Жук Джек Баррон. Солариане

«Старый-добрый чертов Джек Баррон», – подумал Грин, пока Джек представлял его всем зрителям – «Лукаса Грина, дамы и господа, губернатора Миссисипи и видного деятеля Коалиции социальной справедливости». Джек Баррон, готовый продать родную мать за три процента зрительских симпатий. И в другом углу ринга – Говардс, готовый умять младенца сырым и обставить все так, что ему нимб на голову повесят, мол, спас дитятку от грубых ужасов реальности. Орешек, слишком крепкий даже для железной челюсти Джека, но если звонок к нему из этой вшивой студии остался без ответа, повод избирателям задуматься, «а тому ли я дала голос в праве мной рулить»… Ладно, сегодня можно Джеку и подыграть, ибо враг моего врага – мой друг (хотя бы временный). Можно вдвоем напасть на Говардса – может быть, это поможет добиться отклонения Закона о монополиях. Не важно, что там у Жука за счеты к Морозилке (они почти наверняка абсурдны); важна своя, личная выгода.

– …и хорошо известно, что Фонду было отказано в разрешении построить комплекс для «зимней спячки в Миссисипи», губернатор Грин, – говорил Джек. – Возможно, потому, что Коалиция социальной справедливости штата Миссисипи «настроена подозрительно», как докладывают передовицы. Ответьте же нам – это все именно из-за того, что, как показал нам мистер Джонсон, Фонд практикует дискриминацию черных?

«Ну, таким путем мы ни к чему не придем, – подумал Грин. – Теперь посмотрим, даст ли мне Джек немного порекламировать Борцов».

– Оставим пока в стороне расовый вопрос, мистер Баррон, – сказал Грин в видеофон, отметив, что Щедрый Джек отвел ему половину экрана в прайм-тайм. Угловатый черный лик предстал зрителю почти что красивым в щедрой трехцветной гамме. – Мы не позволили бы Фонду построить комплекс в Миссисипи, даже если мистер Говардс и все его партнеры были бы такими же черными, как пресловутый пиковый туз. Раз гибернация подается как общественная услуга, мы в Коалиции Борцов за социальную справедливость решительно против того, чтобы влиятельный человек, или концерн, или некоммерческий фонд решал, кому должна быть предоставлена возможность вернуться к жизни, а кому нет. Мы считаем, что все объекты гибернации должны находиться в государственной собственности и финансироваться государством, а выбор спящих должен осуществляться путем жеребьевки. Мы верим…

– Ваша позиция по поводу законопроекта о монополии гибернации всем известна, – сухо прервал его Джек Баррон, и Грина оттеснили в левый нижний угол экрана: весьма наглядное напоминание о том, кто в этом эфире всю музыку заказывает. – Что беспокоит как мистера Джонсона, так и меня – и сто миллионов зрителей заодно, – так это не теоретическая база общественной или частной спячки, а практическая проблема: Фонд взаправду предпочитает в этом вопросе только белых? Злоупотребляет ли Бенедикт Говардс своей экономической и социальной властью?

«Кое-кто – в своем амплуа», – подумал Грин.

– Я как раз хотел осветить эти вопросы, мистер Баррон, – сказал он, намеренно принимая вид важного человека. – Когда корпорация или частный фонд обретает ту огромную власть, какую приобрел Фонд бессмертия человечества, злоупотребления того или иного рода становятся неизбежны. Если Фонду удастся провести Закон о монополиях через Конгресс и если президент его подпишет, это жизненно важное право будет закреплено в законе при поддержке федерального правительства – и в этот момент Фонд будет совершенно свободен практиковать дискриминацию по отношению к неграм, республиканцам, шизофреникам и всем, кто отказывается играть по правилам Говардса. Именно по этой причине…

– Бога ради, губернатор Грин, – перебил его Джек Баррон, поморщившись. – Мы все на стороне ангелов. Но вы знаете, что правила вещания такие, какие они есть, и в моей колонке нельзя толкать политические агитки. – Джек сделал паузу и улыбнулся так, будто и впрямь расположен к своему собеседнику, доброму старине Люку. – Если меня лишат работы, мне придется рыть траншеи, чтобы заработать на жизнь. А если я буду рыть траншеи, мой очень красивый пиджак от «Хьюго Босс» будет безнадежно испорчен. Но вернемся лучше к делу: практикует ли сейчас Фонд расовую дискриминацию чернокожих?

«Ага, вот в чем суть», – подумал Грин. Если хочется получить преимущество над Беном Говардсом, нужно помочь людям поверить в то, что он расист. Расовый вопрос в этот вечер – крепкий костыль Джека Баррона. И мы оба прекрасно знаем, что Говардс не такой уж и глупый, но те сто миллионов избирателей, которых Джек упоминает через каждые три слова, возможно, не в курсе. Может быть, они смогут настолько обеспокоить депутатов, что побудят их проголосовать против, отвергнуть закон Говардса, если мы правильно накрутим им хвостовые перышки. Итак, Бенни Говардс – уродливый белый злодей, ненавидит негров, и таким ему быть, ну, по крайней мере, на протяжении этого шоу… ах, какая жалость.

– Ну, – ответил Грин, – статистика показывает, что, хотя чернокожие составляют где-то двадцать процентов населения, в Комплексах гибернации Фонда их тела составляют менее двух процентов от общего числа погруженных в сон…

– И Фонд так и не объяснил эту диспропорцию? – спросил Баррон, предоставляя Грину половину экрана для ответа.

«Тут и объяснять нечего – ты и сам прекрасно знаешь, беложопый выродок», – подумал Грин. Много ли черных в старушке Америке способны заработать пятьсот тысяч долларов? Этот чертов Фонд дискриминирует цветных не больше, чем сам уклад этой страны. Почему мертвый черный должен отличаться в смерти от того, кем он был по жизни? «Если ты, брат, правильного цвета кожи – тебе в вечность билет, хоть ты трижды не вышел рожей; ну а если вдруг тебя черным родили – в гроб положили, заколотили, забыли». Так звучала рэп-кода, что ушла в народ с легкого язычка Малкольма Шабаза. С одной стороны – агитка и чушь, но если присмотреться – так оно и есть, мой белый дружок Джек. Фонд обходится лучше с цветными, чем «Дженерал Моторс», профсоюзы и прочие высокопоставленные ублюдки. Единственный цвет, который Говардс видит и понимает – это зеленый цвет банкнот… да только поди эти банкноты заработай.

– Я никогда не слышал, чтобы он это объяснял, – сказал Грин. – Я имею в виду, обычно ответ таков: цифры есть цифры, черным по белому. – Губернатор меланхолично улыбнулся в видеофон. – Уж простите за ненамеренный каламбур. Даже если нет преднамеренного расистского подтекста – Фонд, занимающийся только теми, кто может платить, на практике должен проводить дискриминацию, ибо всем известно: средний доход чернокожего в этой стране составляет примерно половину среднего дохода белого. Сам факт существования Фонда способствует удержанию чернокожих в униженном положении – даже после смерти. На практике дела обстоят так, что вскоре покупать надгробие вместо камеры гибернации станет для негров такой же характеристикой, как курчавые волосы.

– Значит, губернатор, вы обвиняете во всем…

– Никого конкретно. Но Фонд имеет огромное влияние на общество в нашей стране, и если у Говардса нет чувства социальной ответственности, каковое должно сопровождать власть… что ж, тогда он – оппортунист. И тут мы оба очень хорошо знаем, мистер Баррон (болезненно-сахарная улыбка в адрес оппортуниста Джека), что оппортунист ровно так же виновен, как и расисты вместе с сегрегаторами, коим безразличие позволяет процветать.

«Пара серег Говардсу, – подумал Грин, – и пара серег тебе, сестричка Джекки».

Джек Баррон улыбнулся, как бы транслируя: «Что ж, если вы так считаете…» – это была его фирменная улыбка. Грин увидел, что Джек отдал ему три четверти экрана: пролетарии видят Люка Грина, пока слушают, что говорит Джек Баррон. Почему бы тебе не включить свой умный бледный мозг для чего-то действительно важного, ты, оппортунистище?

– Итак, из того, что вы сказали, губернатор Грин, – сказал Джек тоном «подведем итоги и попрощаемся, потому что скоро реклама», – следует: сам характер Фонда бессмертия таков, что расовая дискриминация будет следовать за его действиями по пятам, и не важно, является ли это частью официальной политики – я правильно понимаю? Было ли мистеру Джонсону отказано в контракте на спячку, потому что он негр, или потому, что его финансы и впрямь недостаточны в соответствии с критериями Фонда, – эти критерии, произвольно установленные мистером Бенедиктом Говардсом, на самом деле являются формой расовой дискриминации?

– Именно так! – воскликнул Лукас Грин (последнее слово может быть за тобой, но ты не сможешь вложить его в рот этому негру, Джек). – По крайней мере, до сих пор (и Джек, сидя на своем заборе, ты можешь уменьшить меня до четверти экрана, но я все равно продолжу, хоть у кого-то должен быть запасной мозг вместо яиц). Но дело-то не только и не столько в дискриминации чернокожих. Само существование частной компании гибернации, устанавливающей за услуги очень высокие цены, дискриминирует – черных, белых, бедных, очень бедных, шесть миллионов безработных американцев и двадцать миллионов американцев, работающих неполный рабочий день. Кто-то устанавливает цену в долларах за бессмертие, за человеческую жизнь, как если бы святой Петр вдруг поставил билетную кассу перед Вратами Рая. Но какое право имеет кто-либо контролировать чужие финансы и говорить: «Вы, сэр, можете иметь вечную жизнь. А ты, ты, бедняжка, когда ты умрешь, ты умрешь навсегда»? Каждый американец…

Внезапно Грин понял, что его больше нет в эфире. Экран его телевизора теперь был заполнен крупным планом Джека Баррона: прямая полоса губ, лукавые глаза. «Ну что ж, – подумал Грин, – по крайней мере, я успел сказать кое-что из того, что хотел».

– Спасибо, губернатор Грин, – сказал Джек Баррон. – Теперь мы все знаем, что вас беспокоит. Что и требовалось доказать! Говоря о хлебе, пришло время снова уступить место тем, кто платит за мой хлеб насущный. Но продолжай внимать, Америка, ибо мы скоро вернемся, чтобы подпалить стул еще под кем-нибудь… Как тебе сенатор Теодор Хеннеринг – соавтор законопроекта Хеннеринга-Бернштейна о монополии на гибернацию, считающий Фонд бессмертия замечательным со всех сторон явлением? Давайте узнаем, что думает наш добрый сенатор – после короткой рекламы.

Грин взволнованно уставился на «Шевроле», катящийся через экран. Если Хеннеринг будет публично оконфужен – возможно, этот блицкриг принесет победу! Джек был вполне способен, если бы захотел, разорвать Надеющегося Хенни на куски и бросить его собакам, тем передвинув счетчик в десяток-другой голосов в Сенате или в Палате представителей к нужной отметке. И тогда законопроект был бы обречен…

– Что, черт возьми, ты пытался сделать, Люк? – спросил Джек Баррон из видеофона. – Хочешь неприятностей с телекомпанией? У Говардса в кармане – аж два члена контрольной комиссии: мы оба это прекрасно знаем.

– Я пытаюсь заблокировать Закон о монополии на гибернацию, и мы оба это тоже знаем, сэр, – сказал ему Грин. – Ты же сам решил уделать Бенни, забыл? И ты можешь это сделать, Джек. Теперь ты можешь нарушить закон, урыв Тедди Хеннеринга. Прибей-ка его к стенке, друг, – и тогда можешь заодно казнить и меня.

– Прибить Тедди к стенке? – вскричал Джек Баррон. – Да ты совсем сдурел, друг мой. Мне всего-то было нужно, чтобы Говардс спустил немножко крови на публику. Усвоил от меня урок, но ни в коем случае не пострадал всерьез. Пара поверхностных царапинок – это все, что нам дозволено. Говардс может убить меня, когда захочет, если я ущипну его за яйца. Теперь я должен быть добр к Хеннерингу и позволить ему отыграть часть очков, потерянных Фондом, – иначе у меня будут проблемы с политикой. А я предпочитаю просто стравливать пар. Политика не мой конек.

– Ты хоть помнишь, кем был когда-то, Джек? – со вздохом спросил Грин.

– Я об этом вспоминаю каждый раз, когда у меня урчит в животе, чувак.

– В одном – выиграл, в другом – проиграл… так выходит, а, Джек? Когда-то у тебя были яйца, а не сила. Теперь, значит, сила есть – яиц не надо?

– Заткнись, Люк, – оборвал Джек Баррон. – У тебя-то есть миленькое местечко в твоем городке бонго-бонго. Позволь мне обустраивать свое…

– Нет, это ты заткнись, Джек, – бросил Грин и прервал звонок. «Заткнись и катись ко всем чертям, – добавил он про себя. – Старый-добрый Джек Баррон… что же случилось с тобой? Что случилось с Джеком времен Беркли, времен жизни с Сарой? Джеком, который был консерватор до мозга костей и сам себя называл «белый негритос»?.. Где этот человек сейчас?»

Грин вздохнул, потому что он знал, что произошло… что случилось со всеми квазибольшевистскими странствующими рыцарями, неприятелями войны, любителями негров, поборниками мира, счастливцами, не имеющими ничего – и ни в чем не нуждающимися, предпочитающими в качестве орудий против орд зла правду и красоту. Были годы, был голод, был Линдон, но однажды, справляя тридцатый день рождения, понимаешь – ты уже не ребенок, пришла пора заняться делом. Кто мог, тот ушел – ценой больших трудов.

Итак, Джек получил прозвище «Жук», большое телевизионное шоу, внимание народных масс – и потерял Сару, эту бедную живую реликвию, напоминающую о том, чего все мы лишились, ущербную женскую версию Питера Пэна, шлюху с золотым сердцем и подругу скорбящих. А Грин получил милое местечко в Эверсе, штат Миссисипи. «Белый негритос» – это ведь про него, лучше и не скажешь. Глупо уповать на то, что в голубом вертолете прилетит вдруг волшебник и вернет все на круги своя. Молодость в прошлом, и никому нет больше дела до тех чертовски счастливых и неприятных дней, когда мы думали, что можем перекроить мир, если за нами будет власть. Что ж, вот она, власть – у Джека она есть, да и у губернатора Грина тоже найдется, а вот яиц ни у кого не осталось. Такова оказалась цена.

Глупо было и думать, что Джек сыграет в супергероя и потеряет все из-за глупой блажи.

Вот ты сам, губернатор Грин, как бы поступил на его месте?

«Я бы сделал это, если бы мог, – подумал Лукас Грин, – если бы я был белым и если бы это принесло хоть какую-то пользу». Мазохист в душе велел ему оставить включенным телевизор. Он откинулся на спинку стула, наблюдая и уповая на человека, который мог бы что-то сделать, если бы нашел в себе силы. Человека, оппортунистски заигрывающего с подставной марионеткой Говардса, Хеннерингом.

Старый-добрый Джек Баррон – его…

«…больше нет, да, Люк? – подумал Джек, ожидая окончания рекламы. – Ты попытался вывести меня из себя и съесть этого тупого ублюдка Хеннеринга заживо. Поджарить ту самую рыбку, на которую ты сам давным-давно метил, Люк. Вот только Говардс за это с меня снимет голову, а не с тебя. Разорвать в клочья закон о монополии на гибернацию – о, идея отличная, только в сопутствующий ущерб придется списать мою карьеру. Ты, значит, думал, что я – камикадзе из старых-добрых времен Беркли, где царили сплошные правда-справедливость-мужество? Какой же ты конченый дурак, Люк. Никто не вкладывает нож в руку Джека Баррона, чтобы сделать харакири. Я уже давно заплатил свою цену, и в Дон Кихота больше не играю».

Реклама закончилась, и лицо неудачника-сенатора Хеннеринга от Дакоты и Иллинойса (слишком уж стар, слишком уныл лицом, слишком уж следует стилю Франклина Рузвельта образца годов этак тридцатых) разделило экран с лицом Джека Баррона. «Выглядит Тедди так, будто следующий пук может стать для него последним, – подумал Баррон. – Подумать только, этот индюк целится в Белый дом? Эдди-Самозванец и его братцы-призраки съедят этого мамонта живьем… но придется быть снисходительным к нему».

Предельно снисходительным, мрачно напомнил себе Джек.

– Надеюсь, вы смотрели наше шоу, сенатор Хеннеринг, – произнес он с милой улыбкой ложной скромности на губах.

– Ах, да, гм, мистер Баррон. Очень интересно, ну прямо увлекательно, – нерешительно проблеял Хеннеринг, изображая дружелюбие. «Ничего себе, – подумал Джек. – Ему нужно с ходу выказать расположение. А то уж больно голосок виноватый».

– Что ж, тогда я уверен, что, выслушав губернатора Грина, вы захотите что-нибудь сказать американской общественности, сенатор, поскольку вы являетесь одним из двух спикеров законопроекта о монополии на гибернацию, способного прирастить власть Фонда. Хочу сказать, что мистер Джонсон и губернатор Грин выдвинули в вашу сторону довольно-таки серьезные обвинения – против Фонда и против…

– Я… э-э… я не уполномочен говорить от имени Фонда бессмертия человечества, – сказал Хеннеринг, отводя глаза и выглядя непривычно беспомощно. – Я только скажу, что совершенно не верю в то, что Фонд практикует расовую дискриминацию. Я думаю, тот факт, что я… э-э… всегда боролся за гражданские права, говорит о многом, и я… э-э… сразу отмежевался бы от любого человека, предприятия или дела, увековечивающего… э-э… расистскую политику.

«Черт, этот старый идиот выглядит напуганным до смерти, – подумал Баррон. – Что с ним не так?» Он отметил, как Геларди предусмотрительно уменьшил пепельно-серое лицо Хеннеринга до четверти экрана. «Я мог бы нарезать его и бросить толпе, и Люк был бы в восторге, – подумал Баррон с инстинктивной воинственностью. – Но что потом учинит надо мной Бенни Говардс… да, тут необходима осторожность».

– Вы один из двух авторов законопроекта? – спросил Баррон, пытаясь быть вежливым. – Вы все еще поддерживаете его? Все еще думаете, что он пройдет?

– Я не считаю уместным обсуждать успех законопроекта, еще даже не представленного на рассмотрение Палаты представителей, – сказал Хеннеринг, проведя двумя пальцами за воротником.

«Похоже, мы выбили слабое звено, – подумал Баррон. – Нужно заставить этого идиота сказать хоть пару ласковых слов о Бенни Говардсе, иначе Фонд спустит на меня всех псов. Что ж, возьми заблудшего агнца за копытце – и веди к свету, Джек, дружище».

– Ну, поскольку вы один из докладчиков по закону, вы, конечно, можете рассказать нам, почему вы считаете, что Фонд бессмертия должен выступать единственной организацией, уполномоченной хранить замороженные трупы в нашей стране.

– Потому что… ах, да, мистер Баррон. Это же вопрос ответственности, ответственности перед… э-э… теми, кто в спячке, да и перед обществом в целом. Фонд должен оставаться финансово устойчивым, чтобы продолжать заботиться о находящихся в спячке телах и продолжать свои… э-э… исследования бессмертия, чтобы обещание вечной жизни через криосон не превратилось в… жестокое… жестокое разочарование. – У Хеннеринга будто ум за разум зашел на секунду – чистой воды помрачение! – но мужчина быстро пришел в себя, поморщился и продолжил: – Фонд предусматривает, что только доходы, не требуемые для поддержания функционирования гибернированных, инвестируются в исследования, в то время как… э-э… в то время как теневые организации, стремящиеся конкурировать с Фондом, не столь щепетильны. Безопасность для тех, кто находится в спячке, финансовая мощь, возможность выделять большие суммы денег на достижение бессмертия – таковы причины, по которым я верил… э-э, верю, что Фонд бессмертия человечества должен иметь монополию на гибернацию. С моральной и экономической точки зрения правильно, что спящие особи платят за свое сохранение и за исследования, в конечном итоге способные вернуть их к жизни. Да… э-э… именно поэтому я представил закон.

– Но разве Федеральная программа гибернации не достигнет тех же результатов? – не раздумывая, возразил Джек и вздрогнул, когда эти слова вырвались из его рта. (Успокойся, друг, успокойся!)

– Ах… может быть, – сказал Хеннеринг. – Но… ах… затраты, да, затраты. Одно лишь воспроизведение объектов Фонда или их покупка обойдется налогоплательщикам в целые миллиарды. Еще столько же потребуют исследования. Разве не непрактично с точки зрения любого налогоплательщика? У Советского Союза и Китая нет программ гибернации лишь потому, что расходы на них можно покрыть единственно на основе частной инициативы.

«Ты забыл Бога, маму и яблочный пирог, Хеннеринг, – подумал Баррон. – У тебя что, шарики за ролики закатились? Я знал, что ты тупой, но не до такой же степени! Говардс же тебя оплачивает… двигает к президентскому креслу. А после твоих слов он, наверное, уже ковер жует от ярости… а сукин сын Люк трясется от восторга. Мне нужно что-то сделать, чтобы все исправить. Бенни Говардс в качестве врага мне так же необходим, как зубы в заднице».

– Итак, сенатор Хеннеринг, вы утверждаете, что Фонд бессмертия оказывает жизненно важную услугу. Ее, получается, не может предоставить ни одна другая организация, в том числе и федеральное правительство? – спросил Баррон. На телесуфлере горела надпись «3 минуты». Джек лихорадочно велел Геларди отдать Хеннерингу три четверти экрана. «Это же вопрос из разряда “с какой буквы начинается алфавит”, старина Хенни, – думал он. – Так давай же, не ударь лицом в грязь хоть здесь».

– Э… да, – растерянно сказал Хеннеринг. «Потерялся так же надежно, как наша последняя марсианская экспедиция», – подумал Баррон. – Полагаю, будет справедливо сказать, что без Фонда не случилось бы никакой Программы гибернации в США – или, по крайней мере, никакой по-настоящему надежной Программы. К настоящему моменту шанс на бессмертие предоставлен уже более чем миллиону человек… при ином сценарии тела этих людей уже разложились бы в земле, и они умерли бы навсегда. Фонд дал им этот шанс! Э-э… конечно, остаются миллионы людей, кому мы пока что помочь не можем… умирающих каждый год безвозвратно. Но, гм… вам не кажется, что если технология пока что испытывается только на ограниченном числе людей, то разумно предположить, что в будущем она, скажем так, пойдет в народ? Нынешнее положение вещей… оно ведь лучше, чем окончательная смерть для всех и каждого, не так ли, мистер Баррон? Вы… так… не думаете?..

Последние три слова прозвучали почти как жалкая мольба об отпущении грехов. Да что это, черт побери, нашло на Хеннеринга? Не могли же борцы за социальную справедливость так обработать его? Или… могли? Он не только напуган до смерти, но и погряз в чувстве вины. «Почему такая фигня выпала на мой эфир? – гадал Джек. – Если он продолжит в том же духе, Говардс растопчет меня сапогами на свинцовых каблуках со стальным подбоем!»

– Вы звучите убедительно, так что я согласен, – ответил Баррон, про себя добавив: «И мне твоя отповедь кажется такой же связной, как Геттисбергская речь Линкольна, которую прочли задом наперед на албанском языке». – Очевидно, всех перевести в спящий режим невозможно. Проблема вот в чем: является ли критерий, на основе которого Фонд решает, кого уложить в спячку, а кого нет, правильным? Критериев расовой дискриминации нет, но…

– Правильным? – взвился Хеннеринг. «2 минуты», сообщил телесуфлер. – Правильным? Слушайте – конечно же нет! Что в принципе правильного в смерти? Кто-то обретет жизнь вечную, а кто-то умрет с концами, канет в небытие – правильно ли это? На страну нападают, одних мужчин призывают в армию, они сражаются и умирают, а другие остаются дома и зарабатывают много денег. Это ведь тоже неправильно! Но мы идем на это – мы должны, иначе смерть приберет всю нацию. Жизнь вообще несправедлива! Если хотите какой-то там высшей справедливости – да, конечно, все должны умереть, никого не должно остаться… вот это будет справедливо… но это же безумие. Смерть – вот что правильно… смерть – это единственная абсолютно правильная вещь, когда-либо существовавшая. Что вы на это мне скажете, мистер Баррон? Я говорю правильные вещи?

Джек колебался. «Парень вот-вот сорвется, – подумал он. – Какая муха его укусила? Он что, бредит? Нужно задать этому идиоту простой вопрос, где ответ – «да» или «нет». Там уж пусть возвращается к своей сартровской экзистенциальной тошноте… господи, ему бы с такими подгонами у психиатра провериться». Он увидел мигающий текст «60 секунд». Господи, всего минутка, чтобы все исправить!

– Ваше утверждение верно, – сказал Баррон, – но мы сейчас не на философских дебатах. Мой вопрос к вам, сенатор, куда проще – неужели Фонд бессмертия отказывается вводить в спячку обеспеченных афроамериканцев?

– Черных, что ли? – пробормотал Хеннеринг; затем, как спутанный образ, внезапно возвращающийся в фокус, он вернулся к зрителям спонтанным, уверенным, авторитетным. – Нет, конечно. Фонд не волнует, к какой расе принадлежит клиент… вообще не волнует. Если есть что-то несомненное, так это то, что Фонд не практикует расовую дискриминацию. Я подтверждаю это со всем авторитетом, вытекающим из моей тридцатилетней борьбы в поддержку гражданских прав, борьбы, проводимой мной с большим, чем у многих других кандидатов в президенты, упорством. Фонд не интересуется цветом кожи. – Тут на глаза Хеннеринга снова наплыл туман. – И это правильно, – подвел он черту, – но…

Баррон скрестил ноги, когда вспыхнула надпись «30 секунд», и его лицо заполнило весь экран. «Хватит этой ерунды, мой Тедди, – подумал он, – ты наконец-то выплюнул то, что я хотел, ты сэкономил мой хлеб с маслом, склонил весы во славу Бога, Матери Господней и телекомпании, не говоря уже о Бенни Говардсе. Можешь положить выкидной нож обратно в карман, а остальное расскажешь своему психиатру».