Последняя Европа

– Ты не взбесившаяся кобылка, но пожалей и их тоже! Нехорошо так пугать людей, и читать Халиля Джебрана живым родителям тоже нехорошо.

– Следующей твоей фразой, наверное, будет «Вырастешь – поймёшь, почему!»?

– Да нет, – грустно отозвался я. – Куда уж мне говорить следующие фразы! Ты ведь их и слушать не будешь. С тебя станется сейчас выйти и никогда больше не вернуться, это я тоже понимаю.

– Я бы так не поступила, но… ты, значит, этого боишься?

– Боюсь, но заранее принимаю такой вариант, мысленно готовлю себя и к нему. Какой у меня ещё есть выход?

– То, что ты говорил про брак, про помолвку, – всё правда? Это тебя не мои динозавры потянули за язык?

– Правда – и уж, конечно, не твои динозавры.

– О, ты всё-таки смелый человек! Предлагаешь мне выйти за тебя замуж, а боишься, что я прямо сейчас уйду и больше не вернусь…

Кэри села на кухонный табурет и положила ногу на ногу. Прикусила губу. Подперла подбородок правой рукой. Уставилась, не видя меня, куда-то вдаль. Несколько раз она порывалась заговорить – но прерывала себя, будто считала, что сказанное дальше окажется слишком грубым, или будто находила новые соображения. Я с беспокойством ждал.

– Я согласна на помолвку, – произнесла девушка наконец. – Иначе ведь ни тебе, ни мне не будет никакой жизни… Согласна. Но – с одним условием. Если бы ты предложил мне её сам, полностью сам, и хотя бы на день раньше, не было бы никаких условий. А сейчас, прости, будет. Ты должен будешь выполнить одну мою просьбу.

– Какую?

– Какую? Сама не знаю – ещё не придумала! До лета придумаю, обязательно. И сначала твоё обещание её выполнить, потом помолвка, идёт?

Видя моё вытянутое лицо, она рассмеялась:

– Ну, соглашайся же, соглашайся! Если я попрошу чего-то безумного, ты всегда сможешь сказать моим динозаврам, что мы разошлись, потому что ты не нанимался выполнять все хотелки этой сумасшедшей. Умоешь руки, и поминай как звали!

– Я бы предпочёл, чтобы ты не называла своих родителей так, – но как ты всё-таки плохо обо мне думаешь!

– Нет-нет-нет! – она вскочила с табурета. – Я чудесно о тебе думаю! Просто…

– Просто – я всё же обычный человек, негероического склада, выше головы не прыгну, оттого приходится ставить условия? – вдруг догадался я.

Кажется, я попал в точку: девушка густо покраснела.

23

Родителям девушки я сообщил о её согласии в тот же день, и они искренне меня поздравили. Спасибо большое, но… как же условие? Кэри обозначила: сначала моё обещание выполнить её просьбу, помолвка потом.

Потянулся странный месяц моего неопределённого состояния, в котором я то ли считался женихом, то ли не считался. (Ирина Константиновна, узнав про условие от дочери, мне посочувствовала, а на неё ещё больше рассердилась.)

За этот месяц неожиданно для меня произошли два события, правда, вовсе не на моём «личном фронте». События для читателя покажутся малозначимыми, и всё же я обязан их упомянуть для полноты картины.

Во-первых, в середине месяца, после ухода прежнего начальника отдела, я нежданно-негаданно для себя стал новым. Возможно, меня выдвинули как компромиссную фигуру, но правда и в том, что я был в фирме и раньше на хорошем счету. Не могу сказать, чтобы работы у меня значительно прибавилось – просто изменился её характер. Я всё больше вникал в чужие дела, вместо того чтобы вести свои. Открытие собственного адвокатского кабинета откладывалось, да и то, от добра добра не ищут. Моя зарплата, что очевидно, тоже увеличилась.

Во-вторых – и это оказывалось, как ни цинично, хорошей новостью – умер брат моего отца, дядя Андрей. Мои родители ушли ещё раньше, когда я был женат на Кристине, но от дяди Андрея, человека сравнительно молодого (ему и шестидесяти не исполнилось) я не ждал такой ранней смерти. Жены, детей, других племянников и племянниц у дяди Андрея не было – я стал единственным наследником.

Опущу суету вокруг вступления в наследство, а также хлопоты ремонта в доставшейся мне квартире, которую я, закончив ремонт, почти сразу сдал. Сдал – и обнаружил, что у меня теперь есть источник, как сейчас принято говорить, пассивного дохода.

Ах, да: достались мне от дяди также заброшенная дача (её я продал и положил деньги на депозит) и Volkswagen Golf, почти новый, всего четырёхлетний (уже полностью современного вида, с плавными, «зализанными» обводами). Приходила мне пора расставаться со своей старушкой (напомню, долгое время я ездил на Daewoo Nexia). И то, две машины содержать накладно, да и где? В своём дворе я для одной-то еле-еле находил парковочное место.

Однако проще это сказать, чем сделать! Во-первых, недаром говорят, что старый друг лучше новых двух. Во-вторых, только я, победив свою сентиментальность, разместил объявление о продаже, как на меня обрушился вал звонков так называемых перекупов: хамских типов, каждый из которых стремился сбить цену, иногда – до анекдотической. Один из них, помню, и вовсе заявил мне, что за моё «ржавое ведро с болтами» никто и «тридцати рублей» не даст (то есть тридцати тысяч: в одном из изводов русского языка тысячи называются просто рублями. Подозреваю, что так говорят те же самые люди, что используют выражения вроде «метнуться кабанчиком» и «человечек порешал проблемку».) Сам ты ржавое ведро с болтами…

Разговаривать с профессиональными хамами – тоже своего рода умение. Ему нужно учиться, но учиться было и неприятно, и лень. Не найти ли другой способ продажи? (И способ я в итоге нашёл, но об этом – немного позже.)

Рутина продаж, наследственных действий, возни с ремонтом, общения с арендаторами вынуждала меня видеться с Кэри ещё реже, чем раньше. Она продолжала своё расследование, помимо «Непонятых» раздобыв ещё и некий личный дневник Аллы Флоренской, который пока не могла прочитать: электронное издание тоже появилось на одной из зарубежных площадок. Очень хорошо, очень славно, но что же она от меня в итоге попросит? Прыгнуть с парашютом? Ну, это, положим, ещё куда ни шло, хотя и боязно… Или арендовать коня в конно-спортивном клубе, чтобы мне проехать на этом коне верхом через центр города в голом виде, уподобившись мужской версии леди Годивы? Вот уж мерси! Наверное, со всей вежливостью я всё-таки откажусь от выполнения такой просьбы. (Или не откажусь?)

24

Так неприметно настал май – месяц, в котором в прошлом году я впервые познакомился с Дарьей Аркадьевной. Точной даты я не помнил, но разве сердцу нужны точные даты?

Одним субботним утром мне захотелось навестить любое из связанных с ней мест. Дачный домик отпадал: он пробуждал слишком много грустных воспоминаний. Оставался тот двухэтажный деревянный дом, в котором мой учитель прожила полтора месяца в своём семнадцатилетнем возрасте. (Бог мой, тоже в семнадцатилетнем! Что это за неизъяснимый возраст для девушек – возраст самых важных решений, самых больших открытий, самых серьёзных сражений? Или просто – так совпало? Или учитель всегда оставляет отпечаток на уме своих учеников, влияет на них больше, чем это заметно со стороны? Правда, Кэри и полноценной-то ученицей Дарьи Аркадьевны не была и только раз её видела.)

Дом так и стоял на своём месте. Будто бы он ещё немного потемнел, ещё немного покосился и ещё самую малость врос в землю – ну, или мне так показалось. Второй этаж выглядел необитаемым, но на первом окошко было открыто – ветер колыхал тюлевую занавеску.

Я вспомнил, что где-то у самой стены, у нижнего яруса брёвен, мой учитель оставила маленькую фигурку из эпоксидной смолы: наставник и девочка, сидящая у его ног на коленях. Мне захотелось разыскать эту фигурку в траве, но, подумав, я бросил эту мысль. Истинная память – не в вещах, а в сердце. Да и не зря же она была здесь оставлена! Духам места лучше знать, что́ с ней делать.

– Если у этого места есть домовой, двери моего дома ему тоже всегда открыты, – вдруг произнёс я вслух очень странную, невероятную фразу, о которой за секунду до того, как её сказать, и думать не думал. Все мы, даже самые рациональные люди, совершаем множество безотчётных действий, просто редко их за собой замечаем и редко себе в них признаёмся.

25

Тем же вечером, в ночь с субботы на воскресенье, мне впервые приснился Серенький Волчок.

Выделив это удивительное имя, я сталкиваюсь с необходимостью отделения в моём тексте яви от снов. У этих двух, пользуясь выражением Алексея Ильича Бердичева, доктора философских наук, заведующего кафедрой философии ***ского государственного университета (и при этом препротивного субъекта!), разный онтологический статус. Коль скоро курсив так хорошо лёг на имя главного персонажа моего сна, все последующие важные сны тоже будут даны курсивом.

Серенький Волчок во сне явился мне неподалёку от дома, который я посетил накануне. Кажется, до моего появления он хотел печь картошку в костре, но, почувствовав моё приближение, отложил своё занятие.

Выглядел он совсем не страшно: как существо скорее сказочное, чем как хищный зверь. Без всяких усилий он вставал и сколько угодно мог простоять на задних лапах, да и говорить тоже умел: примерно так же, как говорила увиденная мной в одном из «странствий» Кара, собака, жившая у нас дома в моём детстве. Шевелить губами ему не требовалось: я понимал его мысли сразу. В его движениях удивительным образом сочетались неловкость, телеповатость сельского мужичка и грация смелого, свободного животного. Глаза у Волчка были большие и выразительные.

– Кто ты? – осторожно спросил я удивительного зверя.

– Я – дух этого места, – пояснил мой волшебный собеседник. – Ты ведь сам меня к себе пригласил. Или ты забыл?

– Ты не очень похож на домового…

– Да, ты прав! Но я не совсем домовой, видишь ли. Обычные домовые действительно похожи на людей, только меньше ростом. А я – дух полузаброшенного дома и безлюдного пространства. Я – лар, если тебе знакомо это слово. А лары могут выглядеть как угодно. И ещё мы, в отличие от домовых, не привязаны к одному дому. Мы можем перемещаться между ними.

– Я… должен оборудовать для тебя место в своей квартире?

– Не знаю… В современных домах, особенно жилых, мне скучно, тоскливо. Знаешь что? Сделай для меня маленький шалаш и поставь его в укромном углу. А рядом – фигурку лисы, у тебя есть. И волка, только не большого волка, а волчка, вроде меня. Я буду тебя навещать – иногда.

– Ты… ведь не просто так мне приснился?

– Ты угадал. Я хочу рассказать тебе сказку.

– Сказку?

– Да, сказку. Я не сам её придумал. У меня есть друзья в соседних мирах. Хоть я в эти миры пробраться не могу, они могут ко мне спуститься. И вот они рассказали мне сказку. Слушай!

Жила-была Цветущая женщина, переплывшая море. Ей дали знать, что её умерший любимый живёт на Горе Мёртвых. На эту гору она взобралась с немалым трудом, но любимый отвечал ей: рано, ещё не время. Живым на этой горе нельзя находиться долго. Поднимись ко мне через год, когда сделаешь всё, что нужно сделать в долине.

Цветущая женщина спустилась с Горы Мёртвых и принялась писать Поэмы. Поэмы непростые: что-то волшебное было в них. Ветер вырывал из её рук Поэмы и нёс по всему свету.

Падая, Поэмы превращались в грудных младенцев. Один оказался в глухом лесу, другой – в деревне, третий – на городской площади, а было их больше полудюжины. Младенцы до сих пор лежат там, где приземлился лист бумаги. Им холодно и голодно, никто не даст им груди, никто не переменит пелёнок.

Кто-то должен разыскать этих братьев, обогреть их, спеть им колыбельную.

Я бы рад, да не могу! Я всего лишь Серенький Волчок, у меня вместо рук – когтистые лапы. И пою я так себе…

Волчок замолчал.

– Что же, это вся твоя сказка?

– Да, это вся моя сказка! Есть дваждырождённая девушка-кшатрия, однажды потерянная и снова найденная. Может быть, ей от моей сказки будет больше проку. Или нет…

26

Проснувшись, я немедленно записал свой сон. Немного подумав, оформил его и скормил одной из моделей искусственного интеллекта (ИИ) с просьбой проанализировать его смысл в психоаналитической парадигме.

До сих пор не понял, как относиться к моделям ИИ. Кажется, эти (псевдо)сушества невероятно умны, но всё же их уму чего-то не хватает – человечности, наверное, а может быть, мудрости. (Знаю, что пишу банальности, которые уже сотни раз написаны до меня.) Вся жизнь этих созданий проходит в знаках и цифрах, а разве жизнь человека сводится к знакам и цифрам? Разве может искусственному интеллекту присниться сон о Сереньком Волчке?

Так или иначе, машина пояснила, что́ именно означает мой сон: конфликт между желанием и долгом, архетипическую инициацию, проблему ответственности, стремление отложить важное решение, страх отцовства (?!). Ну да, ну да. С тем же успехом мог бы я обратиться и к цыганке, которая нагадала бы мне дальнюю дорогу и казённый дом. Цифровое шулерство взамен аналогового, те же самые testicles12, только вид сбоку, используя выражение шестнадцатилетней Каролины.

Но, кстати, о Каролине: кем ещё, кроме неё, могла быть девушка-кшатрия из сказки? Подумав о ней, я написал Кэри сообщение, в котором с юмором дал ей знать, что видел причудливый сон о некоем мифологическом персонаже из недр русского коллективного бессознательного, который при случае готов ей рассказать. Именно при случае: спешки никакой нет…

Кэри думала иначе и оказалась у меня дома тем же утром, хоть этой весной нечасто баловала меня визитами по воскресеньям.

Что ж, пришлось рассказывать сон. Я рассказывал – а прекрасные её карие глаза всё ширились, ширились. И не одни глаза – крылья носа трепетали, и вся она была похожа на хищного зверя, готового броситься на добычу!

– Это всё колоссально важно! – сообщили мне, едва я закончил свой рассказ.

– Не уверен…

– Зато я уверена! Построй шалаш Волчку, обязательно! А смысл – смысл я пока не разгадала… Но буду над ним думать! Всё брошу, всё сдвину в сторону, а над этим твоим сном – подумаю.

– Кэри, я почти виню себя за эту глупость! Ты готовишься к выпускным экзаменам и поступлению в вуз, времени в твоей жизни и так немного, а тут какой-то седеющий дядька предлагает тебе разбираться со своими травмами и страхом отцовства…

– Ах, дурак! – ласково вздохнула Каролина. – Не ты дурак, а твоя нейросетка. Что это было, кстати: ChatGPT или DeepSeek? Хотя и ты, если веришь в то, что они тебе наговорили, недалеко от них ушёл. При чём здесь страх отцовства? Неужели ты не видишь, что пережил настоящий мистический сон? Будь я к тебе равнодушна, я бы в тебя влюбилась за один этот сон, понимаешь? Жди – в следующую субботу постараюсь приехать к тебе с разгадкой!

Но Каролина появилась раньше. Вернувшись с работы в среду, я обнаружил её сидящей на диване. (Я всё же дал ей ключ от квартиры – и то, какая в этом могла быть беда?)

– Мне неловко, – тихо начала она, увидев меня, даже не здороваясь.

– За что неловко?

– За то, что так долго провозилась, а смысл – на ладони! Как я не догадалась раньше? Я знаю, ты с работы, ты устал, тебе меньше всего хочется сейчас вникать в мои бредни, ты хочешь ужинать, и я сделаю тебе ужин – яичницу, больше пока ничего не умею, – но только садись напротив меня и, ради Бога, послушай! Готов?

Цветущая женщина – Алла Флоренская. Море она и переплыла: Британия – на острове. Про её восхождение на Гору Мёртвых ничего не знаю. Но про Поэмы, ставшие Детьми, знаю точно: Дети – её картины! Они разлетелись по европейским столицам и городкам помельче. Им там холодно и голодно: их держат в запасниках и даже ленятся оцифровать…

Ну что же, а теперь – главное: моя просьба. Видишь, я успела до лета!

Каролина глубоко вдохнула и на секунду прикрыла глаза. Продолжила совсем особым, значительным голосом:

– Этим летом мы с тобой отправимся в Европу. Там мы разыщем картины Аллы Флоренской – все, что сумеем разыскать. Тщательно сфотографируем их, составим описание к каждой и издадим отдельным альбомом. А те, что получится, постараемся вернуть в Россию, где им и место.

У меня не в переносном, а в самом буквальном смысле отвисла челюсть. Видя эту простецкую реакцию, девушка довольно рассмеялась:

– Здорово я сочинила, да?

– Кэри, это безумие! Тебе семнадцать лет, ты даже границу не сможешь пересечь без родителей!

– …Или сопровождаюшего. Вообще, я не верю, что твоя светлая юридическая голова не придумает что-нибудь. Главное препятствие – мои родители, конечно. Видишь, даже не назвала их сегодня динозаврами! Но их я беру на себя… Милый мой! – с нежностью протянула она. – Да у тебя ведь даже нет другого выхода! Ты дал мне обещание, а слово надо держать!

– Понимаю, каждой юной девушке хочется посмотреть Европу…

– Нет, нет, нет! – строго и раздельно выговорила, почти выкрикнула Каролина и встала. – В гробу я, вот уж без шуток, видала твою Европу! Дело не в Европе, а в нас, потому что это мы, мы – последняя Европа! И ещё – в могилах, которые зарастают травой и уходят под землю. Вот ведь ирония: она писала о драгоценных надгробьях – и сама стала таким драгоценным надгробьем. Его нужно сохранить! Надпись на нём нужно расшифровать! Это простая справедливость, это то самое дуновение от юных мёртвых, судьба которых говорит с нами! И этого никто, никто, кроме нас, больше не сделает – не способен сделать! Алла училась у того же учителя, который стал наставником нашего учителя. Мы – самые близкие ей люди, и у неё нет людей ближе!

Несколько секунд мы глядели друг на друга, ничего не говоря.

– Бедные, бедные Михаил Сергеич и Ирина Константиновна, – произнёс я, словно думая вслух. – Какой, однако, сюрприз ты им припасла!

27

Кэри начала «готовить» своих родителей к её поездке – и таки подготовила их! Да, впрочем, читатель уже видел, что она умеет быть настойчивой. Уж не знаю, чем она добилась своего: лаской, постепенностью или грубым шантажом в стиле незабвенной Фаины Георгиевны Раневской («Девочка, скажи, что ты хочешь, чтоб тебе оторвали голову или ехать на дачу?»). Вот и здесь вполне могло быть что-то вроде «Мамочка, чего ты больше хочешь: чтобы я летом поехала с Олегом Валерьевичем в Европу, отправилась на фронт или принесла вам в подоле от первого встречного?».

Возможно, Каролина добивалась своей цели немного слишком прямолинейно и несколько перегнула палку. Был миг, когда её родители решили: хватит! Невозможно! Пусть делает, что её душеньке угодно: подаёт в суд на родных родителей, едет на СВО санитаркой, рожает хоть тройню разом от всей футбольной сборной Нигерии! И пусть оставит нас в покое, если мы для неё оказались недостаточно чуткими и возвышенными, и пусть освободит квартиру в двадцать четыре часа!

Кэри не нужно было уговаривать. Она собрала рюкзак («собрала чемодан» звучало бы драматичнее, но чемодана у неё весной ещё не было), итак, она собрала рюкзак, и вечером буднего дня я обнаружил её у себя дома на кухне, жарящей мне на ужин картошку у плиты как заправская хозяйка. Даже мой единственный фартук надела. (Картошку, правда, она сожгла. Ну и Бог с ним, все мы всё когда-то делаем в первый раз: и жарим картошку, и убегаем из дому.)

Что ж, я принял её явление мужественно – да и куда, спрашивается, ей было ещё идти? Всё же едва ли не половина того вечера свелась к моей попытке втолковать ей, что маме надо бы позвонить – она же, улыбаясь и щурясь, словно довольный кот на солнышке, невозмутимо отвечала: да, да, я прав, конечно, и она позвонит, обязательно – но только после десяти вечера. Надо выдержать характер! Уже задним числом я понял, чтό это мне напомнило: лобовую атаку двух истребителей, как её описывают книги о Великой отечественной вроде «Повести о настоящем человеке». В такой атаке обычно побеждал тот, кто ждал, когда противник отвернёт первым.

Если моё сравнение было хоть отчасти верным, то Кэри «победила»: звонок Ирины Константиновны поступил на мой телефон без пяти десять, и я взял трубку с огромным облегчением.

По итогам телефонного разговора Каролина всё же поехала домой. Её мама спустилась к моей машине и, сев на переднее пассажирское сиденье, на котором только что сидела дочь, принялась мне выговаривать яростным шёпотом (зачем, кстати, шёпотом?): почему я не позвонил за всё это время? Я защищался: как бы мне удалось позвонить, если её дочурка глаз с меня не спускала? И потом, Ирина Константиновна, поставьте всё же себя на её место, то есть не на моё, а именно на её – впрочем, и на моё тоже…

28

Вскоре после этого демарша родители Кэри дали наконец принципиальное согласие на нашу поездку. С массой оговорок, разумеется! Все эти оговорки предполагалось предъявить нам во время большого разговора, в ходе которого также следовало определиться с датами и прочими подробностями, финансовыми и юридическими. Сам разговор, по их убеждению, мог состояться (в итоге и состоялся) лишь после помолвки. Девушка попробовала было оспорить такой порядок, но тут уж её родители упёрлись, встали каменной стеной! В итоге она согласилась: выиграв главную битву, разумно было пожертвовать резервами.

Желая извлечь из помолвки максимум, родители Каролины настаивали на церковном обручении. Я не противился. Кэри в итоге дала своё неохотное согласие, правда, не забыв ввернуть (дело происходило на квартире Устиновых), что православной себя не считает, а оттого в упор не видит, чему поможет обручение именно по православному обряду.

– Ради Бога, считай себя кем хочешь! Но с твоей стороны было бы умней об этом промолчать, – заметил отец. Мать же только замахала на неё руками и повернула ко мне виноватое лицо, как бы говоря: «И вот с этим, Олег Валерьевич, нам приходится иметь дело каждый Божий день! Ну правда: вы хорошо подумали? Намаетесь ведь за жизнь…»

Найти храм, иерей которого согласился бы обручить несовершеннолетнюю, причём отделив этот обряд от собственно венчания, оказалось крайне непростым делом: в наше время, как я сумел понять, Церковь стала едва ли не правой рукой государства (а часто ли в нашей русской истории бывало иначе?), оттого трепещет перед одной мыслью о чём-то юридически возбранном.

При этом Качинский, к которому я обращался за консультацией, уверял меня, что никаких сугубо канонических препятствий для обручения несовершеннолетней не имеется. Существует, правда, установленная в 1775 году Святейшим синодом норма: соединять обручение непосредственно с венчанием. Но ведь современная Церковь Святейшим синодом не руководится! Норма имеет только историческое значение и соблюдается в силу традиции. Так – в теории. На практике же опасение священнослужителей понятно: они боятся гнева священноначалия (такова уж судьба русского иерея!), а дополнительно – и того, что обручение без последующего скорого венчания со стороны пары окажется баловством. («И разве вы, Олег Валерьевич, кинете в них за это камень? Понимаете теперь, отчего я собственно во иереи никогда не был рукоположен, а ограничился диаконской хиротонией?»)

Мне пришлось выслушать отдельное сокрушение Семёна Григорьевича о том, что я, ученик Дарьи Аркадьевны, теперь играю по православным правилам. Ах, я бы охотно не играл по ним, если бы не родители девушки!

Несговорчивость православного духовенства истощила терпение Ирины Константиновны – она давно уже готова была согласиться на обычную гражданскую помолвку. (Легко, впрочем, лишь написать это словосочетание – «обычная гражданская помолвка». А как её совершить? Традиции утеряны, всё приходится изобретать заново, и всякий, столкнувшийся с необходимостью, ныне проводит её кто во что горазд.) Но Михаил Сергеевич не опускал рук: он решил записаться на приём к правящему архиерею.

И ответ от митрополита нашей епархии он действительно получил! Чувствую, что рассказ об этом очень своеобычном ответе достоин отдельного фрагмента.13

29

Ближе к концу мая отец моей пока-ещё-даже-не-невесты позвонил мне во время рабочего дня и напросился прийти ко мне прямо в «Восход», чтобы обсудить «юридическую сторону важного документа». Само собой. Узнав по телефону, что документ к тому же касается Кэри, я заявил ему, что денег с него не возьму – ну, или если ему это принципиально важно, оплачу его посещение из своего собственного кармана. Последовала долгая «битва деликатности», в ходе которой каждый стремился взять оплату на себя, и мы решили в итоге оплатить его «консультацию» вскладчину, если это потребуется. (Забегая вперёд: делать этого не пришлось. У начальника отдела всё же немного больше полномочий, чем у рядового сотрудника.)

– …Будьте любезны, Олег Валерьевич, взгляните на этот шедевр! – Устинов протягивал мне распечатанный лист, на котором чёрным по белому стояло: в ответ на прошение такого-то с просьбой о благословении на совершение Таинства Венчания над его дочерью последовала резолюция Высокопреосвященнейшего (Имя), Митрополита такой-то епархии: «В виде исключения при наличии серьёзных намерений разрешается». Подпись секретаря епархии. Печать.