Погоня за судьбой. Часть V

Вопросы… Какие тут вопросы? Прийти бы в себя…

Я отрицательно мотнула головой. Лицо исчезло, а его место на стене заняли разноцветные узоры, плывущие сквозь пустоту. В воздухе царила приятная смесь синтетических запахов – неопределённый освежитель воздуха, чистая постель, озоновая прохлада. Сбоку от меня мерно пищал аппарат, из которого под простыню уходила дренажная трубка. Я попыталась набрать полную грудь воздуха, и не смогла. Внутри меня что-то клокотало и хлюпало, словно в лёгких ворочался студенистый, чуждый ком.

Организм самовольничал. С некоторым усилием я приподнялась на кровати и огляделась вокруг. Округлая комната в светлых тонах источала футуристический блеск, стена плавно загибалась и переходила в потолок. Кровать, на которой я возлежала, занимала уютную нишу посреди комнаты, а больше в помещении кроме медицинского аппарата не было никакой мебели – лишь по стенам бесцельно переливались абстрактные проекции, бессмысленно плыли прозрачные мыльные пузыри, в гипнотическом танце вращались ленты Мёбиуса, наперегонки сквозь молочно-белое пространство ползали геометрические фигуры, заставляя кружиться и без того ватную голову…

Вибрация постепенно стихала, гул превращался в шёпот, и через минуту землетрясение сошло на нет – как и обещала медсестра. Только сейчас, пошевелив сухим, липнущим к нёбу языком, я почувствовала, как сильно пересохло во рту. Огляделась в поисках воды, попыталась привстать, но ничего не вышло – мышцы тела были слабы от долгого пребывания без движения.

Как же хочется пить… Послышалось тихое жужжание, и в стене напротив, расползаясь в стороны, образовалось отверстие. Оттуда высунулся суставчатый манипулятор и потянулся сквозь комнату прямо ко мне. К самому лицу приблизился оконечник трубки. Мне оставалось лишь дотянуться до него губами, и прохладная жидкость тут же устремилась вниз по пищеводу. Я пила и никак не могла напиться. Несколько жадных глотков – и горло начало саднить, я поперхнулась и закашлялась, разбрызгивая воду на белоснежную простыню.

Узоры на стене передо мной растворились, и вспыхнуло полупрозрачное голографическое полотно, на котором гигантскими чёрными буквами было написано:

«Аккуратнее, не подавись. Ты мне ещё пригодишься».

Что за идиотские шутки… Кто это у нас тут такой юморист? Я небрежно отпихнула оконечник, который с тихим жужжанием деликатно убрался обратно в стену. Огляделась, но никого не увидела. Надпись на полотне сменилась:

«Можешь не искать. Я на кухне, в биоконтейнере. Скажи-ка мне что-нибудь».

Я тупо таращилась на импровизированный экран. Слова рассы͐пались, исчезли, и буквы принялись выстраиваться в новый порядок:

«Ты что, окончательно голову отбила? Не узнаёшь старика?»

– Дядя Ваня? – глухо спросила я и недоумённо нахмурилась. – Что ты тут делаешь?

«Сторожу твой сон, что же ещё? Отбиваю от ретивых принцев, которые тут ошиваются в попытках поцеловать спящую царевну».

– Каких ещё принцев? О чём ты? Как вообще ты тут оказался?

«Где твоё чувство юмора? Видать, хорошо тебя приложило… Ты ведь сама меня отыскала в пылу заварушки и притащила на корабль».

Точно. Кажется, я что-то вспоминала. Нечто мутное, бесформенное, будто чужой устный пересказ старинного фильма. Яростный вой ветра, стрельба, борьба и звенящие по железному полу ампулы и пузырьки. А ещё боль. Адская, нечеловеческая боль в животе…

Я машинально коснулась себя под простынёй. Хоть и слегка притуплённые, ощущения были на месте. Но боли не было.

– Значит, ты так и сидишь в своём ящике? – спросила я всё ещё хриплым голосом, оглядывая пустую комнату. – И как тебе там, в этой банке?

«Не жалуюсь, – загорелась надпись. – Переноску вовремя заряжают и заправляют глюкозой, регулярно обновляют кровезаменитель, поэтому мне вполне комфортно. К тому же, у меня здесь в каждому углу глаза и уши. Мне дали доступ к паре камер, но ты же понимаешь – где доступ к паре, там доступ ко всем…»

Я рефлекторно стрельнула глазами в угол. Оттуда, из-под самого потолка на меня смотрел зрачок камеры видеонаблюдения. Точно такая же висела в противоположном углу – помещение полностью просматривалось. Дед, как невидимый паук, вновь сидел в центре паутины. Старый плут даже без рук и ног был способен выкрутиться всюду и везде.

Мне, впрочем, тоже нужно было постепенно осваиваться в окружающем пространстве. Вспомнив слова медсестры про мысленное управление палатой, я подумала:

«Поднять изголовье кровати».

С тихим жужжанием подголовник пополз вверх, и я приняла полусидячее положение. В голове вертелась уйма вопросов к старику, и я собралась было задать один из них. Но… Неосторожный вдох – и рвущий лёгкие кашель сдавил грудную клетку. Заходясь в приступе, я судорожно хватала ртом воздух.

«Неважно выглядишь, – заметил дядя Ваня. – Почти как я, только я хотя бы не перхаю, словно чахоточный».

– Не скажи, дед, – отдышавшись, слабо парировала я. – Меня по крайней мере ещё не разбил Альцгеймер… Но я ничего не помню, только какие-то обрывки, кусочки… Я уже почти готова списать это на начинающийся склероз… Где я нахожусь? Мы на Земле?

«Ты на Ковчеге, Лизонька. На том самом Россе, о котором сложили так много легенд и страшилок».

– И давно мы здесь?

«Сейчас двадцать седьмое февраля две тысячи сто сорок пятого… Месяц с небольшим ты провалялась в коме. Они уже успели проводить в последний путь твою бессмертную душу и готовились отключать от аппарата бренное тело. Не думали, что выберешься, а вот поди ж ты…»

Месяц… Целый меся вычеркнут. Я выпала из жизни, всё пропустила… Всё? А что, собственно? Мир рассыпался на осколки? Кажется, что нет. Скорее всего, всё вокруг привычно крутится и вертится, и моё отсутствие никем не замечено. Люди плачут, смеются, рождаются и умирают. Бедные беднеют, богатые – богатеют, а планеты вертятся на своих осях и накручивают обороты вокруг звёзд.

Вот только какова моя роль во всём этом? Из фрагментов воспоминаний постепенно собиралась цепь событий, последним звеном которой было лицо моей Софи в кровавом мареве. Мой ангел пытался меня спасти, и ей это удалось… Милая Софи, где же ты сейчас? И где «Книга судьбы», за которой я так долго гналась?

Я попыталась отделить от кровати одеревеневшие ноги, но они не слушались – вросли в матрас свинцовой тяжестью. Мехапротезы, обычно послушные, замерли мёртвым грузом. Спустя пару минут моих безуспешных попыток покинуть ложе стена беззвучно расползлась в стороны, и в помещение через разверзшийся прямоугольник вошла худощавая и неестественно высокая седовласая женщина с узким и добрым лицом. Белоснежной скульптурой возвышаясь надо мной, она участливо спросила:

– Как вы себя чувствуете? Ничего не болит?

– Всё на месте, всё в порядке. Даже та кошмарная рана… – Я вновь дотронулась до бока. – Её нет. Я полностью здорова. Если честно, я уже хочу куда-нибудь уйти, вот только тело не слушается.

– После месяца, проведённого в горизонтальном положении, это нормально. Вам нужны постепенные нагрузки, – сообщила женщина, нажала пальцем на миниатюрный браслет, и в центре комнаты вспучилась объёмная голографическая проекция.

В воздухе плавал безликий человеческий силуэт, лежащий в пустоте, выброшенный в космический вакуум. Бархатная тьма растворялась, таяла, словно обведённого по контуру человека просвечивали насквозь яркой натриевой лампой. В недрах силуэта пульсировали разноцветные органы, светились изнутри переплетения тканей, разворачиваясь перед глазами слой за слоем, будто обнажавшаяся капуста сбрасывала с себя многочисленные листья.

Я впивалась взглядом в призрачный контур в поисках знакомых изъянов. Мозг отказывался складывать картинку. И вдруг… меня словно обухом по голове огрело – точно срубленные топором под самый корень, заменённые пустотой, у силуэта отсутствовали ноги и одна рука, но вот вторая-то рука была на месте! По ней бежали алые плети сосудов и серебристые пучки нервных волокон, оканчиваясь пятью пальцами.

Под простынёй и на голограмме пальцы, послушные мысли, согнулись и разогнулись.

– Это… моя? – выдохнула я, и голос сорвался на шёпот.

– Да, ваша, – улыбнулась медсестра. – Самая настоящая, живая рука. Один из ваших протезов полностью вышел из строя, поэтому мы приняли решение воспроизвести конечность на матриксе и сделали реимплантацию.

– И сколько я теперь вам должна?

Я не отрывала взгляда от проекции, словно сделай я это – и моё собственное тело превратится в чужой и незнакомый кусок железа.

– Нисколько, – отрезала женщина. – Наше общество преодолело товарно-денежные отношения, поэтому единственное, что от вас требуется – это посильное участие в его развитии.

Картина переливалась, тело приближалось и поворачивалось, подставляя под внимательный взор медсестры малейшие изгибы, дрожащие лёгкие, стучащее сердце – я чувствовала каждое его сокращение внутри этой странной голографической куклы, сливаясь с ней едином жизненном ритме. Я силилась согнуть локоть – и он согнулся. Мягкая, будто пористая, простыня, послушная движению, сползла вниз.

Рука была незнакомой. Бледная, совершенная, пугающе хрупкая, словно от антикварной фарфоровой куклы в полный рост. Медленно, боясь сломать, я поворачивала её, завороженно следя, как под тончайшим полотном кожи шевелятся связки, проступают синеватые ручьи вен, отливают розовым ногти.

Рука… Настоящая, живая, моя собственная. В которой каждый мускул, каждая крошечная косточка принадлежали мне.

Голографическое тело пропало, а его место заняли разнообразные цифры и графики. С полминуты медсестра молча разглядывала всевозможные показатели, а затем сообщила:

– Я передам доктору, что вы в сознании.

Свернув изображение, она приподняла простыню и аккуратно вынула дренажную трубку у меня из-под ребра – и тут же на коже словно закрылся глаз, скрывая свежее отверстие от трубки. Медсестра проследила за моим взглядом и сообщила:

– Не трогайте это место пару дней, органический клапан затянется и сам заживит кожу.

Поморщившись от болезненных ощущений, я спросила:

– Где я нахожусь? Чей это дом? Мой?

– Вы дома у Софии Толедо, а я обеспечиваю уход по месту жительства.

– А где она сама? – вопросила я, рефлекторно оглядываясь по сторонам.

– Госпожа Толедо долгое время дежурила у вашей кровати, но несколько дней назад отбыла в поездку, – ответила женщина, сцепив руки. – Когда она вернётся, ей будет очень отрадно узнать, что вы очнулись.

– В какую ещё поездку?

– Я не владею информацией, вопрос не по адресу, – прохладно ответила медсестра. – Итак, если верить данным диагностики, вы в полном порядке. Сегодня отдохните, а завтра мы начнём реабилитацию. Приходите в себя, осваивайтесь, не буду вам мешать…

Вежливо кивнув головой, медсестра покинула помещение, оставляя меня наедине с собой. Я лежала, не в силах оторвать взгляд от живой руки. Шевелила запястьем, водила пальцами по шелковистой простыне. Это была не симуляция или очередной протез. Настоящая кожа отвечала ощущением на прикосновение к ткани, пластику, собственному лицу. Я утопала в этих первородных ощущениях. Пальцы жадно скользили по шершавому пластику, гладкому кафелю, прохладной простыне. Мир заново открывался через прикосновения. Я исследовала его, словно слепой, прозревший после долгих лет темноты..

Я вновь мысленно попросила воды, а когда вдоволь напилась из манипулятора, вылезшего из отверстия в стене, напротив развернулась проекция, и в воздухе, словно мыльные пузыри, начали проявляться буквы:

«Ты и есть можешь так же – не вставая с кровати. Настоящая страна-Нехочухия, большинство землян обзавидовались бы… Внутренние стены домов здесь из каких-то электропроводимых биополимеров с изменением жёсткости и вязкости, и ещё чего-то… Очень занятные технологии».

– Дед, где Софи? – спросила я. – В какую поездку она укатила?

«Твоя подруга сидела тут днями и ночами. Она слишком истощилась и извела себя, чтобы продолжать ждать. Неделю назад напросилась в штурмовой отряд, и её забрали куда-то в Сектор. Им там, похоже, есть чем заняться, так что для неё это будет хорошей терапией. Всё лучше, чем сидеть рядом с овощем и ждать у моря погоды…»

Значит, она не дождалась. Мы разминулись буквально на пороге. И тут же, словно ледяной укол – острое, физическое желание увидеть её. Но её не было. И восторг от новой руки сменился гнетущей, свинцовой пустотой. Я была одна. Совершенно одна в этой стерильной комнате, под недремлющим оком камеры, через которую на меня таращился дед. Вдобавок мне снова, в который уже раз предстояло пройти сквозь мучительное восстановление – ещё со времён интерната я помнила, каких усилий стоило преодоление собственной немощи.

Отгоняя подальше тёмные мысли, я спросила Ваню:

– Расскажешь, что с тобой приключилось после Алтая?

По развернувшемся вновь полотну поползли буквы:

«Представь себе на минутку, каково это – ослепнуть, оглохнуть и лишиться всех остальных чувств. Выключиться из мира… Когда меня взяли на корабле, для меня наступила ночь. Бесконечная, вечная, чёрная ночь, но это была не смерть – я всё ещё мог думать. Поначалу… Был только ужас. Абсолютный. Я бился в этой пустоте, как мотылёк в банке. Где я? Жив ли? Мозг, лишённый внешних импульсов, начал пожирать сам себя. Я чувствовал, как трещит рассудок, я буквально колотился воображаемой головой о воображаемую стенку. А когда устал, начал вспоминать стихи, сказки, рассказы, фильмы – всё, что когда-либо читал или смотрел… Вспоминал прочитанное, увиденное. К моему удивлению, это было неожиданно легко и приятно – мне ничто не мешало, не отвлекали никакие внешние ощущения… Затем наступила тишина. Не пустота – тишина. Я сдался и перестроился. Я отключился от «там» и погрузился в «здесь». И понеслось… Отключённый от внешнего мира, я сочинял рассказы, которые никто не прочтёт, видел картины, которые никто не увидит. Я был богом собственного, идеального мира. И даже придумал религию. Без грехов, без паствы… Только я и мои догматы».

– Когда порадуешь меня выступлением в местном литературном кружке? – полушутливо спросила я.

«Не дождёшься. Я творю в стол, исключительно для себя… Так вот, о чём это я? Да… Потом интегровцы стали подключать меня к компьютеру, чтобы побеседовать. Давали насладиться какой-никакой, а компанией. Особо не наседали, потому как я человек пожилой, у меня с сердцем плохо, к тому же я теперь апогей беспомощности. Но поговорить я люблю, поэтому рассказывал им всё подряд – всё, что они и без меня знали. Где сели на меня, там и слезли, а потом опять выключили, и я вернулся к привычному уже одиночеству. А всплыл на поверхность уже здесь, в этом самом доме».

– А чем окончилась история с артефактом? Тебе удалось что-нибудь выяснить?

«Сними-ка таблеточку с головы», – приказал дядя Ваня.

Я послушалась, отлепила похожее на монету устройство от виска и положила его на подлокотник рядом с собой.

«Я выключил запись, так что у нас с тобой есть минутка для откровенного разговора. Есть кое-что, что я не могу держать при себе – мало ли что может случиться. Но и доверять здесь я могу только тебе… Перед тем, как террористы вскрыли корабельный шлюз, старина Рональд бормотал что-то малопонятное. Про пластины эти дурацкие, про шанс всё исправить, про ключ к «Книге». Запоминай, говорит… Сар’ит Ракт’а… С санскрита это переводится как «красная река»… У одинокой сущности будет ключ, и он поможет открыть артефакт».

– Прямо поэзия… Или бред сумасшедшего, – скептически заметила я. – «Красная река»… И где, интересно, сия география находится? На звёздной карте или в голове у Мэттлока?

«Вот ты это и выяснишь. Похоже, он сам до конца не понимал, что это означало… Мэттлок сбивчиво тараторил, а потом скрылся в своей каюте, и больше я его не видел. Что было дальше – ты уже знаешь… А теперь цыц – я подключаю комнату обратно к системе… Теперь твоя очередь рассказывать – что с тобой приключилось в моё отсутствие? Софию я уже допросил с пристрастием, но хотелось бы услышать твою версию».

– Что со мной случилось?

Сколько времени прошло, сколько всего за это время случилось… Весь рассказ занял бы целую вечность, поэтому я скупо ограничилась парой фраз:

– Я побывала в Москве, потаскалась по Пиросу, оставила там Рамона и последние иллюзии об Альберте. Теперь и Врата возле Пироса закрыты, так что дороги туда больше нет. А Марк… Его убила Вера, – выдавила я, и её имя обожгло горло, словно кислота.

«Вера во что? Насколько я знаю, его убили террористы».

– Да не во что, а девочка, которая жила со мной в одной комнате в каптейнском интернате. Я тебе рассказывала о ней… Мир очень маленький, как оказалось. – Я вздохнула и закрыла глаза. – Сегодня вы подруги, а завтра она вступает в «Интегру» и раз за разом пытается тебя убить. Кстати, я нашла тебя на том же астероиде, что и её – Альберт дал наводку. – Я машинально повела затёкшими плечами. – Ума не приложу, откуда у него была информация, но если бы не он… Чёрт… Если бы не он, Мэттлок бы выжил. А его тоже больше нет – он невероятно странным образом появился в самый последний момент, чтобы спасти нас от гибели, а нашу затею – от провала.

«Очень, очень жаль. Хорошие люди уходят слишком рано», – появились и растаяли в воздухе буквы.

Дядя Ваня молчал. Даже буквы на стене погасли, и эта тишина была красноречивее любых слов. Он смотрел на меня – я чувствовала этот взгляд через объектив камеры – и, возможно, в его цифровом аду рождалась новая притча о предательства и смерти. Время ползло неторопливой улиткой, я смотрела в точку, а потом вспомнила про лежащую рядом со мной «таблетку», нацепила её на висок и мысленно попросила перечислить доступные функции умного дома.

Постепенно осваиваясь, я игралась с цветовым оформлением комнаты – освещение менялось с белого на аквамарин, с желтоватого на угольно чёрный, призывно-розовый уступал место сдержанно-бежевому. На просьбу включить телевизор голографическое полотно нарисовало фигуру пожилого мужчины в пиджаке и брюках, который стоял у старомодной зелёной школьной доски, испещрённой формулами. В углу значилась надпись: «6-й класс, Теория Поля».

… – Благодаря существованию интервала, который одинаков во всех системах координат, – монотонно вещал мужчина, – мы можем сформулировать, что суть Теории Относительности заключается в следующем: пространство и время образуют вместе неразделимый четырёхмерный континуум, в котором мерой расстояния между событиями служит квадрат интервала…

Мысленное усилие – и на голограмме цветастая компания забавных животных поскакала по дороге, напевая:

… – Играть во все игры нельзя одному ни мне, ни тебе, никому-никому, ведь столько на свете весёлых друзей, весёлых друзей…

Ещё один мысленный приказ – и в полутьме роскошно обставленных апартаментов возле камина появились двое мужчин. Сидя в кресле и покуривая трубку, один из них хриплым голосом заметил:

… – Ватсон, люди вообще очень ненаблюдательны.

– Все погружены в себя, – ответил второй таким тоном, словно нарочно проиллюстрировал свою мысль.

– Да. Но и о себе люди очень мало знают. Вот вы, например, Ватсон… Вы можете сказать, сколько ступенек на лестнице у нас в прихожей?..

Я отключила экран и погасила свет. В темноте, на стене, тут же проступили буквы:

«Зря. Отменное кино, тебе стоит посмотреть. В Конфедерации такого не сыщешь».

Я мысленно приказала открыть окно в комнате – и округлая стена сбоку от меня лопнула и расползлась в стороны, открывая скошенный прямоугольник лилового полотна за толстым стеклом. В завораживающей, девственно-чистой сирени не было ни единого облачка, ни малейшего движения, и я подумала, что это всего лишь декорация – ещё одна голограмма, а то и вовсе растянутый за перегородкой холст.

Лёжа на боку в полутьме, я упивалась собственным бессилием. Взгляд прилип к лиловому прямоугольнику, сознание то утекало в чёрную яму забытья, то выныривало обратно в это же место и время. А само время потеряло смысль. Минуты растягивались в резиновые часы, а часы спрессовывались в липкий, бесформенный ком. Я так и не смогла дождаться смены этой вечной сирени за окном на обещанную тьму. Даже ночь здесь оказалась ненастоящей. И единственным, что вносило разнообразие в моё возлежание в роскошной чистой койке – это периодические мелкие потряхивания да лёгкие толчки откуда-то снизу, из-под пола, будто кто-то огромный и неповоротливый ворочался в каменных недрах планеты. Словно я лежала на спине спящего великана, который вот-вот проснётся.

Наконец, сознание не выдержало, и я сорвалась в тёмный, беспокойный сон. Там не было картинок – только ощущения. Скользкие, ржавые стены коридоров, которые сжимались, словно тиски. И та самая дверь – облезлая, с прогнившей сердцевиной, за которой, – я это точно знала, – затаилось и поджидало меня что-то ужасное. Нечто, что уже видело меня однажды…

Деликатная трель выдернула меня из пучин дрёмы. Сбоку мерцал всё тот же лиловый прямоугольник. Снова раздался звук соловьиного напева, и на стене напротив меня сложились слова:

«Это дверной звонок. Там к тебе твои новые приятели пожаловали. Выглядишь, конечно, как после загула с пришельцами, но, думаю, они уже привыкли».

По мысленному велению дверь в дом открылась, и где-то внизу зазвучали приглушённые голоса. По лестнице приближались шаги- тяжёлые, уверенные и более лёгкие, размеренные. Через минуту стена растворилась, и в комнату вошли двое – Василий и профессор Агапов лучезарно улыбались.

– А вот и моя давняя слушательница, – сказал профессор, и его глаза зажглись за стёклами очков. – Здравствуйте, Лизавета. Видеть вас в сознании, а не в роли украшения интерьера – истинное удовольствие.

– С пробуждением, соня! – воскликнул Василий, широко ухмыляясь. – Что, надоело поди валяться, как султан турецкий? Как насчёт прогуляться, размять косточки?

– Если поможете мне сбежать из заточения, я буду только рада, – ответила я, с трудом скрывая улыбку. – А то я тут уже начала с потолком разговаривать.

– С потолком? – Вася притворно нахмурился. – Это ещё ничего. Вот наш общий знакомый в ящике обычно с розетками беседует. Говорит, у них более заряженные разговоры. – Он ловко выудил из-за спины пару странных приспособлений. – Держи, принцесса на горошине. С шагающими костылями всяко сподручнее будет, чем ползти, как гусеница.

С помощью друзей я выбралась из кровати, отметив про себя очень низкую силу притяжения – голова ощутимо закружилась, а тело было совершенно лёгким, будто набитым поролоном.

– Только не улети, а то потом по всему дому будем тебя ловить, как перо, – пошутил Василий, придерживая меня.

Перемещения давались с трудом, но причудливые устройства вмиг взяли на себя всю нагрузку, а мне только и оставалось, что направлять их лёгкими движениями рук. Агапов заботливо накинул мне на плечи полушубок из синтетического меха, по телу пробежали щекотные статические разряды.

– Гулять долго не будем, – сообщил Василий, внезапно посерьёзнев. – Медсестра, та, что с лицом налогового инспектора, велела тебя не перегружать. Через час будет завтрак, а потом они начнут восстановление… Хотя, глядя на тебя, я бы не сказал, что нужно прям так уж сильно стараться…

Неужто уже наступил завтрашний день? Но ночи не было – я совершенно точно это знала. Я чувствовала себя потерянной. Чувство времени, кажется, исчезло окончательно – я не понимала, сколько прошло минут или часов с момента моего пробуждения.

В сопровождении друзей я покинула помещение и оказалась в коридоре с единственной дверью. Домик был двухэтажным, чистым и уютным, а на первом этаже располагались ещё две двери – итого, четыре квартиры. Внизу, у самого выхода стоял вазон с причудливым лазурно-синим фикусом внутри, а к стене была примагничена голографическая доска с бегущими по ней объявлениями на моём родном русском языке:

«Преподаватель диалектики по Гегелю, набор в группу от пяти лет…», «Мастер-фломастер…», «Продаю серьёзный свадебный мужской костюм…», «Собутыльник на час…», «Расскажу шутку, которую сам придумал…», «Маяковские чтения в артистическом подвале, историко-голографическая реплика…», «Интерактивные миры Рязанова, Данелии и Захарова: полное присутствие…».

И новые объявления, адреса, номера… Жизнь на Ковчеге кипела во всех её проявлениях, сплетая далёкое прошлое с настоящим, и будто бы открещиваясь от прошлого недавнего, земного, в котором всю общественную жизнь заместила собою агрессивная корпоративная реклама. Прошлого, в котором уже давно не было места Маяковскому и Рязанову…

– «Собутыльник на час», – прочёл вслух Василий, замедляя шаг. – А ведь идея неплохая. Володь, слышишь? Можно дело своё открыть. Я – как опытный потребитель, а ты – как философ, ведущий беседы. Излей душу, реши проблемы.

– Боюсь, Василий, здесь твой бизнес-план сочтут рецидивом мрачного капиталистического прошлого, – усмехнулся в ответ Агапов. – Хотя сама по себе потребность в душевной беседе, вне сомнений, никуда не делась…