Гаттара: бастард и раб

Мясник ждал его, сидя на широком подоконнике и ковыряясь в зубах. Невысокого роста, он чем-то напоминал Урсу, только без грима и в штанах. Любовница главаря тоже была здесь и стояла сейчас у Джета за спиной, сложив руки на груди. «Они нашли друг друга – два сапога пара по физической убогости и умственной отсталости», – размышлял вор. Он не боялся, ведь в самой плохой ситуации есть один железно гарантированный полюс – раз хуже некуда, значит, и переживать не о чем. Они немного поглумятся над ним, потом озвучат свою высочайшую волю и наконец выпустят отсюда. А пока и развлечься можно. «Хм… интересно, Мясник знает, что на самом деле Урса предпочитает худых и высоких?». Так и подмывало выяснить ответ, но тяжелые сапоги шестерок Мясника на время привили ему хорошие манеры.

– Светлого утра! – по возможности бодро произнес Джет. – Или вечера, не знаю, что сейчас там, на свободе. Не помешаю?

Окно выходило на глухую стену соседнего дома, на стекле оседала мелкая морось. И кому нужно окно, в которое не видно неба?

Мясник обратился к нему, не отрываясь от созерцания зубочистки:

– Джетти! – прозвучало сипловато и сдавленно, и не мудрено: такую жирную тушу еще поискать, и голосу наверняка было непросто продраться наружу сквозь все эти многолетние наслоения. – Давненько не виделись. Присядь.

Парень остался стоять, но Мясник не обратил на это никакого внимания.

– Ты знаешь, мальчик, какой сегодня день?

– Дождливый? – вежливо предположил он.

Главарь с довольной улыбкой удостоил его взглядом.

– Вот за что ценю тебя, Джет, так это за дерзость и чувство меры. Удача таких любит. Хотя и не долго, но кого это волнует, правда? – Посмеявшись над собственной шуткой, он продолжил: – Сегодня самый счастливый день в твоей жизни, Джетти. Странно даже, что ты не заметил. Садись!

Озадаченный, вор будто нехотя приблизился к исполинскому письменному столу, внушавшему трепет даже сейчас, когда его похожая на надгробие поверхность была основательно изгажена поздними застольями. Стараясь выглядеть уверенно и даже непринужденно, бывший пленник отодвинул единственный стул. На сидении обнаружился ворох иссиня черной ткани. Джет, нутром чуя, что далее с терпением Мясника играть не стоит, аккуратно повесил смутно знакомую вещь на спинку и присел.

– И вроде не в первый раз посылал я тебя, Джет, с поручениями. Вроде и опыт есть, и сноровка. Что же ты так меня… огорчил?

Мясник говорил будто бы сам с собой, но парень, заслышав знакомые, фальшиво участливые нотки в голосе, внутренне подобрался, как для боя. Потому что именно сейчас шутки кончились. Урса тоже подошла к окну, но присесть напротив любовника не осмелилась, осталась стоять спиной к дождю за стеклом, пожирая Джета глазами. «Гаттара, – подумал парень, – я тут как в банке с пауками. И не ясно, что хуже – достаться пауку или паучихе». Он физически ощущал, как дрожит уже расставленная ловушка, как льнет к нему паутина, затрудняя дыхание. Тут даже не важно, что именно задумал Мясник, Джет загнан в угол и согласится на любые условия. После станет видно, насколько глубоко он увяз на этот раз, главное – выйти живым из этого проклятого дома. И день для разговора Мясник выбрал как нельзя более удачно.

«Он не может знать. Ему просто неоткуда знать, но… если он знает?» Джет усилием воли загнал панику на задворки сознания. Паниковать – это мы всегда успеем.

«Соберись, Джет, хватит праздновать труса. Не в первый раз он намекает и запугивает, значит, возможно, он и догадывается, но доказательств-то никаких. Что он сможет сделать? Спросит прямо – отоврешься. Заставит взглядом вилку согнуть? Ха-ха. Расслабься, парень. Должен ты ему теперь, конечно, больше, чем стоишь, даже если продать себя по частям, но это всего лишь деньги, и больше у него на тебя ничего нет. Потому что если бы было, ты бы сидел прикованным не за руки, а за шею».

Вор постарался расслабиться и откинулся на тихо скрипнувшую спинку. Главарь обернулся на звук, удивленно приподнял брови, и Джет понял, что принять уверенный вид ему удалась.

– Значит, где груз спрятал, так и не вспомнил?

– Не-а, не вспомнил, – он старался говорить спокойно, хотя самого так и подмывало выбить окно и бежать, куда глаза глядят.

«Так я тебе и сказал, – думал он, в тысячный раз за минувшие двое суток. – Ты груз прикарманишь, а мне скажешь, что опоздал или не нашел, и буду я тебе должен до конца своих дней. Подозреваешь… Будто мало, что и так на тебя работаю, на привязь посадить хочешь, как раба. Нет уж, Джет с Четвертого цепным псом не будет, порода не та».

– Обстановка как-то не располагала. Темно там было, шум, суматоха. К тому же шавки твои били меня, в том числе и по голове. Будто припоминать начну, а не выходит, как в тумане все. Ты бы отпустил меня на месте осмотреться, а? Прогуляюсь, глядишь, и вспомнилось бы, что к чему. Ну, если хочешь, вместе пойдем, или ребят своих пошли. Только верных, есть у тебя такие? Ведь и так случиться может: я им груз отыщу, они оставят меня в канаве поглубже, а сами с твоими деньгами ближайшим рейсом прямо в Порт… Ни меня, талантливого, у тебя не останется, ни парней, ни денег. И немалых ведь.

– Понимаю, – протянул Мясник, с интересом, словно впервые, его разглядывая. Подобные приступы красноречия часто случались с Джетом, и те немногие, кто знал его близко, уже по длине тирады поняли бы, насколько парень растерян. Мясник же неуправляемый характер удачливого и перспективного вора считал большим злом, чем его язык. – Понимаю, талантливый ты мой. Хорошая идея. Но у меня есть лучше.

Джет выпрямился.

– Подрос ты и возмужал, люблю тебя, как сына, и больно видеть мне, как ты по мелким грабежам дар свой растрачиваешь. Дело у меня, старика, нашлось для тебя. Дело настоящее, ответственное, доверить кроме тебя и некому, а ты… груз скидываешь, ай-яй-яй. – Голос звучал, ободряя и словно даже намекая на некие тщательно скрываемые переживания, но взгляд был холодным и пытливым. Джет приложил немало усилий, чтобы не втянуть шею в плечи, ибо подобное начало ничего хорошего не сулило. – Я уж и времечко подгадал твое любимое. Тебе ведь по вечерам перед гаттой особенно везет, верно? Или по утрам после, а?

Джет похолодел, но напустил на себя удивленный вид, впрочем, помалкивая. Никто не знает, значит, и он не знает. Спокойно. Сообразив, что ответа не последует, Мясник разочарованно хмыкнул и, тяжело оттолкнувшись от подоконника, неспешным шагом стал обходить стол, любовно поглаживая шелковисто мерцавшую поверхность и гадливо поджимая пальцы, когда они вдруг натыкались на липкое пятно или нацарапанное ругательство. Парень поворачивался следом, боясь выпустить его из вида, как ядовитую змею.

– Молчишь… Вот поэтому мне и не важно, когда именно ты сделаешь это – вечером, утром, ночью, да хоть сейчас. Главное сделай. Справишься – долг отработаешь, меня уважишь. Так и я тебя не обижу, повышу. Немного для начала, но процент от мелкой шушеры брать себе сможешь. Потом смотрящим будешь. Не радуйся сильно, свои районы не отдам, а вот мне Берк девятый предлагает – самый раз тебя. Голь там и нищета, калеки с малолетками, то, что нужно для начала. Учись, осваивайся. Заматереешь – еще добавлю… Не молодею я, Джетти. Помощник мне нужен, чтобы было на кого старине Гарту опереться. Понимаешь, к чему веду?

Грузная туша сейчас покачивалась на нетвердых ногах так близко, что, если б Джет мог, он непременно сделал бы хоть полшага в сторону, как бы невзначай: смрад нестиранной одежды, вчерашней попойки и чего-то крайне неприятного, хотя и смутно знакомого, тревожил желудок и грозил свести на нет все попытки сохранить лицо.

– Не дурак, понимаю, – просипел вор в ответ. И он действительно понимал, в особенности то, что с ним будет, если он не справится.

– А не выйдет у тебя ничего… – Мясник положил маленькие, короткопалые, но на удивление тяжелые ладони ему на плечи и развернул лицом к столу. Джет заметил, что то, что он поначалу принял за разбросанные по столу куски яркой упаковочной пленки, на самом деле разрезанная на части карта или план здания. Вор прикинул размеры и сложность помещения и подумал, уж не Храм ли на главной площади Мясник отправляет его обнести? Это чистой воды самоубийство. – Не выйдет, так не выйдет. Все там будем, да?

– Не пугай ты его, – впервые подала голос Урса, о присутствии которой Джет успел забыть. – Не думай о неудаче, малыш. Ты же везунчик. Тебя сам Гаттара за руку ведет.

– Я тебе не малыш, – отчетливо пошипел Джет.

Воркование Урсы теперь можно было не принимать в расчет. Да и самого Мясника, совавшего ему под нос то один, то другой кусок карты. Он автоматически вглядывался в изгибы коридоров и положения зал, послушно повторял за диктующим маршрут до цели боссом «три поворота налево, четвертый направо» и тому подобную ерунду. Но он прекрасно осознавал, что все это вряд ли ему поможет. Ничего ему не поможет, кроме чуда, или если Гаттара самолично сойдет с золотого трона в Храме и пойдет с ним рядом, огромным, заслоняющим облака великаном, и, если повезет, станцует вокруг фонтана. Возможно тогда, пока охрана Дворца будет занята созерцанием покрытой драгоценными камнями статуи, неспешно вальсирующей в водяных радугах, ему удастся проскользнуть внутрь и после выйти незамеченным.

Если Джет справится, то Мясник уже никогда его не отпустит, и сладкие обещания тут не при чем. Гарт не идиот, выдумал задание, проверку и, в случае неудачи, казнь одновременно. В одиночку ограбить Дворец Наместников Императора все равно, что прокричать в храмовый усилитель, чтобы слышал весь верхний город и все подземные этажи: «Я краду у вас, когда вы в гатте! Я, змеев урод, брожу по погруженным в сладкие грезы домам, и беру понемногу, то там, то здесь. Домам не слишком бедным, ибо взять у нищих нечего, но и не слишком зажиточным, потому что остаться на записях камер наблюдения тоже не хочется. Чтобы никто поднял шума из-за крупной пропажи. Чтобы ни Мясник, ни Берк, ни сам Наместник не догадался, что это сделал один и тот же человек!» И сидеть ему тогда на цепи или в клетке, как диковинному зверю, выходя на волю только в гатту, грабить, а потом, скорее всего, и убивать тех, на кого укажут.

А если он не сможет… тогда его убьют стражи дворца. Или замучают до смерти в храмовых застенках жрецы, допытываясь, как он, уличный вор, сумел отвергнуть дар Гаттары, Великого и Всеблагого? Или… в любом случае, если он не сможет, Гарт с легкостью заменит его, получив вместо неведомой поживы шикарную возможность донести до подрастающего поколения, что невыполнение приказа Мясника карается смертью.

Очередной фрагмент чертежа поплыл перед глазами. Джет был голоден, нуждался в отдыхе, а больше того – в тихом и безопасном месте, без цепей и сомнительного интереса неприятных ему женщин, чтобы по-настоящему обдумать свое положение и составить план. «Пронесет и на этот раз, где Алладая не носило. Мне бы только небо увидеть, хоть кусочек. Хоть в последний раз. И никогда, клянусь, больше никогда…»

Увесистый черный тряпичный сверток Джет получил вместе с последним напутствием, какое, он, к своему стыду, пропустил от слова до слова. В себя его привел ощутимый толчок в спину.

– Чего еще?

– Когда, говорю, выходить надумал? – хитро улыбаясь, повторил Мясник. – Ночью, а?

– Зачем ждать ночи? Темнеет теперь рано, как солнце сядет сразу, и пойду. – Парень обернулся через плечо и заставил себя улыбнуться. – К гатте нужно домой успеть, Адда волнуется.

Прозвучало неубедительно, но это уже не имело значения.

Первое, что сделал Джет, когда услышал, что дверь за его спиной наконец закрылась – глубоко вдохнул спертый городской воздух, казавшийся сейчас, после подвала-то, чуть ли не сладким, и запрокинул голову. Небо было скрыто сетью мелкого серого дождя и грязными клубами низких туч. Будто его и вовсе не было.

ГЛАВА 2.

«– Отпусти меня, светоносный воин, а я не забуду,

золотом осыплю, службу любую сослужу тебе!

– Очень в этом сомневаюсь».

Похождения Алладая, фольклор.

Да, Джет старался быть оптимистом. Потому что, если не находить плюсы в собственном существовании, то проще сразу лечь и тихо отойти к Гаттаре, минуя досадный крюк телесного опыта. К примеру, убил бы его Мясник, не выдумал бы этой фантастической ереси с ограблением дворца – и его бы уже ничего не волновало. Это раз. Тетка его перестала бы беречь для Джета закуток в доме, в котором он все равно почти не ночует, и расширила кухню – это два. Его бы сожгли, ибо на похороны в земле, под небом, нет денег – не досталось его бренное тело червям. Это три. Ему бы не пришлось терпеть взгляды и поползновения новой возлюбленной Мясника, пока он отдыхал в подвале – это четыре. Ну и, конечно, сердобольная Жади каждую неделю приносила бы собранные на пустыре цветочки на место у храмовой стены, где написано его имя. Пять! С ума сойти, сколько хорошего могло произойти, не будь Мясник таким скрягой. Это ж надо, так трястись за… за что? За какие–то деньги. Будто они дети ему, честное слово.

Смеркалось. Джет шел по широким улицам центра и неспешно жевал буханку черного хлеба, украденную с лотка кварталом ранее. Лавки уже закрывались, а этот торговец замешкался, суетливо пересчитывая что-то в мешках, подслеповато водя сухим пальцем по неровным столбцам в засаленной тетради – и вот, у Джета теперь есть хлеб. Ломоть пружинил на зубах и особо вкусным не был, натуральным происхождением могла похвастаться едва ли треть его ингредиентов. С другой стороны голод он утолял быстро и надолго. Жаль, совсем не прибавлял веса. Под жреческой рясой, – а прощальный презент Мясника оказался именно ею, – его худобы не видно.

Виден весьма внушительный силуэт, на голову, а то и на полторы выше любого на улице. Лица не различить под капюшоном, что к лучшему. Да и то, что ряса оказалась ему как раз – настоящее чудо, ноги прикрыты, как полагается, до самой земли, что добавляет ему роста и солидности, а встречным внушает почтение. Так что, очень может быть, тот пекарь и видел, как Джет взял хлеб, но не посмел перечить жрецу. Все-таки воровать легче было в детстве, когда он был не таким заметным. Пора бы менять профессию. Хотя он попытался, и вот к чему это привело.

Вор обратил внимание на то, что улица совершенно обезлюдела. Еще не было поздно, и сизоватые сумерки еще не сгустились настолько, чтобы вытеснить вечных сплетниц, выпивох и вороватую детвору под защиту неверного света масляных фонарей. Дождь собирается, но он тоже начнется не скоро. Народ спешит доделать дела перед гаттой? Неприятно кольнуло воспоминание о недавней облаве, на которой он так неудачно попался. Что Джет пропустил на этот раз?

Ряса придавала некоторую уверенность, но на пустынных улицах, среди подпирающих свод домов, он чувствовал себя, как голый на крыше. Только соображение, что нервно топчущийся на пустой улице двухметровый жрец привлечет к себе еще больше внимания, гнало его вперед. Туда, где между красноватыми крышами и клубящимся вечерним небом величественно плыли в сумерках шпили Резиденции Наместника.

Если быть исторически точным, это Порт втиснули рядом с Резиденцией, для чего пришлось потесниться и скальным выростам, и даже самому городу. Освобожденная от вековечного пестрого кольца стихийно возникших улочек и хмурых утесов, взметнувшая гордые шпили до самых туч, Резиденция потрясала. Пожалуй, башня с навигационным маячком, торчавшая, как срам на лбу, на пустыре за городом, была и повыше, а ангары пищевых фабрик, громоздившиеся где-то у невидимого сейчас горизонта, – побольше, но не в размерах дело.

Джет сдержал шаг. Все планы и чертежи на мгновение вылетели из его головы, они не могли иметь ничего общего с… ЭТИМ. Сияющий призрачным светом комплекс башен, крыш, переходов и анфилад был строен и совершенен, как закат или истина, он пел, вздымаясь хоровым крещендо, он плыл в фосфоресцирующем тумане, как Пристани из детских сказок, с которых ушло в сладкое небытие волшебство нашего времени. Сам Гаттара, если не брешут храмовники, когда-то ходил по этим длинным коридорам, любовался на закат из высоких окон, слишком высоких по теперешним временам и потому изуродованных новодельной каменной кладкой. Нашлепки очистных систем и фильтров дворец нес с терпеливым достоинством, словно в любой момент мог стряхнуть с когда-то отполированных, а теперь изъеденных эрозией стен эти недостойные новшества. Комфорт комфортом, да и экология сейчас не та, но Джету было как-то неудобно за эти непотребства перед якобы жившим тут когда-то Богом.

Заброшенная сначала Гаттарой, а потом, когда ядовитые тучи сомкнулись окончательно, и императором, их планета, сущая дыра на бескрайнем теле мироздания, уже много месяцев по неясным причинам, передана в руки не Наместников, Леди Марджери и Лорда Огеста, светлые им лета, а их приемного сына. Он вырос здесь, был всего несколькими циклами старше Джета, и многие, должно быть, еще помнят высокородного ублюдка, гордо восседающего рядом с невозмутимым Наместником на официальных приемах или во время послеобеденного променада. Рос он, как и положено приемышу Наместников, как диковина в оранжерее, в заботе и под неусыпной охраной. Сыновья Императора, хоть и незаконные, конечно, не редкость, а все же теоретически наследники, покуда нет сыновей законных.

Потом бастард, как часто бывает с дворцовыми недорослями, во что-то ввязался, пропал, говаривали даже, что совсем сгинул. Но нет, спустя время он снова объявился и принялся за их мирок с таким рвением, которого не избалованные жители Ордара никогда не видывали. Незаконный Его Императорского Величества сынок, казалось, поставил себе целью заглянуть в глаза каждому верному вассалу лично. Его носило по планете на всей скорости, которую способны выдать катера дальнего следования. Носило кругами. Говорят, он спускался в шахты и говорил с заключенными в тюрьмах, посещал госпитали, бедные кварталы, участвовал в религиозных праздниках и сам проверял списки пассажиров крейсеров с беженцами с того же Валдара или Разора, где никогда не прекращались войны. Бастард работал как заведенный и… может, именно этим не угодил венценосному родителю? Кто знает. Как бы то ни было, неудовольствие далекого сюзерена добавилось в длинный список неожиданных странностей последних дней, который Джет с удивлением и досадой выстраивал в голове.

Площадь, где под силовым полем и в ажурном кольце сада находилась Резиденция Наместников, была залита светом. И что-то, то ли в поведении суетившихся вокруг рабочих, то ли в том, что мерно гудевшие воздушными подушками грузовозы все как один сопровождали не только стражи, но и жреческий эскорт говорило – это не обычный вывоз вещей. Это самый настоящий арест, с методичной и дотошной конфискацией имущества.

Способность к сопереживанию, эмпатия, много веков назад приведшая к тому, что именно с Ордара началось победоносное шествие Гаттары и его учения по Вселенной, у большинства выродилось за несколько отравленных последних поколений до банального звериного чутья. Но и его хватало, чтобы понимать: лучше держаться в стороне. Ничего не видеть и ничего не слышать. Потому и закрыты все лавки на центральных улицах, хотя перед гаттой обычно торговля съестным идет особенно бойко, и даже свет за плотно закрытыми ставнями притушен. Арест бастарда давил на людей, как надвигающаяся гроза на насекомых.

Джету тоже совсем не хотелось идти туда. Охрипший от воплей внутренний голос обреченно причитал где-то на краю сознания. План дворца точен и прост, а иссиня-черная ряса, не слишком потертая, но и не вызывающе новая, а так, в самый раз, убережет от лишнего внимания стражи. По крайней мере, так говорил Мясник. Джету, которому предстояло войти в резиденцию, сейчас более напоминавшую растревоженный улей, план внезапно показался непродуманным, а маскировка, мягко говоря, недостаточной. Но выбора не было. Смелость может сколько угодно брать города, но правит ими наглость. Ему нужно-то всего ничего – войти, добраться до покоев Наместников, набить карманы всем, что мало весит, но дорого стоит, и выйти. В противном случае Мясник собственноручно вынет из него все кости по одной и продаст. Нет, долга это не покроет, но незавидная судьба Джета послужит уроком для мелких сошек, вздумавших поиметь большого босса.

Вор протолкнул последний кусок хлеба в пересохшее горло, выпрямился, и, стараясь не делать слишком широких шагов, чинно поплыл ко входу в силовое поле. Хорошо он, наверное, смотрится. Жаль, некому будет рассказать.

За несколько метров до границ поля, он, не замедляя, впрочем, шага повернул голову в сторону привратника в имперской военной форме и слегка поклонился. Тот заметно напрягся, бросил вороватый взгляд туда, куда минутой ранее проследовала жреческая стража, но спорить не рискнул. «Вот поэтому и не стоило идти ночью, – подумал он, – ведь ночью, кто бы впустил меня в поле и кто выпустил? К тому же, как реагируют на гатту сами жрецы, неизвестно. Хорош бы я был, оказавшись запертым с этой братией в рясах под силовым колпаком. Все-таки, главное подспорье вора не хитрость и не оружие, а человеческий фактор».

Сработало!

Чуть искажающая видимость рябь поля перед Джетом расступилась и так же бесшумно сомкнулась за его спиной, отрезая путь к бегству. «Полдела сделано, парень, – поздравил себя он. – Ты внутри мышеловки».

Сад он миновал, как во сне – не видя редких, с иных планет привезенных деревьев, не чувствуя благоухания потрясающей красоты ночных цветов. Сад был велик, и Джет подумал, что заблудится, но потом пристроился за группой стражей, и те вывели его прямо к парадному входу. Все еще не веря в происходящее, Джет поднялся по не слишком удобным, предназначенным для торжественных шествий ступеням изогнутой крылом лестницы и перешагнул порог, оставив снаружи сожаления, опасения и скуливший внутренний голос.

Внутри здание наверняка было роскошным, но вошедший в охотничий азарт Джет не мог позволить себе праздного любопытства, да и видеонаблюдения никто не отменял. По крайней мере, о нем предупреждал Мясник, и, за неимением других источников информации, ему приходилось верить. В личных покоях молодого Лорда и отсутствующей четы Наместников, буде ему заблагорассудится провести ночь там, оно заменено на щадящую звуковую запись. Молодой хозяин планеты хоть и арестант, но пока еще официально признанный бастард Императора. Так что вертеть головой и озираться можно, только дойдя до места.

А все же интересно, за что это Лорд? Хотя, нет, не интересно. Не мешкая, но и не спеша, высоко задрав подбородок и внимательно следя за тем, чтобы кроме этого подбородка ничего из-под капюшона не было видно, вор почти в слепую двигался вперед. Он считал повороты и лестничные марши, надеялся, что со стороны выглядит уверенно и целеустремленно, как положено жрецу при исполнении, и отчаянно скучал. Именно скучал, потому что из-под складок капюшона он видел только собственные ноги и молочно-белые плиты полированного камня под ними. Надо же, камень. Не пластик, не какой угодно заменитель – настоящий камень, ручная работа, матовый, на вид даже шелковистый. А он ведь наверно теплый, не могут тут быть полы без подогрева, вдруг Его Высочество простудятся?

Вору мучительно, до стона захотелось отбросить капюшон, впитать, запомнить окружающее его… что? Что? Да он же по Дворцу идет, гахай возьми, ожидая в любую минуту оклика или выстрела в спину, возможно, он не выйдет отсюда живым. В их мире осталось так мало вещественного, что бы можно было рассмотреть, почувствовать и вспоминать перед сном, что вообще стоило того, чтобы вспоминать! Да, большинству хватает гатты. Зачем искать, собирать по крохам и хранить в душе что-то мимолетное, то, что никогда и твоим-то не будет, когда раз в неделю тебе гарантированно подарят, аккуратно введут прямо в мозг такой заряд эмоций и впечатлений, что до следующей дозы тебе будет о чем грезить. Но Джет не любит гатту, она не была… живой. Здесь так мало живого, и вот он словно в ином мире, но что он видит? Кусочек пола у себя пол ногами. Края шуршащих мимо, таких же, как у него самого ряс, армейские сапоги и ботинки. Ему бы такие ботинки. То, во что он обут, только выглядит обувью. И уже давно.

Поднимаясь по очередной лестнице, такой же, как и предыдущие – с округлыми, искусно состаренными ступенями, освещенной тусклым, неверно мерцающим светом («Свечи? Так много? Почему нельзя посмотреть-то?! Как обидно, как несправедливо…»), он зацепился за что-то и от неожиданности забыл о конспирации.

Это оказалась рама картины, настолько огромной, что и сама рама отставала от стены на добрую ладонь. Ладонь Джета, естественно. Он остановился, чтобы высвободить рукав и заметил, что изображение было нанесено на холст не лазерной печатью. Это была настоящая картина, сотканная из сотен тысяч крошечных мазков, нанесенных умелой рукой. Джет замер.

Полотно, уходящее во тьму наверху, изображало семью Наместников. Джет остановился как раз напротив ребенка в костюме имперского офицера. Судя по комплекции, малышу было лет пять-шесть. Вор, понимая, что рискует, приподнял капюшон, чтобы рассмотреть… девочку?