Ведьмы.Ру 3

Чтобы в них, раз уж так получается, исполнились заветные желания.

Чтобы…

А пожелав, уснула сама. И проснулась уже в автобусе, причём, её обнимал Мелецкий. И его огненная сила окутывала Ульяну тёплой шалью. Эта сила и не давала замёрзнуть.

Так они и ехали.

А потом приехали и вот теперь в доме оказались.

– Это хорошо, – сказала бабушка и, развернув Мелецкого, велела: – Иди-ка. И Васеньку вон возьми. И братца своего… за Никиткой опять же пригляньте.

– Почему хорошо? – Ульяна подавила зевок.

– Потому что у любой силы край имеется. И его надо чувствовать, чтоб себя не потерять. Ведьмовская тем и опасна, что не ты над ней хозяйка.

– А она надо мной?

– И она не над тобой. Это как река внутри, – бабушка откинула прядку с бледного лица, но девчушка даже не шелохнулась. – Вода сама по себе течёт, но ты можешь взять столько, сколько зачерпнуть сумеешь. И удержать. Зачерпнёшь слишком много, тогда-то и черпак обломится, и сама в эту воду ухнуть можешь. Станешь частью реки.

Какие-то ассоциации нехорошие возникли о том, как люди частью реки становятся.

– Это… жутко.

– Вода, она такая, – Ляля притащила чайник с водой. Поглядела на девицу, на Стаса и вздохнула. – На обоих не хватит… слабая я.

– Скорее уж привыкшая думать, что ты слабая, – фыркнула бабушка. – Давай уже, лей…

И вода потекла.

Вот прямо на лоб Марго, которая даже не дрогнула.

– А мне что делать? – спросила Ульяна.

Делать не хотелось ничего.

– Смотри, – бабушка склонилась над изголовьем. – Постарайся увидеть, что с её даром. Она ж магичка…

Легко сказать.

А как увидеть? Глазами Ульяна смотрит, только видит лишь воду, которая против логики всякой льётся и льётся, но постель не пропитывает, а стекает на пол, где и собирается чёрною лужей.

Если же глаза закрыть?

Точно.

Вода – синяя, искристая, как будто не вода, но живой лунный свет. Он выходит от рук Ляли, касается мёртвого камня и тает… камня?

Мёртвого?

Нет, это Марго. Она живая. Она дышит, но… почему тогда видна, словно мёртвый камень? Или… да, точно, просто жизни в ней осталось немного. Там, внутри, дрожит искорка зеленым огоньком. Какая крохотная. Такую и тронуть страшно, но не трогать – ещё страшнее. Вдруг да погаснет?

Искорка пляшет, кланяется.

И звенит.

А ещё она тянется к лунному свету, но тому сложно пробраться сквозь камень. Камень – не сама девушка, но оболочка вокруг неё. Плохая.

Дрянная даже.

И Ульяна тянет руку, касается этого камня. Чуть надавливает, позволяя многим трещинкам разбежаться по поверхности. И сквозь них уже лунный свет попадает внутрь. И тело девушки наполняется мягким свечением, а с ним и теплом. Тепло это окутывает огонёк, и тот перестаёт дрожать.

– Вот умница, – сказала бабушка. И Ульяне радостно слышать похвалу.

Мама…

Не надо о ней, потому что проклятье внутри тотчас оживает и вспыхивает, нашептывая, что этот огонёк, что он… какой смысл на него тратиться? Девица того и гляди помрёт. Так чего уж играть в спасателей. Кто она вообще такая, эта Марго? И почему Ульяна должна тратить свои силы…

Можно ведь и наоборот.

Забрать эту искорку. Ульяне пригодится. А Марго… она была в плохом состоянии. И умерла. С людьми случается умирать. Искорка же… это плата за помощь Ульяны.

Она одёрнула руку раньше, чем проклятье потянулось к огоньку.

– Я… я же могла убить её, – в глазах ещё темнота, и бабушка в ней сияет сотнями огней. – Могла бы…

– Я бы не допустила, – бабушка покачала головой. – Я же тут. Но ты и сама отлично справилась.

– Там, внутри… я начала думать плохо, – Ульяна посмотрела на спящую. Ляля теперь поливала водой Стасика, что-то напевая под нос. И даже не нужно было зажмуриваться, чтобы увидеть, как меняется цвет воды. Из белого становится мутным, грязным каким-то. – Что… зачем тратить силы. Что… она обречена…

– Была бы. В больничке.

– И что я могу забрать её жизнь и силу. Я и вправду могла?

– Могла.

– И что бы тогда…

– Тогда сил стало бы больше. Но ты же не забрала. Удержалась.

И что, теперь гордится этим? А сразу нельзя было предупредить? Тогда Ульяна не стала бы и рисковать. Или… в этом дело? Она не любит рисковать. Но это же неплохо, быть осторожной? Особенно, если дело касается чужой жизни?

Или всё-таки…

– А Стасика тоже… надо? – страх парализовал, потому что проклятье никуда не делось. Вон, ворочается, ворчит, подбивая сделать всё иначе.

Назло.

Так, чтобы они все поняли, увидели, какая Ульяна. И чтобы осознали, что это из-за них. Из-за того, что они её бросили. А теперь вот явились, родственнички любящие, и хотят чего-то.

Ульяна ведь не обязана на чужие хотелки растрачиваться?

Дар ведь не просто так. Река? Любую реку можно до дна вычерпать. И если тратить попусту, то её собственная река обмелеет. И как тогда? Помирать? Нет, надо иначе. Даже не обязательно убивать. Просто отщипнуть капельку там. И тут. И у каждого. От них не убудет.

А ей должны.

Все они.

Ульяна сделала глубокий вдох.

– Не надо. Он только коснулся той дряни, – бабушка положила ладонь на лоб. – Поспит и отойдёт. А нет, то вон, Ляля его ещё разок-другой водицею умоет…

– Мне… кажется… не знаю, – дрожь прокатилась по телу. – Мысли такие… гадкие. Самой от них противно.

– Мысли – это только мысли. У всех бывают, – бабушка усмехнулась. – Если встретишь кого, кто говорит, что у него ни разу дурных мыслей не было, то так и знай – врёт. У каждого бывали. И зависть случалась. И гнев. И желания всякие, не самые красивые. Пока мысли мыслями остаются, то и не страшно… пойдём, я тебя чаем напою.

– А меня? – Ляля подхватила воду и вытянула из неё блестящую нить.

– И тебя. Отдыхать надо. А то уж рассвет скоро, вы ж ни в одном глазу… и подруженьку свою успокоишь.

Подругу? Это она… про Эльку? А разве они подруги? Разве Элька захочет дружить с такой, как Ульяна? Или вовсе… пользоваться – это да. Все люди пользуются другими. А вот дружба… дружба придумана, чтобы пользоваться со скидкой на отношения.

Это одно правда. А остальное – люди сочинили.

– Нет. Я лучше отдыхать. Не надо мне пока к людям. А то ещё наговорю чего, – Ульяна покачала головой. – Я просто… и вправду немного посплю. Хорошо? Или тут сидеть надо?

– Я посижу. Или вон Ляля. Игорёк опять же дурью мается, пускай… пойдём. Давай, золотце…

И увела.

И в постель уложила. И принесла, правда, не чая, но молока с мёдом и мягкую маковую баранку. Вкусную донельзя…

Девица выпрыгнула из кустов с криком:

– Козя-козя!

Филин вздрогнул. И отступил в кусты на всякий случай. И подумал, что не стоило так далеко от дома отходить. Но хозяева, поправ все деревенские обычаи, крепко спали. Во дворе было пусто, а бубнёж Фёдора Степановича, недовольного вчерашней шахматной партией, раздражал до крайности.

Поэтому Филин и предложил:

– Прогуляемся?

А Фёдор Степанович, обдумавши предложение, ответил кивком. Стало быть, согласие изъявил. Глядишь, там, за забором, опять станет про травки рассказывать и поганки жрать, потому как слушать про шахматы и жизненную несправедливость Филин уже устал.

Про жизненную несправедливость он и сам бы многое сказать мог, но его вот как-то и не спрашивали.

– Вот, – Профессор при виде девицы воспрял духом. И рот открыл, из которого тотчас вывалился кусок недожёванной травы. – Хоть кто-то понимает, что иногда героям нужна поддержка. И понимание.

– Козя… какой ты хороший.

– И тот, кто увидит истинную суть под маской невзыскательного облика… – Профессор зажмурился, наклоняя голову, чтоб удобнее чесать будет.

– Извини, козя, – сказала девица, вздохнувши. А потом подняла пистолет.

Выстрел бахнул как-то иначе. И застыл Профессор, головой качнувши. Филин успел взметнуться на дыбы, но шею опалило болью. И голова закружилась. И он попытался устоять на ногах, но башку повело вдруг влево, склоняя под тяжестью рогов. Последнее же, что Филин услышал, было возмущённое блеяние Профессора:

– Что за жизнь! Никому нельзя верить… решительно никому нельзя…

Мир качнулся.

Крутанулся.

И выключился.

– Ну, Светка, ты прямо снайпер… – восхищённый голос пробился сквозь тьму. – Прям как в кино! Бах, бах и два козла готовы.

Два?

Стало быть, Профессор тоже не избежал печальной участи… стоп, какой участи?

– Ты меньше говори, – девица вот не казалась довольной. – Тащи давай, а то…

– Тащу.

– И тащи!

Тело было… вялым, пожалуй. Или скорее оно вовсе не ощущалось.

– Фу-у-ух… ну и здоровые… слушай, а это нормально, что козлы такие тяжёлые? – парнишка не заткнулся. А Филин, прислушавшись к себе, понял, что его куда-то тащат, причём за задние ноги. И главное, что ноги эти предварительно связали. Веревки были тонкими и впивались в кожу. И передние конечности, к слову, тоже не оставили без внимания.

Это… их в плен захватили?

Кому и зачем понадобилось захватывать в плен козлов?

– И вообще, надо было их подманить, чтоб к машине поближе… – парнишка явно не отличался силой, потому как то и дело останавливался и выдыхал. И говорил сбивчиво.

– А кто-то мне говорил, что, мол, не рискуй? Как увидишь, так сразу и стреляй?

– Так…

– И вообще! Я свою часть дела выполнила! И нечего мне тут…

– Спокойно, – заговорил третий. – Всё нормально. Сейчас дотащим вон туда и там уже машину подгоним. И погрузимся.

Это было разумно.

Но всё равно не оставляла мысль, что происходящее донельзя странно. Зачем кому-то понадобились козлы? Причём настолько, чтобы их красть? Филин как-то сомневался, что подростки – а голоса были молодыми, да и сама девица, вспоминая, тоже – решили устроить козью ферму, для работы которой понадобились два козла. Нет, всё было куда сложнее.

– Всё, – движение остановилось. – Стойте тут. Я сейчас подгоню…

– Свет, а Свет… – проныл первый. – А тебе не страшно?

– Страшно.

– А может…

– Знаешь, я вот, конечно, тоже думаю, что может… ну а если получится? Ты вот прикинь, сейчас соскочишь, а оно реально получится? И тогда что? Они в шоколаде, а ты остаток жизни лохом убогим?

Нет, речь явно не о козьей ферме.

– Ну… так-то да… а если вот… а если нет?

– Тогда нет.

– И вот просто?

– Слушай, Егорьев. Хватит ныть уже. Хочешь свалить? Скатертью дорога… а я… я всё уже для себя решила. Я должна попробовать! Просто должна вот, иначе…

И осеклась.

– Чего?

– А того. Тебе не понять.

– Ага…

– Бугага, – огрызнулась Светка. – У тебя вон и мамка, и бабушка… и любят тебя, хороводы водят. В школу бегают. На музыку записали…

– Хочешь, я тебе скрипку подарю?

– Что я с ней делать буду? У меня мамаша через день или бухая, или в отходняке. И срать ей на меня с высокой… и на всех-то вокруг. Только плачется, что папаша её бросил. А он вообще… звонила, думала, примет хотя бы на пару недель перекантоваться. Так сказал, что у него семья, а я уже большая, могу сама проблемы решать.

– Ты это…

– Я и то, и это. Я деньги откладывала. Подрабатывала. И откладывала. Чтоб свалить от мамашки. Думала, поступлю. Если в колледж, на повара, то там общагу дают. И подрабатывать можно сразу почти. А того, что собрала, хватит, чтоб на первое время, на жизнь. А она нашла и пробухала всё. Потихоньку тягала, чтоб я не заметила. И теперь… теперь мне и уехать не за что. А она довольная, что не уеду. Конечно, кто ж будет готовить, убирать и таскать её бухую тушу. Сказала, что договориться, что на почту меня возьмут. Почтальоном. А я не хочу!

– Не ори.

– Не ору. Это… это так, просто, от нервов… не хочу почтальоном. Не хочу и дальше с ней! Если не уеду, то я стану такой же, как она. И всё… и это – шанс, Егорьев. Такой, который бывает раз в жизни. И я его не упущу.

– А козлов не жаль?

– Жаль, конечно. Они забавные. И этот… ласковый очень. Но… тут или я, или козлы. Так что…

Снова вздох.

– Ничего… вот стану магичкой, заработаю деньги… много денег… и приют открою. Для животных.

– Скажи ещё, что для козлов, – хмыкнул второй.

– Может, и для козлов. Козлам, небось, в этом мире тоже несладко приходится.

Вот тут Филин с ней согласился. Он постепенно приходил в себя, но продолжал лежать, здраво рассудив, что сперва надо разобраться, что, собственно говоря, происходит.

Да и в целом… путы на ногах никуда не делись. И по ощущениям были довольно прочны. С Профессором опять же не понятно. Вдруг он ещё без сознания? Не бросать же.

Так что ждать.

Машину Филин учуял раньше подростков. А потом и они…

– Слушай, вот понятно ты или Азазеллум наш… – имечко было произнесено с насмешкой. – А ему-то на кой ввязываться?

– Потапову? А… он на самом деле в Лялькину втюрился.

– Это в какую?

– Лялькину? Ты что, не знаешь? Хотя да, откуда тебе. Она раньше с нами училась, а в седьмом когда была, то дар открылся. И её перевели в спецшколу, для магов. Вот. Они с Потаповым соседи по подъезду. И он за нею пытался ухлёстывать, сперва так, не всерьёз. А она ему от ворот поворот. Заявила, мол, что её обычные люди не интересуют. Типа, магичка крутая. И только за мага пойдёт, чтоб дети одарёнными были. Типа, династию и всё такое… в общем, Потапова это задело.

Подростки.

Точно подростки. Уж больно дурь знакомая.

– И чего? Он решил, что станет магом и её того…

– Ага. Влюбит в себя, а потом бросит.

И забористая.

На диво.

– Чего стоите? – влез третий. – Грузите давайте. Только аккуратно. Батя мне мозг вынесет, если салон изгваздаете…

Глава 9

Где речь идёт о мышах и нормальности

Двое фехтовальщика, делая выпады в стороны друг друга, неистово боролись на колющих оружиях.

Из протокола, составленного по следам мордобоя в пивной «Капелька» участковым Н., который втайне мечтал стать писателем.

– То есть, вы сидели тут? – поинтересовался новый доктор, который от старого отличался ростом и какой-то недоверчивостью, что ли. Последнее читалось в хитром прищуре глаз и вообще в манере общения. Он и приближаться к Науму Егоровичу опасался. Так, издали и спрашивал.

– Тут, – вежливо ответил Наум Егорович и руки на коленях сложил.

И спину выпрямил.

Его классная, женщина суровая, всегда говорила, что ученик должен сидеть прямо и руки держать на коленях. Исключения допускались, когда в руках этих ученик держал ручку или книгу, но исключительно по школьной программе.

И взгляд, главное, у неё был похожий.

Прямо-таки читалась в этом взгляде готовность разоблачать обман.

– Всю ночь?

– Нет.

– А сколько?

– Долго.

– Николай Леопольдович, – доктор вымучил из себя улыбку. – Может, вы сами расскажете, что тут произошло?

Тайная операция.

Ну… как… хотя, пожалуй, теперь смысл её понятен. Когда исчезает один пациент, это поневоле порождает нехорошие мысли о побеге и пособниках. А вот когда все разбредаются, начинаешь искать причины иные.

Хитро.

Предыдущая ночь выдалась весьма… своеобразной. И дело даже не в мышах или странных молодых людях, которые явились в «Синию птицу» нагло наплевав на режим охраны и не только на него. Пришли и ушли, унеся с собой девушку.

А вот Наум Егорович остался.

И Женька.

И сперва они действительно посидели на лавочке, доедая пирожки, поскольку подобные вещественные улики, намекавшие на присутствие посторонних, оставлять было никак нельзя. Да и в целом есть хотелось.

Потом Женька сказал:

– Я прогуляюсь. Ты как, со мной?

– С тобой, – сидеть дальше было неправильно, пусть камера и захватила пяток людей, но это ж мало. Снять надо было как можно больше, а потому Наум решительно поднялся. – Я дорогу знаю. К первому корпусу. Хотя там охрана.

Охрана пускала пузыри.

Буквально.

Здоровенный бугай сидел по-турецки, поставивши на скрещенные ноги миску с мыльным раствором, и старательно выдувал из него пузыри. И вид при том имел счастливейший.

Дверь была открыта.

А вот кодовый замок к величайшему разочарованию работал.

– Погоди, – сказал тогда Женька и положил на замок руку. Тот подумал и щёлкнул, пропуская в корпус. – Ишь… воняет. Чуешь?

Странно, но теперь Наум Егорович и вправду ощущал запах. Такой вот… не отвратительный пока, нет. Скорее уж намекающий, что где-то рядом что-то начало портиться.

Или вот-вот начнёт.

– Мне бы пройтись, – Наум Егорович прищурился. – Посмотреть, что там. В корпусе этом.

Жилая зона.

Комнаты крохотные. Вмещается только кровать и да, отдельный санузел, причём ничем не отгороженный. Просто унитаз в углу помещения.

Кровать прикручена к полу. Постельного белья нет. Убрали? Или изначально не было?

– Интересно, – Женька приподнял одеяло, показывая на длинные пластиковые жгуты. – Это чтоб спалось лучше?

На окнах решетки.

И да, артефакторные, которые так просто не распилить. Стекло толстое, с прозеленью.

– Глянь, – Женька тоже забрался на подоконник. – Вон, видишь?

Щель на той стороне, за стеклом.

– Жалюзи, – подобные Наум Егорович видел на закрытой военной базе. И предназначены они были для того, чтобы защитить стекла в случае потенциального нападения. Но тут-то они зачем?

– Если опустить и отключить свет, то…

То человек окажется в полной темноте. Наум Егорович представил себя, привязанного к кровати, закрытого в этом закутке. И тьму вокруг.

Тут и здоровый свихнётся.

Это ведь пытки. Пусть не физические, но… почему-то увиделась вдруг та девчушка, возраста дочки. А потом и дочка.

– Спокойно, – Женька положил руку на плечо. – Никто не уйдёт обиженным… сейчас я… погоди…

Он повернулся и хлопнул в ладоши.

– Ребят, тут вот всё, что найдёте, ваше. Разрешаю не стеснятся.

Это он мышам.

– Сделайте это место непригодным для жизни.

– А не отравятся? – в отличие от места, мышей было жаль.

– Не боись. Им только в радость. Им зубы стачивать надо, а у них они сверхпрочные. И тут уже зерном не отделаешься, надо бетон грызть или что-то вроде. Ну или напильником. Но грызть – приятнее.

– Тогда ладно.

Дальше они прошли по коридору, заглядывая в каждую попадающуюся на пути палату. Ничего-то нового. Ощущение, что одну и ту же комнату растиражировали. Наум Егорович очень надеялся, что это вот всё, что съемка потом покажет… докажет…

Хотя людей в палатах нет.

Сошлются на эксперимент. Или ещё что придумают. Какую-нибудь психологическую релаксацию и разгрузку психики путём уменьшения визуального шума. И жгуты – как средство особое, крайнее, не позволяющее пациентам буйным причинять себе вред.

Нет, мало.

Пока ещё мало.

Если дело придётся иметь с кем-то из высоких родов, то доказательства нужны будут прямые, чтоб ни одна скотина не отбрехалась.

К лестнице Наум Егорович Женьку вывел. Правда, тут с замками возиться не пришлось, поскольку дверь была раскрыта и заботливо подпёрта, причём явно не ночью. Кто-то замаялся толкать слишком тугую пружину.

– Маша, Оленька будет жить с нами… во многих странах многоженство…

Тощий парень в не слишком чистой майке и трусах стоял на пролёте, приобнимая кого-то невидимого. Второй рукой он жестикулировал, рассказывая о том, как важно женщине правильно понимать своего мужчину.

– Чего только людям не прибредится, – сказал Женька, сочувственно покачавши головой.

На следующем пролёте он остановился.

Принюхался.

– Воняет, – сказал он жёстко. – Сильно воняет.

Наум Егорович тоже сделал вдох. Нет, не сказать, чтобы воняет. Воздух спёртый, что нормально для подземелий. Верно, вентиляцию ставили, но или неправильно рассчитали, или сэкономили где-то, однако было душновато.

Неприятно.

Но вот чтоб вонь?

– Некротикой, – Женька выставил руку. – Отправить бы тебя…

– Сам иди.

– Я не в том смысле. Тут что-то очень нездоровое. Для людей опасно.

– Так… вон, люди, живые вроде. Целые.

– Это только кажется. Каждый, кто в это дерьмо окунался, получит своё. И чем дальше, тем больше… это как с радиацией. Её вроде и нет, но след оставит.

– А ты?

– А я ведьмак. Мне это… – Женька зажмурился и на лице появилось выражение предовольное. – Мне этого, если так-то, и не хватало для счастья-то.

– Плохо не станет?

Вонь вдруг появилась. Вот не было, и вот раз, будто она, сгустившись, окутала фигуру Женька. И Наум даже видел её, этаким мутным облаком вроде дыма сигаретного. И облако это впитывалось в кожу.

– Погоди тогда. Сейчас немного очищу, чтоб ты чего не схватил. И силы опять же подберу. Чую, силы пригодятся.

– Значит, там некромант?

Наум Егорович оглядывался, но на лестнице не особо чего и разглядишь.

– Не похоже… я, если так, только в теории про них знаю. Сам понимаешь, времена сейчас такие, цивилизованные до оскомины. Ни тебе армий тьмы, ни полчищ мертвецов, ни иных порождений злого разума, которые повергнуть надо. Только и остаётся, что хроники читать.

– Вот знаешь, сочувствовать не тянет…

– Дед, когда с Наполеоном воевал, сталкивался… он говорил, что некроманта, если встретиться, то сразу и ощущаешь. А тут только сила… будто истекает откуда-то?

Наум Егорович даже догадывался, откуда.

В зону отдыха он Женьку провёл. На полу сидела пухлая дама неопределенного возраста, которая вытянула руки и поворачивала их то в одну сторону, то в другую, любуясь чем-то невидимым.

Её они обошли.

Да и так-то… в комнаты заглянули, те были прилично больше, чем наверху, да и обставлены иначе. Во всяком случае, тут к кроватям никого не привязывали.

– Пять всего, – заметил Наум Егорович, закрывая очередную дверь. – А народу тут побольше.

– Там вроде как домики есть, для охраны и персонала, отдельные. А тут, наверное, те, кто на дежурстве или ещё чего, – Женька почесал нос. – Вряд ли по доброй воле кто под землёй сидеть захочет. Потом выясните. Идём. А то времени немного.

Времени хватило, чтобы заглянуть в лаборатории.

Наум Егорович надеялся, что его аппаратура не засбоит, что заснимет всё. И эти столы, и шкафы со склянками, сложные конструкции из стекла, пластика и металла. Какие-то приборы, из которых он только центрифугу и опознал. И даже сам тому удивился, ну, что опознал-таки.

Снова шкафы.

Компьютеры, но спящие, и Женька лишь покачал головой:

– С техникой я не особо. Угробить могу, но, подозреваю, тебе не это надо.

– Жаль, – что-то подсказывало, что основные сокровища прячутся там, в глубинах железного мозга, и невозможность добраться бесила Наума Егоровича.

– Не переживай, – Женька понял. – Я там племяшке шепнул, чтоб Игорьку сказала. Игорёк у нас неплохо во всяких нынешних штуках и разбирается. Чего-нибудь да придумает.

Сомнительно.

Но Наум Егорович кивнул.

Во второй лаборатории тоже было непонятно. Снова машины. Какие-то чертежи, детали чего-то. И ощущение неправильности пространства…

Он поворачивался, стараясь, чтобы в поле зрения попал каждый закуток, каждая бумажка.

И отступает.

– Время, – голос Женьки отмеряет уходящие минуты.

Кабинет Льва Евгеньевича. И тут просто снять. По-хорошему бы в бумагах покопаться, но Наум Егорович не уверен, что сумеет все вернуть, как было. А выдавать своё присутствие здесь? Нет, нельзя… да и времени не хватит. Слишком много здесь всего. И опять же, ноут стоит, выключен, но само наличие.

Ладно, пусть там головы ломают.

Ещё кабинет.

И… та лаборатория, в которой он уже был. Но теперь Наум Егорович проходит снова. Запертая дверь. Женька, застывший перед этой дверь. Он прикрыл глаза и чуть покачивается. И кажется, что вовсе отключился, но…

– Уходим, – Женька первым отступает.

– А мы…

– Открывать нельзя, – он качает головой. – Там… что-то очень странное. Разве не чувствуешь?

Наум Егорович прислушался к себе. Чувствовал он разве что острое желание подать сигнал, чтоб эту проклятую «Птицу» прямо сейчас и накрыли. И что-то там подзуживало, нашёптывая, что время хорошее.

Отличное.

Охрана в отключке.

Пациенты тоже.

Никто не помешает. Никто не нажмёт на волшебную кнопку самоликвидации. Так что спецы Института Культуры войдут и сами разберутся, что с лабораториями, что с ноутом.

Но…

Нет.

Может, в машинах информации и хватит, чтоб здешний народец отправить на бессрочную каторгу. А может, и не хватит. Может, найдутся доказательства, чтоб связать «Птицу» с её покровителем, а может… слишком зыбко.

Ненадёжно.

Ждать надо. Искать. А эту ночь сна, если так-то, и повторить можно будет. Женька не откажет.

– Вернёмся, – сказал Женька и ноздри его раздувались. – Всенепременно вернёмся… но чуть позже.

И Наум ему поверил.

А так-то поднялись они вовремя. Небо уже посветлело, полыхнуло по краям ярким золотом, напоминая, что до рассвета всего ничего осталось. И значит, скоро явится смена.