Жук Джек Баррон. Солариане

Дверь кабинета открылась – ее придерживала темнолицая секретарша Кэрри, занятая подавлением своего отвращения к логову Жука-Негодника (мне больно находиться здесь). Высокий Бенедикт Говардс, румяный и зримо обремененный лишним весом, оттеснил ее элегантную фигуру в черной шелковой юбке без пуговиц и красной рубашке с рюшами у воротника (семидесятнический шик) к стене. Многозначительно молча, он встал на месте и сурово навис над захламленным столом Джека.

– Оставь нас, Кэрри, – велел Баррон, зная, что так заденет Говардса. Бенни не стал бы звать по имени даже ту секретаршу, которую трахал бы пять лет подряд. Неизвестно еще, конечно, способна ли эта гора мяса трахаться, да и стоит ли трахать отмороженную стерву, что ходит у него нынче в секретаршах. Когда Кэрри ушла, Баррон указал Бенни Говардсу на старинное кожаное кресло перед столом и ухмыльнулся, когда посетитель закряхтел, кое-как мостя задницу на краешке сиденья. Ни дать ни взять ипохондрик, верующий, что можно подцепить сифилис со стульчака в общественном туалете!

– Итак, Говардс, – сказал Баррон, – чем я обязан довольно сомнительному удовольствию от вашей компании?

– Мы не в эфире, Баррон, так что ты зря корчишь из себя невесть что, – сказал Говардс. – И ты прекрасно знаешь, почему я здесь. Мне не нравятся удары в спину – и вынужден тебя предупредить, подлянки я не забываю. На первый раз хватит с тебя предупреждения. Но случись такое еще раз – я тебя раздавлю и не поморщусь.

– Не будь вы таким обаятельным, мистер Говардс, я подумал бы, что вы мне тут нехило угрожаете, – сказал Баррон. – К счастью для вас, у меня славный характер. Но я не люблю угрозы, у меня от них язва обостряется. И еще я не люблю, когда меня игнорируют. В эту среду вы, дорогой мой, почувствовали – хоть немного, – что бывает, когда кто-то огорчает Жука Джека Баррона. Но ничего серьезного не произошло, и мы оба это знаем. Я набрал несколько очков в своей игре, но дал вам шанс избежать неприятностей. Я не виноват, что ваша подстилка Хеннеринг этот шанс прошляпил. Так или иначе, как там ваши успехи на рыбалке? Поймали кого-нибудь… крупного?

Баррон улыбнулся, когда увидел, что лицо Говардса на мгновение потемнело (мистер Говардс отправился на охоту в Канаду, мистер Баррон).

– Ясно, – подытожил он. – Не знаю, почему вы подумали, что это умный ход – слать меня на хрен, когда я в эфире. Так или иначе, мне ваш поступок не понравился. Если у вас что-то из-за меня пошло наперекосяк, это исключительно ваша вина. У вас – черт даже с ним, с Хеннерингом, – был шанс кое-как склонить публику на сторону чертова закона о гибернации, но вы его упустили. Моя правда очень проста, мистер Говардс. Выставили меня идиотом? Ловите ответочку. Вот почему вашему дуболому Ярборо я предпочел Люка Грина в эфире.

– Кажется, я помню, что вы когда-то были очень близки с Грином, – сказал Говардс. – Насколько мне известно, вы все еще по уши в Коалиции социальной справедливости. И да, я заметил, как вы выставили Ярборо дерьмом, а затем позволили сраному бонго-бонго лить коммунистическую баланду прямо в уши американцев…

– Давайте проясним пару вещей, – перебил его Баррон. – Во-первых, Джон Ярборо не нуждается в моем сотрудничестве, чтобы выставить себя дураком. Во-вторых, я занимаюсь развлечениями, Говардс, а не политикой. Всякую социальную справедливость я послал на три буквы, как только был приглашен в шоу. И я рад, что поступил именно так. Интересуют меня только рейтинги, а также продажа машин и наркотиков, ничего более. Ежели я вам не нравлюсь – прекрасно, но признайте, что я не полный идиот. Если я использую передачу для пропаганды какой-либо партии, телекомпания раздавит Жука еще до того, как парочка ваших прикормленных советников надоумит ее это сделать. Да, вот тогда-то мне сызнова придется в бунтари-горлопаны податься. Но ни бунтарство, ни горлопанство в наши деньки не приносят много денег, и мой нынешний образ жизни мне нравится немного больше, чем то, как я жил в Беркли и Лос-Анджелесе. И да, Говардс, – мне плевать на политику Люка, но он мой старый кореш, и если ты когда-нибудь еще раз назовешь его «бонго-бонго» в моем присутствии, я надеру тебе зад прямо в этом офисе.

– Ты хоть знаешь, с кем говоришь, сынок? – зарычал Говардс. – Никто не приказывает Бенедикту Говардсу! Я окажу давление на финансистов, на станцию и на телекомпанию, и у меня есть для этого полномочия. Если ты надерешь мне зад, готовься быть брошенным на растерзание псам!

– И сколько времени вам потребуется на это? – тихо спросил Баррон.

– Я могу убрать тебя с шоу всего за месяц и уверяю тебя, это святая правда.

– Четыре недели – четыре эфира, – подсчитал Джек Баррон. – Подумайте об этом сроке. И еще – о том, что я могу с вами сделать, если мне будет нечего терять. Если меня уберут с теплого местечка в любом случае. Четыре недели, чтобы выместить гнев… четыре часа в компании ста миллионов людей со всей страны, и далеко не все они любят ваш Фонд, как мы выяснили… Конечно, вы можете уничтожить меня – ну, если захотите покончить жизнь самоубийством. Потому что я отреагирую как камикадзе. Мы оба важные люди, Бенедикт, слишком важные, чтобы наша перебранка не оставила обоих у разбитого корыта. Вы мне не нравитесь, и я вам не нравлюсь, но вам нечего бояться, если не станете загонять меня в угол. Будучи загнанной в угол, моя внутренняя крыса становится опасной – не забывайте.

Тут, ни с того ни с сего, Говардс успокоился.

– Послушай меня, – сказал он с резким переходом к здравомыслию, – я пришел сюда не для того, чтобы обмениваться угрозами. Ты навредил моему закону о гибернации, лишил меня немалой порции голосов – но…

– Не вините меня, – сказал Баррон. – Выместите гнев на этом идиоте Хеннеринге. Ведь он ваш выкормыш. Я думал, что смогу выровнять ситуацию, обратившись к нему. Где здесь моя вина, если этот идиот…

– Это уже история, – сказал Говардс. – А меня интересует будущее. Такие люди, как я, должны быть дальновидными. – Он улыбнулся странной улыбкой юродивого, и Джек вдруг всерьез обеспокоился: что за этой гримасой стоит? – Дальновиднее нашего брата быть вовсе не должно, я так считаю. И закон о монополии на спячку очень важен для моего будущего… и для будущего человечества.

– Избавьте меня от громких речей, пожалуйста, – пробормотал Баррон. – Вы ратуете за успех своего закона – это ваше дело. Не пытайтесь подкупить меня сказками о прекрасном и светлом будущем для всего человечества. Вы просто хотите стать монополистом. Точка. Продолжайте разговор на этом уровне – и, возможно, я вас выслушаю.

– Хорошо, Баррон, давай-ка проясним ситуацию. У тебя есть кое-что, что мне нужно – шоу «Жук Джек Баррон». Ты ведь оказываешь влияние на более чем сто миллионов людей в стране. И то, что они думают о законопроекте, может повлиять на изрядное число голосов в Конгрессе. Возможно, оно не такое большое, как мне хотелось бы верить, число это, – но все же мне эти голоса нужны. Я хочу, чтобы ты своими шоу взвинтил мне рейтинги. Да, не каждую неделю у меня должен быть прайм-тайм, это уж слишком подозрительно. Но время от времени отдавай мне должное – уверен, комар носу не подточит. У тебя, как я заметил, есть хорошее чувство баланса, и ты умеешь ловко затереть лужу на виду у всех, после того, как ее напрудил. Вот что ты можешь сделать для меня, Баррон – и я в долгу не…

– То, что вы предлагаете, – безумие, – заявил Джек. – Ожидаете, что я рискну рейтингом ради ваших личных интересов? Вы даже не представляете, сколько я зашибаю в успешный год, дружище. А общественного интереса к «Жуку» хватит еще на несколько лет по самым скромным прикидкам. Телекомпания готова платить мне за хорошую работу ровно столько, сколько требуется для шикарной жизни, и еще немножко сверх. Так что забудьте. Вам я не по карману, в отличие от марионетки Тедди Хеннеринга. Все мои потребности закрыты. У меня нет ни одного реального повода выставлять себя на торги.

Бенедикт Говардс удовлетворенно улыбнулся.

– Ты так считаешь, сынок? – спросил он. – У меня есть то, чего жаждет каждый… то, что нельзя купить за деньги. Жизнь, Баррон! Вечная жизнь, бессмертие. Подумай об этом, друг, – о жизни, которая продолжается и продолжается не в течение жалкого столетия, а тысячелетия напролет… вечно молодая, сильная и здоровая жизнь. Подумай, каково будет каждое утро просыпаться и думать: «Все будет так всегда». Вкус еды, легкий ветерок, тепло женского тела – все это твое, и твое навечно. Разве ты не был бы готов продать свою душу ради такого? Любой был бы рад это сделать. Потому что ему не нужна будет душа, чтобы пойти куда-нибудь и поиграть на арфе, когда он умрет. Ему бы все, что здесь, на земле, на веки вечные…

– У меня такое чувство, будто вы собираетесь выдохнуть огонь и серу и попросить меня подписать договор кровью, – сухо заметил Баррон.

Говардс вздрогнул: его горящие глаза внезапно обрели выражение такой инстинктивной настороженности, что больше присуща животным, чем людям. Он будто понял, что что-то не то сказал… или выставил себя на посмешище, что вероятнее.

– Я говорю о контракте на гибернацию, – сказал Говардс. – Бесплатная спячка. Никакой передачи активов. У меня есть шпионы, Баррон, и я знаю, что ты спускаешь деньги так же быстро, как и зарабатываешь. Тебе никогда не хватит на мой товар. И, между нами, именно в эту пору я бы тебе ни хрена не продал. Мертвый Жук, сколько бы денег мне ни отчислил, для меня куда бесполезнее живого – а я хочу, чтоб ты жил, Баррон, жил здесь и сейчас. Вот мое предложение. Сыграй в мою игру и получи шанс стать бессмертным. Или продолжай играть против меня, умри и стань пищей для червей. Вечность – это слишком долгий срок, чтобы оставаться мертвым, Баррон.

«Что у него на уме? – задумался Баррон. – Бенни уже имеет перевес в десять голосов в Сенате и тридцать в Палате представителей, а остальные пусть хоть подавятся. Почему его так волнует моя покупка? Бесплатная гибернация – это цена на уровне сенаторов, Кабинета министров, Верховного суда… слишком высокая цена, чтобы купить задравшего задницу в воздух Джека Баррона. В чем причина? Что он знает, чего не знаю я, чего великий Бенни Говардс так боится? Не меня же, черт… Спячка, конечно, намного лучше, чем пышные похороны. Бессмертие… кто знает, какие результаты может принести следующее столетие? Жить вечно – молодым, здоровым, сильным… С бесплатной спячкой терять нечего – ведь худшее, что может случиться, – ни фига не выгорит с этим бессмертием. Но когда ты мертв, тебе наплевать, верно? Стоит ли пробовать подыграть Говардсу – умело, так, чтобы сберечь шоу? Как только Контракт о гибернации будет подписан в трех экземплярах, Бенни уже не сможет отступить… Но честный Джек Баррон ничего не записывает, и он может оставить Бенни в беде в любой момент. Судя по всему, я держу Бенни за яйца. Но почему? Почему? Что поставило меня в эту позу? Будь осторожен, Джек, дитя мое!»

– Я чувствую запах чего-то горящего, – сказал Говардс. – Ты тоже это чувствуешь, не так ли, Баррон? Миллион лет жизни в обмен на максимум несколько месяцев, потраченных на то, чтобы потакать мне. Старая поговорка гласит, что у каждого человека есть своя цена, да? Но я даю нечто новое. За ту цену, что я предлагаю, любой будет готов продать себя.

– Не гони коней, Бенни, дорогой, – сказал Баррон. – Ладно, я признаю, что заинтересован в контракте на гибернацию. Допустим, я верю всем этим нарисованным в воздухе пальцем шансам и перспективам. Верю, что деньги уйдут по адресу. Но ты способен покупать куда более важных людей – именно так ты добился прохождения законопроекта через Конгресс, и мы оба это прекрасно знаем; так если ты готов предлагать спячку как взятку, почему ты пытаешься подкупить меня, а не парней рангом повыше? Боже, мне всего тридцать восемь лет, и идея гибернации меня интересует. Сенатор или конгрессмен на тридцать лет старше должен быть заинтересован в миллион раз больше меня. И потом, меня настораживает твоя щедрость – не верю я, что ты такой уж филантроп. «Бойтесь данайцев…», как говорится. Сама ситуация немного абсурдная: ты трясешься о судьбе закона о гибернации, но, по моим сведениям, тебе вообще нет причин трястись. Значит, я пока не знаю всего… но я буду знать, прежде чем начну заявлять о своем желании обсудить твое предложение.

– Это расовая проблема, которую подняло ваше чертово шоу, – сказал ему Говардс с такой откровенно фальшивой горячностью, что Баррон автоматически насторожился. – Вся эта тирада Грина и все такое, настраивающее всех бонго-бонго в стране против…

– Да ну брось, Говардс! – огрызнулся Баррон, раздраженный и в то же время занятый холодными расчетами. – Во-первых, я уже говорил тебе, что мне не нравится твой термин «бонго-бонго», а во-вторых, это все лажа. Восемьдесят процентов негров в этой стране и так голосуют за Коалицию Борцов, а эти ребята полны решимости сорвать твой план. Так что, как ты можешь утверждать, что я стоил тебе их голосов? У тебя и так их никогда не было! Конечно, против Коалиции и республиканцев ты выступаешь по разным причинам, но Борцы едва ли должны тебя беспокоить, учитывая, что у тебя в кармане такая куколка, как Тедди Хеннеринг, оркеструющий для тебя мнение демпартии. А демпартия-то сколько мнений контролирует? Я думаю, почти две трети Конгресса. И она слишком сильно пугает другие фракции, чтобы те могли заняться рэкетом, а Хеннеринг и компания надежно держат их в кулаке. Ну и что…

– Ты хочешь сказать, что пока не знаешь? – спросил Говардс недоверчиво.

– А что я должен знать?

– Хеннеринг. – Говардс полез во внутренний карман куртки и бросил на стол газетную вырезку с порванными краями. Баррон прочитал: «ТЕД ХЕННЕРИНГ ПОГИБ СЕГОДНЯ В АВИАКАТАСТРОФЕ. Его частный самолет взорвался в воздухе».

– Дела насущного вечера, – процедил Говардс. – Думаю, теперь ты понимаешь, почему я немного нервничаю. Хеннеринг был нашим «номером один» в отношении законопроекта. Теперь, когда он мертв, у нас не то чтобы проблемы, но мы потеряли часть былого влияния, и я бы не хотел рисковать. Ты можешь вернуть мне весь утраченный авторитет и исправить ситуацию с хорошими… э-э, неграми. Вот почему я предлагаю тебе взятку-спячку, Баррон. Без тебя законопроект почти наверняка будет принят. Но я не против предосторожностей. Я хочу быть уверенным, скажем так. Мне не особо-то нравится это «почти».

«Хеннеринг мертв, – подумал Баррон, – и все, Бенни, дорогой: ты потерял прелестную марионетку на посту президента, а это значит, что следующим президентом станет кое-кто не столь сговорчивый. Тоже марионетка, но ее ниточки не тянутся из твоего кармана. Да, конечно, все это ужасно обидно – может, ты и делаешь вид, что не беспокоишься, но…»

Но все же, что там с законопроектом? Голос Хеннеринга не мог быть решающим, как ни крути. Говардс всегда заботился о перевесе заранее – так в чем его беда?

Холодные предупредительные сигналы от выработанного за долгие годы практически рефлекторного чутья на дурные дела сильных мира сего сотрясли мозг Джека изнутри. Они сообщали: «Берегись! Осторожно! Осторожно! Все слишком уж своевременно, и слишком много ниток торчит из этой овчинки: Хеннеринг вел себя как живой труп в среду вечером, взаправду умер в пятницу утром – и тут же все на мази, тут же у Говардса выработана некая стратегия… с уймой слишком туго натянутых стежек. Купить Жука Джека Баррона, чтобы обезопасить все активы? Нет, дело не в этом, в деле есть что-то гораздо более важное, что-то, что пугает даже Говардса. Разыгрывай свои карты правильно, Джек, мальчик! Инстинкт игрока говорит: у тебя хорошие карты, и Бенни это знает. Проблема в том, что он знает, что это за карты, а ты – нет, поэтому тебе предстоит выяснить, сколько тузов у тебя на руке».

– Итак, Говардс, – сказал он. – Я еще не обедал и устал бродить по студии. Ты делаешь мне предложение. Я не знаю, что ты задумал, но знаю, что ты что-то задумал. Хеннеринг жив, Хеннеринг умер – не важно; законопроект у тебя в кармане, и не трать зря ни свое, ни мое время, пытаясь убедить меня в обратном. Допустим, мне интересно играть в команде у тебя. Почему нет? Но я знаю – ты не отдашь кому попало контракт на спячку за красивые глазки. Я не хочу запрыгивать в поезд твоей авантюры вслепую, так что выложи-ка лучше всю правду о том, почему я тебе сделался так нужен с бухты-барахты.