Полная версия
Это была мучительно долгая операция.
Ян не мог ни на секунду забыть о Лее и последних словах Стефана в коридоре. Он судорожно искал выход из сложившейся ситуации. Стефан никогда не опускался до пустых угроз. Если он обещал что-то сделать, так и будет. Переубедить его тоже не выйдет, он не отступит. Дилемма получалась кошмарная: или Ян убьёт Лею, или Стефан убьёт Яна, и выбор был предоставлен самому Яну.
Вариант поехать в больницу, а потом вернуться и солгать Стефану, что умертвил бывшую жену или что она умерла сама, Ян даже не рассматривал. У Стефана остались связи с последнего места работы, и при желании он легко наведёт справки о пациенте.
Есть и другой вариант сохранить жизнь и Лее, и самому Яну: предать Стефана, пойти в полицию и сдать ей Викария. Рассказать о подвале больницы и о пленниках с вырезанными кусками мозга. Представить Стефана сумасшедшим маньяком, каким его и так считает весь город. Но что будет дальше? Полиция устроит рейд, повяжет Стефана. Но тогда вся их работа станет бессмысленной: Дети Иаира продолжат переселяться в жителей Сигора, и даже пленники Стефана рано или поздно обретут свободу – со смертью их нынешних тел. Стефан и Марта сядут на пожизненное и, скорее всего, в тюрьму до конца своих дней попадёт и Ян. Его участие в последних похищениях и операциях так или иначе раскроют. А в историю о Тихом Мире и переселении душ в любом случае никто не поверит.
Черепная коробка пациента была уже вскрыта, Стефан ожесточённо работал, проводя разрезы между бороздами коры больших полушарий. Когда Ян предложил свою помощь, Стефан только тряхнул головой и велел Яну отойти назад и не лезть под руку. Ян повиновался.
Теперь он задумчиво разглядывал спину партнёра, склонившегося над распластанным на хирургическом столе телом. Рука Яна, которой он опёрся на стол с инструментами, нечаянно коснулась ручки скальпеля.
Нет, есть ещё один вариант. И, если всё получится, то и Лея выживет, и Ян останется на свободе, и их работа будет продолжена.
Он должен вывести из игры самого Стефана.
Пускай Яну ещё не приходилось проводить операции полностью самостоятельно, но он справится. Он два месяца каждый день тренировался на муляжах под чутким руководством хирурга. Они вместе провели три операции, не считая самую первую, с Шарлоттой. Он чётко усвоил алгоритм действий, каждое движение было уже по многу раз отработано. К тому же, Стефан сознательно готовил Яна к самостоятельной работе – клозапин уже почти не помогал Викарию, и он прекрасно отдавал себе отчёт, что рано или поздно Ян останется один.
Пальцы Яна побежали по ручке скальпеля и коснулись лезвия.
Процедура постепенно подходила к концу, Ян помог Стефану установить на череп металлические пластины и закрутил винты. Стефан стал аккуратно ощупывать голову пленника, чтобы проверить плотность соединений металла и черепной кости. Воспользовавшись тем, что хирург полностью сосредоточен на процессе, Ян сделал пару шагов назад, вынул из кармана халата скальпель и крепко сжал его в руке.
Сейчас или никогда. Когда Стефан закончит осмотр, застать его врасплох будет гораздо труднее.
Стефан должен умереть.
И всё же Ян медлил. Скальпель дрожал в его руке. Именно теперь, когда нужно было действовать, Ян не мог заставить себя сделать решительный шаг. Он боролся с собой, напоминая себе снова и снова, что, если Стефан не умрёт – умрёт Лея. Или он сам. Только так Ян может всё прекратить. Обязан прекратить.
Но Ян не мог себя пересилить. Чего-то в Яне не хватало, какой-то важной детали, позволяющей взять и отнять жизнь другого человека. Или, наоборот, что-то было лишним, что не давало ему пустить скальпель в ход.
Так же незаметно Ян положил инструмент обратно. Он не может.
Получается, Стефан прав, он слабак. И получается, что Яну всё же придётся делать страшный выбор…
– Помоги… мне, – вдруг услышал он свистящий шёпот. Ян недоумённо уставился на Стефана, который застыл, будто статуя. В чём дело? Что за помощь он просит? Они уже по факту закончили.
Огромное тело хирурга вдруг мелко задрожало, Стефан задышал часто-часто, а потом резко повернул к Яну мертвенно-бледное лицо. Его мимические мышцы ходили ходуном, глаза вылезли из орбит, а широко раскрытый рот искажала сильнейшая судорога.
– Стефан? – Ян начал медленно отступать, происходило что-то непонятное и явно очень плохое.
– Он… внутри. Я его чувствую, – голос Стефана дрожал и срывался. – Он… эта тварь… он переполз… из него в меня. Я чувствую его… внутри, – Стефан впился пальцами в собственную грудь.
Да что тут происходит? Что за ерунду он несёт? Как Дитя Иаира могло «переползти» в него во время операции? И тут Ян вспомнил: хирург ведь так и не принял таблетки. Тихий Мир почувствовал, что защита Стефана ослабела, и нанёс предательский удар в самый неожиданный момент.
– Стефан, послушай… – попытался Ян образумить партнёра. – Это ведь невозможно, ты и сам знаешь! Они не могут так переселяться. Ты не засыпал. Ты не входил в дверь с шиповником… Стефан, это галлюцинация! Это Тихий Мир!
– Он внутри, Ян, внутри, внутри, внутри, – продолжал повторять Стефан как заведённый. На слова Яна он не обратил ни малейшего внимания. Да услышал ли он их? Слышал ли он сейчас вообще хоть что-то, кроме оглушающего грохота волн, бьющих о скалы? – Он ползёт… как червь… по сосудам… в мозг… Но я знаю… я знаю, что делать… – и тогда, бешено зыркая глазами по сторонам, Стефан начал шарить рукой по столу с инструментами.
Ян попытался схватить хирурга за руку, но Стефан отбросил Яна с такой силой, что тот буквально отлетел назад, больно ударился головой о стеллаж и сполз на пол. На мгновение в глазах у него потемнело, а потом он разглядел в руке хирурга тот самый скальпель, который он сам не сумел пустить в ход.
– Я вырежу… я вырежу его из себя! – с безумным воодушевлением закричал Стефан, схватил свободной рукой за халат на груди и дёрнул. Оторванные пуговицы полетели в стороны.
Ян мог бы ещё раз попытаться остановить Стефана. Однако жгучий страх удержал его: в руках Стефана был скальпель, и в таком состоянии хирург не задумываясь обратил бы его против Яна, рискни тот встать на его пути.
И всё же кроме банального страха было что-то ещё.
Какое-то странное чувство, что это судьба помогает ему и не нужно ей противиться. Делает то, на что ему не хватило духу. Судьба, Тихий Мир или, может, сам Сигор, алчущий новых жертвоприношений. И на этот раз Ян не должен ему помешать.
Лея будет жить. Ян будет жить. А Стефан… он ведь был уже обречён, не так ли? Так почему бы закономерной развязке не случиться именно сегодня?
* * *Когда, шатаясь, держась за стену, едва осознавая, где он, Ян вышел в коридор, ему навстречу уже спешила встревоженная Марта. Халат, перчатки, даже маска Яна были обильно забрызганы свежей кровью. В ответ на её безмолвный вопрос он только покачал головой и едва слышно сказал:
– Стефан не принял таблетки. У него случился приступ сразу после операции. Он скальпелем вскрыл себе грудь. Я не успел ему помешать. Там… – он мотнул головой в сторону операционной. – Там всё в крови. Пол, стены, столы. Убери.
Марта заглянула в операционную, и даже она, грубая и ожесточившаяся, видевшая в своей жизни немало кошмаров и немало умерших насильственной смертью, в ужасе отпрянула.
– Тело… придётся расчленить. Я возьму Форд Стефана, увезу труп за город. Закопаю в лесу, – бесцветным голосом продолжил Ян. Он говорил через силу, превозмогая тошноту и забившийся в нос густой запах крови. – Пациента забери в бокс, потом переведёшь его к остальным. Как уберёшь операционную, сделай обед.
Немного помолчав, он сказал:
– Ты теперь работаешь на меня. Всё остальное будет по-прежнему. Ты поняла?
Ян не стал дожидаться её ответа. Кто знает, о чём в этот момент может думать Марта. Оттеснив её в сторону, он, пошатываясь, пошёл дальше по коридору. Нужно срочно умыться, переодеться, разобраться с трупом, а потом он поедет в больницу проверить, как там Лея.
– Рада буду работать на вас, хозяин, – услышал он напоследок.
Глава 6
Похожие на пряничный домик часы уже в третий раз выводили замысловатую мелодию, сопровождающую наступление очередного часа, а Нина всё потерянно ходила взад-вперёд по костюмерной, будто не могла расстаться с бесконечными рядами деревянных вешалок с платьями, рубашками, пиджаками, брюками. Она рассеянно щупала ткань, проверяла пуговицы и застёжки, разглаживала руками кружевные воротнички.
На самом деле она давно уже выбрала себе для показа подходящие костюм и туфли, оставалось только расписаться в журнале костюмерной, выгладить одежду и отнести в гримёрку. И всё же она медлила, не решаясь покинуть этот уютный мирок, маленький лабиринт, где никто и никогда её не найдёт и где, если очень захочется, можно, пожалуй, потеряться и самой.
Но дело было совсем не в показе, хотя Нина и едва сдерживала дрожь при мысли о том, что она вот-вот выйдет на сцену и продемонстрирует Натаниэлю Парсли, да и другим актёрам, результаты бесчисленных репетиций последних месяцев.
Дело в том, что Театр Откровения изменился.
Нина не могла бы точно сказать, что именно стало другим. Но с того злополучного вечера в бильярдном клубе всё стало как будто чуть иначе. Краски вокруг поблекли. Лампы стали светить более тускло, а тени вытянулись. Нос Нины, куда бы она ни пошла – в репетиционную, в гримёрку, в главный зал – теперь периодически улавливал запахи, которые она прежде в театре не замечала. Запах горелой кожи. Запах прогнившего дерева. А ещё лёгкий запах растворителя, тот, что она ощутила, впервые столкнувшись с Робертом на цокольном этаже. Тишина, которую Нина отметила ещё в день проб на роль, стала тяжёлой, даже давящей. И даже людей вокруг, то, как они двигаются, говорят, смеются, едят, смотрят на неё, Нина стала воспринимать по-другому. Как будто кто-то надел на неё невидимые, искажающие восприятие, очки.
Или, всё наоборот, и он как раз снял их?
Вспомнив о Роберте, Нина мысленно вернулась в музей, который он показал ей в день знакомства с театром. Она вспомнила экспонаты, особенно самый первый: подвешенных за ладони мучеников, из животов которых рос шиповник. Роберт сказал, что перед Ниной семя, давшее жизнь Театру Откровения…
Забившись в угол костюмерной, Нина закрыла лицо руками. Что с ней происходит? Почему она так страдает, хотя она и добилась исполнения своей самой сокровенной мечты – она стала актрисой Театра Откровения? Почему она испытывает этот страх? Почему она чувствует себя так одиноко? Почему не смолкает этот странный шум в голове? Наконец, почему, когда она пытается найти отдохновение в самых светлых своих воспоминаниях, она больше не может чётко разглядеть их, будто смотрит на них сквозь немытое стекло?
Нина вдруг показалась самой себе злосчастной пассажиркой в утлой лодочке, которую мощное течение несёт к роковому водопаду. Падение неотвратимо, и единственное, что Нина может сделать: это схватить весло и что есть сил грести против течения в надежде выиграть ещё несколько драгоценных секунд жизни. Но эти жалкие секунды – самое большее, на что она может рассчитывать.
– Простите, можно я возьму юбку?
Нина чуть не подскочила на месте. Обернувшись, она увидела пожилую женщину в вязаной кофточке. Та робко указывала на стойку возле зеркала. Нина извинилась и отошла в сторону, пропуская женщину к стойке.
– Эй, вы скоро там? Мне холодно!
А этот голос уже ни с кем не спутаешь. Мелани.
Работница костюмерки ещё раз извинилась перед Ниной и спешно засеменила к примерочным, прижав к груди вешалку с юбкой. Подхватив выбранный для показа костюм и коробку с туфлями, Нина пошла за ней.
Сбоку от входа в костюмерку, возле стеллажа с украшениями, Мелани, ведущая актриса Театра Откровения, визгливым голосом спорила с сотрудницами костюмерной, которые помогали ей подобрать наряд. Мелани предстояло играть в будущем спектакле, «Услышь меня, Астарта!», главную женскую роль, языческую жрицу, и костюм ей требовался особенный. А поскольку в перерывах между переодеваниями Мелани могла замёрзнуть, женщины дали ей толстый плед, в который она и завернулась.
Нина села на стул и стала ждать, когда хоть одна из сотрудниц освободится. Тем временем женщины предлагали Мелани один вариант за другим, та после примерки всё брезгливо отвергала, а когда варианты подошли к концу, она устроила истерику и на чём свет стоит обругала несчастных женщин, которые искренне хотели ей помочь. Едва не сорвав при этом занавеску примерочной.
Нина подумала о том, сколько незаслуженных придирок она выслушала от Мелани за эти два с лишним месяца, сколько грязных слухов Мелани о ней распустила. И всё же Нина не могла ей не завидовать: та едва разменяла пятый год в труппе, а уже играла лучшие роли, обладала целой армией поклонников, её фотографии появлялись в газетах и журналах города даже чаще, чем фотографии куда более маститого Йозефа Шала. Но самое главное – Мелани производила впечатление человека, чью уверенность в своей правоте ничто не способно поколебать. Она не терзалась сомнениями, её не мучали сожаления или предчувствия, она не заботилась каждую секунду о том, какое впечатление она производит на окружающих. Мелани было просто наплевать на других. Она знала, чего хочет сама, и шла к этому напролом, пусть даже в ущерб остальным. Показушная истерика, которую она в очередной раз закатила, была её излюбленным развлечением, но из-за таланта и статуса ей всё прощали.
Пока Нина переживала из-за показа, хотя ей предстояло играть маленькую, третьестепенную роль, Мелани воспринимала главную роль как само собой разумеющееся, а недавно во всеуслышание заявила, что считает показ наработок Парсли напрасной тратой времени: какая разница, что они покажут режиссёру, всё равно Парсли будет всё переделывать с нуля.
Тем временем Мелани совсем разбушевалась: в ярости на работниц, которые так и не смогли подобрать ей ничего подходящего, она с ругательством вырвала красивое платье с бронзовыми цепочками из рук одной из женщин и картинно швырнула его на пол. Пока та подбирала костюм с пола, актриса плотнее запахнулась в плед, стала озираться в поисках следующей жертвы и вдруг заметила Нину:
– Эй, чего пялишься? – крикнула она сварливо. – Тебе не надо репетировать, как ты моешь тряпки в реке или что вы там делаете в массовке?
И вдруг Нина поняла. Нет, театр не изменился. Во всяком случае, Мелани всё та же. Что-то изменилось в ней самой, в Нине. В ответ на придирку Мелани, далеко не первую в её жизни и даже не самую обидную из всех, в Нине вскипела нешуточная злость.
Но это была злость не только на Мелани, но и на Йозефа, да и на других актёров тоже, которые своим высокомерным отношением заставляли её чувствовать себя бездарной самозванкой. В её голове снова прозвучал голос Йозефа: «Её и взяли-то только потому, что я хотел глянуть, что у неё под свитером». Потом она вдруг вспомнила обескураженное лицо отца, Фабиана Вицки, когда она сказала ему напрямик всё, что думает о нём и его планах на неё. И это воспоминание разожгло её злость ещё сильнее.
Все они только и ждут, когда она сдастся.
Не дождутся!
И вместо того, чтобы безропотно потупить взгляд и тихо уйти, как она всегда делала раньше, Нина неторопливо встала и подошла к ведущей актрисе практически вплотную.
Мелани насмешливо посмотрела на неё сверху вниз:
– Я не поняла, есть что сказать, подруга?
Нина остановилась и дружелюбно улыбнулась:
– Мне кажется, это платье тоже не подходит.
И с этими словами она схватила за краешек пледа, в который куталась Мелани, и дёрнула на себя. Ткань мгновенно размоталась, выставив на всеобщее обозрение тело актрисы в одном белье. Мелани взвизгнула, работницы костюмерной дружно ахнули.
Лицо Мелани выглядело так, будто на неё только что опрокинули переполненное помойное ведро. Не дожидаясь, когда к ведущей актрисе вернётся дар речи, Нина вежливо обратилась к работнице костюмерки:
– Запишите, пожалуйста, костюм и туфли на моё имя. Мне уже нужно бежать.
Пожилая женщина только кивнула. И тогда, не обращая никакого внимания на побагровевшую и тяжело дышащую Мелани, которая как могла быстро снова заматывалась в плед, Нина пошла прочь из костюмерки.
* * *За кулисами царила суматоха, актёры в последний момент раскладывали реквизит, договаривались между собой о сигналах на выход, переносили с места на место столы и стулья, которые использовали в качестве декораций для показа. Грета предупредила, что показ начнётся позже, так как Парсли ещё не приехал в театр, но этот факт никого не обрадовал: задержка чаще всего означала, что у постановщика отвратительное настроение, и кому-то наверняка влетит.
Йозеф прибежал в театр минут за пятнадцать до официального начала показа, хотя Грета велела всем явиться минимум за час. Нина отметила для себя, что Йозефу Грета замечание не сделала и даже не внесла его имя в свою знаменитую записную книжку. Похоже, репутация позволяла Йозефу нарушать любые правила. Даже не переодевшись, Йозеф плюхнулся в первый ряд партера и углубился в повторение текста.
Время от времени отрываясь от чтения, Йозеф доставал из-за пояса крупную фляжку и шумно из неё отхлёбывал.
– Что он делает? – шёпотом спросила Нина Леонарда, который, сидя по-турецки, жонглировал мячиками для тенниса. По его словам, для успокоения нервов. – Он же опьянеет к началу показа! – Нина вовсе не переживала за Йозефа, но подобное поведение ведущего артиста её изумило.
– Может быть, – подтвердил Леонард. – Но это он не в первый раз, не думай. К тому же… у него сегодня трудный день. И я сейчас не про показ.
– А про что?
– Я тебе ничего не говорил, – Леонард снова начал подбрасывать мячики.
В этот момент к Йозефу подошли Грета и Мелани. Они стали что-то настойчиво ему объяснять, – из-за кулис Нина не слышала слова, – но Йозеф только равнодушно отмахивался. В конце концов Мелани в бешенстве убежала из зала. Грета ещё какое-то время пыталась достучаться до Йозефа, но в конце концов бросила попытки и ушла за кулисы. Быстро оглядевшись, она попросила Леонарда позвать сюда всех актёров, участвующих в показе.
Когда все, за исключением Йозефа и Мелани, собрались вокруг Греты, она откашлялась и попросила минуту тишины:
– Так, все здесь? – Грета нервно потёрла ладони. – Для тех, кто не слышал, постановщик задерживается, показ начнётся позже. Это ещё не всё, – Грета сорвала со стены расписание сцен. – Мы меняем порядок, все сцены Йозефа и Мелани будут в конце. Таким образом, первыми будут показываться… – она сверилась с расписанием. – Ага, Леонард Фурман и Нина Вицки. Прекрасно. Дальше порядок прежний.
Нина и Леонард переглянулись. Если забыть про опыт Леонарда в детских спектаклях, по сравнению с остальными они были сущими новичками. И их первыми отдают на растерзание? Разве это честно?
Тем временем, исправив расписание, Грета наклеила его на стену, и актёры начали расходиться. Леонард, с трудом скрывая нервозность, снова сел жонглировать. Нина уже хотела вернуться в гримёрку и хотя бы чуть-чуть вздремнуть перед показом, когда заметила, что её тихонько подзывает одна из работниц костюмерной, пожилая женщина в вязаной кофточке. Та самая, у которой Мелани вырвала платье и швырнула на пол.
Отойдя с Ниной в сторонку, работница сунула ей в руки полиэтиленовый пакетик с двумя упаковками мороженого на палочке.
– У меня сынок мороженым торгует, своим хорошую скидку делает, – жутко краснея, попыталась она объяснить. – Мы себе взяли по порции, ещё вот две осталось… ну… как бы лишние… берите.
– Что вы, спасибо, не нужно, я не ем мороженого, – попыталась отказаться Нина, но женщина протестующе замахала руками и побежала обратно в сторону лестницы на цокольный этаж.
Вернувшись за кулисы, Нина показала упаковки мороженого Леонарду.
– Класс! Я уж думал, день не удался, – он огляделся в поисках Греты и, убедившись в её отсутствии, тут же разорвал упаковку и вгрызся в шоколадную оболочку. – Конечно, это не твой чай и тем более не мои фантастические супы, но для разнообразия пойдёт! А ты чего не ешь?
– Я не ем, – смутилась Нина. – Когда-то любила, но…
– Но что? – весело поинтересовался Леонард, старательно слизывая с упаковки сладкие капли. – Чёрт, как быстро тает. А улик оставлять нельзя!
– В общем, меня в детстве напугал один мороженщик. Вот я с тех пор и не ем, – вздохнула Нина.
– И это говорит самый смелый человек, которого я знаю? Человек, который поставил на место саму Мелани?! – у Нины глаза на лоб полезли: как он узнал?! – Боится какого-то жалкого мороженщика? – он забрал у Нины второе мороженое и тоже надорвал упаковку. – Всё, теперь у тебя нет выхода! Или ешь, или оно растает и зальёт всё закулисье!
Нина уже хотела было возмутиться, возможно, отдать и вторую упаковку Леонарду, но в конце концов не удержалась и рассмеялась. Она ведь уже даже не помнит, как выглядел тот мороженщик, забыла даже, что именно он ей говорил. И теперь из-за дурацкого воспоминания она будет остаток дней отказывать себе в удовольствии?!
Доесть своё мороженое до конца она, правда, так и не успела. За кулисы пулей влетела Грета, а за ней вбежали и остальные артисты.
Парсли уже в зале, показ начинается через две минуты.
Глава 7
Ирена убрала очередной конверт с банкнотами в сумочку и теперь холодно наблюдала, как Йозеф обыскивает карманы куртки в поисках ключа от машины. Обнаружив искомое, он уселся в красный Порше, отхлебнул из своей неизменной фляжки, шумно отрыгнул, после чего резко вдавил газ и умчался с парковки, едва не зацепив проезжающий по улице внедорожник.
То, что Йозеф только что рассказал, повергло Ирену в глубокое уныние. При этом к самому Йозефу Ирена не испытывала никакого сочувствия, впрочем, Йозефу оно и не требовалось. Ирена прекрасно знала, что звезда Театра Откровения – законченный циник и бессовестный эгоист. Хотя его полное равнодушие к судьбе женщины, которой он признавался в любви и которая носит под сердцем его ребёнка, внушало Ирене особое отвращение.
Йозеф мог сколько угодно притворяться, что принятое решение его огорчило, но Ирена понимала, что на самом деле тот испытывает огромное облегчение: избавившись от Агнес, он снова станет свободным и независимым. У него снова появится выбор, с кем засыпать под одним одеялом, не рискуя разоблачением и отвратительными сценами ревности. Ну, а пьёт он, как и все трусы, для храбрости.
Дело в том, что сегодня вечером он нальёт бедной Агнес в чай или кофе пару капель Божьих слёз.
Агнес обречена. Ей осталось два-три дня, а потом её тело займёт какая-то женщина, имя которой Ирена не знала, Йозеф так и не сообщил. А ведь Ирена так надеялась, что, подлив Божьи слёзы Нине, выбрав её тело вместо тела Агнес для своего перерождения, она спасёт Агнес от ужасной судьбы!
В том, что Божьи слёзы были подлиты именно Нине, Ирена не призналась, лишь заявила, что нашла себе другого Сновидца, а значит, больше нет никакой нужды травить Агнес Слезами.
Но как сегодня выяснилось, всё напрасно. Нашёлся другой Ребёнок Иаира, кто позарился на молодое и здоровое тело Агнес. Так что поступок Ирены ничего не изменил. Агнес уже не спасти.
А раз так, нет смысла и переживать о том, что неизбежно. Ирена сейчас вернётся домой, сделает себе компресс и солевой раствор для ингаляции, а потом инъекция героина даст её мозгу несколько долгожданных часов расслабления. Она не будет думать об Агнес. Она не будет думать о ней все эти дни, а потом Агнес просто исчезнет – и из этого мира, и из жизни Ирены. Так происходило уже много раз и будет происходить впредь.
До тех пор, пока Ирена не найдёт способ сломать проклятый цикл и исчезнуть самой. Навсегда.
Прямо напротив Ирены малыш в толстой шерстяной шапке, уже порядком облезлой шубе и дутиках раз за разом карабкался на детскую горку, а потом с восторженными криками съезжал вниз на маленьких санках для льда. Казалось, ребёнок в принципе не знал, что такое усталость, и, едва доехав до конца ледяной дорожки, он тут же вскакивал и со всех ног нёсся обратно на горку. Глядя на этот заразительный энтузиазм, Ирена не могла сдержать улыбки. Когда же мальчик нечаянно выронил санки, они покатились вперёд, а он, недолго думая, поехал за ними на животе, Ирена в голос рассмеялась.
Тут же спазм сдавил грудь, лёгкие резанула боль. Мучительно захотелось кашлять. Ирена открыла сумку, лежавшую возле неё на скамейке, и достала оттуда платок, прижала его ко рту. Какая горькая ирония, ещё совсем недавно она рассчитывала, что это истощённое тело откажет со дня на день, и ей больше не придётся испытывать все эти мерзкие ощущения. Что вот-вот удастся начать всё заново. Но вместо этого она аккуратно выполняет предписания врача, проходит процедуры, даже отказалась от курения и благодарит судьбу за каждый новый день.
Лишь потому, что таким образом она ещё немного продлевает жизнь Нины, которую обрекла стать своей очередной жертвой.
