Сумрак

Они прошли через арку. Башня поднималась над ними – тёмная, с окнами, из которых струилось нечто похожее на приглушённое, пульсирующее свечение. Архитектор указал на противоположную сторону.

– А там – другая сторона. Сторона Любящих. В их сущности нет желания быть замеченными или оценёнными за внешность. Их красота – не в теле, а в чувствах, в переживаниях, в том, что они способны отдать. Они скрыты, закрыты, бесформенны. В прочем не все… Есть и прекрасные создания, которые красивы и душой, и телом. Их любовь не выражается словами или жестами. Она прячется в глубинах души и передаётся через тишину, через искренность, через молчаливое присутствие. Для них важна не форма любви, а её глубина, чистота и постоянство. Они знают, что такое истинная любовь. Не страсть, не вожделение, не зависимость – а свет, который не требует ответа. Их трудно понять. Но они – свет вашей тени.

– А мы… мы им кто?

– Вы? – удивленно переспросил Архитектор, – те, кем они могут снова стать, если оступятся, – тихо буркнул он.

Он открыл перед ней тяжёлую дверь. За ней – холл Башни. Пространство будто дышало. Звуки глухие. Пол – странно мягкий, почти живой.

– Зайди. Посмотри. Почувствуй. Потом выйди на улицу Похоти. Она рядом. Иди без страха. Твой дом – 1202. Он узнает тебя. И ты узнаешь его. Всё остальное придёт позже.

Глава. – Башня Похоти.

Эми медленно шла по коридорам Башни, ощущая, как её шаги эхом отдаются в пустоте. Каждое движение было наполнено необычным напряжением, словно пространство вокруг неё живо, дышит и ждёт. Стены, выложенные тёмным бархатом, отражали приглушённый свет, который поднимался из низких свечей, окружавших её. В их дрожащем огне танцевали тени, словно они были живыми, стремились к ней, следили за каждым её шагом. В воздухе висел тяжёлый, манящий запах мускуса, пота и духов, которые создавали странную, гипнотическую атмосферу.

Она шла, почти не чувствуя пола под ногами – всё было словно замедлено, как если бы пространство вокруг неё было покрыто тонкой пленкой тумана. Из-за зеркал, встроенных в стены, её отражение искажалось, растягивалось и дробилось на множество частей, как будто само пространство пыталось её удержать, показать и скрыть одновременно. Это место, эта Башня не была просто строением. Это была живая реальность, полная искушений и скрытых желаний.

Когда она вошла в главный зал, Эми замерла. Красный бархат стен мерцал в тусклом свете свечей, выжигая глаза яркими золотыми нитями, образующими эротические сцены. Эти изображения, в их декорациях и контрастах, казались одновременно ужасающе красивыми и извращёнными. Здесь не было ничего простого. Тела людей, переплетённые в извивающихся формах, выглядели далекими от реальности, словно были высечены из камня, навсегда оставленные в пылких страстях и чувствах. Стены словно смотрели на неё, их взгляд был немым и всеобъемлющим.

Налево от неё располагались двери, в которые она не решалась заглядывать. Там, возможно, были комнаты наслаждений. Мрак и запах афродизиаков, скрытых и неясных, тянули к себе. Она чувствовала, как её собственные желания начинают шептать, но она игнорировала их, пытаясь удержать контроль над собой.

Вдруг её взгляд зацепился за проход, ведущий в зал Искушений. Стены были увешаны масками и плётками, а странные, полуразмытые очертания фигур в темноте заставили сердце сжаться. Ритм музыки из глубины зала накатывал на неё, как волна – томный и пульсирующий, заставляя кровь в её жилах двигаться быстрее. Она сделала шаг назад, понимая, что здесь, среди этих искушений, можно легко потерять себя.

И вот она прошла мимо, продолжая двигаться вперёд. Между двумя сторонами башни – были узкие, извилистые лестницы, покрытые лепестками роз или осколками стекла. Воздух – всё более прозрачным. И в какой-то момент перед ней открылась другая сторона Башни. Свет становился мягким, рассеянным, как в утреннем саду. Эми приостановилась, почувствовав, как холод, который она носила в себе, вдруг растворяется в этом свете.

Сторона Любви была наполнена другими звуками – нежными, тихими. В воздухе витал аромат роз, ванили и свежего воздуха. Стены, увитые розами разных сортов, казались живыми, как если бы каждая веточка могла олицетворять чью-то память о любви. На каменных скамейках, расположенных вдоль фонтана, парами сидели влюблённые, их шёпот был еле слышен, но он наполнял воздух ощущением невыразимой гармонии.

Эми прошла мимо этих уголков, не останавливаясь. Всё казалось слишком правильным, слишком идеальным, и от этого ещё более непостижимым. Даже когда она подошла к галерее Портретов, увидела людей, написанных на холсте, их лица отражали мягкий свет, казались живыми, несмотря на то, что они были всего лишь изображениями. Любовь, заключённая в этих портретах, не была страстью или жаждой. Это был свет, который источался изнутри.

Эми ещё раз огляделась, не зная, что чувствовать. Каждое её дыхание было как крик в этом тихом, светлом мире. Где-то вдали она различала звук фонтана, а в другом месте – нежные аккорды музыки, которые звучали так, будто они были её мыслями. Покой и любовь. И в этом покое она чувствовала себя чужой.

Её шаги привели её в Общую Комнату, где встретились две стороны Башни – тёмная и светлая. Здесь воздух был холодным, наполненным какой-то тягучей пустотой. Перед ней тянулась линия разделения, тонкая, как золотая нить, между красным мрамором и розовым.

Она сделала шаг, остановившись у этой границы, где взгляд зацепился за фреску на стене, на которой изображены две руки, тянущиеся друг к другу, но разделённые пропастью.

– Ты узнаешь всё позже, – прошептал Архитектор, стоявший рядом. – Время не пришло.

С этими словами он указал на дверь, которая вела на выход из замка. Эми шагнула через линию, чувствуя, как этот шаг делает её уязвимой. В её голове ещё звучал его шепот, а сердце наполнялось странной тяжестью.

Глава. – Район Похоти – «Страсть».

Они вышли из Башни в тишину. Небо было затянуто тусклыми облаками, но не было ни ветра, ни дождя – только глухое, неподвижное ожидание. Архитектор шёл впереди, его шаги были ровными, будто он знал дорогу наизусть. Эми следовала за ним, всё ещё чувствуя на себе невидимую тяжесть той линии, через которую она переступила.

Перед ними раскинулся мост, ведущий через Реку Двойственности. Вода под ним сверкала и переливалась, как жидкое зеркало. То она становилась ослепительно светлой, почти золотой – в такие моменты казалось, будто в глубине её струй сплетаются лица любимых, детские смехи, отблески надежд. Но стоило моргнуть – и вся река темнела, превращаясь в чернильную гладь, где скользили очертания искажённых теней, страха, боли и одиночества. Образы появлялись и исчезали, как сон на грани пробуждения.

Архитектор остановился у перил и посмотрел вниз.

– Здесь многие теряли себя, – тихо произнёс он. – И немногие находили.

Эми подошла ближе. В её отражении в воде мелькнула чужая улыбка – слишком знакомая, чтобы быть случайной. Она вздрогнула.

– Когда-то здесь шёл мальчик, – начал Архитектор, не глядя на неё. – Он был добрым, любознательным, но слишком уж доверчивым. Он смотрел в реку и увидел там себя – таким, каким хотел быть. Умным, сильным, любимым. Река показала ему мир, в котором всё получалось легко. Где никто его не отвергал. Где его любили просто так.

Он замолчал на секунду, словно вспоминая.

– Он поверил. И шагнул в воду. Думал – доплывёт до берега, где его мечта станет реальностью. Но река не терпит слепой веры. Она питается ею.

Эми прищурилась, пытаясь разглядеть, есть ли на дне тот мальчик. Или хотя бы след его.

– Он утонул? – спросила она.

– Почти, – ответил Архитектор. – Его вытащили. Но он уже не был тем же. Больше не верил реке. И себе – тоже.

Он наконец повернулся к ней.

– Река отражает то, что внутри тебя. И если ты не знаешь, кто ты – она покажет тебе того, кем ты боишься быть.

– А если знаешь?

– Тогда ты просто проходишь по мосту. Не оглядываясь. Не слушая голосов в воде.

Эми снова взглянула вниз. И в глубине вдруг увидела себя – но не такую, как сейчас. Там была Эми, смеющаяся и безмятежная. С кем-то рядом. Возможно, с тем, кого она когда-то потеряла. Или с тем, кого ещё не встретила.

Она отвернулась.

– Пойдёмте, – сказала она.

Архитектор кивнул. Они шагнули на мост. В лёгкой тишине, нарушаемой только журчанием воды под ногами.

Архитектор заговорил, как будто продолжая мысль, которую не договорил:

– Город начинается здесь. Он – как зеркало той самой реки. Только глубже. Страшнее.

Эми чуть нахмурилась, останавливаясь на краю мостовой.

– Он ведь… живой, да?

– Не совсем, – тихо усмехнулся Архитектор. – Он скорее – полуживой. Как человек, забывший, зачем он живёт. Или зачем умер.

– Сумеречный Город расползается от Замка Раздора, будто чудовище, раскинувшее свои щупальца. Четырнадцать районов – по семь на каждую сторону. Грех и Добродетель. Один за другим. Словно два сердца, которые бьются не в унисон, а в борьбе.

– А мы идём в район Похоти или что-то наподобие?

– Я провожу тебя пока только к нему. Дальше ты сама продолжишь путешествие по СВОЕМУ району, – сказал он, нарочно выделяя слово, которое пугало Эми.

– Скоро ты увидишь: каждый район – не просто место. Это ощущение. Это решение. Это выбор, когда ты думаешь, что выбора уже нет. Там живут Долоровцы. И Сияющие. Но есть и третьи – Сумеречные.

– Сумеречные?

Архитектор кивнул, сдержанно:

– Те, кто выбрал не выбирать. Кто предпочёл навсегда остаться здесь. Они сняли с себя вину, как старую одежду, – и надели вместо неё маски. Теперь они не знают, где заканчивается маска, и начинается их лицо.

– Они… были как мы?

– Да. Когда-то. Кто-то из них был Долоровцем, но решил не выполнять задания, никогда не узнавать, что с ним было, отдался полностью своему греху и просто живет. Или понял, все разгадал – и решил, что это не важно, Сумрак стал важнее по той или иной причине. Кто-то был Сияющим, но не смог или не захотел идти дальше. Отказался от права быть избранным. Они остались. Создали дома. Семьи. Работают. Растят детей.

Эми остановилась.

– Дети?

– Да. Дети от тех, кто уже не помнит, кто он. Представь, – он повернулся к ней, его голос звучал глухо, – ребёнок, рожденный от тени. От маски. От отказа. Он с самого начала не знает, что он – подделка. Он не был никем до того, как стал кем-то. Его форма задана Сумраком. И он не может выйти из него.

– Это… жестоко, – прошептала Эми.

– Это естественно, – отозвался Архитектор. – Для Сумрака. Здесь всё живёт по инерции. Всё – тени реальности. Даже чувства. Даже боль. Особенно боль.

– Они сами этого хотели, – продолжал он. – Им надоело сражаться. Надоело помнить. Надоело надеяться. Это город для уставших. Для тех, кто больше не хочет спрашивать «зачем».

– А Вы?

Архитектор не ответил сразу. Он шёл молча, пока они не подошли к проулку.

– Я не знал, кем был, и был ли вообще кем-то.

Он сел на край фонтана и посмотрел в воду, где не отражалось ничего.

–Я просто строил этот город вместе со Светоносным стражем, по приказу Высших сил, и ничего кроме Сумрака у нас с ним нет.

Эми подошла ближе, опустившись рядом.

– Вы не хотите уйти?

Он посмотрел на неё. В его взгляде был сумрак – не тот, что окружал их снаружи, а тот, что живёт внутри.

– Мы пришли, дальше ты сама. Добро пожаловать в «Страсть»!

Эми шагнула вперёд, и Сумрак, словно отступая, уступил место другому – куда более плотному, тягучему миру. Мир страсти. Воздух стал гуще, как будто его можно было пить – и он обжигал горло, оставляя на языке привкус цветов, дыма и чего-то… сладостно-гнилого. В ноздри ударил аромат экзотических лепестков, разогретых тел, томных духов. Всё вокруг пульсировало, как живое сердце.

«Добро пожаловать в Страсть», – прозвучал в голове голос Архитектора, но уже как отголосок сна.

Узкие улочки были украшены алыми и фиолетовыми тканями, развевающимися над головами, как ленивые языки пламени. Из окон текло тёплое сияние – неяркое, интимное, словно лампы здесь горели не на электричестве, а на вожделении. На стенах – фрески, гравюры, мозаики. Все – живые, едва шевелящиеся. Поцелуи, объятия, сплетённые тела.

На углу первого переулка – магазин с витриной, где манекены были облачены в одежду, скорее обещающую наготу, чем скрывающую её. Корсеты, цепочки, шёлковые маски, тонкие перчатки. За стеклом продавец с лукавым прищуром демонстрировал клиенту что-то, скрытое коробкой. Клиент смеялся – низко и жадно.

Чуть дальше – кинотеатр. Неоновая вывеска «In Carnem» (во плоти) вспыхивала, дрожа, словно пульс. На афишах – лишь силуэты, только намёки. А внутри, наверное, всё остальное. Эми не заглядывала туда. Пока.

На перекрёстке – аллея, покрытая лепестками цветов. Они светились в темноте, как бы приглашая: сорви меня. Но Эми знала: если сделать это с неправильным намерением – они увянут в руке, превратятся в пепел. Это место чувствовало желания, читало их, на самом дне.

Один из садов – почти скрытый за мозаичной аркой – пел звуками. Слышались стоны, хриплый смех, шёпот на всех языках, какие знала Эми. И на тех, которых не знала. Изнутри несло смесью благовоний и греха.

Зеркала – повсюду. Одно – на фонарном столбе, другое – в стене дома, третье – просто стоит у скамейки. Все они отражали не её лицо, а… желания. То, кем она могла бы быть, если бы позволила себе всё. То, что кто-то хотел бы в ней увидеть. То, чего она боялась.

Эми ускорила шаг. Проходила мимо домов, где за полупрозрачными занавесями двигались силуэты. Мимо беседок, где на столах – вино, фрукты и тела. Мимо смеха, который звучал так, будто кто-то смеялся внутри её груди.

Рядом прошествовала пара: мужчина и женщина, одетые в одинаковые серебристые мантии, держащиеся за руки так, будто одна рука принадлежала им обоим. Их глаза горели. За ними – ещё кто-то, по трое, по пятеро. Здесь никто не был один надолго.

– Это… перебор, – пробормотала она, чувствуя, как щёки наливаются жаром.

Наконец, среди узких улочек, похожих на пульсирующие артерии, Эми заметила нечто иное. Дом – совсем небольшой, будто случайно затесавшийся сюда из другого места. Его фасад был не кричащим, не вызывающе чувственным, а скорее приглушённым, с нежно-розовым оттенком стареющего шёлка. Дверь – не массивная, как у соседних особняков, а тонкая, с резьбой в виде виноградной лозы. Над входом – фонарь, мягко мерцающий янтарным светом, больше похожий на светлячка, чем на лампу. Окна затянуты лёгким кружевом, а под подоконником – ящик с живыми цветами. Настоящими. Простыми. Ромашками. Табличка рядом с дверью – старая, с тёмной патиной, но цифры были аккуратно выведены: 1202.

Здесь не чувствовалось вожделение. Здесь не пульсировала похоть. Дом будто шептал: «Я помню прикосновения, но не жажду их». Он был наполнен… чем-то личным. Тайной. Воспоминанием.

Из приоткрытого окна доносилась музыка – старая, почти забытая, с нотками печали и света. Эми замерла. Мир вокруг всё ещё бился в экстазе страсти, но здесь, на этой крошечной улочке, у этого дома, было тихо.

Но, прежде чем постучать, на мгновение посмотрела в зеркало рядом с входом. Только оно было максимально похоже на всю атмосферу улицы «Страсти». Там была не она. Там была женщина, чьё тело дышало огнём, а взгляд – обжигал. Она смотрела на Эми с лёгкой усмешкой. И чуть-чуть – с ожиданием.

– Может, я всё ещё не знаю, кто я здесь… – подумала она. – Но если у меня остались сомнения – значит, я ещё не потеряна.

Она выпрямилась. Взгляд стал твёрже. И впервые за всё это время внутри родилась тишина – не от усталости, а от готовности.

– Достаточно смотреть. Пора вспоминать, – сказала она вслух. И, не оглядываясь, толкнула дверь.

Дом впустил её сразу.

Глава. – Симметрия Ярости.

«Иногда мы ненавидим не тех, кто стоит перед нами, а тех, кого видим в отражении за их спиной»

– неизвестный Долоровец

Жар в маленьком спортзале стоял густой и вязкий, как туман…

Старые тренажёры поскрипывали, отражая ритм, в который входил Громов, методично поднимая штангу. Он был ещё тот «постоянный клиент» спортзала. Пот стекал по его лбу, а тяжёлое дыхание сливалось с глухими ударами – это Крис, стиснув челюсти, лупил грушу. Его движения были резкими, точными, будто вырезанными из камня, и в каждом ударе чувствовалась ярость, едва сдерживаемая за гранью приличия.

– …и вот я ей говорю: «Нет, дорогая, алмазы – это не доказательство любви, это доказательство жадности!» – весело рассказывал Гавриэль, стоя рядом, опершись о стойку.

На нём, как всегда, было нечто вычурное – лёгкий, расстёгнутый у ворот рубашки плащ оттенка бирюзы, что мягко переливался в свете ламп. Его загорелая кожа будто сама излучала тепло, а золотистые узоры на запястьях мерцали в такт словам, как живые.

Крис не отвечал. Он бил грушу, будто хотел пробить не кожу, а стену между собой и тем, что задело его глубже, чем он мог признать.

– Ты хоть слушаешь меня, леденец на ножках? – с укоризной спросил Гав, склонив голову набок. – Или опять ушёл в свои высокомерные дебри?

Крис остановился, с шумом выдохнул, провёл рукой по волосам и наконец бросил короткий взгляд на друга.

– Она меня бесит, – бросил он резко. Гав приподнял бровь.

– Кто?

Крис усмехнулся без радости, тяжело опускаясь на скамью. Его голос был сухим, почти злым:

– Новенькая. Она ведёт себя так, будто всё понимает. Говорит спокойно, смотрит прямо в глаза. А внутри у неё – хаос.

– Воу-воу, и в каком полку прибавление? – заинтересованно спросил Гавриэль.

– Похоть, – сухо бросил Крис.

– Тогда всё ясно. Ты всегда с «трепетом» к ним относишься. Хотя неясно почему. По-моему, классные ребята. И в постели могут такоооое вытворять.

Крис закатил глаза и переключил внимание на своё запястье, где была новая татуировка в виде знака бесконечности.

– Тату? – оживился Гав, присаживаясь рядом. – Когда успел и без меня?

– Это всё она, – выплюнул Крис, снова закипая. – Она испортила мне кожу своим клеймом.

– Как это? – уже ничего не понимая, спросил Гав.

– Когда она сбросила мою руку, в этот момент как будто током прошибло, и появилось это безвкусие. Больно и отвратительно. Самое мерзкое, что у неё тоже самое… – не в силах сдержаться, Крис быстро встал и зарядил довольно мощный удар по груше.

– М-м, звучит как судьба. Или как отличная ошибка.

Крис не ответил. Он смотрел в пол, где падала тень от его сжатого кулака. Тень дрожала.

– Она что-то нарушает, – добавил он глухо. – Я не знаю что. Но рядом с ней всё кажется… не тем, чем должно быть.

Гав промолчал. Его янтарные глаза мягко вспыхнули в полумраке, и на лице заиграла тёплая, понимающая улыбка.

– Может, именно в этом и смысл? Она не то, чем должна быть. Как и ты, Крис. Как и я. Мы все не туда свернули, только некоторые успели это понять. А некоторые ещё бьют грушу до сотрясения.

Крис бросил в него взгляд, полный раздражения. Но в нём уже не было злости. Только… усталость.

– Ты неисправим, – буркнул он.

– Зато весёлый, – ответил Гав, вставая и потягиваясь. Его плащ тихо шелестнул, а золотые узоры на руках вспыхнули мягким светом.

Крис снова обрушился на грушу – удары стали более выверенными, но не менее сильными. Он не собирался уходить. Его мышцы горели, пот стекал по лопаткам, но ярость внутри требовала выхода. Гав же, напротив, был максимально спокоен.

Он отошёл к зеркалу, поправил ворот рубашки и на мгновение задержался в отражении. Его лицо, выразительное и живое, с чёткими скулами и мягкими линиями, отражало тепло – даже сейчас, в полумраке зала. Золотисто-янтарные глаза, словно собравшие в себя все заходы солнца, смотрели с любопытством и лёгкой печалью. Его губы, привычно изогнутые в лукавой полуулыбке, будто всегда были на шаг впереди от любой серьёзности.

Его волосы – небрежные, с золотисто-каштановым отливом – слегка падали на лоб, придавая виду ту неряшливую элегантность, которая шла ему поразительно. Он носил всё так, будто это не одежда, а продолжение его характера: расстёгнутый плащ с бирюзово-фиолетовыми переливами, лёгкая рубашка, тёмные удобные брюки и крепкие ботинки – следы давних путешествий ещё хранились на них. На запястьях переливались тонкие золотые жилы, узором расходясь по коже – они мерцали, будто дышали его эмоциями. Такая особенность у Долоровцев Алчности.

Гав подошёл к Крису ближе, будто только сейчас решил включиться в тренировку.

– Слушай, – начал он с видом заговорщика, – а тату у неё где?

Крис метнул в него взгляд, но не ответил. Только ударил сильнее.

– Неужели в одном и том же месте?

Крис буркнул что-то невнятное.

– Интересно, – задумчиво проговорил Гав. – Может, она связана с тобой глубже, чем ты хочешь признать? Или… с тем, кем ты был до всего этого?

Он обошёл грушу, встал сбоку от Криса, не мешая, но попадая в поле зрения.

– Смотри сам, – добавил он. – Один и тот же символ. У двоих, оказавшихся в одном месте в одно время. Или это просто совпадение, которое Вселенная нарисовала тебе по приколу?

Крис остановился, отдышался. Повернулся к нему.

– Я не верю в совпадения.

– Тем более, – мягко сказал Гав. – Тогда подумай: может, это не она тебя бесит. Может, это в тебе что-то сдвигается, когда она рядом. И это пугает.

Он улыбнулся, и в этой улыбке была ирония, но и искреннее сочувствие. Крис опустил голову. Потом, глядя в пол, тихо сказал:

– Хорошо, что ты здесь, Гав.

Тот не ответил сразу. Только улыбнулся чуть шире, отблеск золотого света на его лице стал ярче.

Гавриэль был тем, кого судьба отшлифовала болью, но не сломала. В его словах всегда было тепло, в шутках – правда, а в глазах – отражение тех, кого он понимал, даже если сам никогда не говорил о себе. Он был другом, на которого можно было положиться. Тем, кто знал, когда говорить, а когда просто стоять рядом и молчать. И Крис это знал. Хоть и никогда не признавался вслух

– Я хочу свести этот ужас. Или забить чем-то другим. Поможешь?

– Есть у меня один талантливый знакомый… Но у меня условие, – загадочно произнёс Гавриэль.

– Опять твои тупые детские игры… – раздражался Крис.

– Я просто хочу увидеть ту, из-за которой ты вдруг заговорил не о себе. Целых семь минут, мистер Высокомерие, – закончил Гав, не обращая внимания на недовольство Криса.

– Не хочу этим заниматься, – быстро сказал Крис.

– Ну нет – так нет. Значит, я пойду по своим «важным» делам… – пытался парировать Гавриэль.

– Ладно. Раз выбора нет… В любом случае, не могу больше видеть этот кошмар, – выдавил из себя Крис и махнул в сторону выхода.

Гавриэль довольно усмехнулся и пошёл за ним, неторопливо, как всегда – словно знал, что именно туда их сейчас и ведёт судьба.

Глава. – Страницы Похоти.

«Они не любят. Они вдыхают страсть, как воздух, – чтобы не задохнуться от пустоты внутри.»

– «Сумрак», глава о Долоровцах Похоти.

Мягкий плед ласково касался ног, словно пытался утешить. За окном моросил дождь – редкий случай района Похоти. Комната Эми была наполнена уютом: тёплый свет лампы, аромат лаванды, пушистые подушки. Она устроилась на кровати, поджав ноги, и раскрыла «Сумрак» – древнюю книгу, в которой было всё, чего она боялась… и всё, что её тянуло.

«Все Долоровцы Похоти без исключения обладают притягательной внешностью. Не обязательно красивой – но такой, от которой трудно отвести взгляд. Харизма, магнетизм, чувственность, особая пластика движений. Их речь бархатная, а прикосновение оставляет след не на коже, а в памяти».

Точно не про меня, – хмыкнула она. Но что-то в этом отзывалось внутри.

«Искусители – самые яркие представители греха Похоти. Их красота безупречна, а поведение – идеально выверено. Они умеют подать себя с достоинством, даже в самой провокационной одежде. Они говорят ровно то, что ты хочешь услышать… и исчезают, когда ты начинаешь в это верить.»

Маска на маске, – подумала Эми, щёлкнув ногтем по полям страницы. – И никто не видит, кто ты без неё. Наверное, так проще. Проще соблазнять, чем быть отвергнутым.

«Одержимые. Их не интересует весь мир – только один человек. Они живут в его тени, питаются его вниманием. Ради одного взгляда готовы стереть себя до пыли. Их страсть разрушает – и их самих, и того, кого они избрали.»

Она сжала книгу чуть крепче. Внутри что-то болезненно дёрнулось.

Это уже ближе. Это как раз о той, кем я была… и, может, до сих пор остаюсь. Или нет…. Ничего не помню.

«Аскеты – редкость. Они боятся собственной плоти, стыдятся желания. Живут в добровольной тьме, наказывая себя за то, что чувствуют. Они верят, что очищение возможно только через страдание.»