Жанна Варенина

Евгения Максимова

Жанна Варенина

Когда человек ставит другую душу выше Бога или вместо Бога, он теряет и Бога, и душу.

 Свт. Феофан Затворник, "Письма о христианской жизни".

 Когда человек ставит другую душу выше Бога или вместо Бога, он теряет и Бога, и душу.

 Свт. Феофан Затворник, "Письма о христианской жизни".

***

 Он умер глубокой ночью, было уже два часа с небольшим, когда она проснулась и проверила, дышит ли он. Около дивана светильник на его стороне, прикрытый легкой тканью, горел всю ночь, он давно просил не выключать свет в тёмное время суток, и при этом свете она подошла к его телу и поняла, что он мёртв. В последнюю неделю он уже не мог двигаться, не мог говорить, только глаза ещё были живы на этом умирающем лице. Два последние дня он и глаза перестал открывать – и только по еле заметному дыханию и подрагиванию век было ясно, что он еще жив. И вот этой ночью дыхание его прекратилось, веки замерли. Она тоже замерла на время, лёжа в другой стороне его огромного дивана, раскинувшегося на всю стену, будто уснула. Она ждала этого, и ждать другого было бы странно, зная про его диагноз, и он умирал на её глазах по кусочкам, но когда это окончательно произошло, ей стало душно. Внезапные слёзы, которые она сдерживала всё это время, вырвались на свободу. Она плакала по погибшим мечтам, по неслучившемуся счастью и ушедшей с его смертью любви…

 Она знала, что нужно позвонить доктору – тот велел звонить в связи с особыми ситуациями в любое время суток – и смерть была ситуация особая. "Сейчас позвоню", – решила она и вспомнила про тетрадь. Сколько раз она наблюдала, что он пишет и сколько раз он сказал ей, что прочитать её нужно будет, когда он умрёт?.. Она посмотрела на умершего – лицо его, так любимое ею при жизни, теперь было неузнаваемо, словно сама смерть изменила эти прекрасные, эти мистические черты его лица, сделав из красивого страшное, старое, уродливое. Глаза его запали, скулы, наоборот, обострились, нос из мужественного с горбинкой скривился крючком, щеки впали – за месяц он из здорового и моложавого красавца превратился в старика – немощного и разваливающегося. Глаза его, чёрные и такие бездонные, в которых она утопала и не могла выбраться наружу, открывались в последние дни всё реже, пока он и вовсе не перестал видеть окружающую его земную реальность. Она подносила к его засохшим губам поилку с водой, в которой была разведена глюкоза, и иногда он делал глотательные движения, но не каждый раз, и тогда питательный раствор – единственная доступная ему пища последней недели существования, проливалась на диван, где он умирал.

 Она колола ему сильные обезболивающие, ампулы которых шли под учёт, и ей приходилось не выкидывать пустые пузырьки, а складывать их обратно в упаковочную коробочку. В какой-то момент в эту последнюю неделю его существования она решила и себе сделать укол. Вколола в мышцу бедра, боли почти не почувствовала, зато на сердце стало впервые за этот последний месяц тихо и спокойно. Она тогда подошла к умирающему, смерть которого стояла практически за его головой, погладила его по плечу, по руке, поцеловала, как брата, в заросшую черной щетиной щёку, которую перестали брить несколько недель назад и стала читать ему стихи. Сначала по памяти, Пушкина, Бродского, Лермонтова, Ахматову, потом принесла книги, томики стихов, которыми была заполнена эта его стерильная квартира. И читала всё подряд. Он слушал. Иногда слезы текли по его лицу, он пытался производить звуки своим немым языком, и ей казалось, что она слышит одно:

– Прости. Прости. Прости…

 ***

 Вытянувшившийся во весь свой небольшой рост и казавшийся теперь совсем мизерным на своём бескрайнем диване, он лежал рядом с полочкой, на которой находилось его кольцо и толстая общая тетрадь. Она потянулась через него и взяла оба предмета. На синей обложке была надпись: "Жанне" – больше ничего. Она пролистала тетрадку – его резким, порывистым, слегка размашистым и не слишком разборчивым почерком был исписан весь объём в девяносто шесть листов. Она улеглась на свою сторону дивана и не вставала, пока не прочитала до конца. Прошло несколько часов, забрезжило осеннее утро. Когда она закончила читать – она вложила обратно в тетрадь выпавшую оттуда фотографию, которую уже внимательно рассмотрела, сняла с безымянного пальца кольцо, столь похожее на то, которое она взяла с полочки, и их тоже вложила в середину тетради, пошла на кухню, открыла дверцу шкафчика, ведущую во встроенный в квартиру мусоропровод, и выкинула всё вместе с тетрадью в помойную трубу.

 Заглянув в холодильник, она достала его обезболивающие средства, наполнила шприц, которым делала уколы, содержимым последних нескольких ампул, потом вспомнила, что нужно позвонить врачу, сообщить о смерти его пациента, а она этого так ещё и не сделала. Она набрала номер доктора, ответили сразу же, она сказала: "Он умер" и услышала, что в течение нескольких утренних часов медики подъедут. Она открыла замок двери, прикрыв её, чтобы можно было войти без ключа. Вернулась на кухню, вколола себе приготовленный шприц, посчитав это недостаточным, она вытряхнула из баночки с таблетки с тем же эффектом снятия болей, которые она ему давала, когда боли были не такие сильные. Она почувствовала, что ей стало плохо, зашатало, замутило, тело резко повело в сторону, и она только успела доплестись до дивана и упасть на него, как сознание её покинуло.

День рождения бабушки Нины

 Они встретились у тети Нины на дне рождения. У тетушки была многочисленная родня, и свой юбилей, своё семидесятилетие она решила отметить в узком кругу самых близких родственников и знакомых, и этот круг оказался внезапно так широк, что некоторые из приглашенных даже не слыхали друг о друге.

 Они зашли в прихожую огромной сталинской пятикомнатной квартиры, в которой в детстве можно было потеряться, она поставила сумку на допотопную тумбочку рядом с древним зеленым телефоном пятидесятых годов производства, который прекрасно функционировал и в двадцать первом веке, и огляделась, не видя свободного места на вешалке. С ней пришел маленький восьмилетний мальчик, её сын и взрослый дядька тридцати с небольшим лет, её муж. Сыну она помогла раздеться, мужу показала, куда притулить обувь. Пока она пристраивала одежду в набитый такой же гостевой одеждой встроенный советский шкаф "типа гардероб", открывший ей семилетний мальчишка, сын её троюродной сестры Ирины, снова прибежал в прихожую, звать очередную партию гостей в комнату, а заодно пообщаться с интересным ему маленьким гостем. Мальчики поприветствовали друг друга – когда-то раньше они уже встречались, и пошли вместе в другую комнату, отведенную для детей. Там занятий у мальчишек было много, родные правнуки часто гостили у прабабушки, игрушками был занят целый шкаф. Пятилетний малец уже сидел на ковре посередине комнаты и увлеченно занимался с конструктором.

 Она взяла сумку, где лежал подарок для двоюродной бабки, кем и приходилась ей тетя Нина, и прошла в большую комнату, где уже собрались все приглашенные. Комната была не просто большая, она была огромная. Строители коммунизма вместо коммунизма построили довольно много больших квартир для некоторых строителей этого самого коммунизма.

 Квартира постройки середины пятидесятых годов досталась Нине Павловне потому, что её муж был известный строитель – проектировщик архитектурных ансамблей. Таким людям полагалось от государства если не большая зарплата, то льготы и помощь, в виде прекрасного и доступного жилья, к примеру. Тетя Нина пребывала в счастливом неведении по поводу обеспеченности жильем других своих сограждан, считая, что все они проживают в столь же удобных и столь же просторных жилищах, где у каждого члена семьи были свои комнаты, где был свободный от жильцов большой приемный зал для гостей – ну а как без гостинной в квартире? – где были большая кухня, огромный коридор, объемные и отдельные санузлы: сан и узел, то бишь, ванная и туалет. Скорее, это были даже не ванная и туалет, а ванная и туалетная комнаты, судя по их размерам.

 Виновницу торжества уже чествовали сыновья и племянник: две сестры, из которых именинница Нина Павловна, была младше на десять лет, родили одних сыновей, по два мальчика, у старшей сестры Софьи Федоровны ( у сестер были разные отцы) первый мальчик умер маленьким, четырехлетним, от какой-то детской болезни, а трое других, выросши и женившись, все дружно произвели на свет одних только девочек – и она была единственной дочерью племянника тети Нины. Во главе большущего стола восседали две сестры, два оставшихся патриарха этой семьи, заменившившие умерших своих мужей: муж Нины Павловны умер уже давно, ему было немногим более пятидесяти, а муж Софьи Федоровны прожил долго, но семь лет назад с ним случился очередной инфаркт, и врачи не смогли его спасти.

 Взрослые – пожилые уже – дядьки выучили для бабушки-именинницы стихи и с выражением декламировали их. Самый младший, Владислав, которого все и в его сорок с лишним звали просто Владиком, уже немало принял горячительного – еще задолго до подачи горячего, и попытался взгромоздиться на табурет ради еще более выразительного чтения. Но братья со смехом и подколками стянули его обратно на землю, и он, как и остальные чтецы, прочел свой поздравительный стишок, стоя на полу.

 Она привезла в подарок бабушке Нине праздничные бокалы, большой набор фужеров из своего семейного серванта. Они долго с мужем решали, что подарить на столь серьезную дату, и не смогли придумать ничего лучшего. Муж работал на стройке в другом городе, уезжая каждый месяц на две недели, поначалу денег было достаточно, платили строителям хорошо, но со временем начались задержки зарплат, её всё больше урезали, и в последнее время ему не выплачивали денег почти полгода, часто жили в долг, занимая даже на питание у таких же безденежных знакомых. Мать её умерла в начале девяностых, отец через год женился на своей коллеге по работе, даме моложе себя на десять лет, и переехал с ней в квартиру матери, такую же огромную и обширную, как и квартира Нины Павловны, только трех, а не пятикомнатную. Дочь осталась одна в трехкомнатной квартире "брежневской" постройки. Она закончила университет в начале девяностых, но их курс был первым выпуском, когда отменили распределение. И все выпускники сами стали искать себе занятия: кто по специальности, кто совершенно не по ней. Она получала диплом, будучи на втором месяце беременности, ее тошнило, пока она готовилась к сдаче экзаменов, и она помнит об этих событиях смутно. Потом нужно было спешно искать работу, ведь нужны были декретные и всё такое, ведь она твердо решила рожать, хотя вопрос с наличием мужа оставался открытым. Съездив на курорт Краснодарского края, она повстречалась там немного с местным парнем и – забеременела. С будущим отцом ребенка попереписывались, он звонил несколько раз, а потом пропал. Еще в начале отношений, во время романтических, так скажем, встреч, парнишка сообщил о каком-то уголовном деле, которое заведено на его компанию, которая совершенно случайно поприсутствовала на убийстве некоего знакомого всем человека. Никто из его компании, по словам молодого человека, его даже не касался, а "порезал" его некий местный авторитет, но теперь судить будут их всех, и, скорее всего, посадят. В последний свой телефонный разговор он сообщил, что суд будет на следующей неделе, и более на связь не выходил.

 Она погоревала об отсутствии возможного супруга, но твердо решила оставить ребенка. "Обрадовав" родителей новостью об их возможном скором изменении статуса на бабушку и дедушку, она положилась на случай и совершенно ничего не делала, чтобы подготовиться к событию. Потом пришлось в авральном режиме искать работу после университета. Перебрав несколько вариантов, и не найдя ничего вообще ни подходящего, ни временного, она опустила было руки, но отец повез ее на почтампт, где работала его одноклассница Светка Соколова, ныне Светлана Алексеевна Пименова, дама серьезная и добродушно настроенная к своим бывшим одноклассникам, и ее взяли почтальоном на полставки.

 ***

 Она достала из сумки пакет с аккуратно упакованными ею фужерами, совершенно забыв о том, что пакет был выбран в качестве обертки, фужеры были проложены пузырчатой пленкой и мягкими салфетками и обернуты в большой полиэтиленовый пакет – класть в пакет ей показалось ненадежным. И вот сейчас она, позабыв об этой продуманной дома ненадежности, радостно потянула пакет за ручки, со словами:

– Тетя Нина, а что мы тебе принесли, – повернулась с улыбкой к собравшимся, и всё стекляное содержимое оберточного пакета со звоном рассыпалось по паркету. Все присутствующие разом дернулись в ее сторону, и настала резкая тишина, потом рядом стоящий Владик крикнул: "На счастье! Мать, счастливой и долгой жизни! Ура!" Муж её недовольно посмотрел на неё, раздражившись на такую невнимательность супруги, но выговаривать не стал, видя, что ей самой не по себе.

 Тут же все как-то воодушевленно задвигались, именинница тоже засуетилась, взяла со стола бокал с вином, провозгласила тост "за счастливые разбитые бокалы", ей и мужу её тоже вручили бокал, и, пока жены сыновей выметали мелкие осколки и собирали крупные, заставили их выпить "счастливое вино". Она с ужасом смотрела на осколки. "Как это могло произойти? Разбилось… Вообще это очень плохой знак, очень… Как я могла забыть, что не упаковала стекло в пакет, черт меня дернул потянуть за ручки, ах, смотрите, что я принесла… Разбитые мечты ты принесла".

 ***

 Народу было много даже для такой огромной квартиры. Действительно, кажется, позвали всех, кого можно, тетушка Нина была дама временами помпезная, и сохранила любовь к пышным советским празднествам. Еды тоже было много. Несмотря на скудные и для кого-то порой голодные девяностые, на столь значимый патриархальный юбилей семья дружно поднапряглась, собрала все доступные ресурсы и выставила полный стол столь ценных в то время еды и напитков. Со времени начала перестройки семья Ворониных с родственной семьёй Варениных собралась по случаю празднования впервые. Фамилиями родственники обязаны были поразительной случайности – мужем Нины Павловны был товарищ Воронин, и она, и ее сыновья, и их супруги, а затем и дети, разумеется, тоже становились Ворониными. И муж Софьи Федоровны был тоже Воронин. Но его фамилию неправильно внесли в паспорт, во время Великой Отечественной переписчики документов стали активно пользовать букву "ё", и в паспорте его записали как Ворёнин, так записывающий произносил фамилию, так он её и записал. Новое произношение не понравилось носителю фамилии, что, мол, я теперь ворьё, что ли, и он потребовал её изменить, паспортист изменил, но не обратно, в Воронина, а в Варёнина, а затем и буква "ё" потерлась, и остался Емельян Филимонович Варениным на всю оставшуюся жизнь.

 ***

 С начала девяностых все поводы были исключительно скорбные: сначала хоронили самого старшего члена большой семьи, мужа Софьи Федоровны, её дедушку, потом умерла её мать, и тоже собрались все родственники, а потом долго не встречались, потому что времена настали хмурые, пустые и несытые, не до праздников было. Да и семидесятилетие Нины Палны тоже бы никто не стал так широко отмечать, если бы старшая сестра лично не принудила ее. Несмотря на любовь к пышным праздникам, Нина считала, что всё это раздолье осталось в прошлом, ушло вместе с Советским Союзом, и не до веселья сейчас. Но когда она попыталась привести свои аргументы требующей отмечать сестрин юбилей Софье, та отвергла всё и заявила, что нужно отмечать и гулять, помрем, тогда ничего не надо будет.

– Когда у тебя время-то настанет? На тот свет пора уже, она всё время ждет. Хоть что вспомнить будет, Нина. Денег нет, что ли? Так я дам. Соберем всех, ваших и наших, хоть всех близких своих увидеть, совсем ведь мало общаемся, внучкину семью давно вместе не видела, только правнука привозят, и то редко.

 Баба Соня была бабушкой активной, в семьдесят делала почти весь ремонт в квартире, клеила обои, штукатурила потолок и красила кухню, ванную и туалет. Муж, ещё живой, но считающий себя старым для подобных движений, отговаривал супругу, убеждая ее в том, что ремонт их квартире еще не требуется, но бабушке хотелось перемен. Тетя Нина сдалась под градом уговоров и неявных угроз скорого небытия, в котором ни радости, ни смеха родных и близких она услышать уже не сможет, и начала подготовку к празднику. На удивление, сыновья, их жены, племянник и его супруга с энтузиазмом подхватили эту идею, соскучились родственники по встречам, общению, атмосфере праздника, вкусному столу, и смутная поначалу идея, которой сама будущая именинница не верила, вдруг окрепла, будучи подхвачена с разных сторон, и понеслась дальше, обрастая всё новыми блюдами и людьми. Приглашали уже всех дальних родственников двух сестер, знакомых умерших мужей и своих подруг, которые еще были живы, нашли даже двух прежних коллег с работы Нины Павловны, телефоны которых были в записной книжке, и все приглашаемые почти всегда с удовольствием соглашались.

 ***

 После взрослых поздравлений и подарков шло детское отделение. Каждый что-то приготовил для прабабушки и готовился к своему выступлению. Сын Ирины подарил украшенную красивой росписью и узорами открытку и набор поделок из желудей, целый зоопарк с загоном из спичек. Бабушке очень понравилось. Самый маленький рассказал стихотворение: с днем рождения, бабушка. Получилось очень трогательно.

 Её сын тоже приготовил двоюродной прабабушке подарок. Там была и открытка, и коллаж из фотографий, и набор оригинально окрашенных тканей, собранных в один блокнот. Зачем бабушке подобные штуки?.. Да кто ж знает, зачем дарятся большинство подарочных безделушек, дорог не подарок, дорого внимание, особенно в такое скудное на материальные блага время. Детский подарок был упакован в огромный красочный пакет, который ребенок сохранил от рассылки компании Чупа-чупс, когда участвовал в каком-то конкурсе и получал вот такие конверты с заданиями. На конверте был нарисован огромный веселый чупа-чупс и напечатано яркими разноцветными буквами чуть поменьше: "Чупсуйтесь вместе!" Именно это бабушка и прочитала громко и торжественно, огласив призыв для всех присутствующих. Мальчик застеснялся в незнакомой взрослой компании и подарок был передан в закрытом виде, чтобы именинница самостоятельно распечатала конверт и приняла подарки, а она решила, что подарок начинается с конверта, и поздравления обращены к ней. Она рассмеялась, улыбнулись все, хоть и не понимая в чем дело. Мальчик подошел к прабабушке и стал объяснять: "Это конверт просто, подарок в нём, открывайте", и сам вынул положенные туда презенты.

– А, вон оно что! А я читаю, думаю, поздравление мне. Чупсуйтесь, говорят, вместе. Это что вообще за чупсуйтесь-то такое?

 Мальчик стал объяснять, что да как, откуда у него такой прекрасный конверт, и мать помогла сыну, добавив немного интересных подробностей. Заинтересовались все, и тоже захотели поучаствовать детьми в данном еще продолжавшемся проекте. Забавно же, хоть компания чупа-чупс российских детей развлекает.

 ***

 Проходя на кухню с партией использованных тарелок, она увидела, что у дверей опять столпотворение, и кого-то снова встречают, но она не заинтересовалась новоприбывшими, потому что все знакомые ей гости из первого, второго и третьего семейственного круга двух патриарших сестер уже были на месте. Бабо Нинель сама вышла в коридор, где и произошло очередное чествование именинницы с выдачей подарков и родственных поцелуев. Относя в следующий раз, после общения с гостями в празничной комнате, использованные бокалы, она с некоторым удивлением обнаружила на кухне совершенно неизвестный ей живой объект. Владелец абсолютно незнакомой ей спины стоял у открытой огромной форточки и курил. Тетя Нина разрешила всем курящим задымлять её кухню – по случаю холодной погоды, чтобы празднующие мужчины не переохладили свои напитанные вкусной едой телеса на балконе. Раньше она его никогда не видела, вряд ли человек у форточки имел отношение к коллегам по работе бабушки Нины, которых она знать не могла, видимо, кто-то из многоюродных племянников не смог придти сам и прислал от своей семьи сына.

 Она подошла к мойке, поставила поднос с бокалами около неё и стала перебирать всех знакомых родственников, которые могут внезапно оказаться-таки владельцами этой интересной спины. Но родственники подходили под формат подвисшей у окна задней части туловища с большой натяжкой, и она так никого и не подвела под данные контуры. Когда спина повернулась от форточки, она поняла, что и лица этого она не видела никогда, хотя это было удивительно странно в набитом знакомыми с детства родственниками доме. Он был похож на известного артиста Арманда Ассанте, недавно вышел фильм "Одиссея" Андрея Кончаловского, они уже посмотрели его вместе с мужем, и она немного удивилась подобному сходству.

 Он тоже увидел её. По телу его пробежала нервная судорога, красивое лицо его исказилось, как при рыдании, но это был не плач. "Ушибся, что ли", – подумала она, – "да вроде не должен". Тут он неловко и совсем неуместно двинул рукой – и сшиб несколько фужеров, выставленных на просушку на подоконник. Бокалы были поставлены слишком близко к форточке, потому что посередине подоконника уже стояла внушительная по размерам подарочная коробка с надписями на английском, по картинкам было понятно, что устройство там внутри серьезно относится к кофе и его приготовлению. "Ну вот ещё не хватало". Она вспомнила свои разбитые фужеры. "И этот туда же".

– День битой посуды, фужеры улетают из дома тети Нины, – без улыбки произнесла она.

 Он ничего не сказал, только смотрел на неё, хотя смотреть ему стоило бы на стекло под ногами.

– Я уберу, сейчас совок принесу.

 Она сходила в санузел, называемый по-простому туалэт, принесла щетку с прикрепленным к ней совком и быстро замела осколки, которые очередной грустной кучкой битого стекла оказались в помойном ведре. Осмотрела всё вокруг, больше вроде ничего не было.

 Он протянул руку и коснулся ее плеча:

– Посмотрите, вон еще осколок.

– Где? Здесь ничего нет.

 Она заглянула за ножку стола, куда он указал.

– Нет? Значит, показалось, блеснуло что-то.

 На кухню вошла жена её отца. После смерти её матери отец женился довольно быстро, через год, на коллеге по работе, младше себя на десять лет. Супругу отца звали Валя, и она была возрастной блондинкой. Говорила, растягивая слова, но не так, как блондинки молоденькие, у которых по умолчанию, в голове только светлые волосы, а значичительно увесистее. Но как и все блондинки, любила деньги, удовольствия и внимание. В отличие от молодых блондинистых бездельниц, она еще любила и умела много трудиться, и именно под её руководством её довольно ленивый батя Влад Емельянович стал работать аж на двух работах, по утрам убирал участок за две остановки от своего дома, а вечером сутки через трое ездил в котельную наблюдать за приборами, для чего повысил собственную квалификацию до оператора котельных.

– Жанночка, ты помыла тарелочки? Или давай я помою, а ты отнеси порцию бефстроганов маме Соне и Гале. Маме Соне без подливы.

– Хорошо, Валя, сейчас положу. Тарелки вот, я уже половину вымыла.

 Она не сказала, что вместо мытья посуды собирала битое стекло. Да и зачем. Вряд ли Валентине важен секрет исчезновения очередной партии бокалов.

 Она отнесла запрошенные порции, вернулась на кухню и обнаружила Валю, кокетничающую с околооконным Одиссеем. Она рассказывала мужчине, как прекрасно летом в затоне "50 лет Октября", как там природно и фактурно, как отдыхает душа и тело в этом прекрасном, столь далеком от цивилизации, хоть и близком ей по километражу, месте. Одиссей вежливо улыбался одними губами, поджимая их, как артист, на которого он был так похож.

 Он посмотрел на неё, и ей стало смешно. По выражению его лица она увидела, как он относится к общению с женой ее отца. Ей даже не потребовалась слов, чтобы понять, что бессознательные попытки Валентины очаровать собой всё, что движется и имеет ярко выраженный мужской пол, неприятны и не забавляют его. Лицо его, такое выразительное, как у артиста, выражало какое-то нетерпение и даже, как показалось Жанне, мучение. Болит у него что ли что-то? Может, он порезался, когда сшиб бокалы? Раньше она видела, как любой мужчина, с которым подобным образом вела себя Валя, подтягивал реальный животик и распушал виртуальный мужественный хвост, стараясь соответствовать обнаруженному в нем мужскому статусу, который давно дремал под спудом жен, детей и семейных обстоятельств. У этого же мужчины статус не дремал. И животик подтягивать ему было не нужно, он был весь…как пантера, подтянут и мускулист, даже под слоем его черного костюма ощущалось тело крепкое и здоровое, глухо застегнутый ворот черной же рубашки облегал загорелую мощную шею.