Жанна Варенина

– Водка есть в холодильнике. Там почти полбутылки. Я не буду. Вам хватит.

 Гена понял, что аудиенция по поводу завтрашнего визита "Клэптона" окончена, и со вздохом принял неизбежное. Он знал, что по некоторым вопросам с женой лучше не спорить …

 ***

 Герман позвонил в их синюю, родившуюся вместе с подъездом, дверь ровно в пять. Он поднимался по лестнице на четвертый этаж пятиэтажного дома брежневской постройки, рассматривая давно не видавшие ремонта подъездные синие стены, обшарпанные подоконники, давно не крашенные окна с некоторыми недостающими стеклами, но видел, что большинство жителей уже установили себе вторые двери, металлические, надежные, скрывая синие одинаковые за личными и различными, и только дверь семьи Гены и Жанны продолжала уродовать подъезд первозданной общественной синевой.

 "Надо же какая точность", – подумала Жанна и еще раз пожалела о потерянном вечере. Она прислушалась к квартире, и услышала, наконец, шаги хозяина, идущего к двери.

– Привет, проходи, – раздался из прихожей радостный голос Гены. Владик тоже выбежал в коридор, увидел, что ничего интересного для него там нет, и ушел в свою комнату. Сына Жанны и Гены тоже звали Владиком, но был он ни Владом, ни Владиславом, а был он назван Владимиром – бабушка Соня все-таки протолкнула своё любимое имя хотя бы в семье внучки, мать переименовала сына в привычное родственное "Влад-Владик" и приняла неизбежное. Жанна не вышла к дверям, она дожаривала картошку, да и не считала гостя своим. Гена предложил гостю переобуться в тапки, но Герман, глянув на довольно потрепанную домашнюю обувь, перед ним выставленную, отказался, сказав, что лучше походит в носках, "не люблю тапки", и губы его скривила едва заметная презрительная усмешка.

– Привет, Жан, – Герман сам заглянул на кухню. Следом заглядывал счастливый Генка с кассетой в руке.

– Как ты её зовёшь, прям Жан-Жак какой-то. Пойдем включим, пусть она тут пока на стол накроет, еще картоха не пожарилась. Позовешь нас, – вопросительно-утвердительно сообщил муж жене. Герман сказал:

– Подожди, сейчас.

 Он достал из небольшой кожаной мужской сумки бутылку коньяка и отдал Жанне:

– Вот. Поставьте пока в холодильник, а то совсем теплый.

 Следом из сумки вынулась упаковка шоколадных конфет и пара шоколадок.

– Вашему сыну шоколад можно? – поинтересовался Герман не у отца, а у матери, и, когда та ответила утвердительно, передал ей весь набор сладостей:

– Ему вот эта, большая, молочный шоколад. А взрослым – горький, дети такой не очень…

– Спасибо, Герман.

 Он невзначай коснулся её плеча, жестом отвечая, что "не за что, мол, не стоит благодарности". Они ушли в комнату. Слышно было, как Гена включал магнитофон и стал прокручивать подаренную кассету.

 Квартира у них была ещё полусоветская. Ремонта подавляющая часть помещений, а было там три комнаты, не видела с восьмидесятых годов. Кое-где видны были попытки благоустройства, но их было не слишком много. Гена занимался домом, но у него не было то денег, то времени, то сил. В комнате, куда хозяин привел гостя, был уголок-мастерская, где стоял стол с окружающими его полками, на которых лежали разные инструменты и всяческие материалы, Генка тащил в дом всё, что могло пригодиться когда-нибудь в хозяйстве. Он очень любил и гордился своим нехитрым инструментальным набором, особенно его в последние дни радовала новая находка: около помойки он обнаружил старый мотор, притащил домой, и он оказался рабочим. Где и как его применять – Гена не знал, но сам факт владения столь привлекательной полезной вещью чрезвычайно радовала его, и он захотел поделиться радостью и с новопришедшим гостем. Потому что близким восторги отца и мужа по поводу мотора уже порядком надоели.

– Во, гляди, как работает! – и чтобы подтвердить эту истину, он подключил к двум проводкам ток. Мотор послушно и громко закрутился, вибрируя и тряся весь стол с массой наваленного на него материала. – Видал! Зверь! На помойке нашел. Выкидывают же дураки.

 Герман, прищурясь, как-то отстраненно наблюдал за восторженным собеседником, впрочем, Генке нужен был только слушатель.

– Ну и куда ты сможешь его использовать? – наконец выдал он, и Генку снова понесло от механизмического восторга.

– Как куда? Как куда! Куда хочешь! Хочешь, точило сделаешь, хочешь, пилу циркулярную. Можно токарный станок из него сварганить, видал, какой он мощнецкий? – Гена зачем-то стащил мотор весом не менее десяти килограммов, со стола себе на руки, неловко сгребая его вместе с другими предметами, которые частью попадали на пол, частью на то место, где до этого было удачно притулено данное устройство.

 Тут Гену из кухни окликнула жена, и он засуетился, поискал, куда пристроить мотор, не нашел, всучил его охнувнувшему от неожиданной тяжести Герману, которому пришлось прижать не слишком чистый механизм к себе, из-за чего он потом выкинет свою новую недешёвую черную водолазку (как, собственно, и носки, в которых он ходил по квартире), и помчался на кухню. Следом, скинув мотор обратно на стол, отправился и Герман. Генка помогал жене ставить тарелки на стол и готовиться к трапезе. Генка спросил гостя, куда тот дел его драгоценное устройство, и Жанна не выдержала:

– Ген, да отстань ты от посторонних-то хотя бы со своим идиотским мотором! Герман, вы знаете, он ведь за этот мотор неплохо отвалил и денег, и даже продуктами расплатился, – Герман заинтересованно посмотрел на хозяйку, – Гена, расскажи!

 Гена рассказал гостю, как он шёл с сумкой продуктов из магазина, но около мусорных баков увидел такое чудо, мимо которого пройти не позволила ему особая механическая чуткость, и, взяв мотор в руки, он настолько окунулся в собственный энтузиазм, что напрочь забыл о продуктах и деньгах, и о самой, собственно, сумке, там во внутреннем кармане ещё и паспорт Генкин лежал, забыл дома вынуть. Так и пришёл домой в восторженном состоянии с мотором и без всего остального. Жанна, выслушав восклицания радости по поводу сегодняшнего Генкиного счастья, добытого с мусорки, спросила, где продукты, и вопрос этот вернул мужа в реалии, он бросил свой новоприобретенный предмет и опрометью кинулся обратно, но увы, никакой сумки там уже не было. Понурив голову, вернулся Геннадий домой, где жена отругала его за безалаберность, и посетовала, что теперь денег совсем в обрез осталось, а вечером, когда приехал мусоровоз, в квартиру позвонили. Генка, открыв, увидал узбека, который протягивал ему его паспорт:

– Твоё? Забирай. Я помойка взял. Я мусор возил, – видимо, взявшие сумку вытащили оттуда всё ценное, а документ вернули обратно, как невостребованный, где его и подобрал работник, по адресу и занесший его владельцу.

 В коридор вышла Жанна, увидела паспорт мужа, дала гастробайтеру небольшое денежное вознаграждение, поблагодарила его за участие и не разговаривала с мужем до завтрашнего утра.

– Представляете, Герман, он ради этого мотора ещё и паспорт на мусорке забыл… Ещё и это восстанавливать бы пришлось.

– Ну, Жан, вернули же! А всё остальное – ерунда! Мотор гораздо ценнее!

– Какой прекрасный взаимовыгодный обмен с помойкой! – засмеялся Герман, – ты – ей, она – тебе, поделилась самым ценным.

– Ну, а я что говорю! Понимает человек, – Генка показал Жанне на Германа, который, в отличие от неё, "понимал", в чем ценность его мотора.

 ***

 Кухня у них была чистенькая, но совершенно несовременная. Гена пытался благоустраивать пространство и здесь, но на это катастрофически не хватало денег. Стол из советского стандартного кухонного набора стоял в разложенном виде, так он был немного больше, чем маленький квадрат, на котором даже поставить невозможно что-то кроме обеда для одного едока. Кухонные стены были покрашены кухонной же краской. Это нечто среднее между краской подъездной и комнатной. Оттенок её уже меньше напоминал больничные коридоры и был мягче и светлее. Гена сделал панель из пластика за плитой, чтобы не пачкались стены от жира, облагородил деревянный подоконник остатками того же пластика и сделал дверцы для подмоечного пространства, которое уже было оборудовано каркасом и постоянно ломающимися и западающе-выпадающими закрывательными устройствами. Гена провел по верху и низу пластиковые рейки для дверок, из ламинированного ДСП вырезал две двери и поставил вместо ущербных. Еще его прекрасным достижением было добытое за бутылку водки устройство по вытягиванию кухонного духа, белая советского производства, уволоченная из какой-то столовки, вытяжка теперь украшала кухню Гены и Жанны, историей добычи которой хозяин хвастался перед любыми посетителями данного места.

 Квартира эта казалась приветом из какого-то межвременья, частично она была типичной для советских восьмидесятых, но сильно поистрепавшаяся, нуждающаяся в хорошем ремонте, до серьезных переделок ещё не дожившая … Смутное ощущение неустройства, связанные с ним апатией и растерянностью тяжёлых девяностых, было атмосферой этого дома. Видно было, что хозяева этого жилища переживали их, разделяя судьбу страны: безработностью, бездежньем, неприкаянностью. В те годы нормальному человеку приходилось хвататься за множество работ, дающих заработок, и трудиться без отдыха и выходных, лишь бы иметь возможность прокормить себя и свои семьи. Оплаты за труд были маленькими, а цены на всё были либо большими, либо огромными. Чтобы просто питаться семьёй более менее нормально, нужно было не работать, а пахать… Гена работал, но пахать не мог. Его устроил сосед по дому в строительное предприятие, и Гена ездил каждый месяц на рабочую вахту в другой город, профессий у него было много, и все хорошие: был он и токарь, и столяр, и сварщик, мог работать и с деревом, и с металлом, брали его варить трубы, но выполнял он и множество других работ. Зарплата у него была. Но как бы это сказать – маловатая. На питание без особых изысков хватало. Коммуналку платили. А остальное…от случая к случаю, по скромной возможности.

 Жанна подрабатывала. Брала заказы на работы для студентов и школьников, писала эссе, контрольные работы, критические заметки по литературе; один раз подготовила документацию для диплома, сделала наброски по всей работе, провела почти три недели, возясь с нужными источниками – и не получила за свой труд ни копейки. Заказчица посчитала, что исполнитель должен сам посещать библиотеку, брать нужную литературу, которую ей пришлось приносить Жанне на дом, и она отказалась от её дальнейшего участия, забрала все принесенные книжки, и сказала, что недовольна таким течением дел. А ведь сделано было уже немало. Множество обработанного материала и произведенный анализ текстов уже давали возможность наблюдать общие контуры заданной дипломной темы, и Жанна сама увлеклась интересной темой, но её работу так грубо прервали, оставив без оплаты, с одним лишь недоумением.

 Мужа она на дополнительные заработки не отправляла. Жалела. Слишком уставал он и эмоционально выматывался и от этой вахты, уезжать от семьи ему было тяжело, и ей было без него одиноко, можно сказать, что муж с женой были друзьями, и тяжелый небогатый быт был для них обоих бременем, который мешал и ломал их привычную жизнь с их интересами и увлечениями.

 ***

– Я хочу выпить за этот дом и его обитателей. Мне они очень симпатичны. За вас.. За ваш дом, за тебя, Гена, за вас, Жанна, за вашего сына, – провозгласил Герман первый тост после того, как их пригласили к столу.

 Жанна тоже решила позволить себе немного коньяка, в их доме коньяк был элитным напитком и редко к ним захаживал. Герман вёл себя скромно, несмотря на исполнение мечты хозяина дома – объяснил, что этот концерт у него есть и на диске, и на кассете тоже, приобрел на всякий случай и кассету, хотя сам слушает CD-проигрыватель, а обычный его магнитофон, кассетный, "давно завис у какого-то приятеля". У Гены же был только кассетник, на дисковые проигрыватели он еще не смел замахнуться, потому слушал про новую современную технику с уважением. А Герман как-то настолько просто об этом сказал, что Генка перестал комплексовать по поводу собственной неразвитости в плане музыкально-техническом, притащил старый магнитофон на кухню и кучу кассет, и стал искать и запускать разные свои любимые композиции.

 Выпили они примерно полбутылки коньяка, и тогда разговорились остальные участники банкета, Генка-то трещал без остановки. Жанна не была настроена на разговор с незнакомым и для нее нежеланным гостем, и до этого Генка своей болтовней пытался сгладить недовольство супруги, но после двух, а затем и трех рюмок очень приятного напитка, настоящего коньяка, Жанна как-то растаяла и, смирившись с потерянным временем, решила тоже наполнить его хоть каким-то содержанием. Разговор зашел об увлечениях, кто чем занимается, про Гену было понятно, что это меломан и технарь, а Герман хотел перевести внимание на Жанну, и стал спрашивать про её профессию и занятие. Жанна только собралась сообщить о своем роде занятий, но Герман ее перебил:

– Подождите, угадаю. Я уверен, у вас должна быть какая-то творческая профессия. Вы – поэт или пишите прозу.

– Вы почти угадали. Но я не поэт и не писатель, я работаю с литературой. Пишу работы для учащихся. Обработка материала.

– Она поэт! И пишет тоже! Ты не представляешь, как она классно пишет! Женуль, почитай ему что-нибудь.

– Да ладно, Ген. Перестань.

– Нет, на самом деле, Жанна, почитайте.

– А что ты к ней на "вы"? – воскликнул Генка, – хватит уже фамильярничать.

– Ген, это слово обратный смысл имеет.

– Да? Пофиг. На "ты" переходите уже, бояре.

– Вправду, Жанна, давайте на "ты"?

– Вы должны выпить на брудершафт! – закричал Генка и добавил обоим коньяка в их рюмки. Его-то рюмка была пуста после каждого тоста. Жанна попыталась протестовать, но Герман, взяв свою рюмку, приготовился к брудершафту с такой серьезностью, что ей расхотелось спорить, они выпили свои рюмки через скрещенные руки, Генка приговаривал, чтобы пили до конца, а Герман без улыбки пристально и не мигая смотрел Жанне прямо в глаза, и ей снова стало не по себе, она не смогла улыбнуться и отвела взгляд.

– Кто "выкнет", получит щелбан! – радостно рассмеялся Генка, не заметив их серьезных лиц.

 Они ели вкусно пожаренную картошку, которую Жанна научилась готовить как деликатес, потому что ничего особенно вкусного ими не покупалось. Герман даже удивился вкусу обычного и привычного овоща. Котлеты Жанна тоже готовила особо, смешивала фарш со специями, добавляла яйцо, лук и чеснок, и делала к ним густую томатную подливу, Гена не любил курицу, но котлеты эти понемногу ел, а когда так были сделаны обычные, некуриные котлеты, уплетал их с удовольствием. Сейчас Гена котлету не взял, а удовлетворился картошкой с подливой, в которую макал хлебом, а Герману понравилось всё. Искренне ли он похвалил, или из приличия, Жанна не поняла, но взгляд его был участлив и выражал благодарность.

 "Странный он, – думала Жанна, – не заметно, чтобы ему было весело, не вижу, чтобы ему было интересно с Генкой, чего он пришел? Выпить с нами? И пьет мало, это Гена, как обычно, дорвался… Взгляд у него какой-то… "

 Она взглянула на него впервые внимательно. Он заметил её взгляд и судорожно – будто болезненно – дернулся, как тогда, на окне у бабушки Нины на юбилее, только сглаженно. "Что с ним? Может, больной?"

 Гена тем временем тащил на кухню бумаги с работами Жанны, она обычно их распечатывала в двух экземплярах; работала она по старинке, на печатной машинке, хотя компьютеры начинали уже появляться в домах их знакомых и школьных друзей Владика, им до компьютера ещё было далеко. Гена готов был хвастаться всем, не только своими личными приобретениями и достижениями, он хвастался и женой, и её делами и трудами, и сыном, его маленькими делами и успехами, – и чем больше он хвастался, тем меньше повода у него оставалось для настоящей гордости, а сами поводы для хвастовства становились всё слабее и мизернее.

 ***

 Вскоре коньячная бутылка опустела. Генка сказал:

– Жень, достанем водку?

– Доставай.

– Женя? Почему Женя? – чуть не поперхнулся Герман, – Жанна же, – он раньше слышал, как муж назвал супругу "женуль", но это было понятно, а имя "Женя" вызвало у него недоумение.

– Потому что жена и Жанна равно Женя. В одном слове обе, – засмеялся Генка, доставая из холодильника сильно початую бутылку водки. Герман как-то механически поднял снова наполненную уже дешевой водкой свою рюмку и выпил, не ощутив особой разницы. Жанна от водки отказалась, ушла из кухни. Генка опять напивался, ей было неприятно. Его уже несло, порол он чушь и, конечно, хвастался всё более заплетающимся языком. Когда говорили о литературе, он называл эпос Толкиена "Мариллионом", восторгался "Войной и миром" писателя "Толстова", путал все имена и названия. "Шинель" у него написал Горький, частью он действительно не помнил этих вещей, а частью придуривался, у них с Жанной можно было так, сказать слово, похожее на то, которое требуется, и знать, что тебя поймут, но тут был чужой человек, а Генка вел себя слишком по-свойски… Герман с легкой насмешливой улыбкой посматривал на него, наблюдая Генкины потуги выглядеть начитанным и продвинутым в литературе человеком, а Жанне было стыдно. Не умеет вести себя с посторонними людьми, не хватает самоуважения. Унизительно выглядели эти несмешные коверканья, которые вот сейчас, в этом разговоре были совершенно неуместны… Но когда он назвал Пьера Безухова "калорийным персонажем" вместо "колоритный", Герман просто рассмеялся:

– Да, калорий в нём много, очень калорийный. И питательный.

 Когда она вернулась на кухню, Генка был уже хорош, а Герман выглядел совершенно трезвым, только взгляд его стал каким-то блестяще острым. Он попросил взять домой почитать книгу, которая так нравилась и Жанне, и Гене, "Сильмариллион", пока Жанна еще сидела с ними, они долго и восторженно её обсуждали. Герман не читал и не мог ничего сказать, но ему было интересно, слушал уже внимательно и без насмешки, несмотря на Генкины "Марилионы".

Увидев, что всю картошку подъели, Жанна предложила сварить пельмени. Никто не отказался, а Гена поддержал с энтузиазмом. Сына она уже накормила, отнесла ему в комнату порцию картошки с котлетой, а выпивающим людям нужно много есть, чтобы не пьянеть. Генка болтал больше, чем ел, но он не хотел заканчивать этот литературно-алкогольный вечер, потому обрадовался его пельменному продолжению. Хотя вечер для него явно становился больше алкогольным, чем поэтическим. Пока пельмени варились, Генка, заговорщически подмигнув Герману, принёс из своей комнаты полторашку пива "Толстяк", из которой разлил по две трети в два стакана теплого и непузырящегося напитка, один из которых протянул Герману. Жанна с удивлением обернулась на них от плиты:

– Это где у тебя нычка? Около стола твоего? А я думаю, что от тебя пивом несёт, когда за столом возишься?.. Пиво-то совсем тёплое, Ген!

– Ну извините, у меня холодильника в столе нет, – засмеялся Генка. Герман поморщился и отказался от щедрого предложения хозяина, и Генка выпил оба стакана сам. Когда пельмени были выставлены на стол, а все спиртные напитки выпиты, хозяин заявил:

– Под такую закуску и водку можно купить. Жень, дай денег, схожу в киоск.

– Ген, да куда ещё-то? Хватит тебе уже.

– Ну дай, жалко тебе что ли, для хорошего друга!

 "Хороший друг" молчал и не просил выпивки. Но как только Генка заговорил про деньги на водку, вышел в коридор, вынул из своей сумки купюру и протянул Гене.

– На, купи что-нибудь ещё к водке, да и водку получше возьми. Я бы сам сходил, да не знаю, где у вас тут это продают.

– Да я мигом, тут рядом, – обрадовался Гена, а Жанна только головой покачала.

 Пока отец семейства бегал в ларёк, Герман прошелся по квартире. Заглянул во все комнаты, осмотрел блеск и нищету окружающей среды, и напоследок заглянул к Владу в комнату. Владик, сидя на полу и не отрываясь от игры, оглянулся на дверь, и продолжил рубиться в танчики. Рядом на полу стояла полупустая тарелка с недоеденной остывшей картошкой, котлету мальчик умял сразу, а на остальное не хватило времени, когда тут думать о еде, когда идет такая танковая битва! Денди привычно пиликало и дзинькало при попадании и тыдымкало, когда попадали в авторский танк, Герман увидел, что мальчишка сильно увлечен игрушкой, но удачные стрельбы у него получаются не всегда, кнопки на джойстике западали, и ребенок ругался, "блин, блин, вот же блин!" и даже стукнул джойстиком об пол, когда раунд окончился его подбитым танком. Герман вышел, прикрыв дверь, за ней уже началась новая попытка реванша.

 Генка принес водку средненькую, но купил много закуски. Кильку в томате, колбасы в нарезке, две пачки чипсов, сырков плавленных и еще что-то такое простецкое, рабочую "закусь на газетке". Герман еле заметно поджал губы. Жанна опять вздохнула, но пельмени были уже готовы и разложены по тарелкам, к ним опять же подошел тот томатный соус, который подходит ко всему. Жанна отнесла сыну колбаски, сыра, пачку чипсов и тот шоколад, который принес Герман, и у ребенка продолжился перекус одновременно с игрой.

 Водка была теплая, охладить ее не успели, Генка выпил три теплых рюмки и побежал в туалет, его рвало. Потом его уложили спать, Герман помог отволочить слегка опавшее тело, измученное нарзаном, до кровати, где тот сразу же забылся нетрезвым сном. Жанна надеялась, что Герман сейчас выкажет свое презрение к алкоголизму и удалится, но тот не уходил. Указать ему на дверь Жанна как-то постеснялась.

– Жанна, тебе нужно принять дозу успокаивающего.

 Она, ни говоря ни слова, согласилась с этим предложением, и они сели за стол уже без Гены. Герман был крайне обходителен. Не сказал ни слова про напившегося мужа, но успел охладить водку в морозилке, и приняв по тридцать грамм слегка подмороженного напитка, они стали беседовать, как будто всё так и было запланировано. Жанна поставила свою кассету с музыкой, которую любила она. Запел Челентано.

 О чем разговаривали? Герман продолжал расспрашивать Жанну о её занятиях и увлечениях, она и рассказывала о литературе, о книгах, которые прочитала и которые ей особенно запали в душу. Принесла на кухню книгу Даниила Андреева "Роза мира", даже читала оттуда какие-то особенно затронувшие её моменты.

 Герман, жадно вглядываясь в горящее возбуждением лицо женщины, которая наконец-то ожила рядом с ним и воодушевленно делилась с новым знакомым какими-то загадочными для нас шаданакарами и гагтунграми, пытался понять, о чем она говорит. Она наконец обратила внимание на его попытки осознания.

– Вы наверное думаете, я ненормальная? Мой батя в этом уверен. Его Валя вполне убедила, – она рассмеялась. – Я и сама так иногда думаю. Поехала кукушечка из-за увлечения духовным миром. Там, кстати, масса опасностей и тупиков. Нельзя ходить без опытного сопровождающего. А у меня – никого. Сама наощупь пытаюсь что-то …

– Сам давно хотел почитать эту книгу. Много слышал о ней, но читать пока не довелось. У меня есть, – отмахнулся Герман от предложения получить эту книгу на прочтение, – мне Толкиена хватит.

– Меня эта книга спасла в своё время от дурдома. У меня внутри такое было… Вера пришла ко мне, Дух Божий, а за ним такой вал безумия… Как будто дьявол прорвался ко мне в душу в эти открытые для Бога двери. А в этой "Розе" как раз про духовные состояния не меньшей насыщенности. С людьми-то не с кем поделиться…

– Расскажи мне. Может, я пойму? У меня ведь тоже были разные…состояния. Вдохновение было.

– А вы, а ты что?

– Столько идей появилось. Я ведь тоже думал писать, – он кивнул на лежащие на столе книги.

– И что? – снова спросила Жанна.

– Не очень получилось. Так, что-то накидал немного, но больше журналистика.

– Наверное, подумал, что писатель сам организуется из этих …вдохновений?

– Честно говоря, так и думал.

– Что я из всего этого поняла – это то, что ни писательство, ни что-то другое здесь не главное. Гораздо важнее то, что происходит с душой. А это…писать там или что – это побочное, это уже от желания и устремленности зависит. Поэзия даже не прямой результат вдохновений. Одно, два, три, ну несколько стихотворений можно написать на этой энергии вдохновения, и всё. Остальное – работа, труд. Плюс огромнейшая, невероятная ответственность.

– Перед кем ответственность?

– Перед Богом. Нельзя быть человеком, проводящим в мир демонов. Нельзя увеличивать духовный хаос, нельзя загрязнять и без того грязный мировой эфир. Нельзя, короче, писать из тщеславных побуждений или ради этой, как его, "реализации". Это наказуемо.

 ***

 Владика тоже уложили спать, было уже около десяти вечера.

– О Боже мой! Ужели дашь Ты счастья вечного награду За эту боль, за муки ада, Ужели склеишь Ты куски Души, на части размозженной, Не дашь погибнуть от тоски… Рукой твоею укрощенный Уймется дьявол надо мной, Уйдет во тьму пучин глубоких, И ты подаришь мне покой И вдохновенья взлет высокий.

 Жанна, как-то не задумываясь, проговорила эти строки, как будто произносила обычный текст, Герман спросил: