Тринадцатый. Мой любимый номер

Мама спит, а я делаю письменные уроки. Устную программу я частично прошла летом, когда выдали учебники. Тогда заняться было нечем, поэтому читала в парке на свежем воздухе.

Папа и ещё несколько соседей, его сослуживцев, на общей кухне разбираются с газовой плитой. Если починить не удастся, то многих на ужин ждет лапша быстрого приготовления. А я и не прочь. Но лучше сухой паек. Папа привёз его с учений и тот лежит в шкафу на экстренный случай. Каши там обалденные! Только вот обещанные макароны не смогу приготовить. Хотя, думаю, соседи с других этажей разрешат воспользоваться кухней.

Макс бы точно разрешил. Он сегодня будто ждал, когда приеду, так смотрел на меня, что я немного растерялась. На первый взгляд этот парень кажется мрачным, высокомерным. Но за этой маской скрывается одиночество, а за симпатичной внешностью – дисциплина и решительность, которые покоряют. Когда он направился к отцу, я, честно говоря, впервые почувствовала себя слабой. Но не в смысле уязвимости, а будто могу расслабиться, не воевать, не драться за право быть, почувствовала себя в броне, и никакая сила, ничто, не сможет её пробить, потому что рядом со мной Макс.

Не то, что Тринадцатый. Вся его решимость и поведение кажутся позерством. Хотя, сегодня он меня удивил. Его небрежная забота о своём брате в какой-то момент защекотала моё сердце и заставила улыбаться от умиления. Может, за его маской «солнечного Бога на Земле» тоже что-то скрывается?

Интересно, что?

Мои размышления об этих разных парнях оставляют следы зубов на колпачке ручки. Глянув на спящую маму, невольно улыбаюсь. Сейчас бы как в детстве, в наглую залезть под одеяло и утонуть в её объятиях. Но мне не пять.

Маме Макс тоже понравился. Говорит, интересный и воспитанный молодой человек. Сложив учебники и тетради в рюкзак, я осторожно открываю дверь и выхожу из комнаты. Хочу проверить, как дела у папы, а то урчит в животе, есть охота.

С печкой какая-то беда. Скорее всего пришло время менять, тем более две другие – давно не рабочие. Как я и думала, нам разрешили пользоваться соседскими с других этажей, пока коллегиальное заявление жителей не дойдёт до руководства. Папа быстро организовал ответственного. Горжусь своим отцом, он умеет чётко ставить задачи. И, чувствуя себя лидером лапшичного восстания, папа решает устроить нам праздник живота, поэтому уходит в ближайший фаст-фуд. Провожаю его за дверь, а сама сбиваю голодное урчание в животе маленькой корочкой хлеба.

Решаю маму не будить до папиного прихода. Поэтому беру игровой планшет с прикроватной тумбочки и разваливаюсь на своей кровати, чтобы поиграть в «три в ряд» – единственное развлечение для меня в общаге. Вибрация телефона на столе отвлекает от сложного уровня. Подхожу. Звонят с неизвестного номера и, оказывается, с него уже есть несколько пропущенных.

– Алло? – спрашиваю полушёпотом.

– Привет, Морошка! Дошла без происшествий?

Глянув на маму, я выхожу за дверь.

– Откуда у тебя мой номер?

– Знаешь ли, мой язык не только до оргазма доводит.

Тринадцатый хихикает в трубку.

– Фу!

– А есть те, кому нравится.

– Уверена, ты себе льстишь, Иванов! Зачем звонишь?

– Говорю же, узнать, как дошла.

– Дошла ногами. А ты как-то по-другому ходишь?

Он смеется.

– Тут Кирюха приглашает тебя завтра погулять в парке, часа в четыре. Типа свидание. Я ему сказал, что он не в твоём вкусе, и тебе нравятся постарше, такие, как я, но он настаивает. Что ему передать?

Улыбаюсь в сторону. Это нечестно – использовать младшего брата.

– Передай ему, что завтра в это время я не свободна. Завтра у меня свидание с другим.

– А послезавтра?

– А что будет послезавтра, я смогу узнать только завтра.

– А нельзя послезавтра перенести на завтра, а завтра на послезавтра?

Вот упрямый!

– Нет, нельзя. Но ты можешь попросить об этом Мисс единорог. Уверена, она для вас свободна 24/7.

– Как? Мисс единорог?

Он снова смеётся в трубку, причём весьма заразительно, будто слышит такое впервые.

– Ладно, откуда это прозвище, я понимаю. Но откуда моё? Почему Тринадцатый?

– Есть такой старый мультик про чëртика… Любить всех, ненавидеть себя… и ты на него похож.

– Вообще-то себя я люблю больше.

– Ты только внешне на него похож. Такой же лохматый.

– Не лохматый, а модный.

– Странная мода, ходить с гнездом на голове. Ты там поройся, может, кого-то найдешь.

Теперь я смеюсь, а он уже нет.

– Там только безграничная харизма и сексуальность. И ты, очевидно, не разбираешься в трендах. В телефоне поройся….

Уделал, так и быть. Знает, что у меня кнопочный и нет выхода в соцсети.

– Ладно, мистер харизма, могу называть тебя по-другому. Как тебе принц Чарминг? Ты такой же, как он – люблю себя любимого.

– А как насчёт обычных имён? Женя плюс Лёша равно…

– Равно никогда!

– Никогда не говори никогда, дет…

Он произносит эти слова с придыханием в голосе, а я не дослушиваю, отключаюсь, потому что в коридоре появляется папа с пакетом в руках.

– Почему тут стоишь? Мама проснулась?

– Нет. Я вышла, чтобы её не будить. По телефону говорила.

– С кем? С Максом?

– Нет. Одноклассник звонил.

– А… Белобрысый.

– Пап, его Лёша зовут.

– Да хоть Аристарх. Мне он не нравится.

Мне тоже. Наверное.

Папа вручает пакет, а сам идёт на общую кухню вымыть руки.

***

После вкусного ужина, развалившись на родительском диване, мы втроем смотрим сериал. Как всегда про военных или полицейских, папино любимое. Папа обнимает маму, мама меня, а я сжимаю в ладони свой кнопочный кирпичик. Сытые и счастливые следим за сюжетом. Но я скорее – нет. Жду звонка.

На телефон приходит смс. Выбираюсь из маминых объятий и отвожу руку в сторону, чтобы прочесть.

Макс:

«Привет. Я могу позвонить или уже поздно?»

С улыбкой на лице озираюсь на родителей, они увлеченно смотрят кино.

– Пойду умоюсь перед сном, – отвлекая их от просмотра, я встаю с дивана и лезу в шкаф за чистым полотенцем. Захватив с собой щётку и зубную пасту, выхожу из комнаты.

По тусклому коридору я шаркаю в любимых тапочках до душевой, и на ходу набираю Макса, но он сбрасывает и тут же перезванивает. Не знаю почему, но как только слышу его голос, моя улыбка неконтролируемо тянется до ушей.

– Привет, Джеки.

– Привет, Безумный Макс! Как самочувствие?

– Прямо сейчас – намного лучше.

Слышу, как он улыбается, а я и не переставала. Душевая занята, поэтому разворачиваюсь и, стараясь не выходить за границы деревянной доски обшарпанного пола, неторопливо шагаю обратно.

– Может, помимо макарон тебе ещë что-то привезти: щётку, пасту, книги? Могу привезти свою футболку и смешные тапки.

– Спасибо, мама уже всё привезла. Всë, кроме макарон.

– А я всё для них купила, и знаешь кого встретила в магазине?

– Кого?

Голос Макса внезапно меняется, становится тихим.

– Иванова. Он спрашивал про тебя. Я сказала, что тебе намного лучше.

– А что потом?

– Ничего особенного. Немного прогулялись по парку. Он был с младшим братом. Такой милаха!

– Иванов?

Макс так спрашивает, как будто ревнует.

– Нет, конечно. Но и он показал себя с неожиданной стороны. Почему ты так его не любишь?

– А должен?

– Нет. Просто хочу понять. Что-то было в прошлом? Иванов говорил, что раньше жил в нашей общаге.

– Жил, – Макс отвечает неохотно, будто я заставляю его перебирать грязное бельё. – В одной из комнат, которые теперь наши. Мы даже с ним дружили. А потом им дали квартиру, а нам нет.

– Ну, это же странно прекращать дружбу из-за квартиры.

– По-твоему, я завидую?

– Не знаю. Надеюсь, что нет.

– Нет. Это просто одно из стечений обстоятельств. Причина совсем другая.

– Не расскажешь?

– Нет. Не хочу портить себе настроение.

– Ой! – услышав за спиной шорохи, оборачиваюсь. – Макс, мне пора, душевая освободилась.

– Если бы я был Ивановым, то я бы обязательно спросил: «Детка, душ и без меня?»

Макс смешно пародирует одноклассника. Он прав – Иванов вообще не следит за своим языком. Во всех смыслах.

– А ты бы что сказал? – не знаю, зачем я это спрашиваю.

– Хм. Я бы сказал: «Спокойной ночи, Джеки!»

Пропустив выходящих из душевой соседей, я свечусь ярче коридорной лампочки и захожу внутрь.

– И тебе, Макс.

– Ты точно приедешь?

– А ты точно будешь ждать?

– Точно, – Макс отвечает так уверенно. – Спокойной ночи, Джеки!

– Поправляйся, безумный Макс!

***

Опаздываю в школу. Бегу через парк, перепрыгивая лужи. Ночью был ливень, размыло тропинки вдоль гаражей. Осень надела серость на небо, и на лицах людей стёрла радость.

Влетаю в класс за секунду до звонка, и, совершенно забыв проверить стул, плюхаюсь за парту, а на ней лежит шоколадный кексик с запиской «съешь меня».

Перевожу взгляд на Тихонову, которая, озираясь, ехидно улыбается и перешептывается с соседкой по парте.

Это что – что-то вроде чёрной метки? Она действительно думает, что я его съем?

Глянув на Батона, который дрыхнет за партой, перекладываю кекс на место Иванова.

Тихонова заметно напрягается. С её лица сползает улыбка. Она вскакивает с места, но вошедшая в кабинет учительница литературы, говорит всем садиться.

Вслед за ней в класс вбегает запыхавшийся Тринадцатый.

– Иванов, опять опаздываешь! – скучающим тоном, чуть ли не зевая, произносит Маргарита Андреевна.

– Пробки, Маргарита Андреевна!

– Какие пробки, Иванов! Тебе пять минут пешком до школы. Садись.

Растянув улыбку до ушей, Тринадцатый проносится между рядами парт под смешки одноклассников, и паркуется рядом с сонным Батоном. Иванов поднимает кексик, читает записку и, повернувшись ко мне произносит томное «спасибо».

Да, не за что, Иванов! Уверена, тебе понравится. Если он от Тихоновой, то явно волшебный, с каким-нибудь побочным эффектом: слабительной пыльцой, сонным порошком, а, может, со странной начинкой, что-то вроде пластилина.

Скоро узнаем!

Тихонова сама не своя, не сводит взгляд с Иванова, показывает ему пантомимы, скрещивает запястья, намекая, чтоб не ел. Но он почему-то не слушает и, будто специально, ей назло и глядя в глаза, демонстративно смачно откусывает кекс и жуёт с таким наслаждением, словно в жизни ничего вкуснее не ел.

Я еле сдерживаю улыбку, глядя на этот спектакль.

– Лера, – обратив на неё внимание, учительница кладёт мел на место, и отходит от доски. – Вижу ты готова первой выступить перед классом. Прошу!

Маргарита Андреевна садится за свой стол, а Тихонова, тяжело выдохнув, выходит к доске. Повернувшись к нам лицом, и прежде, чем рассказывать, Мисс единорог смотрит на Иванова, как на дурака, а потом крутит пальцем у виска.

Значит точно, волшебные!

По классу проносятся смешки, но учительница тут же пресекает их. Иванов в свою очередь, закинув в рот последние крошки и не моргая, глядя на Тихонову, ей в ответ демонстративно выдвигает средний палец и чешет им межбровье.

М-да… странная парочка!

Тихонова закатывает на мгновение глаза и начинает рассказывать стихотворение.

Иванов, делая вид, что внимательно слушает, наклоняется в мою сторону со своей фирменной довольной улыбкой:

– Твой кекс бесподобен также, как кекс со мной.

Господи, дай мне сил не засмеяться громко на весь класс.

– Специально для тебя по рецепту Мисс единорога…

Всё также улыбаясь, Тринадцатый задумчиво сдвигает брови, переваривает не кексик, а мои слова.

– Они волшебные! – добавляю шёпотом, будто произношу тайное заклинание.

– На последней парте, прекратили разговоры! Иванов, ты следующий, – учительница просит Иванова выйти к доске.

Тринадцатый рассказывает стих, улыбаясь и не сводя с меня глаз, а я всё жду, когда же наступит возможный побочный эффект, и не менее интересно – какой?

На перемене Тихонова выталкивает Иванова в коридор и, после звонка, он с растерянным и слегка задумчивым выражением лица садится за парту. На меня вообще не смотрит, и больше не улыбается. Лишь иногда косится, при этом как-то странно кривится, будто его что-то беспокоит.

Стоит учителю химии, нашей классной, зайти в кабинет, как Иванов, хватает учебники, кидает их в рюкзак и спешит к её столу. Он отпрашивается и, краснея, выходит из класса.

На оставшихся уроках Тринадцатый не появляется, а Тихонова больше не активна. Она сидит тихо и прячет лицо за ладонью, будто вообще не готова ни по одному предмету.

М-да! В тактике ведения боя ей явно не хватает практики.

После уроков наша классная просит остаться ненадолго. Она предлагает каждому поддержать Макса, записать для него видео с пожеланием скорее поправиться, и отправить их в общую группу, созданную в телеграмме специально для него.

Мои слова о том, что у меня кнопочный телефон и я лично сегодня поеду к Максу в четыре часа дня, провоцируют у одноклассников неприкрытые пошлые намеки. Анастасия Леонидовна делает попытку их пресечь, но всё бесполезно.

Ну и ладно!

Пусть думают, что хотят.

Мне параллельно!

***

Папа сегодня на службе, а мама на втором этаже – пока я делаю уроки, по моей просьбе она готовит макароны по-флотски, специально для Макса. Ей сегодня к девяти вечера идти на ночное дежурство в больницу, а мне к шестнадцати, в часы приёма.

Мама обматывает контейнер с макаронами фольгой и ставит их на стол рядом с сумкой. Оценивающе взглянув на мой внешний вид, мама заставляет нарядиться.

– Мам, я вся учухаюсь пока дойду до остановки. После дождя везде слякоть.

– А ты обходными путями.

– Летать я не умею.

– Научишься. Надень, говорю, колготки и платье с сапогами, и моё пальто, а не свою бесформенную куртку.

– Во-первых, зачем мне наряжаться? Он – мой друг, а не парень, и это свидание в больнице, а не в ресторане. Во-вторых, в пальто он всё равно меня не увидит, и в платье – тоже, потому что я буду в халате.

– В халате и в платье – он заметит.

– Мам, я просто хочу Макса морально поддержать, а не зацепить его физически.

– Просто. Надень. Платье, – мама снисходительно улыбается, настаивает в своей добровольно-принудительной манере.

Проще сдаться, что я неохотно и делаю.

Рычу. Демонстративно стягиваю с себя джинсы и худи, и снимаю с вешалки платье с цветочным принтом. Мама подарила его на мой день рождения. Шифоновое, оно больше для лета, чем для дождливой осени, но что не сделаешь, лишь бы мама улыбалась.

***

Довольная, красивая, в мамином пальто верблюжьего цвета, и в ботильонах на высоком каблуке, я спешу мимо гаражей в сторону остановки, стараюсь избегать луж и грязи. И не успеваю выйти за пределы нашего двора, как вижу перед собой мальчишек, человек пять. На вид им лет по пятнадцать, может старше. Громко болтая, матерясь, они идут мне навстречу. Тело почему-то напрягается, будто чувствует опасность, потому что они смотрят на меня так, словно неожиданно узнают. А вот я их – впервые вижу. Они явно не из нашей общаги. Преграждая путь, трое из них меня окружают, а двое отходят в стороны, стоят начеку.

– Дайте пройти, – наглею и отталкиваю от себя, но это их только раззадоривает. Один из них хватается за лямку и тянет.

– И куда мы спешим? А в сумке что?

– Не твое дело, дайте пройти!

Пытаюсь протиснуться между ними, дергаю сумку к себе, но парни плотно прижимаются к друг другу. Моё сердце колошматит о ребра, кровь пульсирует в висках. Оглядываюсь по сторонам, ищу пути отступления, но кроме как в высокую траву, что торчит из луж и грязи, бежать особо некуда. И, как назло, люди, если и есть, то очень далеко, и вряд ли оттуда они что-то поймут и услышат.

– Дай, сказал, сумку!

Тот, что схватился за ремешок, срывает сумку с плеча и выдергивает из моих рук. Кричу: «Помогите!», но тут же получаю по губам, бьет второй и толкает к третьему, тому что стоит позади меня. Они мотыляют, толкают друг к другу. Сопротивляюсь, отбиваюсь от них, но заметив, как в грязь и лужи сыпятся из сумки мои вещи: телефон, документы, ключи и контейнер с едой – теряю равновесие и падаю на колени, в самую грязь.

А эти придурки топчут мамино пальто!

Топчут и смеются.

– Вам капец, идиоты! – рычу сквозь слезы, пытаюсь вытянуть подол из-под их грязных ботинок, встать, но не могу.

Во мне даже не страх, а злость, что будь я один на один, то точно бы отбилась, а так.... Не получается! Против девчонок я дралась, и не раз. Но против парней оказываюсь бессильна. Мама очень расстроится, это ее любимое выходное пальто.

– Фу, тут кто-то хрюкает?!

Они мерзко ржут надо мной, пинают грязь. Холодные брызги, ударяясь о кожу, сползают по щекам. А потом, тот, что забрал мою сумку, швыряет мне её в лицо и нагло щерится:

– Это радужный привет, Морошка!

Конопатый такой, курносый, с маленькими, глубоко посаженными глазками.

– Я тебя запомнила! – скалюсь на него, как волчица.

– Глаза лишние?

– Валим, кто-то идёт, – свистит один из тех, кто стоит позади.

Они сбегают, а я рыдаю, глядя в сторону, где тонут мои вещи.

Глава 8. Барсук

Сегодня мне намного лучше. Голова почти не кружится, только если сильно трясти. Но я не болванчик и не болван, чтобы специально ухудшать ситуацию. Хочу домой.

Весь день сдаю анализы, кровь. Томография, капельницы, таблетки, уколы – круговорот белых халатов в моей палате. Врач говорит, что динамика хорошая и, возможно, завтра меня отпустят, чему я очень рад. Вчера вечером ко мне подселили мужика. Кто-то треснул ему по башке, когда он возвращался домой, и сегодня этот контуженный мучает меня то расспросами, то жалобами на свою несчастную жизнь.

Вообще неинтересно.

Зачем ныть, если сам ничего не меняешь?

Директриса устроила флешмоб. В поддержку меня она создала группу в телеге и теперь с обеда в неё пишут все, кому не лень. Показуха! Но пару сообщений от одноклассников я всë-таки глянул. Забавно, что те, кто ещё в пятом классе надо мной издевался, теперь лебезят на камеру и шлют чуть ли не признания в любви.

Женька до сих пор не пришла. Отправил ей смс час назад, но оно не доставлено. Звонил – недоступна. Не знаю, что думать. Ненавижу чувство неопределенности. Когда рёбра, словно капкан, сдавливают грудину, лишают возможности дышать, а я – дикий зверь, попавший в эту ловушку. Чую опасность и скорую смерть. Часы на стене показывают семь вечера. Еще час и всё. Я умру, если Женька не придёт.

Нет, конечно не в прямом смысле, но буду мучиться в агонии неведения.

Может, её мама сегодня на дежурстве? Как раз к соседу по палате приехала жена и слушать их разговоры совсем не хочется. Пойду спрошу.

Стараясь не делать резких движений, я встаю с кровати и выхожу в коридор. В соседних палатах шум, голоса. Неторопливо шаркаю до поста, где сидит медсестра и что-то пишет за столом.

– Здравствуйте!

– Плохо себя чувствуешь? – Женщина отвлекается от письма и внимательно на меня смотрит.

– Нет, всё хорошо. Просто хотел спросить… Медсестра… Ее зовут Анна Сергеевна Мирошина – скажите, она сегодня будет?

– Анна Сергеевна? Должна. Часам к девяти. Что-то передать?

– Нет, спасибо.

Почему, когда что-то или кого-то очень ждёшь, то время тянется бесконечно, а когда хочется растянуть мгновение, посмаковать каждую секунду – оно проносится мимо со скоростью болида?

Сосед со своими разговорами достал. Не отвлекает, а, наоборот, раздражает. Почти девять, и я весь на взводе. Сообщение так и не доставлено, телефон недоступен.

– Так, рыцари, готовьте попки! – постучав, мама Жени заходит в палату с металлическим разносом.

Наконец! Я улыбаюсь: теперь понятно, почему Женька так сказала в прошлый раз.

– Здравствуйте! – сажусь на кровати, выше поднимаю подушку. – Я вас ждал.

На самом деле очень.

– Меня? – она удивляется, ставит разнос на тумбу соседа, и не глядя на меня, готовит шприц к уколу. – Или Женю?

Анна Сергеевна поворачивается в мою сторону, выпуская из шприца лишний воздух и бросает на меня взгляд, полный загадки.

– Просто она говорила, что придет. С ней всё в порядке?

Анна Сергеевна напряженно вздыхает и, протерев спиртовой салфеткой кожу соседа, всаживает иглу ему в задницу, вливает в него лекарство.

– Уже да.

Не понял! Что значит уже?

Моя очередь. Жду, когда подойдёт, и ещё больше жду пояснений.

– Поворачивайся, – мягким тоном командует она и готовит лекарство.

Послушно выполняю приказ и приспускаю резинку трико. Чувствую резкий запах спирта, холодок касается кожи.

– Что значит уже? – смелею, но тут же стискиваю зубы, когда игла протыкает кожу и лекарство вместе с тянущей болью заполняет мышцу.

Женина мама прижимает к коже салфетку, убирает руку. Я поправляю штаны и переворачиваюсь на спину, волнуясь, жду ответ.

Она смотрит на меня внимательно и совсем не улыбается:

– Напали на неё, когда шла на остановку. Какие-то хулиганы, пять человек.

Она кладет шприц на разнос, а капкан в моей груди с каждым её словом сдавливает сильнее. Так сильно, что приходится сжать кулаки, чтобы сбить напряжение.

– Её изна… – резко выдыхаю, не в силах произнести это слово. – Избили?

Гадаю и, кажется, что мои же слова избивают меня самого, пинают под дых. А глаза Анны Сергеевны округляются, выдают ужас:

– Тьфу на тебя, дурачок! – приложив ладонь к области сердца, она восклицает. – Не дай бог!

Не будь у меня сотряс, она бы точно влепила подзатыльник.

– Только напугали и измазали грязью, представляете?

Анна Сергеевна почему-то ищет сочувствие не у меня, а у мужика. Тот сочувствует, но слишком театрально. Он кивает, и медсестра переводит взгляд снова на меня.

– Так долго собиралась, макарон тебе наготовила. Красивая вышла из дома, а эти… утопили в луже документы, ключи и телефон, подонки, – она задумчиво качает головой. – Поэтому к тебе и не приехала, а предупредить не смогла.

– Я их найду, – говорю твёрдо и злюсь на себя: нахрен мне нужны были те макароны. – Они подписали себе смертный приговор!

Цежу сквозь зубы, пытаясь справиться с гневом.

– Так, герой! Я вижу, что моя дочь тебе нравится, но я не хочу, чтобы следующее её посещение оказалось посещением твоей могилы! Поэтому – давай-ка без резких движений! Договорились? Тебе противопоказано, – она сердится, вскидывает бровь и буравит меня взглядом. – Мы сами как-нибудь разберёмся.

Стиснув зубы, я делаю вид, что соглашаюсь, киваю, а у самого внутри всё кипит.

– С Женей всё хорошо, просто испугалась немного. Документы мы восстановим, телефон купим. Поэтому, твоя единственная задача – поскорее поправиться. Ты нужен ей. Живой и здоровый.

– У меня так не много друзей, чтобы закрывать глаза на такие вещи, – я делаю над собой усилие и говорю спокойно.

– Друзей? Ну да…. – она вздыхает с улыбкой. – Поправляйся, друг.

Анна Сергеевна берёт с тумбы разнос, а я невольно улыбаюсь, прокручивая в голове её слова.

Я ей нужен….

От этой мысли капкан ослабляет хватку, дарит тепло, щекочет сердце.

– Поправляйтесь, мальчики, – открывая дверь, Женькина мама, оборачивается, улыбается и выходит.

Как только закрывается дверь, я снимаю телефон с зарядки.

– Симпатичная сестричка, не то, что утром! Да…

Сосед мечтательно улыбается, глядя на дверь.

– Она замужем, а у вас есть жена, – обрубаю его фантазии.

– Одно другому не мешает.

– А вам, видно, мало дали по башке.

– Да, что ты понимаешь? – он достаёт из ящика тумбы потрепанную книгу и, раскрыв на середине, изображает умника. – Доживёшь до моего возраста, будешь петь по-другому.

Дебил!

Закрываюсь с телефоном в ванной.

Нахожу в контактах номер Иванова. Не помню, когда и по какой причине записал, но видно настал повод позвонить.

Иванов отвечает на вызов со второго раза.

– Если я узнаю, что это твоих рук дело – я тебя размотаю, понял?! – сходу запугиваю, чтобы знал, что я не шучу.

– И тебе доброй ночи, Барсук! Ты там совсем отъехал? Че за предъявы?

– Ты подослал к Женьке пятерых?! Зачем? Она ни при чём! Это я попросил её прийти и поддержать. Мне предъявить слабо или опять струсил? Наезжайте на меня, а Женьку не трогать, понял?!

Ору на него в трубку, но Иванов будто не всекает, о чём это я, и тоже заводится:

– Тебе там озверин колят? Ты можешь нормально изъясняться?! Подослал, Женька, струсил, пятерых… Ты о чём, Барсук? Я не догоняю твой ассоциативный ряд.

Ух ты, мля, новые словечки.

– Ладно. Даю последний шанс признаться. На Женю сегодня напали пятеро идиотов, изваляли в грязи, утопили вещи. Избили. Ты подослал?

– Ты больной, Барсук?! Нахрена мне это надо? Я девчонок шпилю, а не бью! И вообще, я сегодня с горшка с утра не слезаю, кстати, благодаря твоей Жене!