трибуны подбросило на ноги. Все разом взлетели, слившись в едином крике – и кричат они мне.

Перед глазами замелькало – смазанные трибуны, балки потолка, флаги – будто кто-то неровно размазал их кисточкой.

Вихрь, сумерки. Сколько прошло времени? Минуты, секунды? Я открыла глаза и увидела перед носом зубцы чьих-то лезвий и ободранные ботинки. Приподнялась на локте.

– Are you all right?

В голосе – раздражение и досада. Надо мной высилась незнакомая полная блондинка с финским флагом на рукаве. На льняных волосах чернели заколки-невидимки как гусеницы. Смотрела нетерпеливо и пристально.

Я молча кивнула, и она тут же исчезла. Быстро и ловко, не чета мне.

Сознание потихоньку возвращалось. Трибуны по-прежнему кричали мне и хлопали стоя. Шатаясь, я встала. Вроде бы двигаюсь. Взгляд упал на ногу – под коленкой расползалось красное пятно. Лучше не смотреть. Руки слушались, но ощущение странное, будто я не держусь ни за лёд, ни за воздух.

У короткого борта Воскресенская выскочила на лёд и схватила меня за руку.

– Эй, жива?

– Что… что это было?

– Да Эмми, блин, Эмми! Она в тебя выпрыгнула, попала лезвием под коленку, ты летела кувырком полкатка.

Ах вот оно что.

– До окончания разминки – одна минута!

Голос доносится будто из другой галактики. Значит, прошло две минуты. Воскресенская хлопнула меня по плечу. В каком-то полусне я поехала программу с того места, где мы столкнулись. Нет, стоп. Пора к борту, отдышаться.

Трибуны в далёком мареве, все звуки – будто издалека. Раз в четыре секунды меня будто пробивало током, и я всем телом вздрагивала. Где-то вдали в микрофон сообщили:

– Your warm-up is over. Would you please leave the ice?

Разминка закончена. Просим спортсменок покинуть лёд.

Шорох лезвий – это девчонки выходят со льда. Я одна на ледовой поляне.

– On the ice – representing Russia – Ksenia Perepelitsa!

Бирюзовое. Красное. Белое.

Как в тумане я разбегаюсь и выхожу на старт. Кланяюсь, как учили. Трибуны ревут и скандируют стоя. Кое-как встаю в стартовую позу. Ребро-зубец. Шатает. Откуда-то издалека звучит музыка. Тело делает то же, что и всегда. Очень мешает электрический разряд, что встряхивает меня каждые секунды четыре.

Передо мной из тумана выныривают цветы. Это кисс-энд-край, значит, я уже у короткого борта. Прыжок. Выезд. Выход на хореопоследовательность. На полсекунды фиксирую позу, чтобы дать старт дорожке. На трибуне справа пускают волну. Слева – орут «давай!» на всех мыслимых языках.

Подхожу к растанцовке. Вот здесь мы и столкнулись. Какого лешего она в меня въехала, если я танцевала на месте? Не увидеть человека за полтора метра до прыжка нельзя. Моухок, разбег, ласточка. Ворона, а не ласточка. Внезапно из марева выныривают лица судей, прямо над кромкой борта. Всматриваются очень внимательно, я отчётливо вижу.

Сейчас вступит оркестр. Судьбоносные такты, где я всегда догоняю музыку. Значит, доеду и сегодня. Даже если вижу всё хуже. Разбег, каскад, кросс-роллы, вращение, выезд. Музыка закончилась. Я стою в финальной позе.

Трибуны подбросило. Вдоль трибун заметались волонтёры под шквалом конфет и игрушек. А я вдруг поняла, что не в силах сделать реверанс. Выехала в центр и аккуратно наклонила голову. На одну трибуну, на вторую. Обнаружила выход. Воскресенская усадила меня на диванчик. Я аккуратно отодвинула порезанное колено, не запачкать бы кровью абрикосовый плюш. Текло уже сильно.

Диванчик тут же окружила толпа. Меня хлопали по плечу, обнимали, подбадривали. Обступили вокруг, сели рядом.

Я обхватила себя за коленки. Рука тут же вляпалась в красное и липкое. Вытерла её о чулок. Тупо смотрела я на табло. Техническая оценка – одни нули. Я же проехала – прошаталась – всю программу, почему ничего не зачли? Хотя бы хорпоследовательность, уж она-то была. Всего три балла, и те за компоненты. С такими оценками я буду последней. Это ясно уже сейчас. Мне будто бы двинули под дых. Кувырки на льду показались семечками. Все чаяния, все надежды, вся радость этого утра поднялись волной до небес и рухнули, рассыпавшись. Всё заполнила чернота. Глухая, бездонная. Мимо, всё мимо. Быть рядом – и не поймать. В этом вся я. Поднимаюсь, как во сне. Где-то здесь валяются мои чехлы и куртка. Я ищу их глазами. У моих ног стоит мешок с конфетами и игрушками. Оля Воскресенская легко нагибается – сквозь туман её движения кажутся мне непростительно лёгкими и быстрыми – прячет мои чехлы и олимпийку в пакет, тревожно кидает кому-то взгляд и на секунду приобнимает меня за плечи.

– Мне надо бежать, ты справишься?

Молча киваю. Шаг, ещё шаг. Меня обступают французы и австралийцы, их участливые вопросы доносятся как из-за стены воды. Сквозь дымку сознания я вижу, что мешок с игрушками и кофту за мной несёт девочка в британской курточке. Внезапно чьи-то пальцы берут меня за плечо, крепко и больно.

– К врачу и без разговоров!

Голова не вертится, но я вижу сощуренные тёмные глаза и косую чёлку. Из головы вдруг выскакивает моё вчерашнее имя для него – Стрекозел. Пытаюсь высвободиться, но куда там. С колготки кровь капает на резиновый коврик. Кажется, Стрекозел заставляет меня натянуть чехлы. Держит меня за локоть, пока я их прилаживаю; слишком крепко, мне больно. Даже в такой момент он считает нужным в первую очередь защитить лезвия. От железной хватки на руке останутся синяки, но рот не открывается спорить, я лишь мотаю головой. Меня отбирают австралийки:

– Мы отведём, отведём.

Стальная рука разжимается. Сразу становится легче. Незнакомые спортсменки наперебой рассказывают врачу, что случилось, помогают мне снять колготки. В голове не остаётся мыслей, лишь пустота и радость, что локоть наконец на свободе.

Час, два. Не помню, сколько я здесь сижу, на лавке у косой дорожки к катку. Возможно, намного дольше. Сквозь туман вижу его белую стену и тёмно-коричневые балкончики, вазоны размытых анютиных глазок у края сиденья. Время от времени, когда порез под коленом начинает пульсировать сильнее, рука тянется к заплатке, накрывает ладонью, и рана чуть успокаивается.

По аллейке к катку бегут спортсмены, знакомые и незнакомые. То один, то другой замедляет шаг, смотрит внимательней на меня. Несётся дальше. Мне не холодно и не жарко, есть не хочется. Темнота. Не снаружи – внутри. Будто всё умерло. Я провалила старт. Всё сделала, выучила, выкатала, пусть шатко, а мне ничего не зачли. Вообще ничего. Смели в мусор.

Ксения, ты ни на что в этой жизни не способна. Ни в одном деле тебе ничего не светит. Сколько к мечте ни приближайся, в последний миг всё исчезнет. Над тобой могут смеяться, тебе могут сочувствовать. Но признавать – никогда. Точка.

ЧАСТЬ 2

– 1 —

Май 2012

Ночь накануне соревнований, Оберстдорф

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Офисный сленг, от англ. proposal (предложение).

2

Аттитюд – одна из основных поз в классическом танце, при которой равновесие сохраняется на одной ноге, а другая нога поднята и отведена назад в согнутом положении. Ласточка (Arabesque spiral) – спираль на прямой опорной ноге с максимально возможно поднятой выше бедра прямой свободной ногой.

3

Спортсмен; участник соревнований (англ.).

4

Тосси (от англ. tossie) – маленькие подарки, которые бросают на лёд (конфеты, магниты, игрушки).

5

Циркуль (англ. pivot) – фигурист упирается зубцом опорной ноги в центр, а свободной рисует круг на льду (вперёд или назад). Дуга (roll, lobe) – основа фигурного катания. Скольжение на одной ноге на наружном или внутреннем рёбрах, вперёд или назад. Соответственно, дуга может быть вперёд наружу (BH), вперёд внутрь (BB), назад наружу (НН) и назад внутрь (НВ).