Тринадцатый. Мой любимый номер

– Ты спишь, Барсук, если так думаешь, – выплюнув жвачку в фольгу от упаковки, сворачиваю в мелкий шарик и бросаю в него.

Барсук кидается ко мне, а я вскакиваю с лавочки. Он щерится, сжав кулаки, и если бы не тренер, вошедший в раздевалку, то мы бы начали прямо здесь.

Злой какой-то!

Опять не ел перед боем? Думает, так у него больше шансов. Так у него меньше сил, и мозги хуже работают, а значит, допустит ошибку и в Москву поеду я. Пара-пара-па! Тиранув по подбородку, показываю Барсуку, что ждет его борода, а не поездка.

– Иванов! – тренер влезает в наш поединок самонадеянных взглядов, – на ринге будете письками меряться, а тут вы команда. – А ты Барсуков, живо переодеваться! У вас на все про все полчаса.

Натянув довольную улыбку, что смог задеть соперника, я беру воду и выхожу в зал, посмотреть кто пришел.

Народу собралось!

Одноклассники, школьники из параллельных и помладше классов, родители школьников. Ближе к рингу, по другую сторону от жюри, на лавочке сидит моя группа поддержки девчонок с Тихоновой во главе. Позади Батон со своими дружками со двора. В другом ряду батя с маман и Кирюхой, моим младшим братом. И… Ого! Морошка тоже здесь, то есть Мирошина.

Не то, что она мне нравится, просто интересная. Новенькие всегда интересны. Они для меня как неопознанный летающий объект. Сперва пугают, потом присматриваюсь, типа всё ли у них как у всех: грудь там, задница чтобы были норм. Ну и лицо, чтобы не тупое.

Вообще мне нравятся такие, как Тихонова, которые знают себе цену. Правда, она слишком выпячивает свою красоту. А Морошка нет. Она красивая, но, походу, даже не в курсе этого. Потому что одевается скромно, почти не красится. Но взгляд и улыбка… точнее оскал с её фирменным взглядом. Ух! Будто мажет лицо горчицей – пробирает до мозга костей. И шевелится от этого не только мозг.

На ринге прыгают те, кто младше на несколько лет. Люди болеют за них. Женька держится как-то стороной от наших одноклассников. Получается, не я один отрываюсь от коллектива. Ну ничего, скоро я выйду. Увидит меня в майке, как начищаю морду Барсуку из параллельного, поплывет и прямо в мой фан-клуб. Ещё не одна девчонка не оставалась равнодушной. Барсуку тоже иногда перепадает, не все любят блондинов, но почему-то его редко кто приходит поддержать. Даже мамка его была от силы раз пять за те пять лет, что он ходит. И сейчас её не вижу. И нет тех девчонок, кто раньше за него болел.

Бедняга! Может дать ему как-нибудь несколько уроков эффектного обольщения? Хотя нет, не дам. Это моя персональная тактика, он сам пусть допетривает.

Тренер хлопает меня по плечу, отвлекает:

– Ты готов? Сейчас Карамян и Алиханов.

Понятно, сперва «Восточный экспресс».

– А потом, ты с Барсуком, то есть с Барсуковым. Иди разминайся! У вас десять минут.

Но лучше бы нас, конечно, разбили на пары по-другому. Смотрю в спины вышедшим парням из параллельного и мысленно желаю им удачи.

Нет, я не боюсь Барсука, хоть соперник он очень достойный, круче этой парочки вместе взятой. Но выиграть у него здесь – так себе победа, а вот если там, в Москве! Обойти его по очкам, взять первенство и вместо него привезти кубок – тогда это была бы победа, так победа! Достойная чемпиона.

Захожу в раздевалку, оставляю бутылку на лавочке.

Барсук растягивает свою рогатку в шпагате на полу. Глянув на меня, он встает и надевает шлем и перчатки. Я тоже. Застегивая, мы оба молчим и пристально смотрим друг другу в глаза, будто предстоящий бой будет насмерть.

– Готовы? – в раздевалку заходит тренер, а следом за ним «восточный экспресс». Алиханову будто двояк влепили – смотрит в пол и слишком дергано снимает перчатки, бросает их на лавочку – значит, продул, и мне придется ехать с Карамяном. Нет, реально, я лучше бы с Барсуком! Я толерантен, вообще пофиг у кого какой цвет кожи и тд, просто Барсук как-то роднее, что ли. Ладно, поздно переигрывать, пора выигрывать.

Мы, будто звезды мирового масштаба, вернее я. Выходим в зал и раздается свист, скандируют мое имя. В основном девчонки, и новенькая даже рот открывает. Надо же, пришла тоже за меня поболеть?

Но каково же мое удивление, когда мы залезли на ринг, и все притихли в ожидании боя.

– Давай, безумный Макс! Порви черта! – женский голос, но из-за надрыва не понимаю чей.

Стоп! Безумный Макс – понятно, Барсук! А я – черт?! Что за… Глянув на довольное лицо Барсука, пока рефери объясняет правила, которые знаем наизусть, я бросаю быстрый взгляд по залу. Тихонова зачем-то докапывается до Морошки и та, оттолкнув ее, сквозь гул кричит с надрывом в нашу сторону:

– Макс, ты лучший, порви его!

Связки порвешь, Морошка!

Теперь понятно, почему его рожа довольная! Значит, нашел к ней рельсы. Ну ничего, быстро с них сойдешь. Вызов принят, Барсук!

Мы расходимся, звучит гонг.

Погнали!

Барсук атакует, наносит апперкот, но я блокирую удар. Атакую сперва ногами: круговой голенью в бедро, прямой, крюк, подсечка. Бью: боковой правой, левой в грудь, в голову. Барсук ловко блокирует, уворачивается, но раз пропустил. Отвечает ногами, атакует: удар сверху, прямой. Блокирую. Он руками – ближний, дальний в грудь, в голову. Отвечаю. Шустрый гад.

Гонг. Расходимся.

Тренер бегает от меня к Барсуку, даëт указания, он говорит я пропускаю. Мы оба пропускаем, но в то же время пока идём на равных. Ещё два раунда по две минуты.

Смотрю на Барсука. Он будто бы не напрягается, сидит с довольным лицом, посматривает в зал. Я тоже. Мирошина вылавливает взгляд Барсука, и по её собственному видно, что переживает. За него, не за меня. А мы ведь должны быть в одной команде. Взгляд на Тихонову. Машет, улыбается. Вскидываю руку, мол, норм.

Время. Встаём.

Гонг.

Ещё два раунда танцев с Барсуком.

Красиво, сука, бьёт. Старается! Но я не пропускаю, наступаю, отвечаю. Две минуты тянутся как десять. Барсук – выносливый засранец, но я тоже не из говна сделан.

В зале гул, свист, моё имя! Морошку даже не слышно. Она лишь во втором перерыве привлекает к себе внимание Тихоновой, что-то выкрикивает.

Третий раунд, решающий.

Удары: руками, ногами, в голову, грудь, по бедрам, голенью. Барсука, мои! Эти две минуты летят, как мгновение.

Ни единой секунды я не теряю зрительный контакт с Барсуком.

Гонг.

И ни секунды после.

Пока судьи считают очки, принимают решение, Морошка пробирается в первый ряд, подбадривает Барсука, что-то ему выкрикивает, не могу разобрать.

Нет! Мы точно бьёмся не за поездку. Мы бьëмся за нее, её внимание. Усмехаюсь от собственных мыслей. Закусило!

Стоим с Барсуком возле рефери, ждём результат, и смотрим на Морошку. Оба, не отрываясь.

Она показывает «класс», но не пойму кому: ему или мне, а может обоим. Тихонова подходит к ней и что-то втирает Морошке на ухо. И судя по лицу, понятно, что это угрозы. Дура. Нахрена?

Судья подзывает рефери, чтобы объявить результат, а я готовлюсь вскидывать в победе руку. Барсук нервничает. Все нервничают. Из-за гула не слышу, что происходит внизу. Тихонова отходит от Морошки и группа поддержки, скандируют моё имя. Лерка орет, как не в себя. Моя девочка! Но Женька тоже не отстаёт. В противовес она болеет за Барсука, и это ужасно бесит!

Наконец, рефери подходит и на моём лице всплывает довольная улыбка, но ненадолго. Судья объявляет дополнительный раунд. Зал ликует, ждёт крови. Вот теперь я точно буду драться насмерть. Выложусь по полной.

Расходимся.

Гонг!

Ну, держись, Барсук!

Атакую. Удар! Удар! Барсук отвечает. Блокирую. Ногой: нижний, боковой, прямой. Барсук точно взбесился: бьёт без передыха, прицельно, точно, не даёт мне шанс ответить и в глазах такая ярость, будто вспомнил все мои косяки. Каждый его наш удар сопровождается криком, ликованием зала.

А вот хрен тебе!

Отвечаю с тем же рвением. Секунды как мгновения. Удары в голову, в грудь, по ногам. Бью! Не пропускаю! А вот Барсук… Последние секунды. Не вижу что, но что-то в зале его отвлекает. Морошка или что? Не вижу, но не воспользоваться этим не могу. Бью с ноги со всей дури Барсуку в башку.

Бам!

Готовченко!

Пошатнулся.

Нормально так пошатнулся! Но добивать его стал, потому что тот сам, нанося ответный удар, внезапно падает плашмя.

Хех! Мой первый нокаут, епт!

Гонг!

Зал раздаётся ликованием, но через секунды замолкает. Ждёт, когда встанет Барсук. А тот не встаёт, засранец!

Рефери, тренер несутся к Барсуку, а после кричат медику. А я не знаю, радоваться мне или нет. А вдруг я отключил его навечно?

Черт!

Смотрю в зал: Морошка мечется у ринга, сверлит меня презирающим взглядом. Не смотри так, это спорт, детка! Здесь, как в любви – все средства хороши!

Медик ватой тыкает Максу в нос, расстегивают ему шлем.

Фух! Он очухался!

Честно, я нормально так за него очканул. Он встаёт с их помощью и меня подзывает рефери, берёт нас обоих за руки. Барсук не смотрит в глаза, и в зал не смотрит. Скольжу взглядом по залу: смотрю на Морошку, на родителей, на Тихонову, Батона и его дружков, пытаюсь улыбнуться, но внезапно нет сил.

Внезапно и неожиданно!

Рефери вскидывает мою руку.

Я победил, но радости почему-то не чувствую. Только дикая усталость ноет в мышцах.

Барсук шатается, но держится. Сделав всего лишь шаг, чтобы уйти, он снова падает плашмя. Придурок!

Его забирают медики, увозят на скорой. Сотряс у Барсука знатный! Месяц точно проваляется в больничке, я так думаю. А значит, у меня есть возможность переманить Морошку в свой фан-клуб.

Тренер хвалит за бой, говорит про ошибки, но я какого-то чёрта не слушаю, а думаю о Барсуке. А вдруг я сломал ему жизнь? Вдруг ему запретят вообще тренироваться. Этого он точно мне никогда не простит.

Мы были друзьями, когда я жил в общаге. Да, он был пухляш, и всё над ним смеялись, не упускали возможность побуллить. Но Макс парень с характером, отвечал и я помогал. А потом… Сука, он до сих пор считает, что я струсил! А что я мог против кучки старшеклассников? Только сбегать за помощью.

Сбегал, привёл!

Отмудохали его конечно, знатно, но больничку не поехал, дома отлеживался. А сдавать старшеклассников не стал. Но дружба наша – тоже всё!

Смешно! Драться с ними вместе с ним, говорит, я должен был до смерти. Дурак!

А потом он ещё больше закусился, когда батя его погиб, но вместо квартиры им дали нашу комнату и комнату соседей, а мы переехали в новостройку.

Как там у Булгакова… квартирный вопрос испортил людей? В нашем случае – окончательно разрушил дружбу.

Глава 4 Джеки

Из-за мисс Единорога я пропускаю удар Тринадцатого, в прямом и переносном смысле. Жопапони встает передо мной и трясёт своим радужным хвостом, хлещет мне им по лицу, орёт, как дура, болея за Иванова!

И свита её туда же. Закрыли весь обзор и не пускают к рингу. Итог этого флэшмоба – Макс без сознания, а у меня потрясение и шок!

Переживаю за него, как за родного. Будто мы знакомы не несколько часов, а половину моей короткой жизни.

В машину скорой помощи меня не пустили. Макса увезли во вторую городскую, поэтому пришлось звонить маме и она обещала разузнать, что к чему. Уверена, Тринадцатый счастлив, что выиграл.

Я их обоих плохо знаю, и это всего лишь соревнования, но, если честно, мне было страшно за двоих. Они так рьяно вбивали в друг друга кулаки, и вмазывали ногами с такой силой, как будто в раздевалке у них есть запасные.

Да, я поддерживала Макса, потому что обещала, и я – за справедливость! За Иванова, вон, полшколы болеет! А за Макса кто… только я? Ну, может быть, еще тот мужик, который похож на тренера.

Где все?

Где родители, друзья, одноклассники, в конце концов?! Странно и дико для меня!

Мама сказала, что молодой организм способен сделать невозможное, а у Макса обычный сотряс, поэтому быстро поправится. У меня у самой таких парочку было. Нет, конечно, меня не били с вертушки, как Макса, всë было банально: один раз я неудачно упала с велосипеда, а в другой раз – пьяный подзатыльник от отца, попала под горячую руку. И сейчас попасть совсем не хочется: не под руку отца, не к бесноватой толпе одноклассников, которые шумно вываливаются из раздевалки вместе с Ивановым, поэтому спешу домой.

Страшновато, конечно, одной по парку в это время и по темноте. Но деваться некуда. Натягиваю капюшон толстовки и, засунув руки в карманы куртки, я быстрым шагом, пока меня не заметили, выхожу за забор и прямиком через дорогу в парк. В тёмное время наша общага тоже не самое безопасное место на планете, особенно в районе гаражей. Там и выпившие подростки, не только подростки, и не только выпившие.

Знал бы Макс, чем я рискую из-за него! И жизнью и репутацией. Только совсем не охота скреплять нашу дружбу кровью, даже малой. Я не боец. Могу отвесить оплеуху, на крайний случай кинуть всем, что под руку попадется. Знаем, проходили, но… драться, как он, точно не смогу.

Оглядываюсь, слыша смех за спиной, и ускоряю шаг, пристраиваюсь позади какой-то пары взрослых.

Голоса и смех расползаются в стороны, и я немного расслабляюсь. Провожаю парочку до развилки, а сама сворачиваю в сторону общаги. Гаражи, как джунгли с дикими зверями. Если повезёт, то не сожрут. И эти звери уже стоят, озвучивают присутствие неприятным ржачем. Замираю в кустах. Пока меня не заметили, продумываю тактику поведения в случае чего, издалека всматриваюсь в наш общий балкон на третьем этаже – отца не видно.

Хреново!

– Женя, подожди!

Тринадцатый, блин! Сейчас он нас обоих потопит! Мысленно обреченно вздыхаю и оборачиваюсь. Он стоит от меня в нескольких шагах.

– Если ты решил мне отомстить и тоже вырубить с вертушки, то сейчас не самый подходящий момент.

Оглядываюсь на звуки голосов за гаражами и громким шёпотом пытаюсь выяснить, зачем он пошёл за мной. Но Иванов почему-то улыбается:

– Вырубить нет, а вот вопросики имеются. Какого хрена ты была не в моей команде? А как же дружный класс и всё такое?

Голоса за спиной заставляют напрячься и встать к нему ближе.

– Ты прямо тут хочешь об этом поговорить? Нас сейчас обоих вырубят. А мне домой надо проскочить. Желательно незаметно.

Из-за угла выруливают парни с бутылками в руках, а я встаю немного за спину Тринадцатому, выглядываю из-за плеча. Эти трое и днём здесь часто отшиваются, будто заняться нечем. Иногда отпускают пошлые шутки.

– Тогда пошли! Я Барсуку обещал доставить тебя в целости и сохранности, вместо него.

Он неожиданно берёт меня за руку и тянет за собой по тропинке. Троица проходит мимо нас, кинув Иванову: «Здоров!». После коротких быстрых рукопожатий с ними, Иванов тянет меня дальше.

– Теперь тебе никто даже слова не скажет. Меня здесь все знают.

– Ты им тоже когда-то навалял?

Я всё ещё держусь за него и, постоянно оглядываясь в спины парней, семеню за ним к общаге.

– Нет. Просто я раньше тоже здесь жил.

Он, как собственник, сжимает мою ладонь и мне это не нравится, поэтому вытягиваю, не вижу смысла держаться. Мы почти у подъезда и я чувствую себя в бóльшей безопасности.

– Я думала, вы с Максом враги.

– Я тоже думал, что вы враги.

Улыбаюсь, вспомнив, как Макс меня выручил:

– Нет, мы с ним сегодня подружились.

– Я заметил, – он всматривается мне в лицо и, неожиданно, протянув руку, стягивает капюшон с моей головы.

– Эй, руки! – не могу сдержать недовольство.

– Глаз твоих не вижу, а я привык смотреть в глаза, – он улыбается своей наглой самонадеянной улыбкой.

– Мне пора! До завтра!

Обхожу Иванова и, открыв скрипучую дверь, ныряю в тёмный подъезд. Черт! Опять кто-то лампочку выкрутил. Просто, капец!

– Вообще-то, я обещал ему до двери. До двери комнаты, и передать тебя лично в руки.

Голос Тринадцатого эхом рассеивает страх, а свет от фонарика указывает мне путь к лестнице. И почему я сама не догадалась включить его на телефоне? Это единственная суперспособность моего кнопочного кирпичика.

– Это плохая идея. Я сама добегу. Но спасибо!

Тоже включаю фонарик и спешу к лестнице. На втором этаже уже есть освещение, а значит, мне нечего бояться. Но Иванов от меня не отстаёт!

– Нет, так не канает, Морошка!

– Кто?

Я резко торможу на середине пролëта и оборачиваюсь. Стоя на ступеньку выше его, буравлю взглядом тусклое лицо.

– Мирошка-Морошка, – он растягивает улыбку до ушей, но тут же оно становится угрюмым. – Приятнее, чем чëрт! Тебе не нравится? А ты, вообще, в курсе, что для пацана кликуха «чёрт» – очень стрëмная?

– В курсе! – довольная, что смогла его задеть, складываю руки на груди. – Просто так было проще донести мотивирующий посыл.

– Поздравляю. Донесла. Всем!

Усмехнувшись в его недовольное лицо, я пожимаю плечами и, пикнув «сорри», я разворачиваюсь и взбегаю по лестнице.

Тринадцатый не отстает:

– А ты отличница, потому что нравится учиться, или потому что нравится быть хорошей девочкой?

Остается последний пролет на мой этаж, и я снова торможу на площадке:

– А ты что, психолог, специалист по женским душам?

– Не психолог, но спец по их растоморшению.

Он выключает фонарик и убирает телефон в задний карман спортивных штанов. Я тоже. Убираю, и уже неторопливо поднимаюсь по последнему пролету:

– Значит, Тихонова – это твоя заслуга?

– Ну, да! Приложил свою руку.

– Только руку? – глянув из-за плеча, неторопливо поднимаюсь.

Тринадцатый обгоняет меня и преграждает путь, стоит на одну ступеньку выше. Его взгляд становится хитрым и хищным. Он хватается одной рукой за обшарпанные перила, а другой упирается в стену, и, нависнув надо мной, не даёт пройти:

– Ты хочешь прям тут об этом поговорить?

Тринадцатый мурлыкает, ищет что-то в моих глазах, изображает обольстителя. Ещё минута и, как в мультах, в радужках его глаз закрутятся гипнотические спирали.

– А ты хочешь прям тут расстаться с жизнью? – внезапный низкий голос отца парализует моё тело.

Папа стоит в дверях общего коридора и, посмотрев на часы, сверлит нас обоих недовольным взглядом:

– Десять. Ноль. Семь.

– Пап….

– Здрасьте! – убрав руки, Иванов поворачивает голову в его сторону и, сглотнув, вытягивается по струнке.

А я, как тревожная лань, не глядя на Тринадцатого, перепрыгиваю ступень через одну и оказываюсь на площадке.

Заикаясь, прощаюсь:

– Пока, Макс… то есть Тринадцатый! Чëрт… – пытаюсь справится с разрушающим чувством тревоги в груди. – То есть не чëрт в смысле Чëрт, а,… – блин, зачем я вообще оправдываюсь?! – Короче, Иванов, пока!

Подойдя к отцу, я на мгновение зажмуриваюсь в ожидании подзатыльника. Но папа, как милостивый государь, не стал меня позорить при однокласснике. Или себя.

– Ну, пока, – слышу неуверенный голос Тринадцатого.

– Ты – стоять! – командует ему отец и поворачивается ко мне: – А ты – марш домой! Чтоб я пришёл, и ты была уже в кровати.

Глянув на Иванова с сочувствием, будто вижу в последний раз, я семеню по тусклому коридору до нашей комнаты. За чужими дверьми голоса соседей, но я вслушиваюсь в другие:

– Упал-отжался! – грозный голос отца на лестничной площадке.

– Чё?… Здесь грязно, и я на это вообще-то не подписывался! – недовольное возмущение Тринадцатого, а потом: – Ладно, ладно, понял! Отжаться, так отжаться… блин.

Я прячусь в нашей комнате и, быстро переодевшись в пижаму, убавляю звук на телевизоре. Расправив постель, ложусь на узкую кровать, укрываюсь одеялом по самый подбородок и, отвернувшись к стенке, мучаю краешек пододеяльника, жду появление отца. Лучше притвориться мёртвой, но сейчас может и не прокатить. И тогда все соседи узнают, что я малолетняя шлюха, раз опоздала на семь минут.

Отец заходит, а я почти не дышу. Он выключает свет, и слышу скрип разложенного их с мамой дивана.

– Спокойной ночи, пап! – говорю тихим-тихим голосом, чтобы проверить, насколько сильно он злится.

Тишина.

Молчание отца – худшее наказание для меня. И для мамы тоже. В маленькой комнате, где живут бок о бок несколько человек, но делают вид, что ты в ней один – всегда мучительно сложно. Когда у меня будет своя комната?

– Макс победил? – отец спрашивает, будто больше не сердится.

– Проиграл. Иванову.

– И ты поэтому пришла с ним? С тем, кто выиграл?

– Нет, не поэтому. Он сам за мной увязался. Вернее, Макс попал в больницу с сотрясением, и поэтому попросил Иванова меня проводить, до самой двери.

– Хороший парень.

– Кто, Иванов?

– Макс.

– Да. Наверное. Не знаю.

– А белобрысый?

– Пап… – не люблю отвечать на такие вопросы. – Они просто мои одноклассники. Оба. Но, если ты продолжишь в том же духе, то я останусь старой девой.

– Женька, я просто фильтр. Отсеиваю слабаков.

– Ясно. Спасибо, пап!

– Угу. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи.

Я повторяю за ним тихим шёпотом и закрываю глаза. Хорошо, что папа не злится. Он у меня строгий, но всё равно – я его принцесса. И мне это нравится, когда так, без перегибов.

***

Уверена, англичане любят овсянку, потому что не живут в общаге. Овсянка-пятиминутка – самый быстрый завтрак в полевых условиях, который мы едим почти каждый день. С клубникой, с абрикосами, с черникой. С молоком или без.

Не надо толпиться на общей кухне. Залил кипятком, и готово!

А ещё можно приготовить омлет в микроволновке. Он не такой по вкусу, как в школьной столовой, но тоже вполне.

– Ты будешь овсянку или омлет? – умывшись, спрашиваю отца, который до сих пор лежит в постели и смотрит «Доброе утро на первом».

– Я не буду, дождусь мать. А ты ешь.

– Ладно, я тогда в столовке булкой перебьюсь.

– Опять сухомятка?

– Нет, с чаем.

Папа отвлекается от телевизора и бросает на меня скептический взгляд, не верит моим словам. Мама приходит ближе к десяти и почти сразу ложится спать. Звонить и спрашивать про Макса придется уже в школе.

– Пап, можно я сегодня после школы съезжу к Максу, проведаю? – спрашиваю, набравшись смелости.

Отец теперь смотрит на меня с подозрением.

– Просто вчера, кроме меня, за него никто не болел. А вдруг, и в больницу к нему никто не приедет? Какой я тогда друг, если не поддерживаю в трудную минуту.

Отец сдерживает улыбку и, качнув головой в знак согласия , снова залипает в телевизор.

– Спасибо! И вам с мамой не буду мешать…

– Да, продано! В школу опоздаешь…

Отец бурчит, но на меня не смотрит и краснеет. Мысленно улыбаюсь. Знаю, что родителям тоже охота побыть одним, а со взрослым ребенком, как я, надо быть тем ещё конспиратором. Поэтому, иногда, я сама сливаюсь, гуляю по парку или брожу по магазинам.

Взяв с вешалки куртку, я обуваюсь и, глянув перед выходом в зеркало, ухожу в школу.

***

В классе как всегда шумно, но стоит мне зайти, наступает молчание. Одноклассники, как одичавшие волчата, с презрением смотрят исподлобья.

Удивительно?

Нет!

Страшно?

Еще чего!

Знаем, проходили!

Просто надо быть начеку в плане обидных прозвищ на спине, залитого стула, или еще каких пакостей. Но. Я сижу на камчатке, а значит, в спину и в волосы мне точно ничего не прилетит.

– Ты классом не ошиблась, Мирошина? – Мисс единорожка натягивает на лицо свою искусственную улыбку, когда прохожу мимо ее парты. – Бэшки в соседнем кабинете.

– А ты школу не перепутала с конюшней? Конским навозом несет.

Намекая на то, что она слишком духарится, я морщусь и машу рукой перед носом, не торопясь иду к своей парте.

Девчонки сдерживают улыбки, а парни так не умеют. Или просто на нейтральной стороне.

– Я превращу твой последний год в школе в ад, – она смотрит на меня такой недовольной рожей, совсем не по-единорожьи!

Демонстративно в ответ снова машу рукой перед носом, намекаю, что навозом воняет еще изо рта. Проверяю свое место. Стул чистый, стол тоже не измазан, значит, травля будет другая.

– Можешь начинать бояться, овца! – выпучив глаза с нарощенными ресницами, Мисс единорог шипит сквозь смешки остального класса.

– Ууу! – изображаю страх. – А ты кексиками какаешь или облачками?

Смешки больше не сдерживаются. В классе раздается громкий смех, но быстро сменяется ликованием – в кабинете появляется Тринадцатый и походкой доктора Ливси, под одобрительные восклицания одноклассников, чешет к своей парте. Он садится за свою парту и победно мне улыбается.

Показушник!

Улыбнись, лучше своей Тихоновой, а то её вот-вот разорвёт от злости, а конфетти с пола собирать непросто.

– Вижу, папе не удалось из тебя выбить самовлюбленность, – наклонившись к его парте, шепчу.

– Это у меня в ДНК, Морошка! Могу поделиться путем слюнообмена.

Он по-идиотски играет бровями и выпячивает губы, в ожидании поцелуя.

– Нет уж, спасибо! А то стану, как Тихонова, и заблюю тут все радугой. А ты, кажется, сегодня дежурный?