Путешествие в мир Юрского периода: Грааль вечности

Монитор на столе Тима мигнул, небольшое оповещение указывало на то, что их тщательно расставленная ловушка сработала. Его обычная расслабленная, слегка сутулая поза исчезла, сменившись сосредоточенной, хищной неподвижностью. Он понизил голос на пол-октавы, сознательно отшлифовывая юношеские лос-анджелесские нотки, пока тот не стал гладким, авторитетным баритоном «мистера Эванса из отдела безопасности клиентов».

– Миссис Гейбл, это служба безопасности банка, – промурлыкал он в микрофон, его глаза скользили по монитору, отображавшему головокружительное количество личной информации о пожилой женщине на другом конце провода. – Наш ИИ безопасности только что зафиксировал подозрительную зарубежную транзакцию. Мы полагаем, что ваш счёт был скомпрометирован, и нам необходимо немедленно перевести ваши средства на безопасный, карантинный счёт, прежде чем их выведут.

На другой стороне стола Шнырь, также в гарнитуре, исполнял свою роль с театральным размахом. Он начал яростно печатать на клавиатуре, громкие щелчки создавали фон напряжённой офисной деятельности. По едва уловимому знаку Тима Шнырь повысил голос, добавив ему гнусавые, писклявые нотки.

– Он у меня на линии, мистер Эванс! Попытка перевода идёт с IP-адреса в Бухаресте! Скачет через три разных сервера! Они профи! – объявил он голосом, полным отрепетированной паники.

– Видите, мэм? – продолжал Тим, его голос был спокойным и успокаивающим, разительно контрастируя с «неистовым» отчётом его партнёра. – Это профессионалы. Но, к счастью для вас, мы тоже. Мне просто нужно, чтобы вы устно авторизовали перевод. Просто скажите: «Я, Беатрис Гейбл, авторизую это действие», и мы сможем защитить ваши активы.

На том конце провода повисла нерешительная пауза. Тим взглянул на свой экран, на фотографию любимого миниатюрного пуделя миссис Гейбл, «Магды», – информация, соскобленная с её общедоступного профиля в социальных сетях.

– Миссис Гейбл… Беатрис… речь идёт о сбережениях всей вашей жизни, – сказал он, его голос смягчился от сочувствия. – Всё, ради чего вы и ваш покойный муж, Альберт, так усердно трудились. Мы не можем позволить этим хакерам забрать это. В конце концов, мы не можем позволить им поставить под угрозу будущее Магды.

Упоминание её покойного мужа и собаки было последним, мастерски жестоким штрихом. Это сломило её решимость. Дрожащий, заплаканный голос на том конце провода дал разрешение.

– Отлично, – снова деловым тоном сказал Тим. Он отключил микрофон и резко кивнул Шнырю. Пальцы Шныря заплясали, выполняя заранее написанный скрипт, который должен был перевести восемьдесят пять тысяч долларов со сберегательного счёта миссис Гейбл на один из их анонимных криптокошельков. По экрану поползла полоса загрузки. На несколько напряжённых секунд единственным звуком было жужжание компьютерных вентиляторов. Затем появилась маленькая зелёная иконка. Перевод завершён.

Тим снял гарнитуру, и «мистер Эванс» исчез. Он откинулся на спинку стула, проведя рукой по волосам, напряжение покинуло его лицо. Шнырь сорвал свою гарнитуру и издал торжествующий возглас.

– Еее! Мы сделали это! Ты – магистр-джедай, чувак! Настоящий, мать его, тёмный джедай! «Будущее Магды»! Жестоко! Обожаю! – В порыве восторга Шнырь хлопнул ладонями по столу. Всё на нём подпрыгнуло, включая тяжёлый серебряный крест, который скатился на пол и упал гравировкой вверх. На обратной стороне были выгравированы слова «ОТЕЦ МАЙКЛ» и адрес прихода. Тим небрежно поднял крест и бросил его обратно на заваленный стол.

Это был их мир. Тим был архитектором – человеком с умом, достаточно острым, чтобы проучиться два года на подготовительном медицинском курсе в Калифорнийском университете, прежде чем бросить, задыхаясь от предопределённого пути. Он видел, как его родители всю жизнь неустанно трудились, только чтобы быть погребёнными под горой долгов за медицинские счета его матери. Он понял, что система – это не лестница, по которой нужно карабкаться, а игра, которую нужно взломать. У него был талант и тихое, кипящее негодование, чтобы быть исключительным игроком. Его аферы были не о жадности; они были об извращённом чувстве справедливости, способе выцарапать то, что, по его мнению, мир был должен его семье, мир, который играл нечестно.

Шнырь был идеальным партнёром, потому что он не был истинно верующим; он был беженцем. Рождённый и выросший в сплочённой ортодоксальной еврейской общине в Бруклине, он сбежал от жёстких ожиданий и эмоциональных последствий горького развода родителей, приземлившись в Лос-Анджелесе без ничего, кроме желания не быть тем человеком, которого все дома от него ожидали. Он не был прирождённым преступником; он был просто предан, впечатлён гением Тима и искренне взволнован происходящим. Аферы были представлением, захватывающим отходом от жизни, которую он находил удушающе скучной. Бунгало, контролируемый хаос, партнёрство с Тимом – это была единственная семья и свобода, которую он когда-либо по-настоящему знал.

– Ещё одна победа для маленького человека, – сказал Шнырь, хватая пакет с чёрствыми чипсами с кофейного столика. – Этого должно хватить на пару месяцев аренды и, что более важно, на мой просроченный счёт в магазине комиксов.

Тим уставился на подтверждение на экране, на его лице появилась маленькая, грустная улыбка.

– Да, – тихо сказал он. – Для маленького человека. – Он почувствовал знакомый, мимолётный прилив победы, но его уже преследовало пустое эхо того, что ему пришлось сделать, чтобы её достичь. Он был блестящим, он был успешным, но он был глубоко, безнадёжно в тупике.

Именно в этот момент отчаяния вселенная, в своей бесконечной комедийной мудрости, преподнесла новый сюрприз. На одном из фоновых мониторов Шныря круглосуточный новостной канал без передышки крутил анализ «ГРАНТА „СВЯТОЙ ГРААЛЬ“». Днями напролёт каждый эксперт, учёный и философ бесконечно обсуждали приз в триллион долларов за продление жизни – историю настолько грандиозную, что она поглотила всю мировую беседу. Но теперь этот великий, меняющий мир нарратив был внезапно прерван мигающим баннером «СРОЧНЫЕ НОВОСТИ» о чём-то гораздо меньшем и более локальном. Тикер кричал: МЕСТНЫЙ ПАСТОР ВЫИГРАЛ ДЖЕКПОТ POWERBALL В 100 МИЛЛИОНОВ ДОЛЛАРОВ. Под ним была зернистая, нелестная фотография растерянного отца Майкла, сжимающего гигантский сувенирный чек.

Глаза Шныря расширились. Он прищурился на экран.

– Да. Не. Может. Быть. – Он включил звук как раз в тот момент, когда репортёр взахлёб рассказывал, как новоиспечённый миллионер планирует устроить одну из самых больших вечеринок в истории Лос-Анджелеса.

Тим наклонился вперёд, его внимание мгновенно переключилось с собственного экрана на человека в новостях. Шестерёнки в его голове закрутились так быстро, что их практически было слышно. Его взгляд метнулся от лица в новостях к серебряному кресту на их столе и обратно. Он узнал его. Это был тот самый человек, с которым Тим буквально столкнулся прошлой ночью. Он видел не победителя лотереи. Он видел «объект». Идеальный «объект». Человек Божий, наивный в мирских делах, внезапно утопающий в море денег, в котором он понятия не имел, как плавать. Это было идеально. Это было прекрасно.

– Шнырь, – сказал Тим, его голос был тихим, но заряженным целью. – Отмени мои дела на сегодня. Найди всё, что можно, об этом человеке. Где он живёт, что пьёт, его любимую марку святой воды. Мы идём на вечеринку.

Стеклянное королевство

Две недели спустя пентхаус отеля «Беверли-Хиллз Гранд» служил наглядным свидетельством того, что за деньги вкус не купишь. Декор представлял собой аляповатый взрыв из сусального золота, бархата и леопардовых принтов. Воздух, густой от дорогих духов и дешёвого отчаяния хищных женщин, сомнительных личностей и жажды наживы, вибрировал от типичного EDM-баса. А в центре всего этого, принимая гостей, словно растерянный римский император, восседал бывший отец Майкл.

Он сбросил с себя сан, словно змея – старую кожу. Теперь он был просто «Майки» – имя, которое, как ему казалось, звучало более дерзко. На нём была до смешного дорогая шёлковая рубашка, расстёгнутая на одну лишнюю пуговицу, открывая бледный, не знавший солнца клочок груди. На нём покоилась тяжёлая золотая цепь – неуклюжий якорь в море новообретённого излишества. Его окружал рой людей, чьи улыбки были такими же яркими и фальшивыми, как их хирургически улучшенные черты.

Тим и Шнырь продвигались сквозь толпу, словно акулы. Тим, в одолженном, но безупречно сидящем костюме, выглядел так, будто здесь ему самое место. Шнырь, в своей самой кричащей гавайской рубашке и солнечных очках от Gucci, которые он носил в помещении ночью, выглядел так, словно выиграл конкурс на право здесь присутствовать.

– Итак, план игры, – пробормотал Тим Шнырю, пока они перехватывали бокалы с шампанским с подноса проходившего мимо официанта. – Крест – наш предлог. Мы пришли его вернуть, акт гражданского долга. Получаем момент наедине с ним, а затем делаем разворот. Говорим о нашем «инвестиционном проекте», упоминаем крипту. Офис готов?

– Готов и ждёт, босс, – подтвердил Шнырь. – Номер 1205. Две двери отсюда. Я сегодня днём заказал доставку полного технического комплекта из прокатной конторы. Несколько мониторов, серверная стойка – похоже на центр управления полётами НАСА. Если клюнет, мы можем закрыть сделку на месте, сегодня же. Без задержек.

– Хорошо, – кивнул Тим. – Значит, ты – «Анджело», мой эксцентричный тех-гений, парень с цифрами. Я – лицо компании. Сначала о деньгах не говорим. Говорим о наследии. Говорим о видении. Чешем его эго.

– Понял, босс, – прошептал в ответ уже вспотевший Шнырь. – Обработка эго начата. Чувак, зацени фуршет. Это настоящая икра? Я сейчас так ей закинусь.

– Сосредоточься, Санчо, – прошипел Тим, подталкивая его вперёд. – Сначала миссия, икра осетра – потом.

Они начали сближение.

– Просто эпическая вечеринка, сэр! – объявил Тим, его улыбка излучала тепло и искренность. – Атмосфера здесь просто нереальная. Я Тим, а это мой партнёр, Анджело, – сказал он, указывая на Шныря. – Мы из бутик-фирмы по управлению состоянием.

«Майки», уже осушивший несколько стаканов очень дорогого скотча, выпятил грудь.

– Управление состоянием, да? Сынок, по-моему, я и сам неплохо справляюсь, тебе не кажется? – сказал он, обводя жестом хаотичную комнату.

– О, без сомнения, без сомнения. Вы – легенда, – гладко произнёс Тим. – Но то, что у вас здесь… это трата денег. Это круто. Но это конечно. Мы не занимаемся управлением тратами. Мы занимаемся созданием династического капитала.

Слово «династия» повисло в воздухе, сверкающее и неотразимое. Пастор, человек, который ещё месяц назад беспокоился об оплате счёта за газ, внезапно задумался о династии. Крючок был заглочен.

– Слушайте, буду с вами откровенен, – сказал Тим, заговорщически понизив голос. – Мир меняется. Доллар, вся эта фиатная система… это динозавр. Мышление старого мира. Новый рубеж, настоящая возможность «войти на первом этаже» – это децентрализованные финансы. Это Биткоин.

Шнырь, уловив сигнал, тут же встрял:

– Братан, он сейчас в космос улетит! Мы говорим о ракетах, эмодзи, вся фигня. Наши модели – а Анджело здесь сертифицированный гуру аналитики, недоучка из MIT, слишком умный для них – предсказывают мощнейший бычий забег. Крупные банки уже на низком старте, боятся опоздать. Если вы войдёте сейчас… чувак… это как скупить весь Манхэттен за горсть стеклянных бус.

– Но… это ведь рискованно? – спросил Майки, и в нём на миг проснулась его прежняя осторожность.

– Всё великое рискованно, – мгновенно парировал Тим. – Разве Колумб не рисковал, плывя в неизвестность? Разве Армстронг не рисковал, ступая на Луну? Величие, сэр, – это просчитанный риск. А это – самый просчитанный риск в финансовой истории. – Он достал телефон, показывая резко растущий график, который сам же подделал днём. – Это только начало. Представьте, как превратить эти сто миллионов в пятьсот. Представьте, что вас будут знать не как парня, который выиграл в лотерею, а как гения, который увидел будущее.

Это был шедевр манипуляции, идеально подогнанное обращение к новообретённому эго и глубоко укоренившимся комплексам пастора. В течение следующего часа они обсуждали детали. Девяносто миллионов долларов. Тим всё устроит. За скромные десять процентов комиссионных, выплачиваемых с прибыли. Это, заверил его Тим, сделка всей жизни.

Транзакция состоялась в офисе, который они арендовали в том же здании, – пространстве, выглядевшем достаточно официально, чтобы развеять любые оставшиеся сомнения. Тим терпеливо провёл Майки через все этапы, его пальцы двигались с отработанной скоростью. Холодный кошелёк, объяснил он, – это вершина безопасности. Офлайновая флешка, цифровой Форт-Нокс. Он аккуратно положил её в небольшую, красивую деревянную коробочку.

– Это, – сказал Тим голосом, наполненным поддельной торжественностью, – ваше хранилище. – Щёлкнув защёлкой, он ловко прижал большим пальцем почти невидимый, заранее проклеенный радиомаячок в крошечную щель в дереве. – Страховка, – пробормотал он.

Чтобы отпраздновать своё грядущее второе состояние, пастор зафрахтовал самолёт. Пункт назначения: любое место с пляжем и без договора об экстрадиции, на всякий случай. Салон был летающим ночным клубом, вихрем музыки и гедонизма. В тот момент, как они достигли крейсерской высоты, вечеринка взорвалась. Полупьяные, едва одетые женщины, смесь профессиональных танцовщиц и элитных проституток, начали танцевать на сиденьях. Шампанское лилось не бокалами, а реками, пропитывая дорогую кожу и ещё более дорогую одежду гостей. Музыка гремела так, что вибрировал сам фюзеляж. Майки сжимал свою деревянную коробочку, свою новую святыню, время от времени открывая её, чтобы взглянуть на флешку и на старое, забытое серебряное распятие, которое он бросил туда для верности – последняя, сардоническая шутка за счёт Господа.

Падение богов

Частный «Гольфстрим G650» был серебряной иглой, прошивающей путь сквозь огромное, тёмно-синее полотно Тихого океана. Однако внутри царила не тихая, стерильная роскошь корпоративного рейса, а сцена хаотичного, необузданного гедонизма – летающий ночной клуб под давлением, на высоте тридцати тысяч футов над остальным человечеством. Воздух был густым от приторной сладости пролитого шампанского, дорогого парфюма и слабого, едкого запаха запретного дыма. Тяжёлый, безликий EDM-бас пульсировал из ультрасовременной аудиосистемы – неумолимое, стучащее сердце разврата, разворачивающегося в тесном фюзеляже.

Бывший отец Майкл, теперь настойчиво и гордо – «Майки», сидел на плюшевом кожаном диване, словно сбитый с толку, новокоронованный король, обозревающий свой странный и декадентский двор. Его до смешного дорогая шёлковая рубашка уже была заляпана красным вином и расстёгнута на одну лишнюю пуговицу, открывая бледный, не знавший солнца клочок груди, где покоилась тяжёлая золотая цепь – неуклюжий, аляповатый якорь в море его новообретённого излишества. В руке он держал тяжёлый хрустальный стакан, наполненный очень дорогим, очень старым односолодовым скотчем. Но он его почти не чувствовал.

Его двор был сборищем красивых, голодных призраков. Три профессиональные танцовщицы, нанятые на выходные, их гибкие, атлетичные тела были одеты чуть более чем в блестящие нити и стратегически расположенные пайетки. Две элитные проститутки, которые смеялись над его шутками чуть громче, чем следовало, а в их глазах застыла холодная, расчётливая твёрдость, которую не мог скрыть даже алкоголь. И горстка прочих подхалимов – начинающий музыкальный продюсер, неудавшийся актёр, самопровозглашённый «лайфстайл-инфлюенсер» – все они, как мотыльки на пламя, слетелись на непреодолимую гравитацию его стомиллионного состояния.

Два молодых пилота, красавцы в хрустящих белых рубашках, достигнув крейсерской высоты и включив автопилот, покинули кабину, чтобы присоединиться к вечеринке, и их профессионализм растворялся с каждым бокалом шампанского, принятым от танцовщицы.

Майки смотрел на всё это, и странное, пустое чувство начинало расти у него в животе. Вот оно. Это была та жизнь, о которой он мечтал в одинокие, тихие ночи в своём разваливающемся приходе. Женщины, выпивка, полная, ничем не скованная свобода. Он наконец сбежал из тюрьмы своего обета, от сокрушительной тяжести собственной неудачи. Он должен был быть в восторге. Он должен был быть счастлив. Но не был.

Посреди этой шумной, многолюдной вечеринки царило глубокое, ноющее одиночество. Смех казался хрупким, улыбки – пустыми, а разговоры – бессмысленным лепетом лести и саморекламы. Он не был участником; он был аттракционом, ходячим банкоматом, который делал всё это возможным. Они не видели его. Они видели деньги.

Он сделал большой глоток скотча, и его разум, расслабленный алкоголем, начал блуждать. Он не видел извивающихся тел и мигающих огней салона. Он видел мягкий, золотистый свет летнего вечера в южноафриканском вельде. Он видел свою мать, добрую, уставшую женщину с мукой на руках, напевающую колыбельную, пока пекла хлеб. Он видел своего отца, сурового, молчаливого человека с мозолистыми руками и глубокой, непоколебимой верой, который учил его читать по истрёпанной, переплетённой в кожу Библии. Они были простыми людьми, бедными во всём, кроме любви и веры. И они так гордились им, когда он сказал, что собирается в семинарию. Они видели в этом великую честь, святое призвание. Он видел в этом побег. Побег от жизни в нищете, путь к респектабельности, способ заставить их гордиться.

Танцовщица, её кожа лоснилась от пота, обвила его плечи, шепча что-то соблазнительное ему на ухо. Он лишь тупо кивнул, запах её духов был резким вторжением в его воспоминания. Он думал о ней. О Саре.

Она была единственной. Единственной настоящей, незамутнённой любовью его жизни. Дочь соседнего фермера, с яркими, умными глазами и смехом, который мог заставить солнце взойти. Они выросли вместе, их любовь была простой, естественной, расцветшей под бескрайним африканским небом. Он помнил тот день, когда сказал ей, что уезжает в семинарию. Помнил выражение её лица, тихую, непонимающую боль в её глазах, выражение, которое преследовало его тридцать лет. Он сказал ей, что это его призвание, его долг перед Богом. Но это была ложь. Правда была в том, что он был трусом. Он был в ужасе от запутанной, непредсказуемой и нищей реальности жизни с ней, жизни, полной тяжёлого труда и маленьких радостей. Священство казалось более безопасным, более великим, более важным путём. Он выбрал абстрактную любовь к Богу вместо реальной, осязаемой любви хорошей женщины. И этим одним, единственным актом юношеской трусости он разбил их обоих.

Он сжал маленькую, красивую деревянную коробочку, лежавшую на сиденье рядом с ним. Его новая святыня. Он открыл её. Гладкая, современная флешка, его девяностомиллионное будущее, покоилась в бархате. А рядом с ней – старое, забытое серебряное распятие, которое он бросил туда, то самое, что вернул ему Тим. Он посмотрел на два предмета, сакральное и профанное, прошлое и будущее, и почувствовал, как волна глубокого, душераздирающего отвращения к себе нахлынула на него. Он променял всё, целую жизнь, полную смысла, на это. На летающий цирк пустых удовольствий и коробку с цифровыми числами.

Именно тогда ударил первый толчок.

Это был резкий, до костей пробирающий рывок, который отправил в полёт по салону брызги шампанского и полуодетую танцовщицу. Атмосфера вечеринки исчезла в одно мгновение. Грохочущий бас музыки резко оборвался, сменившись внезапной, острой волной страха и смятения.

– Какого чёрта это было? – крикнул актёр.

Второй, более сильный толчок сбросил всех с сидений. Крик прорезал салон. Майки выглянул в окно. Прекрасное, тёмно-синее полотно Тихого океана исчезло. На его месте было бурлящее, злое и болезненно-багровое небо. Пилот, его лицо внезапно стало бледным и трезвым, вскочил с дивана, где он развалился, и пробился к кабине, его второй пилот следовал за ним по пятам.

Голос пилота, теперь напряжённый и сдавленный от ужаса, который он пытался скрыть, затрещал по интеркому:

– Дамы и господа, у нас… мы попали в непредвиденную и сильную турбулентность. Пожалуйста, вернитесь на свои места и немедленно пристегните ремни.

Но было уже поздно. Самолёт рухнул вниз, тошнотворное, до внутренностей пробирающее падение оставило их на мгновение невесомыми. Радостный хаос вечеринки превратился в водоворот дикого, животного ужаса. Люди кричали, ругались, молились. Между музыкальным продюсером и актёром вспыхнула драка из-за одного-единственного незанятого ремня безопасности, отчаянная, яростная борьба с пощёчинами и царапаньем за призрачный островок безопасности. Одна из танцовщиц стояла на коленях в проходе, сцепив руки, и в слезах бормотала «Аве Мария».

Молния пронзила небо снаружи, осветив ужасающее зрелище: один из двигателей был огненным шаром из искорёженного, нашпигованного шрапнелью металла. К хору криков присоединился новый, terrifying звук: высокий, пронзительный вой разрывающегося на части двигателя.

Самолёт больше не летел; он падал. Салон накренился под немыслимым углом. Люди и мебель соскользнули по полу, свалившись в спутанную кучу в хвосте самолёта. Майки так крепко сжал свою деревянную коробочку, что все мышцы в его руке свело судорогой абсолютного ужаса. Он убежал от нищеты. Он сбежал из тюрьмы своего обета. Он смеялся в лицо собственному отчаянию. В своём воображении он стал королём, игроком, богом. И теперь вселенная отзывала его полномочия.

В те последние, ревущие, кричащие мгновения, когда самолёт падал с неба, его жизнь не пронеслась перед глазами. Он видел лишь одно. Лицо Сары. Взгляд её глаз в тот день, когда он ушёл. Взгляд тихой, душераздирающей разочарованности. И в тот один, последний, ужасный момент ясности он понял. Его жизнь не была трагедией. Она была фарсом. Длинной, тридцатилетней шуткой, и это был её последний, жестокий финал.

Он посмотрел в окно. Он увидел не небо, не море, а единую, поднимающуюся, всеобъемлющую стену тёмной, бурлящей воды. Он увидел насмешливую, непостижимую пустоту бездны, поднимающуюся, чтобы забрать его.

А потом не было ничего.

Призрачный сигнал

Новость о крушении не пришла с торжественными фанфарами мировой трагедии. Она прокралась в жизнь Тима пуш-уведомлением, незначительным жужжанием телефона в три часа ночи. Он распластался на комковатом диване в их бунгало, залитый холодным, призрачным светом экрана ноутбука, глубоко в цифровых окопах. Он занимался реверс-инжинирингом протокола безопасности нового сайта онлайн-покера – мелкая, но интеллектуально приятная халтура, чтобы поддерживать навыки в тонусе, пока они ждали созревания настоящего куша. Оповещение от новостного агрегатора, настроенного им на ключевые слова, было обманчиво простым: «Частный самолёт пропал над Тихим океаном. Регистрант: М. ОЛБРАЙТ». Олбрайт. Псевдоним, который бывший пастор, «Майки», использовал для фрахта самолёта.

Тим сел. Истощение, давившее на веки, испарилось во всплеске адреналина. Сердце забилось в груди в бешеном, колотящемся ритме. Он кликнул по ссылке. Деталей было мало: самолёт G5, последнее известное местоположение где-то в бескрайней, пустой акватории между Гавайями и Французской Полинезией, исчез с радаров во время сильного, непредсказанного циклона. Поисково-спасательные операции были запланированы, но прогноз, как отмечала статья с отстранённой журналистской мрачностью, был «безрадостным».

– Шнырь, – позвал Тим, его голос был резким и низким. – Просыпайся.

Из соседней комнаты донёсся неразборчивый стон, за которым последовал звук падения чего-то тяжёлого на пол.

– Чувак, нет, – донёсся приглушённый умоляющий голос. – Ещё пять минут. Мне снилось, что я на единороге из чуррос.

– Вылезай сюда. Сейчас же, – скомандовал Тим, его глаза всё ещё были прикованы к экрану, он прокручивал данные о траектории полёта и метеорологические карты. – Единорог из чуррос подождёт. Наша золотая гусыня только что сварилась.

Шнырь, живое воплощение дезориентации, ввалился в гостиную. На нём были боксеры с мультяшными инопланетянами и заляпанная футболка. Волосы торчали во все стороны, бросая вызов гравитации. Он прищурился на Тима, по-совиному моргая.

– Что такое? Ты взломал тот покерный сайт? А то я бы сейчас навернул тако, а в кошельке у меня совсем грустно.

Тим просто развернул к нему ноутбук. Шнырь наклонился, его глаза медленно сфокусировались на заголовке. Рот его открылся. Дурашливое, сонное выражение на его лице растворилось, сменившись бледным, ошеломлённым ужасом.

– Нет. Нет, нет, нет, нет. Ты шутишь. Это пранк. Это одна из этих дипфейковых новостей, да?

– Это правда, – отрезал Тим, его собственный разум уже кипел, обрабатывая переменные, просчитывая шансы. – Записи полётов совпадают. Хронология совпадает. Его больше нет.

Шнырь опустился на край кофейного столика, погребённого под шаткой горой пустых банок из-под энергетиков и контейнеров с едой на вынос. Он провёл руками по своим растрёпанным волосам – жест отчаяния.