Таежное смятение чувств. Дорога

При каждом удачном шлепке веника о спину, кулачки Натальи невольно сжимались, а глаза ее болезненно щурились, словно при вспышке яркого света. Хорошо еще для нее вышло то, что банная экзекуция длилась не особенно долго, ибо своей очереди покорно ожидали еще две смущенные бабенки.

– Следующая! – повелел бригадир.

Поднявшись с полки, Зина с видимым глазу нежеланием улеглась на широкую парильную скамью. Она сдвинула вместе отяжелевшие ноги, отбросив природный стыд, выставила на показ ядреные ягодицы, прикрыла глаза, расслабилась…

– Хлещите ее крепче, хлещите! – подзуживал Бурун молодых банщиков. – Чтоб знала, куда попала! В хороший дом ее позвали! Чтоб тело и помысли ее стали чисты!

Хлесткие удары вениками приводили бедную женщину в состояние трепета и ужасного страха за юную Дашку, чья очередь была на подходе. Жгучая боль жгла бабе плечи и задницу, и помимо ее воли из гортани вырывались томные стоны, порой переходящие в умоляющие вопли и в протяжный визг.

– Ну, будя вам, сорванцы, баб полосовать! – прохрипел из угла хозяин дома. – Будя вам бедных баб истязать! Разошлись охальники на дармовщину, края совсем потеряли…

Со жгучими следами на спине, боках и ягодицах Зинка, матерно ругаясь, сползла со скамьи, отошла к дочке.

– Дашку я сам попарю, – поднялся Бурун со скамьи. – Оно сидит девка ни жива, ни мертва, личиком вся посерела…

– Пожалей ты девчонку, Алексей Иванович! – запричитала Зинаида, услышав его слова. – Я сама ее попарю! По что дитю этак мучиться! Не доросло дитя до банной порки!

– Не дело говоришь, мать, никакого худа нашей Дашке не станет! – усмехнулся загадочно бригадир, отмахнулся от Зинаиды не терпящей возражений рукой. – Все я по уму сотворю! Парить должно умеючи! Дашку мы сорванцам не доверим…

С хорошо видимым и заметным со стороны страхом в глазах девушка на полусогнутых ножках, семеня, приблизилась к месту порки банными вениками и вытянулась на скамье в ожидании града ударов по спине, по бокам и по заднице.

Еще ни разу в жизни она не мылась в одной бане с мужиками, и никто ее никогда и нигде не парил…

Бородатый мужик тяжелыми шагами подошел к скамье и грузно опустился на ее край, уронил широкую ладонь на вздрогнувшую от чужого прикосновения Дашкину спину, и та невольно оглянулась назад, приподняла голову и пристально всмотрелась в лицо нависшего над нею пугающе угрюмого банщика.

– Расслабься малость, девка, ишь вся ты напряглась, как стальной канат! Расслабься, и полегчает… – продолжал Бурун поглаживать вздрагивающую и настороженную поясницу Дашки.

Даша отпустила себя, расслабилась, банщик взялся за дело, легонько прошелестел одними листочками веничка по икрам, поднялся по ногам выше, прошелся по напрягшимся на миг и снова опустившимся ягодицам, остановился на пояснице.

– Вот и хорошо, чуточку расслабилась девка! – крякнул мужик удовлетворенно. – Лежала девка бревно бревном…

Макнув веник в горячей воде и окропив каплями тело, распластавшееся на скамье, банщик прибавил частоту руке, и тут Дашка с легким постаныванием заерзала по скамье, глаза ее от получаемого удовольствия прикрылись, а рот, напротив, слегка приоткрылся. Все ее тело приятно порозовело, спина, плечи покрылись красным следом от упругих прутьев березового веника.

– Вертайся, девка, живо на спину! – повелел ей банщик, и девушка стремглав исполнила команду, юрко развернулась, улеглась на спину и скоренько вытянула руки вдоль туловища.

Властная рука хозяина старательно огладила все девичьи изгибы, ничего не пропустила. От движения широкой ладони внутри Дашки невольно росло и поднималось жаркое желание, она пыталась всемерно скрыть свое нарастающее возбуждение, но коленки ее предательски разошлись, широко раскрывая обильно влажную щель между расслабленно распахнувшимися ногами.

– А девка-то у нас поплыла! – прошептала Клавдия.

Взрослые женщины с ревнивой завистливостью смотрели на то, как пожилой и в годах мужик умело обхаживает девицу, ловко готовит ее к возможному спариванию.

– Ох! – задышала Дашка порывисто, судорожно засучила ногами, готовая отдаться по самому первому требованию.

Бородатый мужик прятал в кулачище довольную улыбку. Он запросто мог бы позабавиться с Дашкой, но не желал травмировать ее еще не совсем окрепшую душу. Всему свое время. Он еще возьмет свое и всласть оторвется с юной красавицей…

Семейное мытье продолжилось. Хозяин жестко прошелся по телам двух сорванцов, словно мстя тем за то, что они нещадно секли его взрослых наложниц. Пацаны кряхтели и терпели под ударами веника, по одному отвалились в сторону.

Самого бригадира парила Клавдия. Она хлестко отбарабанила тело хозяина с полным знанием банного дела. Бурун от удовольствия громко крякал, в знак благодарности встал со скамьи, прижал парившую его бабу к себе и впился в нее долгим поцелуем.

– Не зевай, Борька! – толкнул Степка дружка в бок.

Сынок бригадира обнял мать дружка, жадно припал к ее послушным, но шибко еще боязливым устам, опустил властную ладонь на ее расплывшиеся на лавке пышные ягодицы. Баба приоткрыла рот, и Степка самозабвенно шуровал языком, старался всунуть его поглубже. Зинаида ему покорно отвечала.

Глядя на них, Борька усадил рядом с собой Наталью и вложил ищущую ладонь в широко разведенные женские ляжки, с удовольствием обсасывал напрягшийся сосок пышной груди.

На них на всех из своего уголка исподлобья поглядывала ошарашенная от всего увиденного ею Дашка. Этакого откровенно бесстыжего разврата она еще в жизни своей не видала, даже во сне не могла себе такого полного бесстыдства представить…

Время прошло, незаметно пролетело, и парилка стала заметно и прямо на их глазах остывать.

– Помылись мы, будя! – остановил хозяин взмахом руки торжество семейного непотребства. – Собирайтесь до дома…

Услыхав его команду, домочадцы по быстренькому облили друг дружку водой из заранее приготовленных шаек и, весело переговариваясь, принялись облачаться в чистые одежды…

Глава 7. Пастушки

За столом Алексей Иванович степенно взял в свою руку бутыль самогона, сдвинул в один ряд стаканы, разлил по ним мутную жидкость по пару глотков на каждого члена семьи.

– Ну, разобрали стаканы! Выпьем мы, значится, за нашу пополнившуюся изрядно семью. Чтобы все у нас шло по уму и по взаимному расположению! – провозгласил он тост.

Граненая посудина звякнула, разбивая тишину вечернего застолья. Горячая картошка из сильно закопченного чугунка, выхваченная пальцами Натальи, раскатилась по столу. Дуя на картофелины, домочадцы старательно сдирали с них кожуру.

– Значится, поясню вам, – пробасил густо хозяин, хрустя огурчиком, вновь выстраивая стаканы, плеская в них самогон, – что жить нам следует дружно и уважительно. Ляжем мы, как в бане начали. Ежели кто и против, то обмен не запрещен. На другие разы упорядочим. Кого средь бела дня желание сие прихватит, не возбраняется. Но тишком и без посторонних на то глаз. Сорванцам, полагаю, надобно и до чужих баб интерес свой времечком кидать, дабы избыть ненужной нам болтовни-трескотни, что не имеют они всякого интереса до женского сословия.

– Ишь, чего удумал, старый хрыч! – не стала скрывать крайне раздраженного недовольства жена бригадира. – Чему, греховодник со стажем, научаешь несмышленых еще детей! Чтоб они шастали налево и направо по всем девкам и бабам без всякого разбора! Заразу какую еще в дом принесут!

– Осторожность в каждом деле важна! – согласился с нею Бурун. – Но сие дело, оно и для нашего покоя нужно! Нечего, бабы, носы воротить! А ты, Зинаида, должна делать вид, что ты не вдова, а мужняя жена! Значится, за порогом дома все строго по нашему уговору, подолом своим не мести! Ну, выпили…

По указке строгого хозяина домочадцы дружно тяпнули, захрустели огурчиками, заели поостывшей картошкой.

– Дашка! – свел брови хозяин. – У тебя под боком тут два оболтуса, на чужих жеребцов глазом своим не коси! Дурной славы опосля нам не избыть! Одному дашь волю, считай, по рукам пойдешь, драть тебя, девка, зачнут, как Сидорову козу. В очередь станут все, от замшелых дедов и до несмышленых пацанов. Взрослым бабам с пострелятами тешиться не возбраняю…

Выпили еще разок, закусили домашними разносолами. Бабы отправились стелить постели. Мужики опрокинули еще по стаканчику на посошок, закусили и еще выпили…

Тяжело ступая, бригадир вошел в комнатку Клавдии, плотно прикрыл за собой тяжелую дверь. Сестра жены сидела на кровати, расплетала толстую косу. Кинув строгий взгляд на вошедшего, женщина поднялась с кровати и выпрямилась.

– Не ждала меня нынче, поди? – прищурился Бурун. – Думала, что обойду нынче тебя своим вниманием…

Подойдя к мужику, Зинаида опустила руку на его курчавую голову, по-матерински потрепала Буруна по его вихрам, с немалым укором в голосе строго молвила-выговорила:

– Да! Не ждала! Не гоже в день приезда вместо законной женки к полюбовнице спешить! Иль шибко по мне заскучал?

– Не без того, Клава! – скользнула скупая улыбка по мужским губам. – Ночами напролет мне снишься! Присушила, ведьмачка, меня! Я в дороге с Зинаидой прилег, а перед глазами ты стоишь! Как я тебя сразу не высмотрел в девках? На тебе мне след был свой выбор сделать, а не на Наталье! Потому и ввел в семью дедовы законы, чтоб не прятаться с тобою по чужим углам…

Усмехнулась баба, качнула головой, прищурилась, спросила:

– Чем же я тебя зацепила?

– Спроси меня, и сам я понять не могу! – мотнул мужик головой. – Груди твои – будто ароматные дыньки под теплым и ласковым солнцем. Теплом и спокойствием тянет от них. У моей Натальи они прохладные, будто прячутся в ненастье, видать, не смог я, не пробудил я их к жизни. Губы порой холодом всего обдают, как утренним морозцем они у нее прихвачены…

По женским губам гуляла затаенная улыбка. По нраву Клавдии пришлись слова мужа младшей сестры. Старше она намного Наташки, а мужик всю жизнь сохнет по ней, по ее жизненной радости в постели. Наталья сама вся холодная, а сына родила в старшую сестру, с огоньком парнишка, много радости доставит он бабам по жизни. И ей от его щедрот изредка перепадает…

– Знаю я, чего ты на меня не смотрел! – вздохнула Клава. – За приплодом моим нечаянным ты меня саму не замечал. Иринка моя мне жизнь мою на самом корню порушила… – смахнула сестра Натальи влажную капельку с реснички.

Вся жизнь у нее пошла наперекосяк, когда принесла она в подоле дочку свою Иринку. Ее моральному и физическому падению предшествовала целая история, которую следовало бы переложить на бумагу, пьесу поставить, в кино за деньги показывать…

Не дали ей толком окончить школу, нужда погнала ее на работу, устроилась в подпаски, а через полгода сама стала пастухом, в помощники ей определили двух пацанов-ровесников.

– Погоняй! – выкрикнула тоненько Клава помощникам, и первые пять коров неторопливо тронулись вперед по дороге, ведущей вдоль приземистых изб за околицу поселка.

Постепенно стадо обрастало другими буренками, что слева-справа брели к дороге, шли подгоняемые заспанными хозяйками.

– Куда пошла! – щелкали юные пастушки резко плетьми, заворачивали обратно в разросшееся стадо особо ретивых буренок, норовящих отбиться от своих невозмутимо спокойных соседок.

Рядом с тремя пастухами бегала брехливая собачонка. Во главе стада шествовала Клава. Два подпаска примерно ее же лет, Семка и Николка, с юношеским азартом носились по обочинам дороги, направляли стадо вдоль по таежной просеке на выпас на дальнюю луговину. Коровы отмахивались хвостами, мычали…

– Припекает! – смахнула Клава капли пота со лба. – Осень на дворе, а солнышко все еще печет!

Жаркое солнце поднималось над верхушками таежных сопок. Сияющие лучи пробивались через желтеющую листву и окрашивали ее в золото наступающей осени. Месяц-другой пройдет, и первый искрящийся на свету снег упадет на лапы вековых елей и сосен, укроет пушистым одеялом пожелтевшую траву.

– Хороший нынче выпал денек! – радовался Семка. – Повезло нам нынче с погодкой! Боже нас сегодня в темечко поцеловал!

Начало осени у них частенько шло рука об руку со слякотью и затяжными дождями. Но покамест погожие солнечные дни радовали теплом и яркими красками уходящего лета.

Когда стадо добралось до луговины, солнечный диск уже далеко оторвался от вершин сопок. Коровы вмиг разбрелись по всей полянке, мотали головами, стояли, жевали.

– Марш за валежником! – велела Клава пацанам.

Осмотревшись, пастушка выбрала подходящее место для шалаша на случай дождя, который мог налететь в любую минуту, пролиться всюду проникающей влагой, промочить до самой нитки.

Через час шалаш стоял под густыми лапами старой ели. Внутри всё заботливо устлали охапками душистого разнотравья…

Нынешний денек обещался быть теплым и солнечным. Расторопные парнишки разложили небольшой костерок и на пару соорудили две рогатины, приладили на них жердочку и навесили котелок с ключевой водицей.

– За стадом приглядите, пока я тут кашеварю! – велела Клава, отправила ребят подальше от себя.

Заправила она закипевшую воду крупой, накидала туда разных приправ. Когда каша сварилась, девушка сняла с огня котелок, отставила поодаль, чтобы варево окончательно допрело.

Поднявшееся высоко в зенит, солнце хорошо пригревало, пацаны скинули с себя ватные фуфайки и взопревшие рубахи и подставили смуглые спины нежно согревающим лучам.

– Мужички, время обедать! – высунула голову и позвала пацанов повариха, нарезала краюху ржаного хлебца, разложила огурчики и два красных помидора.

Импровизированный стол Клава устроила в прохладной тени шалаша. Второго приглашения подпаски ждать не стали, жадно накинулись на приготовленную снедь, уплетали за обе щеки, сметали со стола в четыре руки все подряд.

– Ужинать будем дома, – усмехалась Клава, глядя на их проворство. – Подъедайте все подчистую…

Управившись за несколько минут со всеми припасами, пацаны отвалились в сторону, разлеглись на спинах, закинули руки за головы, прикурили припрятанные отцовы окурки. «Бычки» заранее припасли, собрали за несколько дней. На сытый желудок в головы пацанов стали приходить разные дурные мысли.

– Клава, скажи, у тебя с парнем чё когда и чё было? – прищурился и спросил Семка, совсем по-иному оглядывая склонившуюся над костром юную девушку, пожирая ее глазищами.

– Нет, я всю жизнь ждала тебя, всего из себя умного и красивого! – сдвинула девушка губы в издевательской улыбке. – Мал еще и глуп, чтоб интересоваться взрослыми вопросами!

– Я всего на неделю моложе тебя! – возмутился пацан.

– У! – потянула Клавка. – Вырос у нас кавалер. С чего у тебя вдруг ко мне проснулся жаркий интерес?

– К слову пришлось! – рассмеялся парнишка. – Глянь-ка, Клава, в ту сторону! У этих… тоже интерес…

Оба подпаска давно кидали взгляды, пялились на то, как посреди их небольшого стада приземистого вида бычок взгромоздился на здоровенную корову, старался, справлял природное дело.

– Эка невидаль! – сплюнула девка презрительно. – Ну и смотрите, наука вам будет, недоросли!

– А может, ты нас чему научишь? – прищурился Семка.

– Бегу и спотыкаюсь! На бегу с себя трусы скидываю! Мараться мне с вами, дураками! – отвернулась девушка в сторону, глядела на разбредшихся по всей луговине коров. – Марш все к стаду!..

Давно не было дождя, все по нему заскучали, вот и он к ним постучался. Налетела со стороны дальних сопок легкая тень, потянуло сырой прохладой, листва недовольно вдруг зашумела, и первые капли дождя, мягко шелестя, застучали по веткам.

– Живо все в шалаш! – скомандовала Клава.

Подпаски кинулись наперегонки в укрытие, попадали на пушистую перину из душистых лесных трав. Стремительно поменявшаяся погода вольно или невольно сыграла на руку Семке, загнав их в тесный шалаш вместе с привлекательной до дрожи в коленках молодой девкой с упругими комочками под ее кофтенкой, которые упрямо и бойко топорщились, тем самым притягивали к себе пристальные взгляды неискушенных в любви пацанов. Обстановка располагала, и изучающая рука Семки легла на девичье бедро.

– Остынь, пацан! Твоя женка под стол пешком бегает, трусов не носит и мамкину сиську сосет! Ручонку, паразит, убери! Живо по уху схлопочешь! – взвилась Клавка от душившей ее злости.

Но Семка никак не спешил подчиниться прямому начальству, проигнорировал угрозу. Выбрав момент, он изловчился, обхватил девку за пояс, с усилием опрокинул ее на спину, тяжело навалился на нее, распластал на охапках травы.

– Николка, держи ее ноги! – скомандовал он.

Задрав вверх затасканную кофтенку, сорванцы принялись щипать и тискать сморщенные комочки сосков. Знал Семка, что делал, знал по родной матери, у которой частенько гостили мужики из их поселка и приезжие наймиты.

Его мать непременно скидывала с себя кофту, чтобы ее ненароком не порвали на куски дюжие мужички. Те сжимали заскорузлыми пальцами ее белеющую грудь, сбивали женское прерывистое дыхание на протяжный стон. Следом юбка оголяла не загоревшие колени, и между ними сновала голая мужская задница. Спустя некоторое время мужичонка начинал хрипеть, а мать Семки, сжимая зубы, сдерживала внутри себя рвущийся наружу стон, чтоб не разбудить лежащего на печной завалинке за занавеской сыночка.

– Отпусти меня, чертов леший! – рвалась Клавка из его тесных объятий, но Семка не сдавался.

Его упертое упорство вскоре было вознаграждено. Ноги у девки медленно разошлись под коленями парня, и он живо перенес все потуги и усилия на то, что увидел у нее между ног.

– Силой решил меня взять, охальник! – убедилась Клава быстро, что ей не справиться со своими помощниками, почувствовала она неумолимость всего происходящего и неизбежность предстоящего, сникла и смирилась с происходящим над нею насилием. – Скажи Николке, чтоб он ушел! – потребовала девка. – Скажи ему, пусть он уйдет! При нем тебе не дам! Хоть режьте меня…

– Ему тоже, небось, охота! – возразил ей Семка.

– С ним я после тебя лягу. Сразу с двумя лежать не стану! Меня не послушаешь, в поселке все без утайки расскажу! – выставила Клавка непременное и твердое условие.

– Николка, – обратился Семка к дружку. – Ты пока на время свали… – показал он рукой на выход из тесного укрытия.

Обиженный парнишка выполз из шалаша, прислонился к стволу старой ели, где крупные капли дождя не проникали под пушистые еловые лапы. Он чутко прислушивался к тому, что происходило в шалаше, время от времени осматривал края поляны, где под деревьями укрылись от дождя коровы.

– Сволочь! Настоял на своем, охальник! – осталась девушка наедине с парнем и стянула с себя грубую юбку, сверкнув глазами, улеглась на спину, забросила на себя нательную рубаху, развела в стороны ноги. – В меня токмо гадостью своей не прыскай! Убью на месте! – пригрозила она.

– Дашь поцеловать?

– Целуй! Без засосов токмо…

Накрыв губами Клавкин рот, Семка протиснул язык сквозь ее разжавшиеся зубы. Приятная истома охватила обоих, и девка покорно приняла парня в себя. Клавка порывисто задышала, принялась резко подаваться навстречу движениям Семки.

В самый последний момент девка оттолкнула от себя парня, и тот отстрелялся в пустоту. Завалившись набок, они, тяжело дыша, отдыхали, крепко прижавшись друг к другу.

– Хочешь, я Николку к тебе не подпущу? – шепнул девке Сёма. – Шугану его покрепче! Он меня забоится!

– Обидится малый клоп и разболтает в поселке… – моргнула Клава, посмотрела на парня пустыми глазами. – Дам и ему, будет молчать и не болтать попусту…

– Мне остаться или пойти? – нырнула рука парня между девичьих ног, по-хозяйски дотронулась до пушистой опушки.

– Мне оно теперь все равно… – выдохнула Клава томно.

– Иди к нам… – высунулся Семка наружу, и дружок поспешно влез в шалаш. – Чем тут промышляли, дома ни слова! Клавке дома базары ни к чему! Тайну нашу сохраним, обломится нам и не раз. Проболтаешься, шкуру с тебя спущу! – предупредил Семка тяжело дышавшего напарника и одновременно и подельника.

Николка в оба глаза разглядывал бесстыдно лежавшую перед ним обнаженную пастушку. Присутствие Семки ему сильно мешало и нервировало, и он недовольно произнес:

– А ты чё застыл? Ступай, говорю!

– Пойду-ка я, на стадо гляну! – увидел его горящий и упертый взгляд и поспешил Семка ретироваться. – Шибко коней не гони, Клавка устала! Понятие имей…

– Учи ученого! Ступай, поди прочь! – отмахнулся от него дружок досадливо взметнувшейся рукой. – Ступай уже…

Когда Семка зашагал в сторону от шалаша, Клава тихо спросила, дотронувшись до руки Николки:

– Ты с бабой уже был?

– С теткой моей разок. Так она пьяная была, шалава!

– А там ты ее целовал? – указала девушка, старательно пряча глаза, на темнеющий лобок. – Иль не сподобился на то…

– Мне запах там не понравился! – поморщился пацан. – Саками пахло и дрянью какой-то!

– А у меня оно как пахнет? – раздвинула Клавка коленки.

Наклонившись, парень носом втянул воздух. Затем пацан лизнул языком по малым губкам. К немалому удивлению, он ощутил приятный и тянущий рот привкус молодой девушки.

– Чего молчишь? Противно тебе иль нет?

– Мм-м…

– Полижи, раз понравился вкус…

Раздвинув по-девичьи еще острые коленки, вспоминала Клава свой самый первый опыт в школьном классе, когда она после уроков убиралась в учебном кабинете. Уборка подходила к концу, когда в дверях неожиданно появился школьный истопник.

Бородатый и свирепый на вид мужик задержал взгляд на ученице, что стояла на коленях и, прогнувшись в пояснице, терла пол под шкафом, вполне по-взрослому виляла задницей.

Оглядевшись по всем сторонам пустынного школьного коридора, истопник вошел в класс, присел на корточки, потом воровато погладил торчавшую кверху девичью попку поверх простенького платьица, а другой рукой накрыл снизу набухающие груди.

Не успев даже по-настоящему испугаться, Клава замерла и испытала ранее ею неведомое яркое возбуждение. Девчушка боялась шелохнуться, чтобы не спугнуть волнующих ощущений, и ждала, опустив в пол глаза, продолжения непривычной ласки.

Но шум в коридоре вспугнул истопника, и тот вскочил, выпрямился, перед уходом негромко бросил-обронил:

– Завтра поутру приходи пораньше! В кочегарку иди!

Ни свет и ни заря дурная девка примчалась в школу и с трепетом в душе негромко постучала в низенькую дверь.

– Заходи! – отворил истопник дверку, втянул ее внутрь, и она оказалась возле огромной печи.

Что именно ожидает ее в кочегарке, Клавка прекрасно знала и пришла сознательно, сдуру желая испытать неизведанное.

Она с матерью и маленькой сестренкой жила в общаге для наймитов – большой деревянной избе, разбитой на несколько комнатушек тонкими перегородками из деревянных щитов.

Старое общежитие считалось женским, несмотря на всяких лиц мужского пола от мужиков самого преклонного возраста до чуток повзрослевших пацанов, денно и нощно слоняющихся из комнаты в комнату. К ее матери, по обыкновению, шли безусые недоросли, взрослых мужиков ее неширокие бедра и по-детски маленькая грудь особо не привлекали. Пацаны без всяких церемоний заходили по одному и по двое, принуждали мать к удовлетворению их самых извращенных фантазий, изгалялись над женщиной…

– Пришла, касатка! – запер истопник дверь на запор.

Хоть и пришла Клавка по собственной воле, в душе она все же подспудно надеялась, что бородатый мужик передумает, отпустит восвояси ее подобру-поздорову, и все закончится.

– Как мне было сказано! – буравила девчушка смущенно глазками все неровности глиняного пола.

Истопник приблизился к своей жертве, не спеша усадил ее рядом с собой на массивном старом диване, из которого отовсюду торчали куски грязной ваты, накрыл жесткой рукой ее коленку.

– Ну, почнём, раз пришла… – сощурился истопник.

– Почнём, чего тянуть… – кивнула девчушка.

– Скидывай одёжку…

Опустив глаза к полу, Клава скинула с себя школьное платьице, повернулась к мужику спиной, стянула с себя трусики, стояла, опустив вниз руки, ждала очередного приказа.

– Ну-ка, девонька, ляг…

Все, что потом произошло между нею и угрюмым мужланом, Клава вспоминала долго и не могла понять и осознать, понравилось ли ей или, напротив, ей стало противно. Когда истопник отпустил ее, она потопала в туалет, со всем тщанием замыла между худенькими ножками кровяные мазки. Все произошло именно так, как она привыкла видеть в общаге, один к одному…

– Ох! – утробно выдохнула она, пронзенная острой болью.

– Терпи, девонька! – впился истопник поцелуем в ее искусанные губы. – Сама пришла! Никто тебя не неволил…

– Правда ваша, дяденька! Сама я, сама…

Добровольное согласие на изнасилование и полное безволие девичьего тела, сопровождаемое сбивчивым и хриплым дыханием из груди бедной жертвы, – вот и все удовольствия, что выпали на долю Клавы в жестких объятиях угрюмого истопника.