Сочинения Джорджа Беркли. Том 2 из 4

ШЕСТОЙ ДИАЛОГ.

1. Пункты согласия.

2. Различные притязания на откровение.

3. Ненадежность предания.

4. Предмет и основание веры.

5. Некоторые книги оспариваются, другие явно подложны.

6. Стиль и композиция Священного Писания.

7. Встречающиеся в нем трудности.

8. Неясность не всегда является недостатком.

9. Боговдохновенность ни невозможна, ни нелепа.

10. Возражения, касающиеся формы и содержания Божественного откровения, рассмотрены.

11. Недоверие – следствие ограниченности и предрассудков.

12. Догматы христианской веры не неразумны.

13. Вина – естественная причина страха.

14. Неизвестные вещи сводятся к стандарту того, что люди знают.

15. Предрассудки против Воплощения Сына Божия.

16. Неведение Божественного Домостроительства – источник трудностей.

17. Премудрость Божия есть безумие для человека.

18. Разум – не слепой поводырь.

19. Полезность Божественного откровения.

20. Пророчества, почему они неясны.

21. Восточные летосчисления древнее Моисеева.

22. Объяснение склонности египтян, ассирийцев, халдеев и других народов удлинять свою древность сверх истины.

23. Причины, подтверждающие Моисеево повествование.

24. Несостоятельность светских историков.

25. Цельс, Порфирий и Юлиан.

26. Свидетельство Иосифа Флавия рассмотрено.

27. Свидетельство иудеев и язычников в пользу христианства.

28. Подлоги и ереси.

29. Суждение и внимание мелких философов.

30. Вера и чудеса.

31. Вероятностные аргументы – достаточное основание для веры.

32. Христианская религия способна выдержать испытание рациональным исследованием.

СЕДЬМОЙ ДИАЛОГ

1. Христианская вера невозможна.

2. Слова обозначают идеи.

3. Нет знания или веры без идей.

4. Благодать – нет идеи о ней.

5. [Что такое абстрактные идеи и как они образуются.]

6. [Абстрактные общие идеи невозможны.]

7. [В каком смысле могут существовать общие идеи.]

5. [8.] Вызывание идей – не единственная функция слов.

6. [9.] Силу так же трудно представить в виде идеи, как и благодать.

7. [10.] Тем не менее, о ней могут быть составлены полезные предложения.

8. [11.] Вера в Троицу и другие таинства не нелепа.

9. [12.] Заблуждения относительно веры – повод для кощунственных насмешек.

10. [13.] Вера, ее истинная природа и следствия.

11. [14.] Проиллюстрировано наукой.

12. [15.] В частности, арифметикой.

13. [16.] Науки имеют дело со знаками.

14. [17.] Истинная цель речи, разума, науки и веры.

15. [18.] Метафизические возражения столь же сильны против человеческих наук, как и против догматов Веры.

16. [19.] Нет религии, потому что нет человеческой свободы.

17. [20.] Дальнейшее доказательство против человеческой свободы.

18. [21.] Фатализм – следствие ошибочных предположений.

19. [22.] Человек – ответственный деятель.

20. [23.] Непоследовательность, странность и легковерие мелких философов.

21. [24.] Нехоженые пути и новый свет мелких философов.

22. [25.] Софистика мелких философов.

23. [26.] Мелкие философы двусмысленны, загадочны, непостижимы.

24. [27.] Скептицизм мелких философов.

25. [28.] Как должен вести себя скептик.

26. [29.] Почему мелких философов трудно убедить.

27. [30.] Мыслительство – не всеобщий недуг нашего времени.

28. [31.] Недоверие – не следствие разума или мысли – его истинные мотивы указаны.

29. [32.] Разнообразие мнений о религии, его последствия.

30. [33.] Метод работы с мелкими философами.

31. [34.] Недостаток мыслительности и недостаток образования – пороки нынешнего века.

Первый диалог

1. Введение. 2. Цель и устремления вольнодумцев. 3. Противодействие со стороны духовенства. 4. Свобода вольнодумства. 5. Дальнейшее изложение взглядов вольнодумцев. 6. Путь вольнодумца к атеизму. 7. Совместный обман жреца и правителя. 8. Метод вольнодумца в обращении в свою веру и совершении открытий. 9. Только атеист свободен. Его восприятие естественного добра и зла. 10. Современных вольнодумцев уместнее назвать мелкими философами. 11. Каковы мелкие философы, какого рода люди и как образованы. 12. Их численность, успехи и убеждения. 13. Сравнение с другими философами. 14. Какие вещи и понятия следует считать естественными. 15. Истина едина, несмотря на различие мнений. 16. Правило и мерило моральных истин.

1. Я льстил себя надеждой, Теагес, что к этому времени уже смогу послать тебе приятное известие об успехе дела, которое завело меня в этот отдалённый уголок страны. Но вместо этого мне пришлось бы теперь описывать тебе его провал, если бы я не предпочёл скорее развлечь тебя некоторыми забавными происшествиями, которые помогли мне примириться с обстоятельством, которого я не мог ни предотвратить, ни предвидеть.

События не во власти нашей; но мы всегда в силах извлечь пользу даже из самого худшего. И должен признать, течение и исход этого дела дали повод для размышлений, которые служат мне некоторой компенсацией за великую потерю времени, трудов и расходов. Жизнь деятельная, исход которой зависит от советов, страстей и взглядов других людей, если и не заставляет человека подражать, то по крайней мере учит его наблюдать. А ум, свободный размышлять над своими наблюдениями, если и не произведёт ничего полезного для мира, редко не доставляет развлечения самому себе. В течение нескольких последних месяцев я пользовался такой свободой и досугом в этом далёком уединении, далеко за пределами того великого водоворота дел, партий и удовольствий, что зовётся миром. И это уединение, само по себе приятное после долгой череды тревог и волнений, стало ещё приятнее благодаря беседе и добрым качествам моего хозяина, Евфранора, который соединяет в своей собственной персоне философа и земледельца – два характера, не столь противоречащие по природе, сколь они кажутся таковыми по обычаю.

Евфранор, с тех пор как покинул университет, жил в этом маленьком городке, где ему принадлежит удобный дом со ста акрами прилегающей земли; которая, будучи возделана его собственным трудом, обеспечивает ему обильное пропитание. У него хорошее собрание, в основном старых книг, оставленных ему его дядей-священником, под чьим попечением он был воспитан. И заботы о его ферме не мешают ему делать из них хорошее употребление. Он много читал и ещё больше размышлял; его здоровье и сила тела позволяют ему лучше выносить утомление ума. Он того мнения, что не мог бы заниматься своими исследованиями с большей пользой в кабинете, чем в поле, где его ум редко бывает праздным, пока он подрезает деревья, идёт за плугом или присматривает за своими стадами.

В доме моего честного друга я встретил Критона, дворянина с выдающимися достоинствами и состоянием. Он тесно дружит с Евфранором.

В прошлое воскресенье Критон, чей приход находится в нашем городке, обедал у Евфранора, и я спросил о его гостях, которых мы видели с ним в церкви на прошлой неделе. «Оба здоровы, – сказал Критон, – но, посетив однажды службу, чтобы посмотреть, какое общество собирается в нашем приходе, они не испытали дальнейшего любопытства, которое могла бы удовлетворить церковь, и потому предпочли оставаться дома». – «Значит, они диссентеры?» – спросил Евфранор. – «Нет, – ответил Критон, – они вольнодумцы».

Евфранор, никогда не встречавший никого из этой породы людей и мало читавший их сочинения, выразил большое желание узнать их принципы. «Это больше, – сказал Критон, – чем я могу тебе рассказать. Их писатели придерживаются разных мнений. Некоторые заходят дальше и высказываются свободнее других. Но господствующие взгляды секты лучше всего познавать в беседе с теми, кто к ней принадлежит. Ваше любопытство можно было бы удовлетворить, если бы вы с Дионом провели неделю в моём доме с этими господами; они, кажется, весьма склонны объявлять и распространять свои мнения. Алкифрону за сорок, и он сведущ как в людях, так и в книгах. Я познакомился с ним в Темпле, который он покинул, получив наследство, чтобы путешествовать по просвещённым частям Европы. По возвращении он предавался светским развлечениям, которые, вконец ему приевшись, повергли его в некое сплинетическое безразличие. Молодой господин Лисикл, мой близкий родственник, человек с живым умом и разносторонним знанием литературы, который, пройдя курс образования и немного повидав свет, сошёлся с людьми удовольствия и вольнодумцами, я боюсь, к большому ущербу для своего здоровья и состояния. Но более всего я сожалею о развращении его ума набором пагубных принципов, которые, как замечено, переживают страсти юности и исключают даже отдалённые надежды на исправление. Оба они – люди светские и были бы вполне приятны, если бы не воображали себя вольнодумцами. Но это, по правде говоря, придало их манерам некую особенность, которая слишком явно провозглашает, что они считают себя мудрее остального мира. Поэтому я был бы нисколько не недоволен, если бы мои гости встретили равных себе там, где менее всего ожидают – у деревенского фермера».

«Я не стану, – ответил Евфранор, – притязать на большее, чем просто ознакомиться с их принципами. С этой целью я предлагаю завтра назначить моим работникам недельную задачу и принять ваше приглашение, если Дион согласен». На что я дал своё согласие.

Тем временем Критон сказал, что подготовит своих гостей и сообщит им, что один добрый сосед желает побеседовать с ними об их вольнодумстве. И, если он не ошибается, они будут рады обратить кого-то в свою веру даже в такой глуши.

На следующее утро Евфранор встал рано и провёл первую половину дня, приводя в порядок свои дела. После обеда мы пешком отправились к Критону; путь лежал через полдюжины приятных полей, обсаженных платанами, весьма обычными в этих краях. Мы шли под восхитительной сенью этих деревьев около часа, прежде чем вышли к дому Критона, стоящему посреди небольшого парка, украшенного двумя прекрасными рощами – дубовой и ореховой, – и извилистым ручьём со сладкой и чистой водой.

У двери мы встретили слугу с корзинкой фруктов, которую он нёс в рощу, где, как он сказал, находятся его хозяин с двумя незнакомцами. Мы нашли всех троих сидящими в тени. После обычных церемоний при первой встрече Евфранор и я уселись рядом с ними.

Беседа началась с восхищения красотой сельского пейзажа, прекрасным временем года и недавними улучшениями в округе, сделанными благодаря новым методам земледелия. По этому поводу Алкифрон заметил, что самые ценные усовершенствования приходят последними. «У меня, – сказал он, – была бы небольшая склонность жить там, где люди не обладают ни утончёнными манерами, ни просвещённым умом, даже если облик страны сколь угодно благоустроен. Но я давно заметил, что в человеческих делах имеет место постепенный прогресс. Первая забота человечества – удовлетворить требования природы; затем они изучают удобства и комфорт жизни. Но искоренение предрассудков и обретение истинного знания – этот геркулесов труд – есть цель последняя; он требует высших способностей, и все прочие достижения служат для него лишь подготовкой». – «Верно, – сказал Евфранор, – Алкифрон указал на наш истинный недостаток. Я всегда полагал, что, обеспечив пропитание для тела, следующей нашей заботой должно быть совершенствование ума. Но жажда богатства становится между ними и поглощает все мысли людей».

2. Алкифрон: «Мысль – это то, что, как говорят, отличает человека от зверя; и свобода мысли создаёт такую же разницу между человеком и человеком. Именно благородным защитникам этой привилегии и совершенства человеческого рода – я имею в виду вольнодумцев, которые возникли и умножились в последние годы, – мы обязаны всеми теми важными открытиями, тем океаном света, который прорвался и проложил себе путь, несмотря на рабство и суеверие».

Евфранор, будучи искренним противником обоих, выразил большое почтение к тем достойным мужам, которые спасли свою страну от гибели, распространив столько света и знания по земле. Он добавил, что ему нравится имя и характер вольнодумца, но, по его разумению, каждый честный искатель истины в любую эпоху и в любой стране имел на него право. Поэтому он пожелал узнать, что это за секта, о которой Алкифрон говорил как о недавно возникшей; каковы их убеждения, их открытия и что они делают для блага человечества. Всё это, как он думал, Алкифрон обязан ему сообщить.

«Сделаю это с величайшей лёгкостью, – ответил Алкифрон, – ибо я и сам причисляю себя к их числу, и мои ближайшие друзья – одни из самых значительных среди них». И, заметив, что Евфранор слушает с вниманием, он продолжил плавно: «Вам следует знать, что ум человека можно удачно сравнить с участком земли. Выкорчёвывание, вспашка и боронование для одного – то же, что мышление, размышление и исследование для другого. Каждому требуется своя культура; и как земля, долго лежавшая впусте, покроется кустарником, ежевикой, терновником и прочими бесполезными и безобразными растениями, так же и в запущенном, невозделанном уме неизбежно прорастёт множество предрассудков и нелепых мнений. Они обязаны своим происхождением отчасти самой почве – страстям и несовершенствам человеческого ума, а отчасти тем семенам, что случайно разбрасываются каждым ветром учения, поднимаемым хитростью государственных мужей, причудами педантов, суеверием глупцов или обманом жрецов. Представьте себе ум человека, да и человеческую природу в целом, которые веками подвергались обманам расчётливых и глупостям слабых людей; как же они должны быть загромождены предрассудками, как глубоко и прочно должны были укорениться заблуждения и, следовательно, сколь трудной должна быть задача их искоренения! И всё же это дело, не менее трудное, чем славное, и есть занятие современных вольнодумцев». Сказав это, Алкифрон сделал паузу и окинул взглядом собравшихся.

«Истинно похвальное предприятие!» – сказал я.

«Мы считаем, – добавил Евфранор, – что достойно похвалы расчищать и возделывать землю, приручать животных, облагораживать облик людей, обеспечивать их пропитание и лечить недуги. Но что всё это в сравнении с тем превосходнейшим и полезнейшим предприятием – освободить человечество от заблуждений и усовершенствовать его разум? Ибо за дела куда меньшей заслуги в древности воздвигали алтари и храмы».

«Слишком многие в наши дни, – ответил Алкифрон, – настолько глупы, что не отличают своих благодетелей от злейших врагов. Они слепо почитают тех, кто их порабощает, и смотрят на своих избавителей как на опасных людей, подрывающих устоявшиеся принципы».

Евфранор: «Было бы большой жалостью, если бы такие достойные люди встретили препятствия. Лично я считал бы человека, проводящего время в столь трудном и беспристрастном поиске истины, лучшим другом человечества, чем величайший государственный муж или герой; польза трудов которого ограничена малой частью мира и коротким сроком, тогда как луч истины может озарить весь мир и простираться на грядущие века».

Алкифрон: «Боюсь, пройдёт ещё немало времени, прежде чем простой народ станет думать как вы. Но люди лучшего сорта, с способностями и изящным образованием, воздают должное покровителям света и истины».

3. Евфранор: «Духовенство, без сомнения, всегда готово содействовать вашим достойным стараниям».

Услышав это, Лисикл едва сдержал смех. А Алкифрон с видом сожаления сказал Евфранору, что видит: тот не знаком с подлинной сущностью этих людей. «Ибо, – сказал он, – вы должны знать, что из всех живущих они – наши злейшие враги. Если бы это было в их власти, они погасили бы самый свет природы, превратили бы мир в темницу и держали бы человечество в цепях и темноте».

Евфранор: «Я никогда не предполагал ничего подобного о нашем протестантском духовенстве, в особенности о духовенстве Государственной Церкви, о которых, судя по тому, что я видел и читал, я бы сказал, что они – любители учёности и полезного знания».

Алкифрон: «Поверьте мне, жрецы всех религий одинаковы: где есть жрецы, там будут и козни духовенства; а где есть козни духовенства, там неизбежен дух преследования, который они всегда обращают против всех, у кого хватает мужества думать самостоятельно и не подчиняться ослеплению их преподобными вождями. Эти великие мастера педантизма и жаргона выковали несколько систем, которые все в равной степени претендуют на истину. Соперничающие секты в равной степени привязаны к своим догмам и в равной степени склонны изливать ярость на всех несогласных. Жестокость и честолюбие, будучи излюбленными пороками жрецов по всему миру, побуждают их во всех странах стремиться к господству над человечеством; а правитель, имея общий интерес со жрецом в подчинении и запугивании народа, слишком часто протягивает руку иерархии, которая никогда не считает свою власть безопасной, пока тем, кто отличается во мнениях, дозволяется иметь даже естественные права, данные им от рождения».

«Представьте себе зловещую фигуру, сотканную из суеверий и фанатизма. Это порождение государственной и духовной власти, которое в одной руке держит гремящие цепи, а в другой – пылающий меч. Оно нависает над землёй, угрожая уничтожить всех, кто осмелится следовать голосу разума».

«Взвесьте это и скажите, не было ли в нашем предприятии опасности наравне с трудностью. И всё же, таков великодушный пыл, внушаемый истиной, что наши вольнодумцы не побеждены и не устрашены. Несмотря ни на что, мы уже обратили многих из людей лучшего сорта, и их число растёт так быстро, что мы надеемся всё преодолеть, сокрушить бастионы всякой тирании, светской или церковной, разбить оковы наших соотечественников и восстановить их изначальные, прирождённые права и свободы».

Евфранор слушал эту речь, не скрывая изумления, и уставился на Алкифрона, который, произнеся её не без волнения, остановился перевести дух. Но, видя, что никто не отвечает, он возобновил свою речь и, обратившись к Евфранору, произнёс более спокойным тоном: «Чем невиннее и честнее человек, тем легче ему быть обманутым благовидными предлогами. Вы, вероятно, читали сочинения наших богословов, рассуждающих о благодати, добродетели, благости и прочем, чем можно развлечь и обмануть простой ум. Но верьте мне, все они в глубине души (как бы ни золотили свои замыслы) объединены одним принципом и одним интересом. Не стану отрицать, что может найтись бедный слабоумный человек без злого умысла; но смело скажу, что все умные среди них верны трём стремлениям: честолюбию, скупости и мщению».

4. Пока Алкифрон говорил, подошёл слуга и сообщил ему и Лисиклу, что какие-то люди, отправляющиеся в Лондон, ждут их распоряжений. Вследствие чего они оба поднялись и направились к дому. Едва они скрылись из виду, как Евфранор, обратившись к Критону, сказал: «Полагаю, этот бедный господин сильно пострадал за своё вольнодумство; он говорил со страстью и негодованием, как человек, перенёсший дурное обращение».

«Не думаю, – ответил Критон, – но часто замечал, что последователи его секты впадают в две ошибки в беседе – либо в декламацию, либо в насмешки, в зависимости от того, преобладает ли в них трагический или комический нрав. Иногда они сами себя накручивают до высоких страстей и пугаются призраков собственного воображения. В такие моменты каждый сельский священник кажется им инквизитором. В другое время они принимают насмешливый тон, пользуясь намёками, выражая мало, но внушая много, и в целом как бы забавляясь предметом и своими противниками. Но если вы хотите знать их мнения, вы должны заставить их высказаться и придерживаться темы. Преследование за вольнодумство – их излюбленная тема, хотя и без всяких оснований, ибо каждый в Англии волен думать что угодно, и, насколько мне известно, здесь нет преследования за мнение или убеждение. Но в каждой стране, полагаю, принимаются меры, чтобы обуздать дерзкие речи и воспрепятствовать публичному презрению к тому, что общество почитает священным. Были ли эти меры в Англии столь суровы, что угнетали подданных, и могут ли вольнодумцы по-настоящему жаловаться на притеснения по причине своих убеждений, – вы сможете лучше судить, когда услышите от них самих о численности, успехах и понятиях их секты; что они, я не сомневаюсь, изложат полно и свободно, при условии что никто из присутствующих не покажется потрясённым или оскорблённым: ибо в таком случае хорошие манеры, возможно, заставят их проявить сдержанность».

«О! – сказал Евфранор, – я никогда не сержусь на чьё-либо мнение: будь он иудей, турок или идолопоклонник, он может свободно высказывать свои мысли, не опасаясь меня оскорбить. Я даже буду рад его выслушать, если он говорит искренне. Кто бы ни трудился в поисках истины, я вижу в нём собрата; но если он станет развлекаться, дразня меня и пуская пыль в глаза, я скоро устану от него».

5. Тем временем Алкифрон и Лисикл, покончив с делами, вернулись. Лисикл сел на прежнее место. Но Алкифрон встал напротив нас, скрестив руки на груди и склонив голову, в позе глубокомыслящего человека. Мы сидели молча, не желая нарушать его размышлений; и спустя несколько минут он изрёк: «О истина! о свобода!» – после чего вновь погрузился в задумчивость.

Тут Евфранор позволил себе прервать его. «Алкифрон, – сказал он, – нечестно тратить время на монологи. Беседа с учёными и знающими людьми – редкость в этих краях, и возможность, которую вы мне предоставили, я ценю слишком высоко, чтобы не использовать её наилучшим образом».

Алкифрон. Вы, значит, всерьёз приверженец истины, и возможно ли, чтобы вы выносили свободу беспристрастного исследования?

Евфранор. Это то, чего я желаю больше всего.

Алкифрон. Что! На любую тему? На понятия, которые вы впервые всосали с молоком матери и которые с тех пор вскармливались родителями, пастырями, наставниками, религиозными собраниями, книгами благочестия и подобными методами предвосхищающего заполнения умов людей?

Евфранор. Я люблю получать сведения по всем предметам, которые встречаются на моём пути, и особенно по тем, что наиболее важны.

Алкифрон. Если так, вы всерьёз, держитесь стойко и твёрдо, пока я исследую ваши предрассудки и искореню ваши принципы.

Пока старые бабушкины сказки из груди твоей я вырываю.

Сказав это, Алкифрон нахмурил брови и сделал короткую паузу, после чего продолжил следующим образом: —

Если мы приложим усилия, чтобы нырнуть и проникнуть в суть вещей и разложить мнения на их первые принципы, мы обнаружим, что те мнения, которые считаются наибольшей важности, имеют самое поверхностное происхождение, будучи произведены либо от случайных обычаев страны, где мы живём, либо от раннего наставления, влитого в наши нежные умы, прежде чем мы способны различать между правильным и неправильным, истинным и ложным. Простолюдины (под которыми я понимаю всех тех, кто не делает свободного употребления своего разума) склонны принимать эти предрассудки за священные и неоспоримые; веря, что они отпечатаны в сердцах людей Самим Богом, или переданы откровением с небес, или несут с собой столь великий свет и очевидность, что должны принуждать к согласию безо всякого исследования или проверки. Таким образом, мелкие простолюдины имеют головы, наполненные разными выдумками, принципами и доктринами – религиозными, моральными и политическими – все из которых они поддерживают с рвением, пропорциональным их недостатку разума. С другой стороны, те, кто должным образом употребляет свои способности в поиске истины, принимают особые меры, чтобы выполоть из своих умов и искоренить все такие понятия или предрассудки, которые были посажены в них до того, как они достигли свободного и полного употребления разума. Эта трудная задача была успешно выполнена нашими современными вольнодумцами, которые не только с великой проницательностью препарировали принятые системы и проследили каждый установившийся предрассудок до его истока, истинных и подлинных мотивов согласия: но также, будучи способны охватить в одном всеобъемлющем взгляде различные части и эпохи мира, они наблюдали удивительное разнообразие обычаев и обрядов, религиозных и гражданских установлений, понятий и мнений, весьма несхожих и даже противоположных одно другому – верный знак, что они не могут все быть истинными. И всё же они все поддерживаются их несколькими приверженцами с тем же самоуверенным видом и горячим рвением; и, если исследовать, окажется, что основаны они на одном и том же фундаменте – силе предрассудка. С помощью этих замечаний и открытий они прорвались сквозь узы народного обычая и, освободив себя от обмана, теперь великодушно протягивают руку своим собратьям-подданным, чтобы вести их по тем же стезям света и свободы. Таким образом, господа, я дал вам краткий отчёт о видах и стараниях тех людей, которые называются вольнодумцами. Если в ходе того, что я сказал или скажу впоследствии, будут некоторые вещи, противоречащие вашим предвзятым мнениям, и потому шокирующие, и неприятные, вы простите свободу и прямоту философа и примите во внимание, что какое бы неудовольствие я ни причинил вам этого рода, я делаю это в строгом отношении к истине и в повиновении вашим собственным повелениям. Я очень чувствую, что глаза, долго пребывавшие в темноте, не могут вынести внезапного вида полуденного света, но должны быть приучены к нему постепенно. Именно по этой причине одарённые господа нашей профессии привыкли действовать постепенно, начиная с тех предрассудков, к которым люди имеют наименьшую привязанность, и затем переходя к подрыву остальных медленными и незаметными шагами, пока они не разрушат всё здание человеческой глупости и суеверия. Но малое время, которое я могу предложить провести здесь, обязывает меня избрать более короткий путь и быть более прямым и откровенным, чем, возможно, сочтётся подходящим для благоразумия и хороших манер.