Атта. Хроники древней звезды

Ящер мчался быстрее, еще быстрее. Еще миг – и удар.

Богдан видел это как в замедленной съемке. Приближающуюся смерть. Но ярость не оставляла места страху. Он не думал. Он действовал. Правой рукой, единственной рабочей, он поднял древко, на котором не так давно висело пугало, – двухметровую жердину, удерживая ее за перекрестие. Нижний конец упер в землю, верхний, с болтающейся тряпкой, направил навстречу всаднику. Левая рука могла лишь слабо подпирать жердь. И в самый последний момент, когда топор уже начал свое движение, Богдан направил жердину прямо в живот воину. Древко скользнуло по броне наездника и уперлось под нагрудные пластины, застряло. Другим концом намертво упиравшись в грунт.

Воин на полном скаку налетел на импровизированное копье. Его просто вырвало из седла со страшной силой, и он с оглушительным грохотом шлепнулся на землю. Звук падения массивного тела в доспехах был подобен падению мешка с железом. Для массы такого гиганта удар о землю оказался сокрушительным.

Ящер, лишившись седока, пробежал мимо Богдана, лишь обдав его ветром и запахом чешуи и пота, теряя скорость без наездника. Чудовище, ничуть не расстроенное потерей всадника, тут же принялось срывать и жадно поедать гигантские красные плоды с ближайшего куста.

Прижимая сломанную левую руку к боку и подпрыгивая на одной здоровой ноге, Богдан допрыгал до лежащего гиганта. Тот был оглушен, но жив, пытаясь подняться. Богдан рухнул на него коленями на грудь, придавив. И всадил нож между шлемом и доспехом прямо под подбородок.

Раз. Еще раз. И еще.

Он не помнил, сколько раз он ударил. Он делал это, пока ярость не начала отступать, уступая место истощению. Тело гиганта дернулось в последний раз и замерло. Богдан, тяжело дыша, сдернул с него маску.

Лицо под ней было змеиным. Плоская морда, безносые щелевидные ноздри, тонкие, бескровные губы, обнажающие ряды мелких, острых зубов. Глаза, желтые, с вертикальными зрачками, стекленели, уставившись в серое небо. Все, что накопилось у Богдана в груди – боль, ярость, отвращение, – он выплюнул одним комком прямо в это угасающее лицо. Это была скопившаяся в груди кровь.

– Получай, тварь… – прохрипел он.

Его мутнеющий взгляд отыскал Огнезу. Девочка все еще лежала поперек седла ящера, который мирно трапезничал. Ее глаза были широко раскрыты от ужаса, но в них читалось не только это. Было изумление. Шок. Почти благоговение.

– Беги… – хотел крикнуть Богдан, но не смог.

Силы окончательно покинули его. Он свалился набок рядом с трупом поверженного врага, и черная пустота накрыла его с головой. Последнее, что он почувствовал, – это холодная земля под щекой и далекий, равнодушный хруст, с которым ящер уплетал гигантские овощи.

Глава 11. Укрытие.

Сознание возвращалось к Богдану волнами, каждая из которых приносила новую порцию боли. Она была всеобъемлющей, разлитой по всему телу, как раскаленный металл, залитый в форму его изуродованного тела. Он не видел, не слышал, лишь чувствовал – тупую, выворачивающую наизнанку ломоту в костях, огненные спазмы в мышцах, колющие удары в груди при каждом полувдохе.

Потом к боли добавился ритмичный, монотонный стук. Глухой, отдающийся в костях черепа. Тук-тук-тук. Тук-тук-тук. Он сливался с бешеным пульсом в висках, и постепенно Богдан понял, что это не внутренний звук. Это что-то внешнее. Что-то твердое и частое било по земле.

С огромным усилием он заставил себя открыть глаза. Мир плыл, был перевернут и раскачивался. Он видел под собой мелькающие плоские камни, утоптанную землю, промокший до серости мох между ними. Он понял, что висит вниз головой, перекинутый через что-то высокое и теплое. Его лицо било о круп какого-то животного с каждым шагом. Запах был звериный, терпкий, смешанный с запахом пота и крови – его собственной.

«Стоп! Какая еще дорога?» – мысль была тупой и запоздалой. Он попытался сфокусировать зрение, хотя все расплывалось в кроваво-красной пелене. Да, точно. Плоские камни, аккуратно уложенные в полотно старой, но хорошо наезженной дороги. Они двигались. Его везли. Или несли.

Он застонал. Звук получился хриплым, бессильным, и тут же движение прекратилось. Топот умолк. Чьи-то маленькие, но сильные руки схватили его за плечи, пытаясь стащить вниз.

– Баг? Баг! – над ним прозвучал испуганный, но решительный голосок Огнезы.

Он понял, что лежит поперек седла, как трофейный мешок с дичью. Девочка, кряхтя, пыталась его спустить на землю, ухватив под мышки. Но ящер – а Богдан уже осознал, что оседлали того самого уцелевшего ящера, – зверь подлый и непредсказуемый, опередил ее. Почему-то нервно помотал головой, зафыркал. Вибрация пошла по всему телу животного.

Богдан почувствовал, как его тело соскальзывает с гладкой кожи седла, и с глухим, болезненным стуком рухнул на камни дороги. Под взвизг девочки. Удар отозвался во всех многочисленных травмах одновременно. Он застонал снова, на этот раз от новой, ослепляющей волны агонии.

«Как же мне плохо…» – стучала единственная мысль в раскаленном мозгу.

Раздался виноватый, чуть не плачущий возглас Огнезы. Она снова ухватила его под мышки и, пятясь, потащила прочь с дороги. Удавалось ей это отчаянно тяжело. Богдан был не просто тяжел; его обмякшее, непослушное тело было грузом, который девочка сдвигала с места ценой невероятных усилий. Шаг. Упор. Усилие. Тело Богдана смещалось меньше чем на полметра. Шаг. Упор. Усилие. Слышалось ее частое, сдавленное дыхание, скрип ее кожаной обуви о грунт.

Богдан лишь постанывал, бессильно закатывая глаза. Казалось, каждая косточка, каждый мускул, каждый нерв в его теле кричал о своем существовании через боль. Он был одной сплошной, пульсирующей гематомой.

Уже основательно стемнело. Длинные, синие тени от редких деревьев сливались в одну сплошную тьму. Но над океаном, справа от них, поднялась огромная, неестественно белая луна. Ее холодный, призрачный свет заливал побережье, превращая мир в черно-серебристую гравюру. Дорога, как выяснилось, пролегала прямо вдоль береговой линии. Где-то внизу, за обрывом, слышался мерный, убаюкивающий шум прибоя.

Наконец, Огнеза, обливаясь потом, смогла оттащить его в кусты, в густые заросли, пахнущие медом и пылью.

«Молодец, девочка, – просипел Богдан, мысленно похвалив ее. – За нами может быть погоня. А меня сейчас бери голыми руками».

Он лежал, не в силах пошевельнуться, и слушал. Вскоре его опасения подтвердились. Сначала до них донесся отдаленный, но четкий топот. Огнеза прошептала что-то ящеру, положив тяжелую цепь-уздечку ему на плечо, и умное, хоть и чудовищное животное послушно замерло в зарослях, слившись с тенями. Сама она прижалась к Богдану, затаив дыхание.

Мимо, по камням дороги, промчался отряд. Три всадника на таких же ящерах. Их чешуйчатые скакуны неслись легко и быстро, темные плащи всадников развевались за спинами. Они пронеслись, как призраки, не замедляя хода, и вскоре топот растворился в ночи. Погоня. Искали своего пропавшего товарища или его убийц. Не нашли. Пока.

Огнеза выдохнула и принялась за обустройство ночлега. Она расстелила на земле одеяло, снятое с седла ящера – грубое, но плотное и теплое. Снова, с тихими словами ободрения, она перетащила на него Богдана. Под его разбитую голову подсунула свернутый плащ, служивший подушкой. Губы Богдана были сухими, как пергамент, язык прилипал к нёбу.

– Воды, – прошипел он, почти не надеясь быть понятым.

Девочка порылась в его же ранце, который она, видимо, не бросила, и через мгновение к его губам прикоснулось горлышко деревянной фляги. Он сделал жадно глоток. Горло обожгло едкая, крепкая жидкость.

«Оги, это же не вода», – хотел сказать он, но не смог. Девочка же не знала, что во флягах. Плевать. Спирт притуплял боль. Он сделал еще два глотка. В голове зашумело, по телу разлилась ложная, хмельная теплота. Острая боль отступила, сменившись глубокой, ноющей ломотой.

Огнеза пыталась его накормить. Сунула ему в рот сухарь. Богдан не мог даже сжать зубы. Тогда она, не колеблясь, разжевала жесткий сухарь сама и, аккуратно, почти матерински, вложила ему в рот получившуюся кашицу. Пришлось приложить неимоверные усилия, чтобы напрячь гортань, сглотнуть. Это было маленькой победой.

Хмель от местного самогона ударил в ослабленную голову. Сознание поплыло, его стало клонить в тяжелый, нездоровый сон. Он боролся, пытаясь прислушаться к приближающемуся топоту, но мысли расползались, как тараканы. Он провалился в беспамятство – не сон, а бредовое забытье, из которого его выдергивали резкие спазмы боли. Он лежал, не в силах пошевельнуться, и время для него превратилось в хаотичную череду стонов, полубреда и провалов.

Наконец, сквозь пелену полузабытья, до него донесся тот самый звук – топот. Уже близкий, гулкий, отдающийся в каменной кладке. Погоня возвращалась. И шла не спеша, уставшая. Они проехали мимо, так и не заметив беглецов.

Огнеза засуетилась, ее движения стали резкими, порывистыми. Богдан же просто лежал, с холодной ясностью осознавая: он не сможет сделать абсолютно ничего. Даже кончиком пальца пошевелить. Он был живым трупом, обузой.

Девочка, взглянув на его неподвижное тело, что-то тихо и безнадежно проговорила. В ее голосе слышалась не детская усталость и отчаяние. Затем она снова принялась рыться в седельных сумках, что-то ища.

«Может, она меня бросит?» – пронеслось в голове у Богдана. И, к его собственному удивлению, от этой мысли не возникло ни сожаления, ни страха. Только апатичная, ледяная пустота. Было бы даже логично. Зачем тащить с собой обреченного, который все равно умрет по дороге? Рациональность, его старая подруга, шептала, что это – единственный верный выход.

Но Огнеза поступила иначе. Она достала из сумок крепкий, толстый, сплетенный из сыромятной кожи шнур. Ловкими, привычными движениями, которые говорили о недетской сноровке, она обмотала его вокруг груди Богдана, под мышками, создав нечто вроде страховочного пояса. Потом перекинула длинный свободный конец через седло ящера, отвела его назад, обернула вокруг ближайшего крепкого дерева и конец снова привязала к петле на седле. Она соорудила примитивный, но эффективный блок.

Затем, хлопнув ящера по крупу, она заставила его сделать шаг вперед, в сторону от дерева. Шнур натянулся, зазвенел, и Богдана, скрюченного и стонущего, медленно, но неумолимо потащило по земле и затянуло на седло. Больно? Невыносимо. Каждый сантиметр движения был новым витком пытки. Но это сработало.

«Умная девчонка», – сделал единственный здравый, почти профессиональный вывод Богдан, теряя сознание от нового приступа боли.

Огнеза, не теряя ни секунды, осмотрела дорогу. Топот был уже в сотне метров. Она ловко, как обезьянка, вскарабкалась на шею ящеру – такая маленькая и хрупкая на фоне массивного, чешуйчатого великана. Резко хлестнула его цепью, и ящер, фыркнув, бодро, почти бесшумно для своей массы, потрусил по каменной дороге, скрываясь в предрассветном мраке.

Примерно через час пути, когда небо на востоке стало светлеть, окрашиваясь в грязно-лиловые и сизые тона, они проезжали мимо еще одного селения. Оно притулилось в небольшой скалистой бухте, прямо на берегу. Полей вокруг не было видно, только на высоких жердях, словно гигантские призраки, сушились рыбацкие сети. И это место постигла та же участь. Дома, сложенные из темного, поросшего лишайником камня, были черными от гари, крыши провалились внутрь. В центре, на площади, зияло огромное костровище, и среди горстей пепла и углей угадывались страшные, обгорелые очертания – ребра, тазовые кости, черепа. Нападавшие собрали трупы своих жертв и устроили грандиозный погребальный костер. Но похоронили не всех.

Запах витал в воздухе, густой, сладковато-приторный, с примесью горелого волоса и кожи. Он впивался в ноздри, заставляя внутренности сжиматься и выворачиваться наизнанку. Среди руин, как демоны, явившиеся из преисподней, бродили странные, кривоногие твари. Невысокие, с длинными, крючковатыми передними лапами и короткими, мощными задними. Их спины были усеяны длинными, острыми, как иглы дикобраза, шипами. Длинные, узкие морды с влажными, розовыми ноздрями безостановочно двигались, вынюхивая воздух. Они не обратили внимания на путников. Их примитивный разум интересовала только мертвечина. Они растаскивали и пожирали не успевшие сгореть останки, их челюсти с мокрым, чавкающим звуком вгрызались в обугленную плоть, кости хрустели под их мощными зубами. Жуткая, сюрреалистичная картина, словно сошедшая с полотна Босха.

Богдан наблюдал за этим, покачиваясь в седле, как тюк с сеном. Его охватило холодное, апатичное оцепенение. Если бы эти твари напали, он ничего не смог бы сделать. Абсолютно ничего. Он мог лишь наблюдать, как мир вокруг него погружается в хаос и тлен.

Вскоре ящер, ведомый незримой волей Огнезы, свернул с дороги и направился к океану. Они выехали на широкий пляж, усыпанный не песком, а мелкой, отполированной волнами галькой, которая хрустела под лапами ящера, как кости. Волны, невысокие и уставшие, с глухим, убаюкивающим шуршанием накатывали на берег. Огнеза спешилась. Она аккуратно уложила Богдана вдоль хребта животного, привязав его к седлу ремнями так, чтобы он не свалился в воду. Потом, держа ящера за цепь, она повела его прямо в прибой.

Ящер, казалось, был только рад. Вода, видимо, была его родной стихией. Он без колебаний вошел в накатывающие волны, и вскоре его массивное тело почти полностью скрылось под зеленоватой, пенящейся водой. Богдан оказался погружен по грудь. Холодная соленая вода обожгла его раны, заставив на миг проясниться сознание. Он бы захлебнулся, но Огнеза, войдя в воду, поплыла рядом и поддерживала его голову, прижимая к боку ящера. Ее лицо было напряженным и сосредоточенным, влажные пряди рыжих волос прилипли к щекам и шее.

Ящер поплыл, мощно и почти бесшумно работая лапами под водой, и они стали медленно продвигаться вдоль высокого скалистого берега. Богдан, в полубреду, смотрел на проплывающие мимо темные, мокрые скалы, на которые с шипением разбивались волны. Далеко впереди виднелся мыс, выступающий в море. Там, на самом возвышении, в лучах восходящего солнца виднелась крепость, над которой возвышалась высокая башня.

«Куда мы плывем?» – мысленно спрашивал он, не ожидая ответа. «Неужели она решила утопиться и покончить с этим разом? Нет… Оги не из таких».

Огнеза что-то крикнула, ее голос прозвучал громко и властно, заглушая на миг шум прибоя. И тут ящер неожиданно повернул прямо к скалам и нырнул в почти невидимую с воды узкую расщелину, скрытую свисающими водорослями. Богдан оказался под водой. Темнота была абсолютной, давящей. От неожиданности он едва не захлебнулся, инстинктивно вдохнув соленой, обжигающей легкие жидкости. Они пронырнули несколько метров в полном мраке и вынырнули в просторной пещере.

Воздух ударил в лицо – прохладный, влажный, пахнущий морской солью, сырым камнем и чем-то древним, затхлым. Это был небольшой грот. Сводчатый потолок уходил высоко вверх, теряясь в таинственных тенях. В центре пещеры из расщелины в камне с тихим журчанием бил небольшой пресноводный ручей, который тут же терялся в дренажных отверстиях где-то в глубине. Но самое удивительное – это был свет. Он лился из трещин в своде, где росли причудливые, фантастические колонии светящегося мха. Они отливали фосфоресцирующим зеленовато-голубым сиянием, которого, однако, было достаточно, чтобы осветить это удивительное убежище. Казалось, они попали в брюхо какого-то гигантского существа.

Девочка, дочь лорда-протектора, запертая в каменном форте на краю света, конечно, была непоседой. Ее дух, ее любопытство не могли быть заключены в четырех стенах. Она облазила все окрестные скалы, все пещеры в поисках приключений, уединения, кусочка своей собственной, ничьей земли. И нашла это идеальное убежище. Ее секретную базу, ее личный мир.

Прямо на сухом каменном уступе, в стороне от ручья, была аккуратно, с детской тщательностью, сложена ее «коллекция»: несколько свернутых одеял и мягких шкур с шелковым белым мехом, образующих уютную постель; тюк с сухой, душистой соломой для подстилки; небольшой, окованный железом сундучок; разложенные в аккуратный ряд причудливые ракушки, отполированные морем стеклышки и самоцветы; связка сухих лучинок для растопки и аккуратная кучка хвороста. Все те немногие, но дорогие сердцу вещи, которые могут составить уют в тайном убежище юной девочки, прячущейся от большого взрослого мира.

Огнеза, промокшая до нитки и продрогшая, заставила ящера лечь на живот, чтобы снять Богдана, на этот раз аккуратно, и уложила на мягкую, пахнущую травами и дымом подстилку. После камней дороги и жесткого седла это было благом. Она развела у входа в пещеру, в естественном камине, где дым уходил в невидимую трещину наверх, маленький, почти бездымный костерок из сухого плавника. Его тепло было живительным. Потом она накормила Богдана, снова разжевывая за него пищу, и поила его чистой, холодной водой из ручья, поднося к его губам плоскую флягу, выдолбленную из тыквы. Она уже догадалась, что в трофейных флягах далеко не вода.

Он периодически впадал в беспамятство, его тело сотрясали приступы лихорадки. Девочка сидела рядом, не отходя, как верный страж. Она смачивала тряпицу в ручье и осторожно, с нежностью, которую он не мог от нее ожидать, обтирала его лицо, шею и руки, смывая пот, кровь и грязь. Она что-то тихо напевала – странную, монотонную, похожую на заклинание мелодию, то ли колыбельную, то ли древнюю молитву.

Так прошел весь день. Свет из трещин в своде померк, сменившись ровным, таинственным, фосфоресцирующим свечением мхов, которое стало только ярче в наступившей темноте. Богдан, изможденный до предела, наконец, провалился не в бред, а в тяжелый, без сновидений, животный сон. Это был не отдых, но хоть какое-то подобие забытья, передышка, дарованная ему упрямством и добротой этого ребенка.

А Огнеза, убедившись, что его дыхание выровнялось и он уснул, отползла в дальний угол пещеры, к гладкой черной стене, на которую падал светящийся мох, словно на алтарь. Она встала на колени, выпрямила спину и, сложив руки в том самом странном жесте – лоб, затем живот, – начала тихо молиться. Ее голос, шепчущий непонятные, древние слова, смешивался с тихим плеском ручья и далеким, приглушенным, вечным рокотом океана за стеной скалы. Она молилась за него. За своего странного, страшного, искалеченного, но единственного Хашанэ. За ангела, ниспосланного ей в час гибели и оказавшегося таким же смертным и уязвимым, как она сама.

Глава 12. Цена второго шанса.

– Браво! Бра-а-аво! – раздались вдруг громкие, насмешливые аплодисменты.

Богдан моргнул и оказался… на даче. Сидел в том же плетеном кресле на веранде у Градова. В носу защекотал знакомый запах полыни, старой бумаги и остывшего самовара. Старик стоял перед ним, сияя от восторга, и хлопал в ладоши. Его лицо, освещенное мягким светом керосиновой лампы, выражало неподдельное, почти отеческое восхищение.

– Я знал! Я знал! Инвестиция себя оправдала! – воскликнул он. – Баги, – старик впервые назвал его так, растягивая звук, – справиться с воином Скалига в открытом бою! Ну, почти в открытом. На такое не способны даже паладины Священного Пламени! А ты справился! Это повод! Можно открыть вина!

Он с торжествующим видом повернулся к грубому деревянному буфету и достал оттуда темную, пыльную бутылку с длинным штопором.

Богдан пришел в себя от шока. Адреналин, казалось, все еще гулял по его жилам. Он окинул взглядом спину старика. Мысль, дикая и мгновенная, пронеслась в голове: «А если напасть на него сейчас? Со спины? Может, он не успеет ничего сделать?»

– Вы же не будете драться со стариком, – вдруг, не оборачиваясь, спокойно произнес Градов, продолжая вкручивать штопор в пробку. Он замер на секунду и медленно повернул голову, глядя на Богдана через плечо. Его взгляд был не сердитым, но пронзительным, словно он читал его мысли, как раскрытую книгу. – Это было бы неблагодарно. И, поверьте, бесполезно.

Богдан скис. Ощущение собственной беспомощности было горше самой сильной физической боли.

– Я едва не погиб, – хрипло сказал он, отводя взгляд.

– Ну, так не погиб же, – парировал Градов, с легким хлопком выдернув пробку.

– Я даже пошевелиться не могу. Кактус в горшке и то себя лучше чувствует.

– А как вы хотели? – Старик повернулся, держа в руках бутылку и два простых граненых стакана. – У вас желудок место печени занял. Вместо органов – ливерный фарш. Переломов столько, что тряпичная кукла выглядит крепче. Все это за минуту не собрать. Или вы думаете, это все так просто: дунул-плюнул – полетел? Ваше тело так не работает. Терпите. Вот вам мой совет.

– И это тело восстановится? – с трудом выговорил Богдан.

– Конечно. Вас сделали очень живучим. Крепким. – Градов налил в оба стакана темно-рубиновую жидкость. – Жаль, не умным. Так что о чем сожалеть? Что поделать, у вас такая работа.

– Работа? Работа?! – Богдан попытался вскочить, но его тело в этом сне было таким же разбитым, как и в реальности. Он лишь болезненно дернулся. – Так кто же меня нанял, позвольте узнать? На какую такую «работу»? Умирать за кого-то?

– А вы еще не догадались? – Градов протянул один стакан Богдану. Тот машинально взял. – Вашей помощи попросила одна милая девочка. С рыжими волосами, прекрасными изумрудными глазами… – Он сделал театральную паузу. – По имени Огнеза.

– Как?! – это был не вопрос, а выдох абсолютного, оглушающего недоумения. Стакан в его руке задрожал, вино расплескалось.

– Помолилась. Взывала к древней богине Атте. Попросила ангела-хранителя, чтобы защищал ее от всех бед. И этой задачей вы, надо признать, пока что справляетесь. Не без косяков, но в целом – блестяще.

– Да что у вас здесь за дурдом происходит?! – взревел Богдан. – То есть любая девчонка может произнести молитву, и ей с небес спустят балбеса вроде меня?

– Ну, почему балбеса? – Градов сделал маленький глоток, смакуя. – Балбеса здесь уже пустили бы на ремни в первый же день. А вы сколько продержались? И вовсе не любая. Только представьте, что какая-нибудь крестьянка пожелает себе ангела только потому, что у нее спина ломит в поле работать. Как бы вы себя чувствовали с мотыгой в поле или в роли свинопаса?

– Да наверное, получше, чем со стрелой в спине! – язвительно бросил Богдан.

– Баги, вы искренне думаете, что такие военные спецы, как целый народ Скалига, будут посылать могучий корабль – вершину своего военного флота – на захудалый островок, чтобы грабить рыбацкие деревушки? Гоняться за вами по всему острову? Она – избранная. Она – их цель. А ваша задача – сделать так, чтобы цели своей они не достигли. Все просто.

– Девочка? И что же в ней может быть такого особенного? – Богдан с недоверием посмотрел в стакан, но все же отхлебнул. Вино оказалось густым, терпким и невероятно вкусным. Оно согревало изнутри, притупляя остатки кошмара.

– Ну, как сказать… – Градов задумался, глядя в свою чашу. – Хотя бы тот факт, что она дочь лорда-протектора.

– И что это значит?

– Ох, молодое поколение… Историю вам в школе следовало изучать плотнее, – вздохнул старик. – Лорд-протектор назначается наместником Церковью Без-Образного в случае пресечения королевской династии. Он выполняет роль регента, а по сути – короля. И если со своей задачей справляется, то его потомки принимают королевский титул. Отец Огнезы – лорд-протектор Атт-Вароно. Это столичный город-крепость. А кто правит столицей, правит целым архипелагом. Одним из самых крупных в Океании. И его дети будут носить уже королевскую корону.

У Богдана отвисла челюсть. Он представил Огнезу – испачканную, в потертой одежде, с глазами, полными слез, но с невероятно прямой спиной.

– Да, Баги, – Градов словно прочитал его мысли. – Она принцесса. Королевских кровей.

– То есть она… будет королевой? – с трудом выговорил Богдан.

– Нет. Сомневаюсь, – покачал головой профессор. – У лорда есть законные дети, наследники. А Огнеза – незаконнорожденная. Плод мимолетной страсти. Досадная ошибка, пятно на репутации.

– Тогда какого черта? Зачем вся эта свистопляска? Ради бастарда? – Богдан не понимал.

– Вы правда хотите лезть в политику, в это болото? Настоятельно не советую. Вы в нем утонете. Причем сразу. Не ваш уровень.

Богдан задумался, отпивая вина. Оно действительно было прекрасным.

– Хорошо. Допустим. ДОПУСТИМ. Эта рыжая бестия – голубых кровей. Или зеленых, синих, серо-буро-малиновых в крапинку. Не важно. Я здесь при чем? Почему я ради нее… почему я к ней чувствую… – Богдан растерялся, не зная, как правильно назвать это странное, всепоглощающее чувство, эту внутреннюю необходимость быть рядом, защищать.

– Любовь? – мягко подсказал Градов.

– Привязанность! – рявкнул Богдан, чувствуя, как краснеет. – Да прокляните вы вашу вставную челюсть! Я же… я себе уже грехи отпустил! В мир иной готовился! В могилу лечь! Я же ради нее с того света вернулся! Чтобы спасать! И такой бой уже не первый! Я ее бросить не могу! Это… это выше меня!