Сочинения Джорджа Беркли. Том 2 из 4

[Пусть вольнодумец только поразмыслит, как малая часть человеческого удовольствия состоит в актуальном ощущении и как много – в перспективе. Пусть он затем сравнит перспективу добродетельного верующего с перспективой неверующего повесы.]

Евфранор. И, все эти пункты должным образом рассмотренные, не покажется ли, что Сократ был прав, когда думал, что невежество создаёт повес – и в частности их невежество в том, что он называет наукой о большем и меньшем, равенстве и сравнении, то есть искусством вычисления?

Лисикл. Вся эта речь кажется умозрительной. Что касается реальных способностей всякого рода, хорошо известно, что среди нас есть самые яркие люди века. Но все те, кто знает мир, вычисляют, что тот, кого вы называете хорошим христианином, который не имеет ни большой совести, ни непредвзятого ума, должен быть непригоден для дел его. Таким образом, вы видите, пока вы вычисляете себя из удовольствия, другие вычисляют вас из дела. На что же вы тогда годны со всеми вашими вычислениями?

Евфранор. Я питаю всевозможное уважение к способностям вольнодумцев. Моя единственная боязнь была, что их дарования могут быть слишком живы для таких медленных талантов, как предвидение и вычисление, даров обычных людей.

19. Критон. Я не могу сделать им тот же комплимент, что Евфранор. Ибо, хотя я не стану притязать на характеристику всей секты, но вот что я могу истинно утверждать – что те, кто попадался мне на пути, были по большей части незрелыми людьми удовольствия, старыми плутами в делах или третьим родом ленивых дилетантов, которые не являются ни людьми дела, ни людьми умозрения, но выдают себя за судей или критиков во всех родах, не достигнув прогресса ни в одном.

Эти, среди людей света, сходят за глубоких теоретиков, а среди умозрительных людей хотели бы казаться знающими свет: тщеславная порода, равно бесполезная для дел и занятий человечества. Такие, по большей части, по-видимому, быть сектантами мелкой философии. Я не стану отрицать, что то и дело вы можете встретить человека с лёгкими манерами, который, без тех недостатков и аффектаций, увлечён в партию mere потоком воспитания, моды или компании; все которые в этот век предубеждают людей против религии, даже тех, кто механически поносит предрассудок. Я не должен забывать, что мелкие философы имеют также сильную партию среди щёголей и изящных дам; и, так как аффектации не в характере часто сильнейшие, нет ничего столь догматичного и неопровержимого, как одна из этих изящных вещей, когда она выдаёт себя за свободомыслие. Но, будь эти профессора секты никогда столь догматичны, их авторитет должен быть мал для людей смысла. Ибо кто выбрал бы своим проводником в поиске истины человека, чьи мысли и время заняты нарядом, визитами и развлечениями? или чьё воспитание прошло за прилавком или в конторе? или чьи умозрения были употреблены на формы дел, кто лишь хорошо начитан в путях и торговле человечества, в биржевых махинациях, присвоениях, вытеснениях, подкупах? Или стал бы кто-либо в здравом уме дать фигу за размышления и открытия, сделанные за бутылкой? И однако достоверно, что вместо мысли, книг и учёбы большинство вольнодумцев – прозелиты питейного клуба. Их принципы часто устанавливаются, и решения по глубочайшим пунктам принимаются, когда они не годны, чтобы заключить сделку.

Лисикл. Вы забываете наших писателей, Критон. Они создают мир прозелитов.

Критон. Так же сделали бы и худшие писатели в таком деле. Увы! как мало читают! и из этих, как мало способны судить! Как многие желают, чтобы ваши представления были истинны! Как многие предпочли бы быть развлечёнными, нежели поучёнными! Как многие убеждаются заглавием! Я могу допустить, что ваши доводы действенны, не допуская, что они хороши. Аргументы, сами по себе малого веса, имеют великий эффект, когда они рекомендуются ошибочным интересом, когда они защищаются страстью, когда они поощряются настроением века; и превыше всего, для некоторого рода мужчин, когда они против закона, правительства и установленных мнений: вещи, от которых, как мудрый и добрый человек не отступил бы без ясного свидетельства, слабый или дурной человек будет стремиться отзываться пренебрежительно по малейшим основаниям.

Лисикл. И всё же аргументы наших философов тревожат.

Критон. Не сила их рассуждений тревожит: их презрение к законам и правительству – тревожно: их обращение к молодым и невежественным – опасно.

Евфранор. Но, не оспаривая и не принижая их талант в рассуждении, кажется весьма возможным, что их успех мог быть обязан не этому одному. Не может ли это в некоторой мере быть приписано недостаткам других, так же как и их собственным совершенствам? Мой друг Евкрат говаривал, что церковь преуспевала бы и процветала сверх всякого противодействия, если бы некоторые certain лица заботились о благочестии более, чем о политике, о практике более, чем о полемике, о фундаменталах более, чем о следствиях, о сущности более, чем об обстоятельствах, о вещах более, чем о понятиях, и о понятиях более, чем о словах.

Лисикл. Какова бы ни была причина, эффекты слишком явны, чтобы их отрицать. И когда размышляющий человек наблюдает, что наши представления в этот самый учёный и знающий век распространяются и умножаются, в противодействии установленным законам, и с каждым днём приобретают почву против тела столь многочисленного, столь учёного, столь хорошо поддерживаемого, защищаемого и поощряемого для службы и защиты религии: я говорю, когда человек наблюдает и обдумывает всё это, он будет склонен приписать это силе истины и заслугам нашего дела; которое, будь оно поддержано доходами и установлениями церкви и университетов, вы можете догадаться, какую бы фигуру оно составило, по фигуре, которую оно составляет без них.