Атта. Хроники древней звезды

Сергей Казанцев

Атта. Хроники древней звезды

Пролог.

Глава 1. Крысиная норка.

Ветер, пахнущий речной водой и жжёной листвой, хлестал Богдана по лицу. Он мчался по набережной, и алые клены, выстроившиеся в ряд, мелькали слева кровавым пятном. Сзади, неотступно, как тени, висели двое. Их дыхание не сбивалось, их шаги были мерными и точными, словно их двигал не организм, а неведомый механизм. Он знал – это убийцы.

Резкий поворот в узкий проулок между глухими стенами гаражей стал актом отчаяния. Надежда вырваться на следующую улицу умерла, едва успев родиться. Тупик. Высокий забор с колючей проволокой намертво преграждал путь. Воздух здесь был спёртым, пахнущим остывшим металлом, пылью и кислым душком гниющей органики.

В самом углу, у сложенного из старого кирпича забора, темнела груда городского отребья: спутанные провода, сломанные ящики, чёрные разорванные пакеты с тёмной жижей. И на самом верху – большой, промокший до серости лист гофрированного картона, будто саван для всего ненужного.

Шаги преследователей, ровные и неумолимые, уже заполняли узкое пространство переулка. Они знали, что он здесь. Богдан, не раздумывая, нырнул в кучу хлама. Острая пружина впилась в бок, в нос ударило смрадом плесени и разложения. Он натянул на себя тяжёлый, мокрый картон, вжался в мусор, стараясь не дышать, пытаясь слиться с гнилью и тленом.

Они вошли бесшумно. Двое. Их высокие, широкоплечие силуэты чётко вырисовывались на фоне чуть более светлого ночного неба, словно вырезанные из чёрной бумаги. Они замерли, осматривая тупик. Ни слова, ни звука. Только свист осеннего ветра в проводах где-то наверху.

Потом они начали приближаться. Медленно, неотвратимо. Их тени поползли по стенам, накрывая его укрытие. Отступать было некуда. Сзади – холодный, непробиваемый кирпич. Впереди – смерть в лице двух безмолвных призраков.

В Богдане что-то щёлкнуло. Острый, холодный компас страха и ярости указал единственное направление – атака. Он не сдавался. Не тогда.

Лёжа на боку, в неестественной позе, он приподнял край картона. Пистолет уже был в его руке – холодный, тяжёлый, знакомый. Он не целился. Он просто навёл ствол в центр ближайшей тени и спустил курок.

Хлопок.

Резкий, сухой звук, громоподобный в оглушающей тишине, ударил по стенам. Первая пуля ударила ближайшего убийцу в живот. Он рухнул на асфальт с глухим стоном, и его крик был первым и последним звуком, который Богдан от них услышал.

Второй замер на мгновение, его силуэт дрогнул, рука рванулась под куртку.

Хлопок.

Вторая пуля, выпущенная почти сразу же, нашла свою цель. Тень дёрнулась и осела на землю, накрыв своего товарища.

Тишина. Глубокая, давящая, оглушённая тишина, в которой было слышно, как где-то далеко сигналит машина. Пахло порохом, пылью и свежей кровью.

И тут, словно по сигналу, за пределами переулка истерически залаяла собака. Резкий, испуганный лай, который почти сразу же перешёл в скулёж, будто его горло перехватила рука.

Богдан лежал неподвижно, прислушиваясь. Пистолет в его руке дымился. Его серые глаза с холодной ясностью различали каждую трещину на асфальте. Ни страха, ни паники. Только ледяная концентрация и понимание: нужно исчезнуть.

Он отбросил картон, поднялся, отряхивая с костюма прилипшие травинки и сор. Он не подошёл к телам. Он уже всё понял. Быстрый взгляд вокруг, прислушивание к ночи. Ни новых шагов, ни криков. Только завывание ветра.

Он развернулся и скользнул в темноту, двигаясь быстро и бесшумно, как и его преследователи всего несколько минут назад. Он растворялся в ночи, становясь её частью, оставляя позади лишь два тёмных пятна на асфальте и память о двух хлопках, разорвавших осеннюю ночь. А в голове стучала одна мысль: «Это ещё не конец. Это только начало».

Глава 2. Ночной кофе с привкусом жо… .

Тишина в кафе была густой, почти осязаемой. Нарушали ее лишь мерное, сиплое похрапывание за стойкой и навязчивый шум автомойки за окном, похожий на жужжание гигантского шершня. Прячась за кадками с цветами, у дальней стены посапывал полненький официант в белом фартуке; его квадратные очки сползли на кончик носа.

Богдан сидел за столиком в самом углу, в тени, куда не доставал тусклый свет единственной работающей лампы. Перед ним стояла белая, до боли стерильная кружка, от которой поднимался тонкий пар, расточающий кофейный аромат. Он не пил. Он смотрел на темную гладь кофе, словно надеясь разглядеть в ней ответы.

Его руки лежали на столе неподвижно. Сбитые костяшки пальцев, под ногтями – засохшая земля и что-то темное, что могло быть ржавчиной от старой пружины, а могло – и нет. Рукава дорогого костюма были в полосах грязи, на локте зияла аккуратная дыра. Элегантный IT-гений, купавшийся в лучах доверия менеджеров, теперь походил на бомжа, случайно забредшего в приличное заведение.

В голове, вопреки воле, прокручивалась пленка прошедшего вечера. Не вся, обрывочно. Больше – ощущения. Холодный пот на спине. Резкий запах гнили из груды хлама. Оглушительная тишина, наступившая после двух сухих хлопков. И эти силуэты на фоне ночного неба – безликие, но абсолютно уверенные в своем праве на него охотиться.

«Афера», – беззвучно прошептали его губы. Слово казалось теперь таким наивным, почти детским.

Она была, черт возьми, почти гениальной в своей простоте. Небольшой, уютный, почти «семейный» банк. Жадные до сверхприбылей топ-менеджеры, желавшие тихо, без лишнего шума, вложить деньги вкладчиков в «хайповые» крипто-активы. Вкладчики, разумеется, в курсе не были. Что открывало перед Богданом просто роскошные перспективы. А если бы эти деньги вдруг… испарились? Куда пойдут банкиры? В полицию? «Здравствуйте, мы незаконно распорядились чужими миллионами, и их у нас украли». В суд? С тем же успехом можно было надеть наручники сразу.

Им были нужны специалисты. Уверенные в себе, с блестящими презентациями и знанием модных словечек. И тут появился он – Богдан, со своей командой таких же голодных до легких денег айтишников. Он рисовал им радужные графики, сыпал терминами, говорил о блокчейне и децентрализации с таким блеском в глазах, что они покупались с потрохами.

И вот живые, пахнущие потом и жадностью деньги превратились в эфемерные цифры на экране. Правда, потом часть этих цифр – весьма солидная – бесследно растворилась в цифровом океане. Технический сбой. Случайная сегментация в коде. Непредвиденная волатильность. Одним словом, ошибка природы. Его ребята разводили руками с наигранным недоумением. Банк негодовал, но кричать на всю Ивановскую не мог. Афера удалась.

Если бы не одно «но»… – мысленно усмехнулся он, горько и зло.

Это самое «но» оказалось размером с гору и с кулаками боксера. За безликими «вкладчиками», как выяснилось постфактум, стояли не пенсионеры и мелкие предприниматели, а очень серьезные криминальные структуры. А сам уютный «семейный» банк был всего лишь ширмой, краником для отмывания гигантских денежных потоков.

Такие люди в суд не обращаются. У них свой, куда более простой и эффективный суд. Очень быстрый и не апеллирующий к статьям уголовного кодекса.

Спортивного вида ребята с каменными лицами вошли в их офис без стука. Его команду – этих наивных гиков, думавших, что играют в увлекательную компьютерную игру, – больше никто не видел. И вряд ли найдут. Разве что через пару лет в лесу, под слоем хвороста, или на дне реки, с бетонными тапочками на ногах.

Но было абсолютно ясно, что перед исчезновением они рассказали всё. Слили все пароли, все схемы, все имена. И главное имя – его.

Те суровые парни, что шли за ним по пятам, знали его в лицо. И даже, ему казалось, его запах. Они шли не просто чтобы убить. Криминалу нужна была показательная, мучительная казнь. Чтобы выжечь клеймо на всей тусовке маменькиных хакеров раз и навсегда. Чтобы другим было не повадно.

Он поднял взгляд от кружки и увидел свое отражение в темном окне. Изможденное лицо, растрепанные волосы, глаза, в которых читалась усталость и та самая ледяная ярость, что спасла ему жизнь в переулке.

В голове всплыло глупое детское воспоминание – сказка про Снежную Королеву. Ее приказ Каю: сложить из льдинок слово «Вечность». И Кай, почти замерзший, сидит и пытается это сделать, а у него получаются лишь корявые, бессмысленные обломки.

«И приказала Каю Снежная Королева сложить из букв слово "счастье"», – мысленно продолжил он. – «И видит Кай, лежат перед ним четыре буквы: "Ж", "О", "П" и "А"».

Он резко отхлебнул кофе. Он был холодным и горьким. Как правда.

Дело и вправду пахло керосином. И гореть ему было суждено очень ярко…

Из вороха раздумий Богдана вырвала тень, что покрывалом легла на стол. Четкий силуэт шляпы с полями, как в фильмах про гангстеров. Над головой раздался голос, аристократичный и умудренный, словно отлитый из бронзы и вековой пыли библиотечных фолиантов:

– Не правда ли, промозглая ночь! Так подходит для побега?

Глава 3. Костяной Левиафан у Берега

Остров впивался в океан подобно каменному кулаку, обтянутому жилами обветренных скал и сухожилиями ущелий. Волны цвета свинцовой пули с глухим рокотом разбивались о его берега, отступая с шипением и оставляя на песке пену, похожую на слюну разъярённого зверя. Узкие полоски песчаных пляжей, отвоёванные у безжалостного камня, казались неестественно бледными на фоне тёмной громады суши. За ними вздымалась стена непролазного лиственного леса – древнего, молчаливого, полного невидимых глаз и шёпотов, обрывавшихся, стоило лишь прислушаться. Этот остров не жаловал людей. Даже мак здесь не рос без защиты частокола, а коровы рождались чахлыми, словно сама земля отравляла их молоко. Люди цеплялись за побережье, их жизнь была вечной войной с камнем и морем. Мужскими руками, стиснутыми в кулаки от бессилия, они отвоёвывали у каменистой почвы крошечные участки пахотной земли, ограждая их низкими стенами из того же камня. Их деревни, разбросанные по берегу, были похожи на раковины, выброшенные прибоем, – маленькие, хрупкие, уязвимые.

Крестьяне боялись леса. И страх их был оправдан. Существа, обитавшие в непролазной чащобе, не терпели, когда сводили деревья или ставили новые загоны. Они накапливали ярость, тихую, как рост мха на северной стороне скал, и тогда из тьмы меж стволов раздавался вой, от которого стыла кровь. Они выходили на опушки, чтобы загрызть редкий скот, а иногда и тех, кто осмеливался оказаться у кромки их владений. Даже солдаты малыми группами не отваживались уходить далеко от берега. Тень леса была для них границей мира.

Единственным спасением, каменным сердцем и щитом этого негостеприимного края, был Форт-Маяк.

Он стоял на самом выступающем в море мысу, подобно сторожевому псу, повёрнувшемуся мордой к океану. Высокая башня, сложенная из тёмного, почти чёрного базальта, вздымалась к небу, словно молящий перст или последний зуб великана. Её вершину венчал могучий кристалл, заключённый в железную оправу, – его зажигали каждую ночь, и тусклый, но упрямый свет давал надежду немногим кораблям, что ещё решались заплывать в эти воды. Башню обносила мощная, в два человеческих роста, стена с единственными воротами, обращёнными не к морю, а к острову. Это было важно. Все беды всегда приходили с суши.

Сюда, под защиту этих древних, замшелых камней, бежали жители, когда из глубины острова доносился тот самый, знакомый до костей, ужасный вой. По холмам взвивались сигнальные огни, и люди бросали свои жалкие пожитки, хватали детей, сгоняли испуганный скот и бежали по извилистой каменистой дороге к форту. Ворота со скрипом распахивались, впуская перепуганных, запыхавшихся людей, и с грохотом захлопывались, отрезая их от мира, от леса, от голодных пастей. Внутри, во дворе, пахло потом, страхом и дымом очагов, но здесь можно было дышать. Здесь можно было жить. Так было всегда.

Но не в эту ночь.

Потому что враг пришёл с моря.

Далеко на рейде, неестественно боком к берегу, застыл корабль. Он был виден даже в непроглядной ночной тьме, ибо был светлее воды и темнее неба, вырезаясь из ночи призрачным, невозможным силуэтом. Его очертания резали звёздный полог, нарушая привычный порядок созвездий. Восемнадцать мачт. Целых восемнадцать. Они уходили ввысь, как ребра колоссального левиафана, выброшенного на мель. Паруса были убраны, плотно свёрнуты, и от этого корабль казался ещё зловещее, обнажённый и готовый к атаке. Он был построен не из дерева. Материал, из которого он был сработан, отливал на луне мертвенной, голубоватой белизной. Это были кости. Огромные, отполированные морем и временем кости морских тварей, скреплённые чёрной, как смоль, каменной смолой, прочной и гибкой. Борта его украшали, словно трофейные щиты, массивные лобные панцири существ, обитающих на недосягаемых глубинах. Резные узоры на них изображали спирали безумия и щупальца, хватающие за душу.

В ночной тишине, нарушаемой лишь ропотом волн и криками одиноких ночных птиц, чётко слышались всплески. Множественные, ритмичные всплески вёсел. Десятки, сотни вёсел входили в воду и выходили из неё с мерной, неумолимой регулярностью машины. С костяного левиафана на воду спускались длинные, низкие лодки, такие же костяные, движимые дюжинами гребцов. На берегу, на той самой узкой полоске песка, что удалось отвоевать у скал, один за другим разгорались костры. Сначала один, потом пять, десять… Десятки, потом сотни. Точно раскинутая зараза, язвы света на теле тёмного пляжа. В глубине теней, отбрасываемых огнём, копошились воины. Высокие, широкоплечие фигуры в доспехах, отливавших тусклым блеском отполированной кости и хитина. Их лица скрывали шлемы, повторяющие форму черепов морских тварей. Они двигались молча, слаженно, выгружая ящики и тюки, разбивая лагерь с ужасающей эффективностью. Они называли себя Скалига. И даже самому далёкому от военного дела деревенскому пареньку, глядевшему со стены, было ясно: чахлый гарнизон защитников завтра перебьют. Форт-Маяк падёт.

Во дворе крепости, у подножия башни, стоял аббат Элиан. Высушенный годами старик, чьё лицо было испещрено морщинами, словно картой его долгой и трудной жизни. Он был главой Единой Церкви Без-Образного здесь, на краю света. Управленец, духовный наставник, судья, лекарь и учитель. Его тёмные глаза, глубоко запавшие под нависающими седыми бровями, были полны не страха, а глубочайшей, вселенской печали. Он возносил молитву, его тонкие, почти прозрачные пальцы с выпуклыми суставами троекратно касались лба, а затем живота. Жест смирения, принятия воли того, у кого нет образа, кто не может быть изображён, дабы не стать идолом.

«Без-Образный, не имеющий лика, дабы не смущать нас суетностью форм, внемли. Услышь глас рабов Твоих, заброшенных на краю мира. Не оставь нас на растерзание врагу, пришедшему с вод чужих. Сохрани твердыню сию, каменную твердыню веры нашей. Сохрани души наши, дабы не рассеялись они во тьме, и свет Твой не угас в наших сердцах».

Рядом, молча, молились солдаты гарнизона. Их было всего тридцать человек. Крепкие, обветренные, закалённые жизнью на краю света парни в стёганых доспехах, набитых паклей, с нашитыми для прочности потускневшими металлическими бляхами. Их плоские открытые шлемы не скрывали лиц – лиц людей, не питающих иллюзий. Они знали счёт своим силам. Они знали, что ждёт их на рассвете. Их копья, мечи и арбалеты были сжаты в белых от напряжения пальцах, но жесты их были твёрды. Лоб-живот. Лоб-живот. Лоб-живот. Молчаливая клятва верности долгу и друг другу до самого конца. Запах страха смешивался с запахом пота, масла для оружия и холодного ночного воздуха.

Закончив молитву, аббат Элиан медленно прошёл вдоль строя. Его старческий, но цепкий взгляд скользнул по каждому лицу, благословляя и прощаясь. Он поднялся по узкой, крутой каменной лестнице, высеченной в толще стены, в свои аскетичные покои, куда тут же призвал двоих: Бората, смотрителя маяка, и юную Огнезу.

Борат вошёл, снимая потрёпанную кожаную шапку. Он вертел её в руках, отчего его пышные, закрученные вверх усы, гордость всего побережья, нервно подрагивали. Полноватый, коренастый мужчина средних лет, с добрым, но сейчас сильно растерянным и испуганным лицом. Он жил в ближайшей деревне на берегу и лучше кого бы то ни было знал каждую тропинку, каждую пещеру, каждую отмель.

Рядом с ним стояла Огнеза. Девочке было двенадцать, но в её позе, в прямом взгляде читалась врождённая аристократическая выправка, которую не могли скрыть простые одежды. Медные волосы, отливающие золотом даже в тусклом свете, были заплетены в тугую и сложную косу, уложенную вокруг головы наподобие короны. Её яркие, изумрудные глаза, обычно полные огня, дерзости и безудержного любопытства, сейчас были полны слёз, но она не позволяла им скатиться, сжимая маленькие, но уже сильные кулачки.

– Завтра, – голос аббата был сух и спокоен, как шелест высохшего листа, – воины Скалига ворвутся в форт. Мы все погибнем.

Огнеза вздрогнула, губы её задрожали. Борат потупил взгляд, сминая шапку в руках.

– Но ты, дитя моё, будешь жить, – продолжал Элиан, глядя прямо на неё. – Сегодня ночью ты вместе с Боратом покинешь крепость.

– Нет! – вырвалось у девочки, и её голос прозвучал громко и резко в маленькой каменной комнате. – Я не оставлю вас! Я не оставлю тебя, учитель! Я буду сражаться! Я умею обращаться с кинжалом! Гард сам учил меня!

– Чем? – мягко, почти нежно спросил аббат. – Своим упрямством? Своей отвагой? Они сломят тебя, как сухую ветку. Огнеза, я слишком стар для бегства. Ноги мои не унесут меня дальше этой башни. Да я и не пойду. Я не брошу свою паству. Борат, – он повернулся к смотрителю, и в его тихом голосе зазвучала стальная нить, – ты проведешь её на запад, вдоль побережья, к святилищу Катихала. Иди по берегу лесом, но не глубже, чем нужно, лишь бы скрыться от глаз. Тамошнее племя не враждебно нам. Найди старого жреца, скажи, что тебя послал Элиан. Попроси у него лодку, корабль, плот – что угодно. Остров с запада омывает южное течение. Оно унесёт вас в океан. И там вас ждёт спасение. Галера лорда Хагена, я уверен, уже готовится к отплытию. Я отправил ему вестовых птиц. Нам помочь он не сможет, но вас спасет. Огнеза, – он снова посмотрел на девочку, и его взгляд смягчился, – ты отправишься на юг, в столицу. К отцу. К лорду-протектору.

– Мой отец не любит меня! – воскликнула она, и наконец слёзы, как два изумрудных ручья, потекли по её щекам. – Он ненавидит меня! Он стыдится меня! Он услал меня на этот край света, забыл обо мне! Он даже писем не шлёт! Я для него – позор, ошибка!

– О, Оги, – прошептал аббат, используя старое, ласковое прозвище. Он медленно, с трудом преодолевая скрип в коленях, подошёл и положил лёгкую, высохшую руку на её голову. – Он сделал это для твоей же безопасности. Поверь старику. В столице было небезопасно для тебя. Интриги, заговоры… твоё происхождение… Здесь, под защитой этих стен… под моей защитой… он надеялся, ты будешь в сохранности. Дитя моё, ты всегда была упряма, как дикая козочка с гор. Но послушай меня в последний раз. Твоя жизнь слишком ценна. Не только для меня. Для многих. Для будущего, которое ты ещё не видишь. Беги. Выживи. Будь сильной духом. Сильнее, чем твои враги. Теперь твой долг – жить. Ступай, соберись. Возьми еды, теплый плащ, воду. И в путь. Ночь коротка, а рассвет принесёт смерть.

Огнеза, рыдая, выбежала из комнаты. Она бросилась не к своему сундуку, а в маленькую молельню. Упав на колени перед простым деревянным алтарём, на котором лежал лишь гладкий, отполированный тысячами прикосновений чёрный обсидиановый камень – единственный символ Без-Образного, она вознесла дрожащие руки. Лоб-живот. Лоб-живот. Лоб-живот.

«Без-Образный, спаси и сохрани… спаси их… спаси учителя… спаси всех… не дай мне остаться одной…» – шептала она, но слова тонули в рыданиях. Отчаяние, холодное и липкое, сжимало её сердце. Она останется одна. Совсем одна в этом огромном и жестоком мире. Её мир, такой маленький и прочный, рушился на глазах, осыпаясь, как песчаная крепость под натиском прилива.

И вдруг она замерла. Слёзы остановились, будто перекрытые невидимой рукой. Её тело охватила лёгкая дрожь, не от холода, а изнутри. Это было погружение. Глубокий, всепоглощающий транс накатил с силой штормового вала. Дыхание замедлилось, стало глубоким и ровным. Звуки внешнего мира – приглушённые голоса, настойчивый шум океана – ушли, сменившись оглушительной, звенящей тишиной. Её изумрудные зрачки вспыхнули и перелились, заполнившись ярким, сияющим, неестественным синим цветом, словно в них отразилась самая глубь океана. Пряди её медных волос засветились изнутри, и по ним запрыгали, рассыпаясь мириадами искр, крошечные синие звёздочки.

Её губы шевельнулись, но голос, который прозвучал в тишине молельни, был будто не её. Он стал низким, гортанным, вибрирующим, полным древней, нечеловеческой силы, звучащим так, будто его рождали самые основания скал.

– Атта… – прошептали её уста, и воздух затрепетал. – Древняя Мать… Праматерь… Богиня всего сущего, чьё имя забыто людьми, но чьё присутствие живо в каждом камне, в каждом корне, в каждом ударе сердца… Услышь меня. Не оставь меня одну в надвигающейся ночи. Я – искра, затерянная во тьме. Я – семя, павшее на камень. Пошли мне проводника. Пошли мне ангела своего, слугу верного, воина света или тени, который будет защищать меня и проведёт сквозь тьму и все беды! Дай мне меч и щит в этом мире, что рушится! Дай мне силу не согнуться!

Она выдохнула эти слова, выплеснув их из самой глубины души, и пламя масляной лампы на алтаре погасло, словно от порыва невидимого, ледяного ветра. В комнате стало абсолютно темно и тихо.

В тот же миг, высоко в ночном небе, прямо над маяком, сверкнула звезда. Не просто мерцала, а вспыхнула ослепительно-ярким, пронзительно-синим светом, на мгновение затмив все остальные созвездия. Её свет был так ярок, что осветил башню, двор, бледные лица солдат и застывшего в немом вопросе аббата Элиана. Свет погас так же внезапно, как и появился, оставив после себя лишь темноту и лёгкий синий отпечаток на сетчатке глаза.

В молельне воцарилась абсолютная тишина. Синий свет в глазах Огнезы угас, искры на волосах исчезли. Она тяжело дышала, опираясь руками о холодный каменный пол, всем телом чувствуя божественную опустошённость. По её щекам текли уже не слёзы отчаяния, а слёзы облегчения и благоговейного ужаса.

Древняя богиня Атта ответила. Призыв был услышан. И где-то в бескрайних мирах, на перекрёстке теней и света, что-то сдвинулось с места, устремившись на её зов.

Часть 1. Скалига.

Глава 4. Врата в никуда.

Тень, внезапно накрывшая стол, была настолько густой и неестественной, что на мгновение Богдану показалось, будто сама ночь сгустилась и прилегла перед ним. Она вырвала его из вороха мрачных раздумий, заставив вздрогнуть и медленно, с усилием, поднять голову. Над ним, заслоняя тусклый свет одинокой лампы, высилась фигура в длинном пальто и шляпе с широкими полями, словно сошедшая со страниц старого детективного романа или с экрана черно-белого гангстерского фильма. Свет падал так, что лица не было видно, лишь подбородок да тонкие, поджатые губы. Над головой раздался голос, аристократичный и умудрённый жизнью, словно отлитый из бронзы и вековой пыли библиотечных фолиантов:

– Не правда ли, промозглая ночь! Так подходит для побега?

Рука Богдана инстинктивно, почти без участия сознания, легла на рукоять пистолета под пиджаком. Холод металла был единственной знакомой и реальной вещью в этом сумасшедшем мире. Его серые глаза, затуманенные усталостью и остатками адреналина, принялись лихорадочно сканировать незнакомца, выискивая знакомые черты, признаки прямой угрозы. Новый убийца? Более изощренная ловушка? Или просто местный сумасшедший, вышедший на ночную прогулку и решивший пообщаться с одиноким посетителем?

– Позвольте представиться, – продолжил незнакомец, не дожидаясь ответа. Его движения были плавными, почти гипнотическими, а руки в перчатках из тонкой кожи были сложены на изящном набалдашнике трости. Тонкий стержень из полированного эбенового дерева был увенчан серебристой сферой, холодно поблескивавшей в тусклом свете. – Градов. Алексей Максимович.

– Богдан, – отрезал он, не отводя руки от кобуры. Его собственный голос прозвучал хрипло и непривычно громко в почти пустом зале. – Что вам нужно? И откуда вы знаете, что я… собираюсь куда-то бежать?

– О, мне? – Градов мягко улыбнулся, и в уголках его глаз собралась паутина морщин, похожих на старые карты забытых земель. – Мне нужно восхититься. Редко встречается такая… неукротимая целеустремленность. Желание жить, пусть и ценой чужой жизни. Вы разобрались с теми двоими весьма эффективно. Шумно, опрометчиво, привлекли ненужное внимание, но чертовски эффективно. Воля к жизни – великая и почти забытая сила в нашем цивилизованном мире.