Ведьмы.Ру 3

Карина Демина

Ведьмы.Ру 3

Глава 1

О тяжких больничных буднях

Был такой знаменитый человек Лев Николаевич Толстой. Он относился не к низшим слоям населения, но все равно ел землю и раз в неделю уходил из своего поместья в деревню к крестьянам.

О тяжкой судьбе русской классики и школьников, вынужденных её читать.

Наум Егорович смотрел в окно. В общем-то, больше заняться было нечем. Правда, время от времени он подскакивал и начинал расхаживать по палате. Хотя, конечно, места в ней было не так, чтобы много. Она в принципе для хождения предназначена не была, но, во-первых, просто сидеть надоело и очень быстро. А во-вторых, поблескивающий красный огонёк под потолком намекал, что без присмотра их с товарищем по несчастью не оставили.

Хотя, конечно, странно.

Очень странно.

Так долго готовить операцию. Тщательно доводить Крапивина. Это ж дело не одного дня. Это ж надо и технику в квартире поставить, и оператора посадить, чтоб морально давил, лекарства подобрать. А главное, к сестрице Крапивина подход найти, подтолкнуть её к сотрудничеству. То, что она братца недолюбливала, это одно. А вот что на участие подписалась – совсем, совсем другое… в общем, сложно всё.

Замороченно.

И когда дело дошло до нужной точки, оказалось, что электричество обрубили.

Нет, оно, конечно, случаются и не такие форс-мажоры, но всё-таки, всё-таки… и в итоге важного человека, которого по-хорошему изолировать бы до постановки диагноза, пихают в какую-то конуру.

Даже не одиночную.

Вот не вязалось тут одно с другим.

Категорически.

В окно Наум Егорович выглянул для порядку, увидев лохматый куст, кусок газона и дорожки. Куст был тёмным, да и на улице уже смеркалось.

Хоть бы покормили, право слово.

И откликаясь на его мысли, дверь открылась.

– Доброго вечера, Николай Леопольдович, – радостно воскликнул уже знакомый доктор. – Соскучились?

– Вы удерживаете меня силой! – Наум Егорович насупился и руки на груди скрестил. – Вы обязаны меня отпустить!

– Ну что вы. Мы не удерживаем. Мы вас оберегаем от невзгод мира.

Ага, и решетки на окнах стоят для пущей надёжности, чтоб невзгоды точно в палату не просочились. А на двери ни замка, ни даже ручки. Так что открывается эта дверь исключительно снаружи. Но полотно, в отличие от тех, из первого корпуса, простое. Наум Егорович даже прикинул, что при необходимости высадит его.

Но эти мысли он оставил при себе и фыркнул, задравши подбородок. Он надеялся, что в достаточной мере выразил, что думает.

Надо было идти на театральный. В смысле, в кружок. Звали ведь. Даже роль обещали выдать. Ромео. Оно, конечно, не совсем в тему, но в целом умения пригодились бы.

– Вы сейчас находитесь не в лучшем состоянии, – мягко продолжил доктор. – Вам следует хорошенько отдохнуть. Расслабиться. Мы проведем процедуры…

– Какие?

– Разные. Массаж вот. У нас отличные массажисты. Иглоукалывание.

– Я против!

– Хорошо, без иглоукалывания. Капельницы, как полагаю, вы тоже не одобрите?

Наум Егорович кивнул.

– Видите, я готов пойти вам навстречу. Никаких капельниц. Никаких таблеток.

В еду, стало быть, подсыпать станут. Но тут уж без вариантов. Не объявлять же голодовку. Этак с них станется подойти к лечению куда более радикально.

– Мы с вами проведем сеансы медитации…

– Хорошо, – Наум Егорович тоже решил проявить гибкость. – На медитацию я, так и быть, согласный.

– Вот и замечательно… скоро будет ужин.

– Тоже хорошо. Я голодный между прочим!

– Прошу простить. В связи с сегодняшними… накладками в работе кухни случились перебои. А пока нашли надёжного поставщика в городе, пока договорились, пока вот заказ, выполнение… но ужин уже вот-вот… только вам для начала необходимо принять душ.

– Душ?

– Душ. Это когда вода сверху идёт. Тёплая.

– Я не сумасшедший! Я знаю, что такое душ! Но сейчас…

– А разве вам не хочется? – вкрадчиво поинтересовался доктор. – Всё же вчерашний вечер, да и ночь прошли… насыщенно. И утро. И вот уже снова к вечеру дело.

– Хочется, – Наум Егорович поскрёбся и проворчал: – Вот пока вы не сказали, так не хотелось! А теперь хочется!

– Вот видите. Тогда прошу, Пётр вас проводит. Помоетесь, переоденетесь…

– Зачем?

– Помилуйте, ну вы же чистый будете. Куда вам после душа натягивать грязную эту одежду. Ещё и рваную.

– Она моя! – Наум Егорович вцепился в рубашку, точно её собирались отнять вот прямо сейчас.

– Конечно, ваша… но вы не думали, что в ней может быть?

– А что?

– Да что угодно! Вы же хранили эту одежду дома, так?

Кивок.

– И как знать, не обработала ли её ваша сестра? К примеру, ядом?

– Что?!

– Нет, нет… это так, предположение. Но даже вот взять те же голоса… существ… может, они спрятали в вашу одежду следящее устройство?

– Да-а-а? – протянул Наум Егорович, ощупывая край рубашки.

Следовало признать, что рубашка эта была изрядно заношена, не единожды штопалась, да и пуговицы на ней собрались разномастные, явно по принципу «лишь бы в петлю влезала».

– Ну вы же учёный человек! Вы же понимаете, что так просто высокие технологии не обнаружить. Поэтому логичнее всего что?

– Что?

– Просто сменить одежду! – радостно сказал доктор. – Поверьте, в нашем санатории заботятся о постояльцах.

И всячески их оберегают от жизненных невзгод. Причём явно, не принимая во внимание мнение самих постояльцев.

– Мы заказываем одежду у одного эксклюзивного поставщика. Только натуральные ткани. Ручная работа, но современный дизайн…

Не тот, который с чересчур длинными рукавами?

– Индивидуальный пошив. А какие мягкие халаты! Поверьте, вы в них влюбитесь…

– Ладно, – Наум Егорович решил не упрямиться. От психа обыкновенного до психа буйного рукой подать. Вместо этого он показал рукой на человека, который всё так же лежал на боку. – А это кто?

– Это… это… – глаза доктора забегали. – Это… ещё одно обстоятельство непреодолимой силы. Поверьте, он вас не побеспокоит. Он будет спать…

– Всё время?

– Конечно.

– Это ж не нормально.

– На первом этапе лечения, которое он проходит, это как раз вполне нормально. А как только починят проводку, мы вас расселим. Нам жаль, что вы вынуждены претерпевать такие неудобства… но увы, к сожалению, иных вариантов нет…

Наума Егоровича подхватили под локоток и вывели из палаты. А дверь в неё прикрылась с едва слышным щелчком. Мигнула красная лампочка на кодовом замке. Ага, и над дверью тоже камера имеется. Правда, явно прикрученная впопыхах, а потому глядела она не в проход, а куда-то в сторону и в потолок.

Ремонт до душевых не добрался. Во всяком случае, что-то подсказывало, что эта желтоватая плитка помнила иные времена. А вот поблескивавшие глянцем краны не слишком сочетались с темными трубами. Но вода имелась, причём даже горячая.

И это хорошо.

Одежду Наума Егоровича прибрали, а в предбанничке, на низенькой лавке, оставили новую: просторные полотняные штаны и такую же рубашку. Ну и обещанный халат имелся, из какой-то мягкой ткани, он и вправду был весьма приятен. Наум Егорович даже подумал, что надо будет его потом, по окончании операции с собою прихватить. Потом тут же устыдился.

А следом заметил, что халат имеется, но вот пояс к нему выделен не был.

В комплекте к одежде шли резиновые тапочки весёленького лазурного цвета.

По размеру.

А вот одежда даже великовата местами, но это так, мелочи.

– Вот видите! Совсем другой человек! – радостно воскликнул доктор. – Если хотите, можем посетить парикмахера!

– А у вас и он есть?

– Конечно! И на маникюр я вас запишу. И на педикюр. И на спа-процедуры…

Ага, если так-то, можно поверить, что и вправду санаторий. Как-то оно… чересчур для дурдома.

А сосед проснулся. Он сидел на кровати, чуть покачиваясь, и взгляд его был рассеян.

– Он проснулся! – сказал Наум Егорович, для верности указав на соседа пальцем.

Кстати, того тоже успели помыть да переодеть. Вот только одежда была явно великовата, а потому широкий ворот рубахи съехал на плечо, обнаживши его. В дыру проглядывала часть татуировки.

– Не стоит переживать. Мы просто провели с вашим соседом гигиенические процедуры. Вы же не хотели бы, чтобы он вам тут вонял?

– Нет, – сказал Наум Егорович.

Без соседа было бы проще.

Или… с камерой, которая ведёт постоянное наблюдение, не больно-то погуляешь. Да и дверь, которая снаружи запирается, вполне себе аргумент. А вот соседа и порасспрашивать можно. Если, конечно, его опять чем-нибудь не накачают.

– И поужинать ему надо. Нехорошо людей голодом морить, – сказал доктор и повернулся было к двери.

– А тут что, столовой нет? – поинтересовался Наум Егорович.

– Боюсь, что нет.

– А почему? В санаториях столовые есть! Я знаю.

– Это в обычных они, конечно, имеются. А наш… эксклюзивный…

Эксклюзивный санаторий строгого режима.

Звучит.

– И наши посетители предпочитают уединение. Поэтому мы подаём обеды и ужины в палаты.

– А завтраки?

Мало ли, вдруг в этой эксклюзивности и завтраки не положены. Хотя жаль. Общая столовая расширила бы возможности. Глядишь, и получилось бы снять кого из местных клиентов.

– И завтраки в том числе. А также вторые завтраки, полдники и кефир перед сном.

Эк они… Вот вроде и понимаешь, что вне закона, а туда же. Кефир перед сном. Прям повеяло подростковыми воспоминаниями и больничкою, в которой тоже перед сном кефир давали.

– Кефир – это хорошо… это отлично. Несите.

– Кефир?

– Ужин! – рявкнул Наум Егорович. – А то я прям изголодался весь. И он тоже, небось.

– Да, да, сейчас подадим…

Ужин и вправду привезли практически сразу. На отдельных тележках. Одну подкатили к кровати Наума Егоровича, на которой появилось пухлое стёганое покрывало. Да и свежее бельё с милыми зайчиками.

– Приятного аппетита, – сказал Пётр, занимая место у двери.

– А вы что, так и будете смотреть?

– Да.

– А я не хочу, чтоб на меня смотрели! У вас глаз недобрый! Оба глаза! Но левый хуже!

Пётр сделал вид, что не услышал.

– И вообще, я не могу есть, когда на меня пялятся!

И теперь не возымело.

– Выйдите! – взвизгнул Наум Егорович, надеясь, что прозвучало истерично. И в комнату заглянул доктор:

– К сожалению, согласно правилам внутреннего распорядка потребление пищи должно проходить под наблюдением младшего медицинского персонала, – произнёс он. – Так положено!

– Зачем?

– Для вашей же безопасности. В прошлом году наш гость подавился вишенкой. И едва успели спасти. Теперь мы бдим.

Бдят. Конечно. Небось, какой-то пакости насыпали, а теперь вот бдят, чтоб съели. И наверняка, если Наум Егорович попробует поменяться с соседом, это пресекут.

– Я не люблю такой компот! – Наум Егорович поднял стакан. Пластиковый, к слову. Тоненький и хрупкий. Таким не повоюешь.

– Увы, сегодня только этот. Завтра вы сможете сделать заказ из меню…

Всё-таки терпеливый он человек, этот доктор. И хорошо. На зоне терпение очень даже пригодится.

– Ладно, – Наум Егорович выпятил губу и, наклонившись, понюхал. Еда ожидаемо пахла едой. И да, вполне себе… тефтели в сливочной подливе. Гора свежего пюре, с которого стекали желтоватые реки подтаявшего масла. Салат из свежих овощей. И кусок торта. Порции тоже немаленькие.

– Приятного аппетита, – доктор едва заметно кивнул Петру и удалился.

Было вкусно. Наум Егорович искренне пытался почувствовать в еде что-нибудь такое, зловещее, но чувствовал лишь приятную и привычную вкусовую гамму.

– Спасибо, – сказал он, промокнув губы салфеткой. И Пётр, кивнув, вытащил тележку в коридор. А потом вернулся за второй.

Кстати, пусть сосед и выглядел донельзя сонным, но съел всё, что дали.

И икнул.

– Если вам что-то понадобится, – Пётр толкнул к двери тележку. – Зовите. Но лучше вон, прилягте, полежите. Вам док отдыхать велел.

Спорить Наум Егорович не стал. Он снял халат – жалко будет вымазать этакую красоту – и тапочки, после чего прилёг на кровать.

Сосед, к слову, тоже последовал совету, широко и заразительно зевнувши.

Наум Егорович лёг ровненько, вытянул ноги и замер. Нет, этак свихнуться можно… чтоб… группу вызвать, что ли? Той дряни, внизу, хватит дело завести. И по-хорошему пора бы, но Наум Егорович отчего-то медлил. Лежал вот, сонный и осоловелый, пялился на пальцы соседа. Пальцы на ногах были длинными и тонкими.

И ещё татуировками покрыты.

Чёрными.

– Глаза прикрой, – донёсся шёпот. – Не знаю, как тебе, но мне снотворного сыпанули от души…

Чтоб.

Если так, то да, ожидаемо будет, что Наум Егорович уснёт. Он последовал примеру. Лежать с закрытыми глазами было скучно, и Наум Егорович принялся мысленно перебирать родню, которую надо было разделить на ту, что получит приглашения, и на всякую иную. При этом каким-то чудом следовало сделать так, чтоб первых было не слишком много, а вторые потом не обиделись. Оно, конечно, не он этим заниматься станет, а супруга с дочерью, но чисто теоретически задача хорошая.

Щелчок замка он услышал, как и то, что дверь открылась. И человека вошедшего ощутил. Пётр? Искушение открыть глаза было огромным, но Наум Егорович заставил себя лежать неподвижно.

Лица коснулось что-то мягкое, едва ощутимое, будто тёплый ветерок лизнул.

– Ну что? Спят? – этот голос принадлежал доктору.

– Само собой. Куда они денутся-то… по дару – ноль-ноль, – а это уже Пётр.

– Ожидаемо. Хотя… Вахряков мог и сюрприза подгадить. Но если ноль, уже легче.

– И чего делать будете, док? Этот ваш… Крапивин и вправду кукушку словил.

– Не мой он, Петя, не мой… а делать? Тут всё просто. Думаешь, в медицине сильно иначе, чем в армии? Нет. Что скажут, то и будем делать.

– И чего?

– Пока велено подождать. Сон, отдых. Глядишь и прояснится сознание…

Над Наумом Егоровичем склонились. Он порадовался, что замедлил дыхание и сердцебиение, а то неудобненько бы вышло.

– А нет?

– На нет, как говорится… сам понимаешь. Не попадёт в исследовательскую группу, пойдёт в подопытную. Производство у нас тут безотходное.

Сердце ёкнуло.

А в голове почему-то засела мысль, что бабу Маню, которая супруге приходилась троюродною тёткой, никак нельзя звать. И ест много, и характер поганый, вследствие которого, что бы ты ни сделал, всё одно виноватым останешься. Вот её бы в подопытные.

Её даже не жаль.

Почти.

Глава 2

В которой встаёт вопрос отцов и детей, а также ответственности отдельно взятой ведьмы перед миром и человечеством

Моя челюсть грохнулась о землю, после чего мир вспыхнул миллиардами красок, вращающихся вокруг глаз, а потом наступила тьма.

Записки будущего стоматолога.

– А я тебе говорю, он пешку убрал! – Лёшкин голос доносился с улицы. – Вот тут вот была пешка! Клянусь, что была!

– Бе-е-е!

– Лёш, ну он же козёл. Как бы он её взял незаметно?! И куда бы потом дел?!

Спор длился уже минут десять, и ни Фёдор Степанович, ни Алексей не собирались уступать друг другу. Так что партия в шахматы, начавшаяся как исключительно дружеская, рисковала затянуться.

Ульяна вздохнула и подпёрла щёку ладонью.

Как-то оно…

– Сидишь? – поинтересовалась бабушка, которая тоже устроилась на кухне. Вот откуда она взяла кресло-качалку и ещё корзинку со спицами? И спицы теперь мелькали, вытягивая сразу три разноцветных нити. И главное, как-то ведь получалось, что ложились те ровно, узорами.

– Сижу, – согласилась Ульяна, отворачиваясь от окна. – Ба, а почему ты не вмешаешься?

– Во что?

– Не знаю. В это вот всё… мы же собираемся ночью вон идти… туда, в общем… в «Синюю птицу». Человека выкрадывать будем. А ещё у Данилы проблемы…

– У всех проблемы.

– И у Лёшки… и его мать, она и вправду…

– Откуда ж мне знать-то?

– Действительно. Но остальное вот? У меня кредиты. Пусть пока больше никто не появлялся, но ведь придут же?

– Обязательно.

– А… ты бы могла кредиты погасить?

– Могла.

– Но не погасишь?

– А ты хочешь? – спицы остановились.

– Не знаю. Наверное. Но… если эти погасить, всплывут другие, так?

– Скорее всего, – Антонина Васильевна кивнула, подтверждая собственные Ульяны догадки.

– И тогда получается, что гасить их смысла никакого нет. Этак можно любое состояние отдать, а всё равно с долгами остаться.

– Не скажи. Она ведь новой крови не получила? А старая не так и долго хранится. Так что, сколько бы твоя матушка ни взяла, повторить этот фокус у неё не выйдет. И да, детонька, я могу дать денег. У рода они есть. И у жениха твоего тоже.

– Василия?

– Василия. Попроси. Он не откажет.

Это Ульяна и сама знала, но просить категорически не хотелось. Если она попросит, то… то получится, что будет должна Василию. И уже не деньги, но что-то большее.

Как в сказке.

Отдай мне то, о чём не знаешь. И сейчас Василий ничего не требует, но он ведь всё равно демон. Как знать, когда вспомнит об этом и долгах?

– Нет, – Ульяна покачала головой. – А… как-то иначе можно?

– Можно.

– Как?

Бабушка усмехнулась.

– Сами думайте.

– Но…

– Улечка, – она поймала выскочивший было клубок и вернула в корзинку. – Детонька, я, конечно, могу всё решить. Взять и… да, не так просто, но могу. Или вот дочек позвать. Иную родню. Они придут. Но захочешь ли ты такой помощи?

– Не знаю.

Другую? Это сестёр Ляли, которые по её утверждениям куда более прекрасны? Или вот оборотней? Упырей? Ещё ведьм? Стоило представить такое, и Ульяна затрясла головой.

Нет уж.

Пока… пока всё не так и плохо. То есть плохо, но не настолько, чтобы прямо взывать о спасении.

– Род тем и хорош, что, если ты слаб, тебе помогут, поддержат и защитят. Но с другой стороны, став частью рода, ты должна будешь думать не только о себе.

– Не знаю. Я как-то никогда не была частью чего-то.

Бабушка кивнула и спицы вновь пришли в движение.

– Видите! Видите! Он опять пешку сожрал! Просто взял и проглотил! – долетело в открытое окно. – Это нечестно! Это… козлятство какое-то! Полное!

– Есть ещё кое-что, – бабушка поглядела в окно и улыбнулась. – А Фёдор Степанович нынче в ударе.

Скорее уж Лёшка удар схватит от возмущения.

– Что? Ба, ты сказала, что есть ещё кое-что.

– Дети, выходя из-под родительского крыла, учатся сами справляться с жизнью.

– Я уж давно вышла, но так и не научилась.

– Не вышла. Ты до сих пор в её тени. Как и они все.

– Они?

– Игорёк с детства болеет. И его матушка просто с ума сходит от страха, а заодно уж спешит возвести вокруг него стены. Она вон задумала построить особую стерильную комнату, в которой Игорёк будет жить, получая по трубкам необходимое питание.

Ульяна представила и вздрогнула. С одной стороны, конечно, причины есть, но с другой – это же хуже тюрьмы получается.

– Его, как появилась болезнь, отделили от прочих, заперев в родном доме, а теперь вот и вовсе от мира отрежут. Ляля младшенькая. Родилась последышем и тоже слабою. Вот все вокруг её и вились, что матушка, что сестрицы. Из любви, конечно, да только, когда в той любви все вокруг твердят, что ты слаб…

– Поневоле поверишь, – завершила фразу Ульяна.

– Именно.

– А Никита? Он же…

– Он был мелким, но крепким. И дух у него есть. Для них сила духа важна… хотя и били его, конечно, не раз и не два. А потом вот оборот. И получилось, что получилось.

– Неплохо ведь получилось. Он… смелый.

– Да. И характер никуда не делся, как и сила духа. Но всей родне вдруг стало страшно, что его обидят. И вот уже ему без опеки братьев из дому выглянуть не можно. И родители вздыхают, и переговариваются шёпотом, обсуждают, как бы его отослать к деду, на дальний хутор.

– Зачем?

– Затем, чтоб никто-то ему, маленькому, зла не сделал. И чтоб друзья не смеялись. Чтоб…

– Это как-то… как будто они его стыдятся.

– Не стыдятся. Но он так и решил, когда услышал.

Ульяна тоже решила бы так, если б узнала, что родители хотят её отослать куда-нибудь. Точнее… нет, странно вот.

– И ты их забрала. Привезла сюда… а дядя Женя?

Бабушка вздохнула и, перекинув нитки через спицы, воткнула те в клубок.

– Это… уже моё напоминание, что детей надобно отпускать. Ведьмаки в роду появляются не так и часто. Всё ж это как бы не совсем та сила, которая для мужчин. Вот и испытывает она раз за разом. Колобродит, дурманит разум, то в одну сторону толкая, то в другую… а он с малых лет ещё неспокойный. И страшно было, что оступится. Даже не знаю, чего больше боялась. Того ли, что себе навредит или того, что другим… вот и следила за каждым шагом. Куда ходит. С кем ходит. Что делает. Даже не выспрашивала, но допрашивала. Запрещала многое. Проще уж сказать, чего разрешала. А он меня любил. Верил, что для его же блага… одного дня пришёл и говорит, что, мол, ему работу предложили. На государя.

– А вы… с государем…

– Порой сотрудничаем. Сложно жить в государстве и быть полностью от него отделённым. Так что есть договор, который мы блюдём, и правила, и предписания, и многое, многое иное. На службу наших примут… вон, Никиткина родня частенько идёт. Подразделения особые, секретные, но… есть. Кому надо, те знают. Так вот, службу и Жене предложили. Он и загорелся идеей. Прям ни о чём другом и слышать не хотел. А я… я прямо как представила, что он делать будет. Ведьмак – это ведь не лес на пожарищах выращивать или ликвидировать разливы нефти. Это… иное. Они для войны. С тварями, да, но… как бы… твари всякими бывают. И тьма, она ведь не та страшна, которая вовне. Та, что внутри, куда хуже. Твари её чуют. Умеют пробуждать. Пользоваться. И порой случается так, что ведьмак не справляется со своим даром и сам становится тварью. А с такой уже просто не сладить. Бывали случаи. Знаю. Я испугалась, Ульяна. Испугалась, что он пожелает обрести больше силы. Больше свободы. И что потом, после…

– Вы запретили?

– Да.

– А он послушал?

– Спорили мы тогда долго. Много. И я… я сказала, что если уж он так желает, то может быть свободен. И от меня, и от семьи. Пусть идёт на все четыре стороны.

Дядю Женю стало жаль.

Неимоверно.

У Ульяны семьи вот никогда не было, но если бабушка уедет, и Игорёк, и Никитка, и прочие… Ульяне будет плохо. Она осознала это очень ясно. А каково, когда ты в этой семье с малых лет? И вот она берет и от тебя отворачивается.

– Он не ушёл?

– Нет. Он выбрал семью, остался, но это никому не принесло пользы. Женя перестал заниматься и дар свой забросил. Зачем, если ему нет применения, только вред один. Пробовал то одно, то другое… а там и запил.

– Может, если бы… ведь не поздно было бы вернуться?

– Наверное. Я один раз, когда… не выдержала. Так и сказала, чтоб шёл. А он глянул этак, устало, и сказал, что нет у него желания. Ни на что нет желания.

Страшно, если так-то.

– Вы же… вы же добра хотели.

– А так оно зачастую и бывает. Редко кто желает детям зла. Но и добром своим наворотить можно так, что после и не разгребёшь. И поймёшь это, когда уже поздно будет. Если ещё и поймёшь.

– Наново! – крикнула Ляля. – Пусть наново играют! И кто-то следит за шахматами…

– Как наново, если фигур не хватит?! – это уже Лёшка.

– Дети должны взрослеть. А взрослые должны давать им такую возможность.

– И вы сейчас даёте мне возможность повзрослеть?

– Не только тебе.

– А если… если мы ошибёмся?

– Обязательно ошибётесь и не по разу. И до самой смерти ошибаться будете.

Как-то это не особо вдохновляет.

– Я тоже по сей день ошибаюсь, хотя, казалось бы.

Странно это. Она ведь вон, старая и мудрая, а так говорит… хотя, наверное, потому что мудрая, и говорит. Признать свою ошибку непросто. Ульяна это знает.

– А если… если ошибка будет такой… такой… непоправимой? Чтобы… и всем плохо станет? Я вон Филина в козла превратила!

– И? Недовольства он не проявляет.

– Так он! А если кто другой… и вот я тут людей прокляла. Правда, не уверена, что получилось. Там так… размыто было. Они девушек продавали. За границу, – Ульяна забралась на лавку с ногами и села, скрестив их по-турецки. – Там целая схема, если так-то и… и один в полицию отправился, на нём точно проклятие. Я его увидела. Но отправился не поэтому, а потому что Ляля его послала.

Бабушка кивнула.

А рассказывать так сложно. Ульяна никогда не умела говорить, чтобы внятно. То есть в университете ещё получалось, но там же просто или пересказ, или вот реферат, или работу какую. А тут про жизнь. Про жизнь рассказывать, выходит, сложнее, чем про формулы Ретта-Конева и их применение для ускорения алхимических реакций.