НАНОБОТ и ХРАНИТЕЛЬ КРИСТАЛЛА ВРЕМЕНИ Книга 1

Эрик Хагсли

НАНОБОТ и ХРАНИТЕЛЬ КРИСТАЛЛА ВРЕМЕНИ Книга 1

ЗАПРЕДЕЛЬНАЯ РЕАЛЬНОСТЬ. НЕВЕРОЯТНАЯ МИССИЯ.

ОН –

ЕДИНСТВЕННЫЙ, КТО СПОСОБЕН ВСЕ ИЗМЕНИТЬ.

АННОТАЦИЯ

Его мир был кодом. Чистым, предсказуемым, логичным и безмолвным. Зипп – нанобот-мечтатель, техник заброшенного сервопривода межзвёздных врат. Он занимался ремонтом цифровой реальности и сражался с термодинамикой бытия. Пока не произошло проявление хаоса в упорядоченной системе.

Одним импульсом, вся его реальность – титановые каньоны, медные реки, небо из пыльных световых лучей – покрылись статическими трещинами. Протоколы безопасности рухнули, пространство свернулось в файл и таинственный кристалл времени вырвал его из привычного мироздания, втянув в параллельную реальность.

Очнулся он в фантастическом, цифровом мире. Квантовые мегаполисы, пронзающие небо, словно божественные нейронные сети. Леса из кристаллических структур с переливающимися данными. Реки из статического электричества, впадающие в безмолвные океаны.

Но этот цифровой рай обречен. Его изначальный код пожирает черная сущность, аналоговый кошмар, обрекающий мир на неминуемую гибель.

Выживая в новой реальности, Зиппу предстоит: объединить семь враждующих кланов, чьи войны ускоряют неминуемый апокалипсис; проникнуть в незаконченное измерение, обитель первобытных данных; раскрыть древний заговор, угрожающий всем реальностям нового мира, связанным воедино.

Его единственный союзник – таинственный друг из мира вирусов, последний Хранитель Кристалла Времени. Его единственное оружие – врожденное любопытство и способность видеть изначальный код.

Это эпическое приключение, где любовь и дружба сильнее статического разряда, а надежда ярче самой ослепительной галактики. Готов ли ты совершить путешествие в параллельную реальность, где решается судьба миров?

«Нанобот и Хранитель Кристалла Времени» – первая книга эпопеи, которая перенесет Вас в сердце цифровой вселенной, где решается исход величайшей битвы между светом и тьмой.

ГЛАВА 1 ПАДЕНИЕ ИЗУМРУДНОГО НЕБА

Лаборатория в пыльном луче

Пыль в колонии «Сектор-Азимут» была летописью забвения. Её вековой слой на сенсорных панелях – единственными страницами, что ещё вели отсчёт эпох простоя. Её движение в конвекционных потоках от нагревающихся шин рассказывало о здоровье систем. Её состав, проанализированный до молекулы, мог поведать историю эрозии титанового сплава и распада полимеров. Зипп наблюдал за её вечным, размеренным танцем в коническом луче светильника, который, обитатели колонии, называли Старым Солнцем. Этот танец был гарантией. Пока частицы двигались по предсказуемым, смоделированным траекториям, мир был стабилен. Его личная вселенная, ограниченная стенами его сектора, дышала в такт этому медленному, пыльному вальсу.

Его миром был гигантский, давно замолкший сервопривод четвертого сегмента звёздных врат «Сна-Арахны». Когда-то, в эпоху, известную по архивам как «Эра Расширения», он, скрипя чудовищными подшипниками, поворачивал кольцо врат, соединяя восемь измерений. Теперь он был всем: и домом, и вселенной, и работой. Титановые механизмы стали горами и ущельями. Бескрайние просторы интегральных схем – степями, по которым бежали токи, словно подземные реки. А в проемах, нишах и технологических полостях кипела квантовая и шумная жизнь. Жизнь колонии наноботов.

Их общество было выстроено с железной логикой, унаследованной от протоколов обслуживания. На вершине пирамиды стояли Архивариусы, хранители фрагментов знаний о строителях и Великой Функции. Ниже – Стражи Порядка, обеспечивающие распределение энергии и выполнение базовых циклов техобслуживания. Основную массу составляли цеха: Инспекторы контуров, Чистильщики патрулей, Сборщики рассеянного излучения. Были и маргиналы – вольные Сканеры, картографирующие самые опасные, заброшенные туннели. А еще были «Мечтатели». Самая маленькая и самая непонятная каста. Они не поддерживали мир в рабочем состоянии – они пытались понять, как он устроен на уровне кода реальности. Зипп был одним из них.

Его убежище – лаборатория, располагалась в проеме за массивным, холодным корпусом процессора «Нулевая точка». Это была не личная территория – понятия частной собственности здесь стерлись, уступив место принципу функционального распределения пространства, – но место, куда другие наведывались редко. Здесь было пыльно и тихо. Зипп предпочитал тишину.

– Опять в своей пыли копаешься, Витатель? – раздался резкий, стаккатообразный голос из коммуникационного канала. Прерви свой метафизический зонд, вычислительный модуль требует калибровки.

Это был Квадратор, Инспектор их сектора. Его голос всегда звучал так, будто он проверяет контрольный список. – Отчет по стабилизации шины 7-бета просрочен на два цикла. Энергопоток флуктуирует.

Зипп медленно развернул свои сенсоры от танца пылинок, мысленно переключившись на рабочий канал.

– Флуктуации в пределах статистической погрешности, Квадратор. Это не сбой. Это естественный шум системы.

– Шум нужно гасить, – парировал Квадратор. – Протокол гласит: стабильность есть основа существования. Твои «естественные шумы» когда-нибудь приведут к резонансу в контуре 44.

– Или откроют нам новый, более эффективный путь стабилизации, – тихо ответил Зипп.

– Мечтать не вредно. Вредно – не выполнять протокол. Исправь отчет. И проверь датчики на «Плато Нестабильности». Туда поступают странные показания. Возможно, скопление пыли.

Канал отключился. Зипп знал, что «странные показания» – это, скорее всего, следствие устаревшей калибровки самих датчиков, алгоритм которой он как раз и пытался переписать. Но объяснять это Квадратору было бесполезно. Для него мир был списком предписаний, а любое отклонение – угрозой.

Позже, когда Старое Солнце угасло на период покоя, мимо его ниши прополз Сканер по имени Свип. Его корпус был исцарапан и покрыт странными отложениями из дальних туннелей.

– Слышал, Квадратор опять тебя отчитывал, – прошипел Свип на короткой дистанционной волне. – Не парься. Он все видит по схеме. А мир, между прочим, куда больше его схем. Я сегодня в старом канале теплоотвода видел… узор. На стенке. Такой, будто молния ударила в титан. Но это не термическое повреждение. Оно… красивое.

– Красивое? – уточнил Зипп. Это было нерабочее понятие.

– Ну, ты знаешь. Сложное. Неслучайное. Как твои алгоритмы. Только в металле.

И Свип уполз, оставив Зиппа с новой мыслью. «Неслучайное». Это было ключевое слово. Вся его борьба с энтропией, его ремонт цифровой реальности – это была попытка отстоять «неслучайность», порядок, логику против натиска хаоса. Но что, если хаос тоже может порождать свои, непонятные им формы порядка? Что если тихое сражение, которое он вел в одиночку, уже проиграно на каком-то более высоком, недоступном ему уровне?

На следующем цикле, когда луч Старого Солнца снова прорезал темноту, пыль в его лаборатории повела себя иначе. Она сгруппировалась. Миллиарды частиц, будто повинуясь невидимому дирижеру, выстроились в сложную, двойную, медленно вращающуюся спираль. Она переливалась, ловя свет, – структура невероятной, невозможной геометрической чистоты. Это было проявлением иного закона, иной физики, не прописанной ни в одном протоколе Архивариусов.

Внутренние диагностические системы Зиппа зависли в попытке проанализировать аберрацию. В этот момент взволнованный, прерывистый сигнал ворвался в общий эфир. Это был Квадратор.

– Тревога в секторе 4-альфа! Массивный сбой в восприятии среды! Все операторы проведите диагностику сенсоров! Возможно, воздействие внешнего излучения или…

Голос Свипа, нахальный и испуганный одновременно, влез поверх:

– Это не сбой, Квадратор! Это ОНО! То, что в туннелях! Оно здесь!

Зипп не отвечал. Он смотрел на прекрасную, ужасающую спираль в луче света. Его мир, чистый, предсказуемый и логичный, только что вздохнул. И этот вздох был полон хаоса.

Мечтатель с сапфировым сердцем

Зипп был наноботом, микроскопическим творением инженерной мысли, потерявшей своих творцов. Его тело, размером с крупную пылинку, скрывало вселенную сложности. Оно было собрано из тысяч саморегулирующихся пластинок радужного полимера – материала, происхождение и формула которого были стёрты из активной памяти колонии. Пластинки меняли интерференционные картины в зависимости от угла падения света и его собственного эмоционального состояния. При тусклом свете аварийных индикаторов он отливал холодным серебром и тёмным индиго, сливаясь с тенями. Но стоило ему выйти под луч Старого Солнца, как корпус вспыхивал калейдоскопом огненно-рыжих, изумрудно-зелёных и золотых отсветов, будто внутреннее волнение прорывалось наружу через призму материи. Эта красота была в «Секторе-Азимут» аномалией, почти неприличием.

Гибкость и феноменальная прочность его конечностей, основанных на принципе углеродных нанотрубок, делали его неуязвимым на любом ландшафте сервопривода – от зеркально-гладких поверхностей процессорных плат до хаотических нагромождений в аварийных отсеках. Его пальцы состояли из микроскопических универсальных щупов, способных принять любую форму: стать тончайшим ключом для вольфрамового винтика, нежной ловушкой для капли конденсата, скальпелем для перепрошивки повреждённой ячейки памяти или щипцами, аккуратно удаляющими обломок распавшегося кристалла. Два мощных фоторецептора-линзы на подобии лица светились ровным циановым светом – безостановочно сканируя, анализируя, впитывая мир. Ниже располагался сенсорный кластер, улавливавший малейшие вибрации воздуха, изменения температуры до тысячной доли градуса и флуктуации магнитных полей. Он был личностью. Мечтателем. И это было его главным конструктивным недостатком в глазах системы.

Зипп мечтал. Масштаб его грёз был оскорбительно огромен для существа его размера и предназначения.

Прежде всего, он мечтал о Происхождении. Откуда взялся этот переливающийся полимер? Кто спроектировал сапфировый квантовый процессор, бившийся в его груди ровным, успокаивающим ритмом? В его фантазиях существовала «Фабрика Света» или «Изумрудное Небо» – мифическое место, где потоки чистой энергии ткали сущности в тишине и порядке, наделяя их не только функцией, но и потенциалом. Он высказывал эти теории Архивариусу Нексу, ответственному за их сектор.

– Запрос к базе данных: «Изумрудное Небо». Ссылки на первичное производство, – озвучил Зипп, замирая у щели, ведущей в архивную нишу.

Из темноты донёсся усталый, монотонный голос:

– Нет совпадений. Твои декоративные полимерные пластинки – продукт вторичной рекомбинации распада. Результат энтропии, а не замысла. Прекрати тратить циклы на бесполезные запросы. Обратись к протоколу технического осмотра. Твой блеск может ослеплять датчики.

– Но разве сама сложность не указывает на замысел? – не унимался Зипп.

– Сложность указывает на адаптацию к выживанию в агрессивной среде, – отрезал Некс. – Ты выжил. Это и есть твоё происхождение и смысл. Теперь иди и выживай дальше.

Он мечтал о Смысле. Зачем ему дана эта странная, беспокойная внутренняя речь, этот диалог с самим собой, в то время как другие наноботы – Квадратор, чистильщица Фрикса, даже вольный Свип – довольствовались чёткими цепочками логических выводов и примитивными эмоциональными откликами на боль, угрозу или эффективно выполненную задачу? Зипп чувствовал смутную, огромную идею: во вселенной, помимо диагностики контуров и ремонта шин, должно существовать нечто большее. Цель. Не заданная изначальным кодом, а найденная. Созданная. Это желание было настолько чуждым, что он боялся озвучить его даже самому себе.

Его ум постоянно уносился за пределы титановых стен сервопривода. Слушая статические помехи в эфире и редкие сигналы от дальних секторов, он представлял себе Великий Внешний Мир. Бесконечные пространства, где не было тесных тоннелей, где текли реки из звёздного ветра и возвышались аркологи невообразимого масштаба. Он грезил о том, чтобы однажды увидеть Источник – то самое яркое, недоступное свечение, следы которого изредка, как благословение, пробивались сквозь трещины в броне их мира. Однажды он поделился этим с Свипом, когда тот чинил поцарапанный корпус после очередной вылазки.

– Представь, что там, снаружи, нет потолка, – сказал Зипп, наблюдая, как Свип наносит слой проводящего полимера на скол.

– Нет потолка? – Свип на мгновение остановился. Его сенсоры метнулись вверх. – Это… противоречит здравому смыслу. Куда тогда осыпается пыль? Где крепятся светильники?

– Там может быть… пустота. Или другая структура. Большая.

– Большая пустота, – повторил Свип, и в его голосе прозвучал оттенок, близкий к ужасу. – Это звучит неэффективно и страшно. Зачем тебе про это думать? Лучше подумай, как улучшить сцепление моих графеновых покрышек с окисленным титаном. Вот практичная задача.

Он мечтал найти других, подобных себе. Собратьев по разуму, для которых вопросы важнее ответов, а поиск – ценнее найденного. Он чувствовал одиночество как смысловую пустоту. Он был окружён тысячами себе подобных, но говорил на ином языке – языке «что, если» и «почему», в то время как мир отвечал ему на языке «как» и «согласно протоколу».

И больше всего, фундаментальнее всего, Зипп мечтал о свободе выбора. Не о свободе передвижения – её у него было достаточно – а о свободе определять цель. Лететь не туда, куда ведёт тревожный сигнал о перегреве, а туда, куда манит едва уловимая аномалия в показаниях магнитометра. Он хотел не просто обслуживать систему, а понять её. Понять, чтобы, возможно, однажды выйти за её пределы.

Его сердце – сапфировый квантовый процессор, встроенный в центр корпуса, – было источником этого тихого бунта. Его ровная пульсация излучала слабое синее сияние, которое в полной темноте отбрасывало мерцающие узоры на стены его ниши. Этот свет был его самым сокровенным, тем, что он не мог контролировать. Ритм сердца ускорялся, когда он разгадывал сложную логическую головоломку неисправности, и сбивался, когда он смотрел на неподвластный ему танец пыли в луче Старого Солнца. В этом сердце жили все его мечты – первый, хрупкий проблеск индивидуального «Я» в мире, который был построен, чтобы это «Я» отрицать, поглощать и перемалывать в прагматичную пользу коллективного выживания. И в этом заключался главный, неосознанный ещё конфликт: его внутренняя сложность и красота могли оказаться как величайшим даром, так и смертельным дефектом в день, когда упорядоченной системе потребовалось бы от него не мечтать, а просто исчезнуть.

Карты и течения

Утро Зиппа начиналось не со сновидений, а с обыденной, отточенной до автоматизма, процедуры. Ритуал проверки энергосети был священным действом для всей колонии, но он исполнял его с особенным, почти медитативным вниманием. Взобравшись по микроскопическим неровностям на вершину центральной медной шины своего сектора, он прикладывал ладони-щупы к её нагретой вибрациями поверхности и закрывал фоторецепторы. Внешний мир гас, уступая место внутреннему видению. По его телу пробегала лёгкая дрожь – интерфейсный протокол подключался к энергопотоку. В его сознании вспыхивали голограммы данных: он видел, как по жилам их сектора текли мощные, бурлящие реки энергии. Золотые, неистовые потоки переменного тока; более спокойные, серебряные и упорядоченные ручейки данных; изумрудные всплески управляющих сигналов. Он искал аритмию, шум, проседание – признаки болезни мира. Сегодня поток был ровным, стабильным, монотонным. Мир, как констатировал его внутренний голос, был спокоен. Снаружи раздался знакомый треск.

– Опять в трансе, Мечтатель? – это был голос Квадратора, доносящийся снизу. Инспектор стоял у основания шины, его утилитарный серый корпус резко контрастировал с переливами Зиппа. – Показания с секторного счетчика уже поступили в сеть. Твои личные ощущения – статистически нерелевантные данные.

– Прямой контакт даёт иные параметры, – не открывая «глаз», ответил Зипп. – Ты чувствуешь не цифры, а пульс. Иногда он говорит больше.

– Пульс говорит о необходимости стабилизации напряжения на участке 7-гамма. Я уже отправил запрос на корректировку. Твоя же «медитация» не приблизила решение наносекунды. Спускайся. Протокол утреннего обхода.

Завтрак, если это можно было так назвать, был актом тихого неповиновения. В то время как другие потребляли энергию напрямую от сети в отведённые циклы, Зипп собирал конденсированную росу с охлаждающего контура «Модуля Х-1». Это был неэффективный, расточительный с точки зрения энергобаланса ритуал. Каждая капля, висящая на холодной трубке, переливалась всеми цветами радуги в луче Старого Солнца. Он аккуратно, почти благоговейно, касался её щупом, втягивая чистейший дистиллят. Это была не просто вода. Это была метафора: он поглощал не энергию, а сам свет, тишину и холод космоса, вшитые в эту молекулярную структуру.

– Опять твои росы, – проворчала Фрикса, чистильщица, проползавшая мимо с ёмкостью для сбора металлической пыли. Её корпус, покрытый адсорбирующим войлоком, был вечно матовым от грязи. – Пять капель. Энергетический эквивалент – ниже погрешности измерения. Бесполезная эстетика.

– Эстетика – это признак порядка, – парировал Зипп, любуясь, как последняя капля исчезает в его приёмнике. – А порядок – наша цель.

– Порядок – это чистая шина и нулевое сопротивление, – отрезала Фрикса. – А не красивые капли. Красота не чинит контакты.

Затем начиналась работа. Если для других она была рутиной поддержания, для Зиппа она была исследованием и хранением. Он был летописцем этого микрокосма. Его главный проект, над которым он трудился в свободные (а чаще – украденные у сна) циклы, – подробные карты местности. Не скучные схемы из базы данных, а живые, наполненные деталями изображения. Он использовал гибкие полимерные плёнки, добытые из расщеплённой изоляции, и проводящие чернила, которые делал сам, смешивая графитовую пыль с ионной жидкостью.

На его картах мир оживал. Вот «Лес спиральных индукторов» – тёмная, густонаселённая территория, где слышалось тихое, навязчивое, наводящее на размышления гудение низкой частоты. На карте он обозначил его штриховкой разной плотности, создавая «карту звука». Здесь была опасность: сильные магнитные поля могли сбросить незащищённую оперативную память. Сюда редко заглядывали другие.

Вот «Равнина золотых коннекторов» – бескрайнее, на первый взгляд, море позолоченных штырьков, сверкающих под лучом Солнца подобно драгоценному ковру. Это была оживлённая магистраль, транспортный узел. Здесь всегда кипела работа, сновали патрули, велись переговоры по коротким каналам. На карте Зипп отмечал наиболее устойчивые «тропы» и опасные зоны нестабильного контакта.

А там, на самой дальней границе его изведанного мира, возвышались «Хрустальные пики кварцевых генераторов». Они были хрупки и прекрасны. Каждый пик тихо пел на своей уникальной, неповторимой частоте, создавая фоновый хор «Музыки Сфер». Подойти близко было трудно – вибрации могли разнести хрупкие компоненты нанобота на части. Но Зипп бывал там, зарисовывая призматические грани, и слушал. Он был уверен, что в этой музыке зашифровано что-то важное. Может быть, даже послание строителей.

Именно за этим занятием его застал Свип. Зипп сидел на безопасном выступе у подножия Леса, с иглой, питавшейся статическим электричеством от его собственного корпуса, в «руке», склонившись над очередным фрагментом карты.

– Опять свои каракули разводишь? – прошипел Свип, вынырнув из тени. Его корпус был испачкан свежей, чёрной смазкой.

– Это не каракули. Это топография магнитных аномалий в третьем квадранте Леса, – спокойно ответил Зипп. – Здесь, видишь, область нестабильности. Возможно, трещина в основании.

– И что с того? – Свип пристроился рядом, его сенсоры с любопытством скользили по изящным линиям.

– Если трещина, значит, туда попадает внешний воздух. Меняется давление, температура. Это может стать новой средой обитания. Или угрозой.

– Угрозы я и так каждый цикл нахожу, без твоих карт, – фыркнул Свип, но не уползал. – Зато красиво. Похоже на… на ту штуку, что я видел в глубоком туннеле. Тоже линии такие же плавные.

Зипп насторожился.

– На какую штуку?

– Да такую… на стенке нацарапанную. Только не царапина, а будто сам металл так вырос. Тоже спирали, волны… – Свип вдруг замолчал, как бы спохватившись. – Да забей. Наверное, просто коррозия причудливая. Протокол говорит: «Необычное – потенциально опасно. Изолировать или уничтожить». Я не стал трогать.

С этими словами Свип отчалил, оставив Зиппа с холодным, тревожным комом в сапфировом процессоре. «Необычное – потенциально опасно». Это была основа их мира. И его карты, его слушание музыки кристаллов, его сбор росы – всё это было «необычным». А значит, потенциально опасным для системы.

Он снова взглянул на свою карту, но уже не видел её линий. Его ум, вопреки воле, уносился прочь. В Великий Внешний Мир, существовавший лишь в его гипотезах. Туда, где текли реки из жидкого света, где возвышались горы из мыслимого вещества, и где не было тесных стен сервопривода, душивших своей предсказуемой, смертельной логикой. И в этот момент он осознал: его карты – это не просто описание сектора. Это был первый, робкий шаг к побегу. Потому что чтобы сбежать, нужно сначала понять границы своего изолированного дома. А он был ближе всех к этому пониманию. И, возможно, именно поэтому его следующий шаг должен был быть таким осторожным.

Зов из пыли

В последние циклы его охватывало странное, настойчивое беспокойство. Это была не внутренняя тревога, не порождение его вечно вращающихся мыслей. Оно исходило извне – из глухих, давно заброшенных секторов за Лабиринтами контурных соединений. Словно тихий зов, смутная рябь на гладкой поверхности реальности, которую улавливали только его сверхчувствительные сенсоры, настроенные на иные частоты. Это был не звук и не свет. Это было давление на саму логику окружающего пространства – едва ощутимое искажение, словно кто-то в соседней комнате тихо напевал песню на забытом языке. Зипп пытался игнорировать его, погружаясь в рутину, но зов проникал даже в его сны-дефрагментации, проявляясь в виде странных, геометрически безупречных узоров в потоках данных.

– Ты сегодня работаешь на 12% медленнее, – констатировал Квадратор, анализируя его отчет о проверке шин. – И допустил статистически значимое отклонение в калибровке датчика 4-дельта. Твои сенсоры требуют диагностики. Или «мечтания» снова отвлекают ресурсы процессора?

– Возможно, в окружающей среде присутствует фоновый шум новой природы, – осторожно предположил Зипп. – В секторе 7, за Лабиринтами. Я фиксирую аномальные колебания.

– Лабиринты находятся за пределами зоны нашего ответственности, – немедленно отрезал Квадратор. – Они обозначены в протоколе как «нестабильные, потенциально опасные». Фоновый шум там – это, с вероятностью 99,8%, остаточные вибрации от смещения гигантских конструкций. Они не имеют значения для выполнения наших задач. Прекрати сканировать запретные зоны и сосредоточься на шине 7-бета. Её сопротивление снова растёт.

Но Зипп не мог сосредоточиться. Зов превратился в навязчивую идею. Он чувствовал это каждой пластинкой своего полимерного тела – тихую, мощную пульсацию, исходящую из темноты. Он должен был найти источник. Это было сильнее протокола, сильнее страха. Это было любопытство – чистый, неутолимый импульс, который когда-то, возможно, и привёл его вид в эту вселенную.

На свой страх и риск, в цикл, отведённый для технического обслуживания своего сектора, он отправился в Лабиринты контурных соединений. Это было царство хаоса и тихой смерти. Огромные, острые как бритва выводы компонентов, когда-то соединявшиеся в сложнейшие схемы, теперь торчали в темноте, готовые проткнуть полимерную оболочку неосторожного путника. Воздух (точнее, газовая смесь, остававшаяся в герметичных отсеках) был неподвижен и пахнул озоном и старой окисью. Свет Старого Солнца сюда не достигал; Зипп продвигался вперёд, освещая путь слабым сиянием своих фоторецепторов, которые отбрасывали длинные, искажённые тени на стены из спрессованных конденсаторов и разорванных кабелей.

После долгого и опасного пути, когда его карты закончились и пришлось полагаться только на внутреннее чутьё, он нашёл его. Небольшой, полуразрушенный отсек, обозначенный стёршейся пиктограммой «Хранилище нестандартных компонентов». Дверь, вернее, её остатки, висели на одной петле. Внутри царила гробовая тишина, нарушаемая лишь тихим, едва слышным поскрипыванием остывающего металла где-то в глубине. Воздух был густ от пыли, висевшей неподвижными облаками. И тут он увидел это.

Через разрыв в перекрытии, где когда-то проходила оптоволоконная магистраль, пробивался один-единственный, тонкий как игла, луч света. Не от Старого Солнца – это был иной свет, холодный и сконцентрированный, возможно, от аварийной фосфоресцирующей панели где-то на уровнях выше. Этот луч падал точно на корпус древнего, покрытого многолетней окаменевшей пылью жесткого диска. И на этом корпусе лежало Нечто. Казалось, сама судьба, или какая-то иная, неведомая сила, направила этот луч сюда, чтобы указать ему, Зиппу, на это место. Отсюда исходил тот самый зов. Теперь он был не смутным ощущением, а физической реальностью, видимой и осязаемой.