Атта. Хроники древней звезды

Словно подчиняясь внешней силе, Богдан резко схватил девочку за плечи и встряхнул.

– Кто ты? – его голос прозвучал хрипло и неестественно громко, заглушая треск костра. Звук собственного крика еще больше напугал его. – Чего тебе от меня надо? Что ты со мной сделала?

Девочка вздрогнула и проснулась. Ее изумрудные глаза, еще мутные от сна, широко распахнулись. Но в них мелькнул не просто испуг – на секунду в них отразился животный, знакомый до слепоты ужас. Тот самый, что был на реке, когда мохнатая тень нависла над ней. Он кричал на нее, а она видела в нем не спасителя, а очередную угрозу. Она что-то затараторила на своем гортанном языке, полном странных щелкающих и шипящих звуков. Он не понимал ни слова, но видел в ее взгляде лишь растерянность и вопрос, который, казалось, был отражением его собственного: «Что происходит?»

Этот недоуменный, детский взгляд не успокоил, а подлил масла в огонь. Ему почудилось, что в нем есть что-то колдовское, гипнотическое. «Она меня контролирует!»

– Я сказал, кто ты?! – закричал он, уже не обращаясь к ней, а крича в ночь, в лес, в невидимого кукловода, который дергал за ниточки его судьбы. Он вскочил на ноги так резко, что девочка с тихим взвизгом скатилась на землю.

Мысли метались, как пчелы в разворошенном улье. «Беги. Беги сейчас же. Пока не поздно. Пока это… это что бы то ни было… не завладело тобой полностью». Единственным ясным, примитивным желанием было бежать. Бежать куда угодно, сквозь чащу, сквозь тьму, лишь бы подальше от этого костра, от этой девочки, от этого необъяснимого чуда исцеления.

Ноги сами понесли его. Он сделал несколько неуверенных шагов прочь от света, и его поглотила абсолютная, густая темень. Одна мысль стучала в голове: бежать куда глаза глядят. Только вот глаза уже не глядели. После яркого костра его зрение ослепло. Небо было затянуто тучами, ни луны, ни звезд. Он успел отойти всего на несколько метров, споткнулся о невидимый корень и тяжело рухнул в колючие кусты. Задремавшая было боль в ранах взвыла огненным смерчем. Глубокий порез на плече, будто в насмешку, снова разошелся, и он почувствовал, как по спине потекла теплая струйка крови. Но что было страшнее боли – это абсолютная дезориентация. Он лежал в колючей чаще, хватая ртом холодный ночной воздух, и слушал, как его сердце медленно успокаивается. Этот приступ физической боли оказался отрезвляющим. В голове пронеслось ясное, как удар колокола: «Куда ты бежишь, идиот? В темноте, без оружия, с полусгнившим костюмом на теле? Здесь тебя сожрут за пять минут. Или ты снова наткнешься на этих тварей».

Паника отступала, сменяясь леденящим душу стыдом и всепоглощающей усталостью.

– Хашанэ… – донесся до него тихий, испуганный голосок из-за спины. – Хашанэ…

Богдан заставил себя подняться. Каждая мышца протестовала, раны горели, но разум уже снова был под контролем. Он, ковыляя и спотыкаясь, побрел обратно к свету костра.

Девочка сидела, съежившись, у огня, обхватив колени руками. Ее глаза, полные слез, были прикованы к тому месту, где он исчез во тьме. Когда его фигура, вся в грязи и хвое, выплыла из мрака, сначала она инстинктивно отпрянула, сжавшись в комок. Но потом, преодолевая страх, ее лицо озарила робкая, но безгранично радостная улыбка.

– Хашанэ! – повторила она, и в этом одном слове звучала такая надежда, такая вера и такое облегчение, что Богдан почувствовал, как последние остатки его ярости тают, как снег под весенним солнцем. Он не понимал значения этого слова, но интонация была красноречивее любого перевода. Это было обращение к защитнику. К тому, кто пришел спасти. К последней надежде.

– Какая я тебе «Хошана»… – буркнул он устало, опускаясь на землю у костра. Он потянулся к своей разорванной груди, пытаясь отряхнуть налипшие листья и хвою. Но в его голосе уже не было злости, лишь горькая, утомленная покорность судьбе.

Девочка, видя, что буря миновала, оживилась. Она заговорила снова, быстро-быстро, тыча пальчиком то в него, то в себя, то в лес, то на небо. Она явно пыталась что-то объяснить, рассказать о случившемся, расспросить его. Ее речь была полна эмоций – то она хмурила бровки, изображая ужас, то широко улыбалась, показывая на него. Она была всего лишь ребенком, пережившим страшную трагедию и нашедшим спасение, и теперь ее переполняли чувства.

Богдан сидел и молча слушал этот непонятный, но живой поток речи. Он лишь качал головой, разводя руками, давая понять, что ничего не понимает. Единственное, что им удалось установить – это имена. Девочка, тыча себя в грудь, сначала гордо и четко произнесла: «Огнеза». Потом, словно спохватившись, что имя слишком длинное для чужака, тут же поправилась, ласково сократив его: «Оги». Богдан кивнул. В этом имени слышался отзвук слова «огонь», и это было удивительно точно. Потом она вопросительно посмотрела на него и подняла бровь.

– Богдан, – сказал он.

Она попыталась повторить, но у нее получилось нечто вроде «Бо-ган». Он поморщился. Звучало слишком пафосно, почти как божество. Вспомнилось, как его называли коллеги в шутку – «Баг», сокращенно от имени и от английского «bug» – жучок, сбой в системе. Это прозвище казалось сейчас куда более уместным.

– Баг, – поправил он, постучав себя в грудь. – Просто Баг.

– Баг, – старательно повторила Оги, и ее лицо снова озарила улыбка. Для нее это, видимо, было важным ритуалом – обменяться именами, установить связь.

Они сидели молча, глядя на огонь. Возбуждение Оги постепенно утихло, ее глаза стали слипаться. Богдан чувствовал, как его самого валит с ног чудовищная усталость. Не физическая даже, а ментальная. Переварить все, что случилось за эти сутки, было выше человеческих сил.

– Ладно, Оги, – тяжело вздохнул он. – До утра еще несколько часов. Попробуем поспать.

Он отодвинулся к стене, устроился поудобнее на слое сухих листьев и закрыл глаза. Оги еще некоторое время сидела у костра, подбрасывая в него хворостинки, поглядывая на него с нескрываемым любопытством и трепетом. Потом, крадучись, как маленький зверек, она подобралась к нему и осторожно пристроилась у него под мышкой, прижавшись спиной к его боку, ища тепла и защиты.

Богдан сделал вид, что не замечает этого. Он лежал с закрытыми глазами, притворяясь спящим. Его тело, преданное им же самим во время панической атаки, снова заявляло о себе: свежая ссадина на плече уже подсохла, жжение в спине сменилось глухим, но терпимым зудом заживающей плоти. Это было и ужасающе, и… удобно. Он думал о странном слове «Хашанэ», о доверчивой головке у его плеча, о том, что ему все еще нечего терять.

Долго изображать сон ему не пришлось. Едва его голова нашла относительно удобное положение на сложенном пиджаке, как сознание словно провалилось в черную, бездонную яму. Это был не сон, а именно провал, отключка. Кто-то будто действительно выключил рубильник. Последнее, что он успел почувствовать – это легкое, доверчивое дыхание девочки у своего плеча и далекий, одинокий вой какого-то существа в ночном лесу.

Глава 8. Урок материи для вещества.

Сознание вернулось к Богдану через разлом в реальности. Один миг он лежал на сырой земле, чувствуя под щекой колючую шерсть плаща и тепло спящей девочки, а в следующий уже сидел в плетеном кресле. Резкая смена декораций была настолько внезапной, что вестибулярный аппарат взбунтовался; ему показалось, будто его выдернули из тела и швырнули в другую точку пространства-времени.

Перед ним стоял стол из темного, потертого дуба. На нем – пузатый самовар, уже успевший потухнуть, но еще хранящий тепло, и два фарфоровых блюдца с недопитым чаем цвета крепкой заварки. Воздух пах полынью, старыми книгами и воском. Он был на веранде. На той самой даче.

– Ну и зачем ты напугал эту девочку? – раздался спокойный, узнаваемый голос.

Богдан медленно поднял голову. Напротив, попивая из тонкой чашки, сидел Градов. Он выглядел так, будто они прервали вчерашнюю беседу на пару минут. В его глазах читалась не злоба, а укоризненная усталость, словно у садовника, наблюдающего, как слон в посудной лавке топчет только что взошедшие ростки. Он медленно помешивал ложечкой сахар в чашке, а на лице играла легкая, задумчивая улыбка.

– Эта девочка восприняла тебя как спасителя. Ангела, ниспосланного в час скорби. А ты скачешь бешеным бычком, пугая свою единственную союзницу. Что подумают о вас аборигены? – в словах старика звучал легкий, почти невесомый сарказм.

В голове у Богдана все перепуталось. Лес, бой, раны, Оги… и вот это – уют, покой, чай. Произошел сбой. Сознание не выдержало и откатилось в безопасную точку. Но нет… Он чувствовал. Он помнил все до мельчайших деталей. Липкую кровь на пальцах, хруст костей циклопа, доверчивый взгляд изумрудных глаз. Это было реально. А это… ловушка. В Богдане все закипело разом. Весь ужас последних суток – погоня, смерть в переулке, бегство, адская боль, мохнатые циклопы и хвостатые фурии – сконцентрировался в один белый раскаленный шар ярости. Этот шар нашел выход. Этот старик швырнул его, как щенка, в мир одноглазых уродов и женщин с хвостами!

– Ты!!! – яростно прошипел он, и голос сорвался на хрип. – Змей сколиозный! Пентюх седовласый! Интеллигент просроченный! Ходячий анахронизм! Да я тебя… я тебя…

Взгляд его метнулся по сторонам, выискивая оружие. Рука нащупала на краю стола тяжелую металлическую подставку для перьевых ручек, стилизованную под античную колонну. Сжимая ее, как дубинку, Богдан вскочил, с грохотом опрокинув кресло, и шагнул к старику. Его руки дрожали, но не от страха, а от немыслимого напряжения.

Градов даже не пошевелился. Он лишь вздохнул, как уставший от капризов ребенка дед, и выставил вперед левую руку, медленно сжав ладонь в кулак.

И тут же челюсть Богдана свело такой свинцовой судорогой, что он услышал зловещий хруст собственных зубов. Воздух перехватило, в глазах поплыли черные пятна. Все мышцы лица и шеи застыли в немом крике, парализованные невидимой силой. Он не мог пошевелиться, не мог издать звука. Только глаза, широко распахнутые от ужаса и бессилия, были прикованы к спокойному лицу Градова.

– Вежливость, молодой человек, – голос Градова звучал ровно, без повышения тона, но с невероятной, давящей силой, – это основа человеколюбия. Это не просто свод правил. Это основа мироздания, на котором держится человеческое в человеке. Вы – в моем доме. И я, позволю себе заметить, старше вас. Поэтому проявите уважение. Иначе я промою вам рот с мылом. Потом с керосином. Потом с серной кислотой. А затем набью туда кошачьего дерьма, чтобы повторить процедуру с самого начала. Понятна мне моя мысль?

Он разжал кулак. Судорога мгновенно отпустила. Богдан, тяжело и прерывисто дыша, потер онемевшую, но уже целую челюсть. Ярость никуда не делась, но ее затмил леденящий, животный ужас. Это был не гипноз. Это было прямое воздействие на плоть.

– Садитесь, – приказал Градов, и это прозвучало как непреложный закон.

Богдан молча поднял кресло и опустился в него, чувствуя себя побежденным щенком.

– Чем вы, собственно, недовольны? – продолжил старик, как ни в чем не бывало. – Новый мир, полный загадок и возможностей, – пожалуйста. Полное и окончательное спасение от ваших, скажем прямо, неразрешимых проблем – пожалуйста. Чистый лист. Второй шанс. Пожалуйста, получите, распишитесь. О чем еще можно мечтать? Человек вы молодой, а уже столько претензий к мирозданию.

– Недо-во-лен? – Богдан с трудом выговорил слово. – Ты швырнул меня в мир монстров! Меня чуть не убили! Я истекал кровью!

– Чем недоволен?! – Богдан снова взорвался, но уже не вскакивая, вжимаясь в спинку кресла. – Я недоволен тем, что меня УБИЛИ! Понимаешь?! Я чувствовал, как стрела вонзается в спину! Слышал, как хрустят мои ребра! Видел свою кровь! Настоящую, алую, пахнущую железом! Ты швырнул меня в ад, к монстрам, и называешь это «вторым шансом»?!

– А теперь? – мягко спросил Градов. – Пройдитесь по себе мысленно. Что вы чувствуете сейчас?

Богдан замолчал. Он машинально провел рукой по груди, по тому месту, где должны были быть раны. Ничего. Только гладкая, чуть более упругая кожа.

– Кто это вообще был? – выдохнул он, ощущая, как почва уходит из-под ног. – Что это за твари?

– Они называют себя Скалига, – объяснил Градов, отставив чашку. – Это не отдельное племя, а целый союз народов, живущих на северных материках. Они – приливная волна истории. Периодически их экспедиции накатывают на острова Океании. Грабеж, резня, увод в рабство – их бизнес-модель. Те, кто преследовал девочку – охотники, элита. Вам еще повезло, что вы не встретили их настоящих воинов. Тяжелая пехота, с которой мало кто может сравниться в этом мире.

– Я не силен в истории, – мрачно буркнул Богдан, чувствуя себя абсолютно беспомощным.

– Ох, молодежь, – покачал головой Градов. – И чему вас только учили в ваших школах?

– Программированию! – почти выкрикнул Богдан. – Квантовой физике! Алгоритмам! А не тому, как драться с трехглазыми сатирами!

– О, да! – саркастически усмехнулся старик. – Вам ведь это так поможет. Уверен, ваши познания в Python’е приведут в трепет этих дикарей.

Богдан сжал кулаки, но сдерживался.

– Я хочу вернуться назад, – заявил он с последней надеждой. – Прекрати этот безумный эксперимент. Я не подписывался на роль подопытного кролика!

Градов внимательно посмотрел на него, и в его глазах мелькнула неподдельная, почти отеческая жалость.

– Это невозможно, Богдан. Вас там уже нет. Физически нет.

– Что? – Богдан почувствовал, как холодная пустота заполняет его изнутри.

– Вы никогда не покидали то кафе у автомойки, – продолжил Градов, его голос стал тише, гипнотически-мерным. – А я… меня там и вовсе не было. Мы никогда не ехали на машине за город. Это был простой фокус. Я отвел вам глаза. Навел морок.

– Как… такое может быть?

– Вспомните, что случилось там, в кофейне. Память есть в вас. Она спрятана, но она есть. Вспомните…

Слова звучали как заклинание. Веранда поплыла перед глазами Богдана. Он снова сидит за столиком в углу. Поднимает белую, до боли стерильную кружку. Кофе холодный и горький, как полынь. Во рту – вкус страха. Краем глаза он видит, как на улице останавливается темный внедорожник. Высокая фигура в капюшоне направляется к входу. Скрип двери. Богдан замирает. Он видит пистолет с глушителем. Их взгляды встречаются. Глаза убийцы пустые, стеклянные.

Он пытается рвануться, но понимает, что поздно. Ствол пистолета поднимается. Короткая, приглушенная вспышка. Негромкий, сухой хлопок.

Белая кружка в его руке взрывается. Осколки фарфора впиваются в ладонь и лицо. Одновременно – тупой, сокрушительный удар в грудь. Его отбрасывает назад. Грудина проломлена. Дышать невозможно. В горле хрип, теплая, соленая жидкость заливает пищевод. Кровь.

Высокая фигура нависает над ним. Пистолет опускается. Дуло смотрит прямо в лоб. Вспышка. Ослепляющая. Белая. И тут же – окончательная, беспросветная тьма.

Богдан вскрикнул и дернулся, снова оказываясь на веранде. Его всего трясло, рубашка насквозь промокла от холодного пота. Он судорожно хватал ртом воздух, ощупывая себя, ища дыру в груди, на лбу. Он только что пережил собственную смерть.

– Я… я мертв? – его голос был слабым, потерянным. – Это все… сон?

Градов потянулся через стол и довольно сильно щипнул его за мочку уха.

– Ай! – взвыл Богдан, отшатнувшись.

– Больно? – спокойно спросил старик.

– Еще как!

– Значит, вы живы. То, что вы пережили, – не сон. Это память. Последние секунды вашего существования в том мире.

– А… бой… монстры… Я вытащил из себя наконечник! Я должен был умереть!

– Должны были. Но не умерли. Считайте это приятным бонусом к новому телу.

В Богдане снова закипела ярость, смешанная с отчаянием.

– Ладно, – тяжело вздохнул Градов. – Чтобы вы не сошли с ума, я дам вам краткое объяснение.

Он достал холщовый мешочек и высыпал на стол горсть песка.

– Помните ту чашку? Она разлетелась на куски. Теперь создадим ее форму. Цвет. Белизну фарфора. Создадим здесь. – Он приложил два пальца к виску. – А затем перенесем форму в жизнь.

Градов опустил пальцы к столу и начал водить ими над песком. В воздухе замерцало золотистое сияние, вырисовывая контуры чашки. Песок вздыбился, накрыл светящийся силуэт и отхлынул. На столе стояла белая фарфоровая чашка. Точная копия разбитой.

– Видите? – голос Градова снова обрел твердость. – Когда технология достигает пика, она становится неотличима от магии. Мир, в который вы попали, когда-то был полон такой мудрости. Магия здесь – сущность бытия. Основа материи. Привыкайте. Итак, перед нами точная копия. Так?

Богдан, ошарашенный, кивнул.

– Так, да не совсем, – усмехнулся Градов.

Он швырнул чашку о каменный пол. Богдан инстинктивно съежился, ожидая звона. Но чашка, мелодично звеня, отскочила от пола, как мячик. Он поднял ее. На ощупь – обычный фарфор. Но там, где она ударилась, стенка не разбилась, а прогнулась, и трещины стали медленно затягиваться, пока чашка снова не стала идеально целой.

– У новой чашки есть свои плюсы. Ваша чашка готова. Теперь ее надо наполнить содержимым, – Градов налил в «исцелившуюся» чашку чая. – «Содержимое» – это вы. Ваше сознание. Память. Опыт. Все ваше «Я». Это и есть та самая инвестиция. То, что оказалось спасено и перенесено в новую, прочную «форму».

Богдан смотрел на него, медленно осознавая масштаб произнесенного.

– Я… я правильно понял? Вы… создали копию моего тела… и переместили мой разум внутрь?

– О, нет! – Градов махнул рукой. – Вовсе не я. Я всего лишь куратор. Я не настолько могущественен. Тут действовали силы куда более могущественные.

– Кто? Бог? – выдохнул Богдан.

– В какой-то степени. Можно назвать это и так. Пока считайте так, как вам удобнее.

– Так что, я теперь бессмертен?

– Фантазия у вас бьет ключом, Баг, – Градов впервые назвал его прозвищем. – Жаль, не в ту сторону. Ваша новая оболочка живуча, но не неуязвима. Если вам отрубить голову, никакая регенерация не спасет. Вы – человек. Прочно сделанный, но все же смертный.

Старик поднялся из-за стола. Его тень легла на всю веранду.

– Но хватит вопросов. Я знаю, у вас их миллионы. Однако время истекло. Вам пора бежать.

– Бежать? От кого?

– От врагов. Вы не добили одну из воительниц. Полагаю, за ночь она добралась до своего лагеря. И сейчас за вами спешит целый отряд охотников.

– Думаете, эта хвостатая ведьма будет мстить?

– Определенно. Учитывая, что вы убили ее мужа, она мечтает вывесить ваши внутренности на ветвях.

– Ее ЧТО?! – Богдан поперхнулся. – Вернее, КОГО?!

– Что вас удивляет? Они – одно племя. Симбиоз. Самцы – пехота и рабочая сила. Самки – тактики и жрицы. В их мире это естественно.

– Но почему? Почему они выбирают таких… уродов?

Градов развел руками:

– Как и везде, мой дорогой Баг. Видимо, это беда всех женщин. Чаще всего – просто больше не из кого выбирать. Эволюция на Океании принимает причудливые формы. А теперь – пора просыпаться.

Мир снова поплыл. Веранда, стол, самовар и фигура Градова начали таять, как мираж. Последнее, что увидел Богдан, – это понимающий и чуть усталый взгляд старика.

– И постарайтесь не напугать девочку снова. Она – ваша единственная ниточка…

Голос оборвался. Богдана окутал знакомый запах дыма, влажной земли и легких парфюмерных ноток, исходящих от волос спящей Оги. Но в памяти, ясной и отчетливой, стояли два образа: черный круг пистолетного дула и спокойные, насмешливые глаза старика. Он был мертв. Он был жив. Он был в аду, который сам же и выбрал.

Глава 9. След и пепел.

Сознание вернулось к Богдану с той же неестественной резкостью, с какой его вырвало из разговора с Градовым. Один миг – уставшие, всепонимающие глаза старика, запах полыни и старой бумаги. Следующий – резкий, холодный воздух, вонзившийся в легкие, и давящая тяжесть серого, сплошь затянутого свинцовыми тучами неба. Он лежал на спине, подложив под голову свернутый в камень пиджак, и чувствовал, как каждая клетка его нового тела вибрирует от пережитого шока. Шока от осознания собственной смерти.

Он был жив. Более чем жив. И это новое, буйствующее в нем жизнью тело, напоминало о себе не только зажившими ранами. Он был голоден. Живот сводило от пустоты, желудок громко требовал пищи, и Богдан с удивлением понял, что не может вспомнить, когда ел в последний раз. В той, предыдущей жизни. До выстрела в кафе. Ощущение было настолько ярким, почти животным, что заглушало даже остатки ужаса.

«Дальше?» – Богдан заставил себя мыслить трезво, отбросив шок и эмоции. Его мозг, годами отлаживавший сложный код, теперь пытался выстроить алгоритм выживания. Первый и самый очевидный пункт: угроза. Пусть источник – безумный старик из видения, но факт оставался фактом: они убили людей. Логика, не знающая границ миров, подсказывала: месть – лишь вопрос времени, и проверять это на себе не хотелось. Значит, нужен план отступления. Дорог нет, карты тоже. Идти вглубь незнакомого леса – чистое самоубийство. Взгляд упал на реку. Река – единственный ориентир. Она должна вести к людям, к морю, к чему-то, что можно условно назвать цивилизацией. Рискованно, но другого выбора нет. И последнее, самое приземленное и оттого не менее важное: ресурсы. Припасов нет. Без еды далеко не уйдем, силы кончатся быстро. Мозг выдал окончательный вердикт: первоочередная задача – найти еду. Затем, не теряя ни минуты, – двигаться вниз по течению.

Он поднялся и осмотрел место их ночлега. Они спали под нависающими каменными глыбами – все, что осталось от некогда могучей сторожевой башни. Время и стихия сделали свое дело: высоченные стены превратились в груду оползней, поросших густым мхом и цепким колючим кустарником. Лишь угадывался фундамент, круглый в сечении, да несколько уцелевших зубцов стены, уходящих в серое небо, как сломанные пальцы великана. Воздух пах старым камнем, влажной землей и гниющими листьями – запахом забытой истории.

Огнеза уже проснулась. Сидя на корточках у реки, она оттирала пятна с своей простой рубахи, ее движения были точными и привычными. Потом, отложив одежду сушиться на камень, она принялась за свою знаменитую косу. Медные пряди послушно скользили в ее ловких пальцах, заплетаясь в тугую, сложную корону вокруг головы. В этом простом действии была какая-то трогательная нормальность, словно девочка пыталась вернуть себе крупицу контроля над миром, рухнувшим вчера.

Богдан спустился к воде в стороне, уважая ее утренний ритуал. Он с наслаждением умыл лицо ледяной водой, смывая остатки сна и копоти. Потом зачерпнул ладонями и жадно напился. Вода была чистой, с легким привкусом железа и глины. Он осмотрел свои руки, грудь. Там, где еще вчера зияли раны, теперь были лишь розовые, гладкие полосы новой кожи, чуть более чувствительные к прикосновению. Он провел пальцем по одной из них – тело словно вспоминало боль, отвечая легким, глухим эхом, но не более того. Это по-прежнему пугало.

Вернувшись к еле дымящим уголькам костра, он застал Огнезу за попыткой разжечь огонь. Она высекала искры из кремня и кресала, подставляя под них пушистую сухую труху гриба. Ее брови были гневно сдвинуты, язык зажат между зубами от напряжения. Искры сыпались, но упрямо не хотели поджигать трут. Богдан наблюдал за этим со странным чувством. В его мире огонь добывался поворотом ручки или щелчком зажигалки. Здесь это был кропотливый ритуал, ежедневный труд. И девочка исполняла его с видом человека, несущего свою долю обязанностей. Средневековое воспитание, мысленно отметил он. Для нее поддерживать очаг – так же естественно, как дышать.

Наконец, искра попала в цель. Огнеза радостно ахнула, принялась осторожно раздувать крошечный тлеющий уголек, подкладывая тонкие сухие хворостинки. Вскоре маленький, но уверенный костерок весело затрещал, отгоняя утреннюю сырость.

Только тогда она вспомнила о еде. Подняв на Богдана свои огромные изумрудные глаза, она что-то быстро проговорила и, порывшись в своем потрепанном мешочке на поясе, извлекла оттуда большой, похожий на лопух лист. На нем лежала горсть спелых, иссиня-черных ягод. Она протянула его Богдану с торжествующим видом, явно гордясь своей добычей.

«Спасибо, Оги», – кивнул он. Действительно спасибо, ведь она делилась последним.

Ягоды оказались кисло-сладкими, с терпким послевкусием. Вкусно, но голод они не утоляли, а лишь разжигали. Пять-шесть ягод – и от них не осталось ничего, кроме воспоминания. «С таким рационом далеко не уйдем», – мрачно констатировал он про себя.

Первым делом нужно было понять, куда идти. Он попытался объясниться с Огнезой жестами. Показал на землю, на себя, на нее, развел руки в стороны с вопросительным видом.