Полная версия
Ирена усмехнулась, удивлённая, что в ней ещё сохранились какие-то остатки человечности. Долгие десятилетия ей было наплевать. Над ней довлело её собственное горе, её собственное проклятье, и никакого сопереживания к окружающим она не испытывала. Она отняла много жизней, но совесть её по этому поводу не мучала. В конце концов, рано или поздно, они всё равно бы умерли.
Но даже их жалкий жребий в миллион раз легче, чем её. К тому же, она его не выбирала, этот жребий.
А потом появилась Агнес. Эта девушка, которая совсем недолго была коллегой Ирены по массажному салону, конечно, понятия не имела, кто такая Ирена на самом деле. Но в отличие от всех прочих Агнес отнеслась к ней с теплотой, разглядела в ней живую, страдающую душу, позаботилась о ней, когда Ирена свалилась с пневмонией. Агнес стала первым другом Ирене за долгое-долгое время и заставила Ирену хотя бы отчасти вспомнить, кем она была до того, как проклятье обрушилось на неё. Нет, Ирена не перестала ненавидеть себя и мир вокруг, не перестала губить очередное тело алкоголем, наркотиками и развратом. Но всё равно, Агнес сделала жизнь своей новой подруги чуточку легче.
Что ж, как бы Ирена к Агнес ни относилась, как бы ни хотела её спасти, есть вещи, на которые она не может повлиять. Есть правила, которые придуманы не ей и которые она не смеет нарушить. А даже если и нарушит, всё станет только хуже.
Однажды она уже попыталась пойти против своих, проявить немного милосердия, и всё закончилось её изгнанием. А ещё она получила предупреждение, что в следующий раз она может не рассчитывать на снисхождение. Так и начались её чудовищное одиночество и бесконечные попытки любым способом сбежать от реальности.
Ладно, надо идти домой. Но сначала…
– Эй, дружок, подойди сюда, – позвала Ирена малыша, который только-только закончил спуск и теперь деловито отряхивал шубку от снега. Ирена снова открыла сумку, нащупала там пару конфет и протянула ребёнку. – Хочешь конфетку? Они вкусные, я их очень люблю! Тянучки.
Ирена на всякий случай огляделась по сторонам: мамы мальчика поблизости не было. Мальчик с любопытством посмотрел на Ирену, при виде конфет на его лице появилась довольная улыбка, и он, бросив санки под горкой, подбежал к Ирене.
– Спасибо, тётя! – сказал он, взяв у неё обе конфеты и рассовав их по карманам шубы. – А то мне мама не разрешает.
– А ты маме можешь и не говорить, – подмигнула ему Ирена.
Мальчик весело подмигнул ей в ответ и уже собрался вернуться к горке, когда к ним, запыхавшись, подбежала мать мальчика, крупная женщина с тяжёлым квадратным подбородком. Ирена узнала её: та жила с сыном и старшей сестрой в том же доме, что и Ирена с Ниной, но этажом ниже. Оказывается, всё это время женщина была неподалёку, на парковке.
– Это что?! – заорала она высоким визгливым голосом. – Что вы ему сейчас дали?!
– Ничего особенного, конфеты, – примирительно ответила Ирена. Впрочем, она уже догадывалась, что сейчас произойдёт.
– Ах вот как?! – женщина схватила ребёнка за шиворот и начала шарить по его карманам. – Я тебе что говорила, паразит, недоумок, а?! Что я тебе говорила? Говорила я тебе ничего не брать у незнакомых, а?!
Мальчик пытался сопротивляться, тогда мать больно ударила его по рукам. Найдя конфеты, она швырнула их в снег. Мальчик потянулся к ним, тогда женщина снова его ударила.
– Зачем вы его бьёте? – возмутилась Ирена. – Он-то в чём виноват? Это я дала ему конфеты.
– Ты меня ещё будешь учить ребёнка воспитывать, шваль, наркоманка, грязная проститутка! – женщина зашлась криком. – Думаешь, я не знаю, кто ты, чем занимаешься? Весь дом знает! Ещё раз подойдёшь к нему, я тебя так отделаю, мало не покажется! И полицию вызову, пусть, наконец, закроют ваш притон.
– Мама, больно… – захныкал мальчик, показывая ей покрасневшие кисти рук, но мать лишь вцепилась ему в рукав шубы и потащила в сторону подъезда.
Ирена осталась сидеть на скамейке, тупо глядя на конфетки, вдавленные в снег сапогами женщины. Подняла их и стала задумчиво крутить в руках.
Женщина права. Да, Ирена – шваль, наркоманка, грязная проститутка. Она – на самом дне. Она – одно из худших человеческих существ на планете Земля. Но кое в чём она лучше этой женщины. Она в жизни не обидела ни одного ребёнка, ни своего, которого у неё никогда не было и не будет, ни чужого. В ней ещё осталось что-то человеческое. И отказывать ей в этом никто не смеет!
Ирена подошла к брошенным возле горки санкам и аккуратно спрятала под них конфету. Когда женщина вернётся за забытыми санками, она всё поймёт без слов.
А теперь скорее на автобусную остановку. Времени в обрез.
* * *Консьерж, миниатюрная старушка со сборником сканвордов на коленях, недоверчиво выслушала ответ Ирены на вопрос о цели её визита, скептически наморщила нос, но всё же разрешила пройти внутрь. Она видела Ирену первый раз в жизни – та всегда встречалась с Агнес либо в одном из городских баров, либо в квартире Ирены – и, очевидно, не могла взять в толк, что известный актёр и его красавица-жена могут иметь общего с этой опустившейся, болезненного вида девицей, которая даже не сочла нужным причесаться перед посещением порядочного семейства.
– Третий этаж, дальше направо, в мансарду, – неохотно подсказала старушка. – Курить и употреблять алкоголь на лестничных площадках строго запрещено! – добавила она на всякий случай.
– Отлично, значит, героином закинуться можно, – буркнула Ирена и стала подниматься по ступенькам.
– Что?! – консьерж аж уронила свой сборник.
Ирена не удостоила её ответом.
– Девушка, коврики не просто так положили! Смотрите, сколько снега нанесли! – старушка всё же нашла, к чему придраться.
Сжав зубы, Ирена спустилась обратно и несколько раз ударила сапогами об угол стены, сначала одним, потом другим. Обернувшись, она с удовлетворением отметила для себя, что старушку буквально перекосило от злобы.
Ирена питала самую глубокую неприязнь к подобным благопристойным домам и их высокомерным обитателям. Она бы в жизни тут не появилась, не будь ситуация чрезвычайной.
Поднявшись на один пролёт лестницы, Ирена втянула носом воздух: ага, запах жасминового освежителя. Деревянные панели, которыми были отделаны стены, сверкали девственной неприкосновенностью, ни одного следа от стёртого ругательства, ни одного пошлого рисунка. Вместо них прямо напротив лица Ирены красовался «Закат в Венеции» Клода Моне, вставленный в дорогую рамку. Ирена остановилась и стала разглядывать картину.
Она не сомневалась, что прямо сейчас консьерж буквально буравит ей спину взглядом. Ждёт, наверное, что Ирена достанет из сумки фломастер и напишет что-нибудь нехорошее прямо на картине. Ирена вдруг подумала о том, что бывшая владелица этого разваливающегося тела, настоящая Ирена, скорее всего, так бы и поступила. Но так или иначе, у неё нет на это времени. Да и вообще, есть ли смысл дальше копировать поведение и манеру речи той, кого давно уже нет и кого никто уже не помнит?
Вот и третий этаж. Следуя указаниям старушки, Ирена быстро нашла дверь, ведущую в мансарду Йозефа и Агнес. Она предполагала, что ей предстоит звонить в подвешенный к двери колокольчик или её ожидает ещё более изощрённое издевательство, но возле двери был самый обычный дверной звонок.
Она нажала.
Прошло несколько минут, из мансарды не доносилось никаких признаков жизни. Ирена занервничала, ей даже в голову не приходило, что Агнес не окажется дома. Нужно было сперва позвонить подруге из своей квартиры, а уже потом мчаться сюда со всех ног!
Но Агнес была дома. Открыв дверь, она удивлённо подняла брови, а потом широко зевнула. Агнес была одета в те же махровый белый халат и белые тапочки с кроличьими мордами, что и носила дома Ирена. Эти наборы Агнес давным-давно купила на распродаже, ещё когда работала в массажном салоне, и подарила второй экземпляр своей подруге на Рождество.
– Прости, что долго не открывала, я что-то задремала, – Агнес пропустила Ирену вперёд, открыла тумбочку и бросила на пол шлёпанцы для гостей. – Ты бы хоть предупредила, что придёшь, я бы подготовилась. Я вообще думала, что это уборщица, но потом вспомнила, что сегодня у неё выходной.
Пока Ирена снимала куртку и переодевала обувь, Агнес тяжело села на тумбочку и откинула назад голову. Её четырёхмесячный живот уже причинял ей некоторые неудобства, для Агнес было нелегко носить дополнительную ношу.
– Но это не значит, что я тебе не рада! – поспешно сказала Агнес. – Наконец-то ты увидишь, где я живу. Проходи в гостиную, возьми себе из бара что-нибудь, а я отойду в ванную, приведу себя в порядок.
В этот момент в коридоре появился изящный белый кот. Усевшись под аркой, ведущей в гостиную, он надменно посмотрел на Ирену, после чего потянулся и, потеряв всякий интерес к гостье, повернулся к подругам хвостом.
– Ух, какой он у тебя красивый! – восхитилась Ирена. – Киса, иди сюда! Киса!
– Барон у нас капризный, к незнакомым сам не подходит, – сказала Агнес. – Очень редкая порода, као мани. Заметила, что у него глаза разные? И слышит плоховато.
– Барон! Барон! Иди сюда! – снова позвала Ирена.
Барон снова лениво повернулся к гостье. Ирена повторила свой зов, уже громче, но кот отреагировал совсем не так, как она ожидала. Барон неожиданно напрягся, зашипел, выпустил когти, а его хвост начал бить из стороны в сторону.
– Барон, ты как гостей встречаешь! Не стыдно? – обиженно крикнула ему Агнес. Потом извиняющимся тоном сказала Ирене: – Он вообще-то добрый, ласковый. Не знаю, почему он так реагирует. Кстати, Йозефа он тоже почему-то не любит, шипит на него, кусаться пытался. Мы его даже стали запирать на ночь.
Проводив Ирену в гостиную, Агнес пообещала ей справиться побыстрее и исчезла за дверью ванной комнаты. Ирена проводила её сочувственным взглядом. Агнес явно нелегко давалась беременность, она чуть ли не дважды в неделю ездила в клинику на обследования, пила прописанные доктором лекарства, соблюдала специальную диету. И это уже не говоря о чисто бытовых неудобствах.
Конечно, ради того, чтобы привести в этот мир нового маленького человека, дать жизнь, можно было и помучаться. Ирена бы на это согласилась. Но она была бесплодна, как и любой из Детей Иаира. А сочувствие к Агнес Ирена чувствовала ещё и потому, что знала: все мучения подруги бессмысленны. Отцом ребёнка был Йозеф, а значит, родиться живым ему не суждено в любом случае.
Но даже если ребёнка не спасти, ещё можно спасти мать. Не дать ей выпить Божьи слёзы.
Когда Агнес вернулась, Ирена уже успела изучить каждый уголок обставленной в гавайском стиле гостиной. Впрочем, ни экзотические растения в гигантских пузатых вазах, ни узорчатые кофейные столики с декоративными элементами в виде ракушек, ни панорамные окна, выходящие на крытую искусственными пальмовыми листьями террасу, ни ковры, сотканные будто из свежей соломы, её особо не впечатлили. Она чего-то подобного и ожидала: Йозеф обожал пускать пыль в глаза.
Единственное, что привлекло взгляд и позабавило Ирену – шкаф, под завязку набитый книгами по эзотерике и журналами с астрологическими прогнозами. На кофейном столике лежала толстая тетрадь, в которой аккуратным почерком Агнес были выведены бесконечные столбики цифр. Ирена отлично знала, что Агнес увлекается астрологией, но ей и в голову не приходило, что всё настолько серьёзно.
– Садись, – Агнес села на угловой диван и похлопала по светлой ткани возле себя. – Рассказывай, как, что. Прости, что последнее время так редко видимся, я теперь вообще мало выхожу из дома. Кстати, мне тут жаловался твой доктор, сказал, тебе обязательно надо лечь в больницу, а ты ни в какую. Ирена, может, подумаешь, а? Он сказал, высокий риск образования тромбов, надо проверить…
– Давай как-нибудь потом, – поморщилась Ирена. Меньше всего она сейчас хотела обсуждать свою болезнь.
– Хорошо, – неохотно согласилась Агнес. – Кстати, кофе не хочешь? Я смотрю, в баре тебе ничего не приглянулось.
– Агнес, я… я кое-что тебе скажу – и сразу уйду. Только не перебивай, – Ирена всё сильнее чувствовала себя не в своей тарелке. Она только сейчас полностью осознала, насколько тяжёлый разговор ей предстоит и как малы шансы на успех. Но она должна попытаться, это самое меньшее, что она может сделать для подруги.
– Уйдёшь? – Агнес явно расстроилась. – Может, хотя бы на пару часов останешься? У Йозефа сегодня показ в театре, он вернётся поздно, мы успеем…
– Агнес!
– Ладно-ладно, слушаю.
Ирена не знала, с чего начать. Пока ехала в автобусе, она так и не придумала, как ей подготовить подругу к тому ужасному откровению, которое ей предстоит услышать. Теперь же Агнес сидела на диване и смотрела на неё с невинным детским любопытством, от которого у Ирены буквально разрывалось сердце.
И тогда Ирена решила действовать напрямик. Главное – начать. Конечно, Агнес придёт в ужас, ни за что не поверит ей, но тут уже Ирена как-нибудь сориентируется. Сначала – сказать как есть. И будь что будет.
– Ты должна кое-что узнать. Кое-что очень плохое. Я боялась, ждала до последнего, но больше тянуть некуда. Понимаешь, ты… – Ирена запнулась. Нет, так она будет часами ходить вокруг да около! – Короче. Тебе надо бежать. Сегодня, сейчас. Собрать вещи и срочно уехать. Куда-нибудь подальше от Сигора, в другую страну, не знаю, туда, где тебя никто не найдёт. Они… – Ирена тяжело вздохнула, объяснить всё происходящее простым языком оказалось ой как непросто. – Они хотят убить тебя.
Она немного подождала и, боясь поднять на Агнес глаза, прошептала:
– Йозеф хочет убить тебя.
Глава 8
Не смея верить, что всё закончилось, что она уже отыграла свою четвёртую и последнюю по счёту сцену, Нина вернулась в спасительный полумрак закулисья, где уже не били испепеляюще яркие лучи софитов, а каждая чёрточка её лица, каждое движение пальца руки уже не были мишенью самого пристального внимания зрителей. Здесь было тесно, неуютно, артисты толкались перед щелями в кулисах, а в воздухе стояла удушливая смесь запахов пота, одеколона и средства от моли, но всё же это была свобода. Нина снова принадлежала себе, в то время как ещё минуту назад её жизнью управлял сценарий, написанный Натаниэлем Парсли год назад.
Во время показа Парсли всё в том же блеклом свитере и потёртых джинсах, что и на прослушивании, внимательно наблюдал за ней и Леонардом из середины первого ряда. Рядом с ним с неизменной записной книжкой в руках сидела Грета и педантично фиксировала каждый его комментарий и даже каждое отпущенное им междометие. Со стороны казалось, что Грета отмечает даже малейший поворот головы режиссёра, ведь это тоже могло свидетельствовать о его неудовольствии.
Тем временем на площадке сменили декорации, показ продолжали уже другие актёры. Леонард, едва переведя дух, поздравил Нину с первым в её жизни настоящим показом, неловко обнял её, почему-то смутился, глупо захихикал и тут же куда-то убежал.
Нину же обуревали смешанные чувства. Несмотря на волнение, и она, и Леонард сделали всё, что было в их силах, отработали все свои сцены в точности как репетировали. Они не забыли и не перепутали слова, все перемещения по площадке были выполнены в строгом соответствии с многократно оговоренными мизансценами. Тут Нине не в чем было себя упрекнуть. Её тревожило другое: не получилось ли так, что из-за бесчисленных повторений материал утратил для них свежесть, стал играться чисто механически, и Парсли это разглядел?
Если верить Леонарду, на прослушивании она обошла конкуренток именно благодаря естественности, непосредственности, живости исполнения. Как же будет обидно, если Парсли раскритикует её именно за механичность игры!
А риск был немалый. Ни один другой актёр театра не готовился к показу так тщательно, как Леонард и Нина, ни у кого другого не было по четыре-пять репетиций в неделю. Грета как-то раз даже с сарказмом предложила переименовать малую репетиционную в «персональную комнату для репетиций Вицки и Фурмана».
– Нина, алё, вы оглохли? – уже второй раз обратилась хореограф к погрузившейся в свои мысли девушке. – Вы не собираетесь переодеваться к танцевальной сцене?
Нина хлопнула себя по лбу: конечно, ещё же танцевальная сцена, как она умудрилась забыть! Надо спешить в женскую гримёрку и надевать спортивный костюм.
Извинившись перед пожилой дамой и аккуратно просочившись между коллегами, которые толпились возле щёлочки в кулисах, Нина выбежала в коридор, а оттуда направилась к лестнице на второй этаж. Сейчас нужно выбросить все лишние мысли из головы и сосредоточиться на танцевальной партитуре. Всё равно ничего уже не изменишь, и на большом разборе после показа режиссёр так или иначе выскажет всё, что думает и по поводу её игры, и по поводу игры остальных.
По лестнице навстречу Нине как раз спускался заведующий декорационным цехом. Всё тот же заляпанный синий комбинезон, всё та же серёжка в виде змеи. Всё те же ничего не выражающие, косые глаза. Нина не раз уже встречала Роберта в театре, и с каждым разом он всё больше напоминал ей человека, который часами не выходит из состояния сомнамбулизма, разве что веки у него подняты. Лишь изредка, в особые минуты, Роберт словно пробуждался от своей бесконечной спячки. Последний раз это было во время финала турнира по бильярду.
– Нина, рад снова вас видеть! – растягивая слова, поприветствовал её Роберт. Он улыбался, хотя взгляд его так и оставался безжизненным. – Я пропустил начало показа, были срочные дела, – он немного повернул голову, намекая, вероятно, что срочные дела у него были на втором этаже. – Это ведь было, разумеется, потрясающе?
– Я не думаю, что прямо потрясающе, – смутилась Нина. Она бы с удовольствием избежала этого разговора и просто продолжила путь, но Роберт перегораживал лестницу. – Мы с Леонардом сделали всё, что могли, а дальше… посмотрим, что скажет постановщик.
– Да, понимаю, понимаю, – Роберт вроде бы и осознавал, что Нине нужно наверх, но при этом он ни на дюйм не сдвинулся с места. – Я люблю разборы. Мне нравится, когда людям говорят правду в лицо.
– Да, это очень важно, – промямлила Нина, демонстративно заглядывая Роберту через плечо. Почему он не может просто её пропустить? Танцевальный показ ведь уже довольно скоро. – Но мне показалось, в целом Парсли остался нами доволен.
– О, чудесно, восхитительно, – снова это неприятное сочетание широкой улыбки и равнодушного взгляда. – А если нет, это очень обидно. Вы ему весьма интересны.
– Интересна? – удивилась Нина. – Что вы имеете в виду? И откуда вы это знаете?
– Сколько вопросов! Когда они с Леонардом обсуждали вас…
– Парсли и Леонард обсуждали меня? Когда?
Нина была совершенно сбита с толку. Роберт как будто поддразнивал её, при этом было непохоже, что он врёт. С другой стороны, Леонард ничего не говорил ей о том, что они с Парсли обсуждали Нину. Она вдруг ощутила горечь: они ведь за эти месяцы стали с Леонардом друзьями, и она была уверена, что они друг другу во всём доверяют.
– И почему же вы думаете, что я Парсли, как вы говорите, «интересна»?
– Потому что я так думаю, – безапелляционно ответил Роберт, глядя как будто сквозь Нину. – А знаете, что я ещё думаю? – Глаза Роберта вдруг сверкнули, он чуть наклонился к Нине и заговорщически добавил: – Я думаю, что ничто так не причиняет боль, как разочарование.
– Вы про… хм… Я постараюсь его не разочаровать. Парсли, – глухо ответила Нина, хотя она и не была вполне уверена, что конкретно он имеет в виду.
– Вот и хорошо, – Роберт заметно расслабился. – Кстати, вы так и не сказали, понравился ли вам наш маленький музей. Так быстро убежали…
– Простите, Роберт, вы меня не пропустите? Мне нужно срочно переодеваться, у меня ещё танцевальный номер! – не выдержав, в открытую попросила его Нина. К тому же, сам этот разговор уж очень тяготил её. Роберт будто вытягивал из неё силы, совсем как энергетический вампир.
– Конечно-конечно, – он тут же посторонился, прижавшись спиной к стене. – Сразу бы сказали. Бегите, переодевайтесь, пляшите. Пляшите!
Пока Нина бежала вверх по лестнице, а потом к гримёрке, она не могла отделаться от ощущения, что Роберт всё ещё стоит внизу и даже сквозь перекрытия следит за ней своими выпуклыми жутковатыми глазами.
Дверь личной гримёрки Йозефа Шала была плотно закрыта, но даже через дверь Нина различила визгливый голос Мелани и хриплый баритон Йозефа. Они о чём-то спорили, но слов было не разобрать. Когда же Нина, уже в спортивном костюме, выбегала из женской гримёрки, дверь комнаты Йозефа резко распахнулась, и оттуда выбежала заплаканная Мелани. Не заметив Нину, она резко обернулась и рявкнула в дверной проём:
– Так может вообще откажешься, а? Скажи Парсли, что не хочешь играть в «Астарте»! Скажи ему всё, что сказал мне! Ну нет, где уж тебе!
Либо Йозеф ничего не ответил, либо Нина просто не расслышала.
* * *Вот и танцевальный номер тоже остался позади. Когда Нина, дождавшись своей очереди получать обратную связь от хореографа, подошла к седовласой и прямой как палка женщине за комментариями, та немедленно закатила глаза, после чего назвала Нину «заторможенной деревянной куклой». Нина молча выслушала длинный монолог, включающий подробное перечисление всех изъянов её пластики и координации, а в ответ вежливо поблагодарила хореографа за помощь в постановке номера. Пожилая женщина поджала губы, после чего отправилась критиковать следующую жертву.
Нина убежала на четвёртый ряд партера, где её уже ждал Леонард.
– Не принимай близко к сердцу, это очень злая тётка, – заметил Леонард, когда Нина пересказала ему монолог хореографа. – Она мне как-то ставила танец Санта-Клауса, так в конце репетиции она мне врезала по спине моим же посохом!
– Всё в порядке, я думала, будет хуже, – ответила Нина. Она и сама удивилась тому, что язвительная критика совсем не испортила ей настроения.
Единственный человек, обратная связь от которого действительно имела для неё значение, сидел посреди первого ряда и о чём-то тихо переговаривался с Гретой.
Показ уже подходил к концу. Очередь дошла и до Йозефа и Мелани. Они отыграли последнюю сцену второго акта «Астарты», а их следующую по очереди общую сцену Парсли прервал в самом начале, велев сразу переходить к кульминации, а именно сцене убийства жрицы. Не нужно было быть экстрасенсом, чтобы понимать, что режиссёр недоволен увиденным. Йозеф и Мелани тоже не могли этого не замечать, и Нина уже дважды обратила внимание, как угрюмо они переглядывались.
Работники сцены засуетились, срочно убирая за кулисы все декорации. На сцену выкатили бревно, сбоку от него положили циновку, за ними растянули ширму. Затем двое реквизиторов вынесли на передний край площадки бутафорскую жаровню, сложенную из булыжников. Мелани выглянула из-за кулис, шикнула на них и велела переставить жаровню глубже, почти к арьерсцене. От взгляда Нины не ускользнуло, что Мелани переоделась в один из тех костюмов, что она ранее презрительно отвергла: обтягивающее льняное платье, поверх него накидка, стилизованная под высушенные листья, крупное серебряное ожерелье и венок на голове.
– Что происходит? Кого мы ждём? – Парсли встал со стула, сделал несколько шагов в сторону сцены и повернулся к Грете.
– Да-да, сейчас начнём, – засуетилась ассистентка режиссёра. Она сама подбежала к сцене и крикнула реквизиторам, которые всё никак не могли установить жаровню в правильную точку: – Эй, оставьте её уже там. Всё, мы начинаем!
– Не надо ничего оставлять, – заметил вполголоса Парсли, протирая толстые стёкла очков салфеткой.
– Вы имеете в виду – убрать жаровню? – растерялась Грета. – Но они репетировали с ней, Йозеф и Мелани будут…
– Я сказал, не надо ничего оставлять, – холодно повторил Парсли, снова надев очки. – Что непонятного?
Мелани снова выглянула из кулис, с немой мольбой посмотрела на Грету, но та только беспомощно развела руками и дала знак унести жаровню со сцены. В противоположной кулисе мелькнуло раздражённое лицо Йозефа.
– Мы готовы, можно начинать? – Грета повернулась к Парсли.
– Нет, не готовы, – вздохнул он. По его лицу складывалось ощущение, что ему невыносимо скучно.
– Прошу… прощения? – Грета как будто в одну секунду вспотела.
– Мне третий раз повторить? Не надо ничего оставлять. Вам известно значение слова «ничего»?
Уже не дожидаясь сигнала от опешившей Греты, работники сцены вынесли с площадки бревно, ширму и циновку.
– Я правильно понимаю, что мы будем играть на пустой сцене? – не выдержал Йозеф, выглянув из кулис.
– Ты правильно понимаешь, – сухо ответил Парсли и вернулся на своё место. – Ну, вперёд.
Показ начался.
* * *…Сперва из кулис появляется Мелани. Срывающимся голосом она декламирует монолог туземной жрицы, которая вот-вот должна быть принесена в жертву их грозному языческому божеству. В конце монолога к Мелани присоединяется Йозеф, возлюбленный жрицы, он падает перед ней на колени и молит прощения за то, что не смог уберечь её от ужасной судьбы. Жрица тоже опускается на колени и благодарит его за каждое мгновение, проведённое вместе. Она просит его не бояться и не сожалеть, ибо они получили бесценный дар, и ничто более не имеет значения. Но сейчас она просит его о последней услуге. Пусть он сделает всё сам.
