Таежное смятение чувств. Дорога

– Понравилось, касатка моя? – провел мужик пальцем по ее полураскрытым губам. – Завтра придешь?

– Не знаю! – ответила честно она.

Ей казалось, что ноги ее больше не будет в этой ужасной каморке. Но чувство полного подчинения мужской силе вопреки собственному желанию, взрывные эмоции, сопровождавшие весь процесс безумного слияния двух обнаженных тел, никак не могли не оставить своего глубокого и неизгладимого следа, извращенного чувственного оттенка в сознании молодой девушки.

– Забудь, касатка, что промеж нас случилось! – обронил истопник ей в напутствие. – Рот не разевай! Так лучше будет для тебя и твоей мамки! Сболтнешь лишнее, не ровен час, случится с ней беда, останешься сироткой, одна на всем белом свете…

– Я молчок, дяденька, молчок! – закивала девчушка в ответ. – Не дура! Я все понимаю, дяденька…

– Ну, ступай с Богом, касатка! – прищурился мужик. – Впрочем, захочешь еще повторить, постучи поутру…

Расслабленная ласками доброго Николки, Клавка лениво подумала о том, что ее подпаски придутся весьма кстати для ее разбуженной истопником излишне чувственной натуры.

Если Семка оказался грубо настойчив и требователен, то Николка был ласков, будет при ней робким и послушным мальчиком. С ним она сможет почувствовать себя вполне взрослой, заботливой бабой. Оба пацана некоторым образом дополняли друг друга, очень импонировали ей создающимся неким контрастом.

– Давай, не томи! – понудила она подпаска.

Склонившись над девушкой, Николка провел рукой по острым соскам начальницы. Клава, тепло улыбнувшись и притянув парня к себе, поцеловала его в губы, ласково пожурила:

– Тебе Семка велел поторопиться! Чай, не на отдыхе мы, а при деле. Приступай, пока дружок твой тебе не помог…

Острое возбуждение пацана не заставило себя долго и нудно ждать развязки. Сбросив последние усилия, Николка неподвижно замер, придавив девушку потяжелевшим телом.

Спихнув с себя парня, Клавка шутливо щелкнула его по носу и свистящим шепотом напомнила ему:

– Не забудь про наш тайный уговор! Дома молчать в тряпочку и на улице дружкам не трепать языком. Вякнешь кому, я и сама, и без Семки с тобой разберусь! Ты же не дурак, чтоб болтать. И ко мне будешь подлезать, если помалкивать будешь…

Осенний денек заметно клонился к вечеру, уставшее за день солнце устремилось к закату. Обратный путь небольшое стадо преодолевало значительно медленнее, чем шло оно с утречка.

Тяжелое и переполненное вымя у коров раскачивалось по сторонам, затрудняло движение. Стадо больше не пухло и не убегало по сторонам, не разваливалось, брело строго по колее и сберегало силы для неблизкого пути до дома.

И только добредя до крайних изб, коровенки призывно замычали, заблаговременно сообщая своим заждавшимся их хозяйкам о своем скором возвращении на родное подворье.

– Кормилица наша пришла! – лыбилась бабка Нюра.

– Манька! – вытягивала руку тетка Матрена.

– Зорька…

Из подворий выбегали бабы и с поспешностью отворяли проходы, загоняли скотину в сараи. Шаг за шагом бренчанье колокольчиков на шеях коров стало стихать. Последние из их стада животинки разбрелись по своим дворам. Трое пастухов сошлись у последнего двора, оглядевшись по всем сторонам и пытливо взглянув друг на друга, по-свойски попрощались.

– Клава, значится, мы завтра, как нынче? – отвел взгляд в сторону и по-будничному спросил Семка.

– Посмотрим, как вести станете себя, малолетки! – буркнула девка угрюмо и сурово глянула на одного и второго.

– Как сказано, так мы и сделаем! – подтвердил охотно Николка их твердое и неотступное решение. – Я что, совсем уже дурак? У меня дружков, окромя вас, никого более нет! Клава, ты девка хорошая, я за тебя… ты не сомневайся во мне…

Вернувшись домой после выпаса стада, Семка вошел в избу, оглядевшись, увидел мать, которая торопливо собиралась в гости к давней подружке, на ходу кинула ему:

– Ужин твой на столе. Меня не жди, спать ложись!

На Раисе Семеновне было надето красивое летнее платьишко. К нему прилагались тонкие чулочки, фасонистый шелковый лифчик, надежно и прочно удерживающий крупную грудь, придающий ей форму и особую притягательность. Дополняли образ и яркая помада на тонких губах, и красиво подведенные большие сероватые глаза, и завитые в локоны светлые волосы.

– Опять ты пьяной приползешь? – ворчал сынок недовольно и возмущался. – Не можешь ты обойтись без этих козлов?

– Поговори еще с мамкой, засранец! – моргнула Раиса Семеновна, подняла руку на сына. – Молоко еще на губах не обсохло! В штанах у него не выросло, а мать туда же, поучает!

– Выросло давно у меня! Показать? – буркнул пацан исподлобья, отворачиваясь к стенке. – Возьму и покажу!

– Я сейчас тебе тряпкой покажу! – погрозилась мать.

После объятий с Клавкой парнишка почувствовал себя взрослым мужиком, способным переспать с любой бабой, будь то девчонка сопливая или же взрослая женщина. Он и матери может дать то, ради чего она ходит и позорит себя.

– Не пущу! – выкрикнул Семка. – Сам с тобой справлюсь!

Тяжело вздохнув, Раиса посмотрела на него каким-то особым взглядом, с горечью в голосе выдохнула:

– Совсем с головенкой у тебя плохо стало! На мать он готов запрыгнуть, ирод! Грех это тяжкий, грех! А мне за мои гулянки мужики хорошо приплачивают! Вот и весь сказ!

– Сопьешься вконец, и денег не нужно будет!

Сплюнув на пол, мать в сердцах хлопнула дверью.

Сильно спешила Раиса Семеновна к дому в самом конце поселка, где почти на отшибе от всех проживала закадычная подружка. Перескакивая через небольшие лужи, появившиеся после недавно пролившегося дождя, ловко балансируя на узких дощечках, брошенных в непролазную грязь прохожими и почти утопших в ней, баба вглядывалась в зажженные окна домов-общежитий.

В них проживали все ее знакомые товарки и хахали, кто ютился в каморках со своими семьями, кто в одиночку жил, тянул постылую жизненную лямку. А потому стихийные гулянки устраивали и семейные, и холостые жители. Иных и прочих развлечений в поселке не наблюдалось. Стоило двум-трем бабам собраться, чтобы посудачить о своем и о бабском, как к ним незамедлительно вламывалась шальная компания мужиков с бутылками в карманах.

– Гостей не приглашали? – задавался вопрос, и непрошеные гости без церемоний вливались в коллектив.

То на одном краю поселка, то на другом углу разлетались переливы баяна, разносился женский смех, переходящий в отчаянный визг. Разгульные танцы продолжались до самой глубокой ночи.

Выпитая водка добавляла веселья в сборища людей, она объединяла жителей поселка в их стремлении продолжить беспутный кутеж и провести остаток ночи в интимном уединении за дверью одной из многочисленных комнат общаги или у себя дома.

Именно в подобную компашку и жутко спешила Раиса. Взбежав на крылечко избенки, женщина плечиком толкнула тяжелую дверь. В лицо ощутимо пахнуло сивушным духом и запахом несвежего белья. Доносились и излишне громкие, и не очень приличные крики, гулко раскатистые взрывы пошлого хохота собравшихся людей, принявших вполне достаточную для веселья дозу спиртного.

– О, Раиса пришла! Удостоила нас своим вниманием! – раздался словоохотливый треп потертого жизнью мужичка, одинокого и страстного любителя выпить на дармовщину.

Самсон мог закрутить скоротечный на одну ночку роман с любой из присутствующих на гулянке баб. Не гнушался он и бабенками в годах, свято веруя в их особо притягательную силу, скрытую от других прожитыми годами, давно ушедшей молодостью, но наполненную непомерным желанием вновь от края до края насладиться порочной сладостью греховного блуда.

– Садись, Райка, со мной! – подскочил к Раисе не старый, но сильно потасканный и потрепанный бессемейной жизнью мужичок, увлек женщину к столу. – Составь мне пару на вечерок… – устроил рядом с собой, щедро налил Самсон бабе в стакан мутного и до тошноты вонючего самогона. – Предлагаю выпить в честь моей несравненной дамы, за ее дивные прелести и достоинства! – выкрикнул мужичок, перекрывая шум дикого веселья.

Заломив голову Раисы, Самсон впился в ее губы, наложив печать неприкосновенности для прочих мужиков, назначив ее своей избранницей. Скромно опустив вниз глаза, женщина уступчиво сложила красивые руки на смиренно покорных коленях.

У нее давно выработалась привычка бессловесно подчиняться выходкам бесцеремонных мужиков, считающих себя законными хозяевами приходящих на посиделки баб. Это правило было одинаковым для всего вдовьего и незамужнего населения.

– Ну, вот меня и определили… – проговорила вяло Раиса, глядя в пустоту. – Накинули на ночку хомут…

Выбравший ее мужик торопился, не унимался, подливал ей стакан за стаканом, спешил довести избранницу до нужного состояния, при котором женские руки уже не так и бойко пресекают излишнюю наглость не ведающих стыда мужских рук.

– Спаленка нас ждет! – шепнул Раисе на ухо Самсон.

Эта новость пришлась ей особо по душе. Не придется ей прямо в коридоре отдаваться очередному пьяному кутиле. Она и сама охотно напивалась, чтобы поскорее перенестись в то состояние, при котором не ощущается жесткая рука на ляжке в ожидании, когда хозяин поведет бабу в другую комнатенку, где она может, безразлично ко всему и без всякого стеснения скинув с себя платьице и бельишко, послушно предоставить женское нагое тело для скоротечного и безнравственного слияния.

Бывали дни, когда очередной выпивоха на середине пути вдруг погружался в глубокую дрему, и она, выждав некоторое время, осторожно одевалась, хватала в руку денежку со стола, украдкой выскальзывала из комнаты, уходила из гудящего вертепа домой.

– Пей, Раечка, пей! И пошли… – торопил мужичок.

Райка украдкой вздохнула. В этот вечер ей с кавалером сильно не повезло. Самсон хоть и был заядлым пьяницей, но смутная надежда на то, что мужик свалится с ног, обидно не сбылась.

– Идем, Раечка, идем! – подталкивал перед собой Раису мужчина, ввел ее в комнату с кроватью и одиноким стулом, на который женщина, обнажившись, небрежно сбросила свой наряд.

– Прохладно! – поежилась Рая, поморщилась, на четвереньках влезла на жесткий и отдающий несвежестью матрас.

– Готова, Раечка? – поинтересовался мужик с наигранным великодушием в голосе, не дожидаясь скупого ответа и немого согласия в кивке, навалился на пьяненькую избранницу.

– Как пионер! – хихикнула женщина.

Жилистые руки жестко облапили тело Раисы, помяли ее крупную грудь, прищемили пальцами грубеющие соски, и она услужливо развела ноги, чтобы ускорить процесс слияния.

Временами останавливаясь, Самсон жадно приникал к ее рту, грубо вталкивал язык, по-хозяйски ворочал им, вызывая тем самым рвотное состояние в женском организме.

– Хватит вам! Выходите! – грохало кувалдой за дверью.

Под пьяные крики и нетерпеливый стук в дверь Самсон с натужным рыком выстрелил слабым зарядом и отвалился от Раисы Семеновны, тяжело перевел дух.

Скинув с себя мужскую руку, баба порывисто села на кровати, набросила на себя платьишко, проворно натянула трусы. Уже стоя на полу, надела второпях чулочки, скользнула в дверь.

– Первая пошла! – отметили ее появление на людях дружным взрывом похабного хохота. – Следующая…

Отказываясь от выпивки и отнекиваясь от новых предложений, Рая выбежала на крыльцо, спотыкаясь в темноте, поспешила прочь от избенки с мерцающим светом в окнах, кляня постылую жизнь и неуемное желание мужского грубого обладания ее телом.

– Сучья жизнь! – прошла женщина, не зажигая света, прямо на кухню и приоткрыла шкафчик с посудой, вытянула припрятанную на всякий случай чекушку. – Вот зараза! Дорогая тряпица была! – ощутила Рая отсутствие на себе лифчика под платьем, вспомнила, что в спешке оставила его на стуле, ругнулась.

Присела на табуретку женщина, подумала о том, что наутро хозяйка избы, возможно, и отдаст чужую и забытую у нее вещицу.

Может, предмет женского гардероба подобрал Самсон, просить у урода, чтобы тот отдал, смысла нет, все одно не отдаст.

– Эх, пропала красота… – вздохнула Раиса, разделась, взглянула женщина на печку, где спал ее сын.

На память пришел разговор, в котором Семка твердил, что уже побывал с бабой в постели. Кого это, интересно стало ей, этот паршивец смог развести на близкие отношения? Вырос сынок и тычет ей в нос тем, что он давно уже не мальчик.

Глядя в сторону печи, Раиса вспомнила, как неполное месячишко тому назад на одной из разгульных квартирок в мужской общаге выпал ей по жребию сопляк с еще не обсохшим материнским молоком на губах, одногодок сынка, прижал к стене, лапал…

– Погоди! – вздохнула она. – Дай, дух переведу…

– Давай, давай! – твердил упрямо сосунок. – Снимай все! Кому я сказал, скидывай все!

Неопытные руки стремились торопливо стащить с Раисы нижнее белье, и тихие уговоры, чтобы никуда не спешить, не возымели над пареньком никакого действия. Женщина вынужденно прекратила всякие увещевания пацана и смирилась с наглым натиском сорванца. Почему-то тот случай болезненно засел в ее памяти и вновь всплыл при виде спящего сына…

Поутру поселковое стадо далеко за собой оставило все бревенчатые избы и каменные постройки поселка. Монотонно позвякивали колокольчики на шеях коров.

Подпаски криком и плетьми подгоняли скотину, старались поскорее добраться до знакомой им полянки, чтобы развалиться на мягкой травушке под скупыми лучами полуденного солнца.

– Не зевай, пацаны! – покрикивала Клава строго на двух помощников. – Гони ее, непослушную, в кучу!

Николке все не терпелось оказаться на месте вчерашнего выпаса, добраться до знакомого шалаша, а там, чем черт не шутит, опять им посчастливится завалить строгую начальницу на мягкую перину из свежей травы.

– Как думаешь, Семка, Клавка нам нынче чего даст? – поинтересовался он у дружка. – Я всю ночь не спал, все думал и переживал. Вдруг она передумает, обломит нас. Глянь, вся сердитая и надутая с виду идет. Кричит, как аспид!

Старшая пастушка угрюмо шла, глядела себе под ноги. Ее мысли постоянно крутились и упрямо возвращались к тому, что накануне случилось у нее с двумя малолетками. Вполне трезво и правильно оценивала Клава сложившуюся ситуацию.

Первые плотские желания она познала еще в школе, встречаясь с истопником. Хотя пацаны по возрасту и приходились ей ровней, но Клава считала их еще неопытными мальцами, что мало ведают в отношениях между взрослыми мужиками и бабами.

С другой стороны, если их направить, то они с большой охотой будут крутиться возле нее, и других мыслей покамест у них не возникнет. И ей зримая польза и весомое здоровье для тела, и им какая-то радость в беспросветно нудной жизни…

А их естественное поведение в отношении баб давно уже было предопределено самой повседневной жизнью. На их же глазах матери блудили, чтобы добыть и принести в семью лишнюю копейку. Ребята слишком рано столкнулись и сполна получили неправильное понятие об отношениях противоположных полов…

Рано или поздно, быстро или медленно, но вскоре их мычащее на все лады стадо, наконец, добрело до знакомой луговины, обширной поляны, заросшей высокой травой, окруженной высоченными елями и соснами, свисающими мохнатыми лапами до самой матушки-земли, где даже при сильном ливне можно было спокойно укрыться и нисколько не промокнуть.

– Прибыли! – улыбнулся Николка, повеселел при виде шалаша, сооруженного ими накануне.

– Распускайте стадо! – велела старшая пастушка.

Скотина и сама привычно разбрелась под скупым теплом сентябрьского солнца. Коровы стояли и задумчиво жевали траву, перебирали, отбрасывали в сторону пожухлую, искали мордами свежие побеги, отмахивались хвостами от надоедливых мух.

– Налаживайте костерок! – распорядилась Клавка. – Одна нога тут, а вторая уже за хворостом бежит!

Подпаски заметно оживились. День привычно катился будничной колеей, неплохо обкатанной ими накануне. Поспело варево, и ребятки поспешно, обжигаясь, приступили к обеду.

– Хлебайте, пока не остыло! – смягчилась Клава, на ее губах пару раз промелькнула улыбка. – Работнички…

Николке все не терпелось, и он сидел как на иголках, все время будто подпрыгивал, ждал начала решительных шагов со стороны более опытного в этом дельце дружка.

– Лепота! – распахнула Клавка фуфайку, чтобы немного понежиться на полуденном тепле.

– Может, пора нам и в шалаш? – не дождался Николка шагов от дружка, подтолкнул его, многозначительно крякнул.

Словно очнувшись, Семка повернул голову к девушке, глянул на нее в упор и негромко обронил:

– Пора! Али… чего, Клава, передумала ты?

– Я не раздумала! – тряхнула пастушка задорно головой. – Уговор наш в силе, и я не против! Кто первым желает меня поцеловать? Айда в шалаш! Чего тянуть кота за хвост…

Услышав ее призыв, Николка с поспешностью шмыгнул в шалаш. Немного помедлив, пропустив Клавку вперед, Семка приподнялся с земли, шагнул в сумрачную глубину шалаша.

– Можно и вдвоем… – не стала девка его выгонять.

Поспешно скинув с себя одежку, подпаски потянулись к сидящей перед ними пастушке. Николка бережно пуговку за пуговкой принялся расстегивать кофтенку. Семка запустил руки под грубую юбку и потянул вниз сатиновую материю с упругих девичьих бедер. Расстегнутая до низу кофтенка сама упала с плеч своей хозяйки, Николка жадно прильнул губами к топорщимся грудкам Клавы. Сердце его учащенно забилось, пальцы дрожали, пробегая по обнаженной спине девушки, дыхание все время сбивалось.

– Милый ты! – коснулась Клава нежно руки Николки.

– Телок он еще! – фыркнул Семка.

Сбросив с себя домотканую юбку, девка опустилась на широко раскинутую фуфайку. Прикрыв глаза, пряча их от мальчишек в сумраке шалаша, она позвала к себе Семку:

– Тебе начинать, дружок! Николка чуток обождет…

– Тебе не холодно? Зараз я тебя разогрею! Жарко зараз станет! – прильнул Семка к подружке, дотронулся губами до ее рта.

– Разогрей! – сверкнула Клава глазами.

Оглаживая еще по-девичьи худые бедра, парень руками раздвинул ей ноги, провел между ними ладошкой. Клавка от этакой ласки дернулась и протяжно выдохнула.

Искоса поглядывая на друзей, Николка вытянулся во весь рост на травяном матрасе, дотронулся до ладошки Клавки и погладил ее. Та в ответ руку не убрала, напротив, она с тихой нежностью сжала пальцы Николки, посмотрела ему в глаза.

От резких и порывистых движений Семки пастушка со стонами и выкриками металась под его телом. Внезапно она вся напряглась, крепко сжала коленями Семкины бедра, судорожно под ним задвигалась, дернулась вся и замерла.

– Умаял ты меня! – распахнулись широко зажмуренные Клавкины глаза, умиротворенное выражение на ее милом лице расплылось в тихой улыбке. – Чисто бычок…

– Тебе понравилось? – спросил Семка с придыханием в голосе. – Иль у Николки слаще выходит?

– По нраву ты мне! Николка, он другой. С тобой дюже сладко! Глупым бабам нашим часто с чужими мужиками сладко любится. Сущность, говорят, у баб такая! – призналась девка.

– Мы любим тебя, Клава! – нагнулся Семка и признательно чмокнул старшую пастушку в щеку. – Только ты с другими парнями не гуляй! Ты только наша баба! – шагнул он к выходу.

Покинув временное укрытие, Семка развалился в тени огромного дерева, прикрыл глаза. Ему было хорошо и легко на душе. Он не знал, что будет с ними дальше. Так далеко он не привык заглядывать. Время само покажет им путь…

Они остались в шалаше только вдвоем, Клава повернула голову к парнишке, тихонечко прошептала:

– Знаю, тебе, Николка, неприятно все видеть! Больше не стану с ним при тебе. Хотела, чтоб вы не ревновали меня, но, видать, не вышло. Начнем по отдельности любиться. Буду я для вас общей бабой, но для каждого своя особенная. Не могу я вас разделить, одного из вас обидеть. Мне и твоя нежность нужна, и жесткая грубость Семки потребна. Я тебе сама все дам, чего Семка силой от меня стребует. Я ему подчинюсь во всем. В этом и есть моя бабская суть. Выйду замуж, все едино отказа у меня для вас не найдется, въелись мне в душу два паразита малолетних! Люби, родненький, свою бабу непутевую, дуру безмозглую…

Недолго продлилась их запретная любовь. Через месяц и тому и другому пацану пришли повестки в армию, скоро их забрали, отправили парнишек служить на совсем другой край необъятной страны. Домой ни Семка, ни Николка после того, как сполна отдали Родине священный долг, не вернулись. Они бесследно растворились на одной из огромных комсомольских строек, нашли себе новых подруг, переженились, обзавелись детишками…

Когда Клавка, наконец-то, учуяла, что носит под сердцем ребенка, было поздно что-либо делать. Отцовство ни один из ее дружков признавать не стал, а их матери гнали несчастную девушку от себя, осыпали ее проклятиями.

– Пошла отсюда, подстилка дешевая! – погнали ее куда подальше родители одного из ее бывших пастушков.

– Иди-иди, кому другому всучивай свой приплод! – посмеялась над нею мать второго ее бывшего подпаска.

Так она и стала матерью-одиночкой, никому не нужной и всеми поносимой и презираемой…

Бурун дотронулся до нее рукой, и женщина тряхнула головой, вышла из плена своих невеселых воспоминаний.

– Потому-то и не смотрел ты, Лешка, на меня, – прорезалась суровая складка на лбу у Клавдии, – потому как порченая была, всеми погоняемая. Ладно, коли пришел, знать и вправду по мне сильно скучал. Чего греха таить, извелась вся я без тебя. Хочется мне мужика, а за забором твоего дома искать утешителя срамно и боязно. Погонишь ты меня из дому, случись таковский позор. Да и люб ты мне! Мучаюсь по тебе с самой вашей свадьбы! Я и племяша родного до себя допустила, дюже как на тебя сорванец твой схож. Пущай, сколько мне осталось по жизни моей нескладной напоследок по свету ходить, столько возле вас и погреюсь душой и телом…

Алексей Иванович провел рукой по плечу любовницы, спустил тоненькую лямку ночной рубашки, затем опустил и вторую тесемочку, женщина лишь успела прихватить рукой спадающую одежонку на пышной груди, озорно и весело хихикнула.

– Погодь, егоза! – улыбнулась она. – Стар годами, а как пацан спешишь. Свет пригаси, не молода уж наготой отсвечивать, не ровен час в окошко кто глянет! Ставни забыли на ночь прикрыть!

Смущенный ее словами хозяин затушил керосиновую лампу, прикрутив фитилек и дунув в стекло. Вернулся к ней, потянул бабу на постель, навалился на нее…

Глава 8. Темной ночкой

Негромко кашлянув, Борька хотел постучаться в дверь хозяйской опочивальни, но, постояв, передумал. Он неслышно отворил обитую толстым войлоком тяжелую дверь, шагнул внутрь.

– Пришел… – донесся до него приглушенный голосок.

В сумраке падающей ночи на широкой постели, поперек покрытой медвежьей шкурой, скромно сидела та, которую он с самых первых минут выделил среди всех остальных баб. А в жаркой баньке, по достоинству оценив особую красоту ее женских прелестей, Борис почувствовал в себе томительное желание, скорую радость обладания понравившейся ему женщиной.

Ему еще в те самые мгновения захотелось испытать чувство полной мужской власти над взволнованно трепещущим женским телом, навзничь распластанном на скамье в жаркой парилке.

А когда они дружно сидели за большим столом, не ведая того, кто и с кем отправится по комнаткам, рука Борьки долго лежала на коленке Натальи. И по дрожи в женской ноге он легко понял ее затаенное желание провести эту ночь именно с ним.

И все потому происходило, что он в бане скоро и требовательно предъявил на нее права. И баба это нутром поняла.

– Поспеши, время не ждет… – послышалось в темноте.

Услышав тихий призыв, Борька впопыхах скинул с себя всю одежонку, прилег рядом с хозяйкой дома. Та, напряженно обхватив руками сильные, округлые по-бабски колени, взирала перед собой блестящими в темноте глазами.

На протяжении последних двух минут никто из них не проговорил больше ни единого словечка, будто они заранее давно договорились обо всем и все для себя решили.

Они желали и хотели испытать таинство грешной связи между юным парнем и уже взрослой и опытной бабой.

Привыкнув к темноте, Борька потянул за локоток молчавшую бабу, не проронив ни звука, она опустилась рядом с ним на пуховую подушку. Минут через пять баба прикоснулась к его плечу.

– Ты меня сам хотел, или тебе велели? – спросила она.

– Сам, Наталья! Сам! – взорвался Борька, прервал томительное молчание. – У меня сердце зашлось от дикой радости, когда тебя оставили со мной! Слово даю! Я с самой первой минуты думал только о тебе одной! Как только увидел тебя…

Услышав его наполненные восторгом слова, женщина облегченно выдохнула и негромко произнесла:

– Значится, и вправду пришлась тебе по нраву!

– По нраву мне, Наталья, по нраву!

– Ты мне тоже, паря, глянулся! Хоть и молод соколик, а по виду стоящий мужик! Мне что, раздеться? – прищурила глаз Наталья, и Борька кивнул головой. – И разденусь, не стану девкой перед тобой ломаться! В баньке, почитай, уже было начало. Лобзаешься ты неплохо, но шибко грубо, будто наказать бабу наперед желаешь. Дай мне срок, я тебя всему выучу! – встала на коленки баба, неспешно стянула с себя ночную рубаху, опускаясь на не по годам крепкую грудь парнишки, нежно прильнула к его губам…