Атта. Хроники древней звезды

– Где мы? Что вокруг нас? Куда ты шла? – спросил он, зная, что слов она не поймет. Но понадеялся на догадливость.

Девочка сообразила мгновенно. Она подобрала с земли сухую, прочную веточку и на очищенном от травы участке земли начала рисовать. Сначала – округлый контур. Потом внутри него – извилистую линию, реку. А в устье этой реки, там, где она должна впадать в море, аккуратно вывела несколько квадратиков с точками-окошками и обвела это место кружком. Затем ткнула пальчиком в точку где-то выше по течению, где они находились сейчас, и провела линию прямо к кружку.

«Остров, – с ледяной ясностью осознал Богдан. – Мы на острове. Ну вот, прекрасно. Час от часу не легче». Остров – это ловушка. Бежать-то некуда. Оставалась слабая надежда, что он большой.

Второй, не менее важный вопрос – припасы. Логика, выстраданная в мире, где выживал сильнейший, подсказывала ответ: их источником могли стать те, кто на них напал. Охотники, преследовавшие их, не могли бродить по лесу налегке. У них должен был быть какой-то запас еды. Только где?

Он решил вернуться к месту вчерашней бойни. Когда он двинулся в сторону водопада, Огнеза испуганно вскрикнула и потянула его за рукав в противоположную сторону, к реке, тыча пальцем в свой нарисованный кружок. Ее лицо выражало недоумение и страх. Но Богдан, покачав головой, твердо пошел своим путем. К его удивлению, девочка, помедлив и тяжело вздохнув, покорно поплелась следом. Видимо, несмотря на всю свою самостоятельность, инстинкт или воспитание подсказывали ей держаться того, кого она назвала «Хашанэ».

Удивительно, как далеко он смог уйти вчера в полубредовом состоянии. До водопада оказалось не меньше пары километров. И по пути его новые способности начали проявляться все ярче. Богдан являл собой абсолютно городскую особь. Не был следопытом, никогда не увлекался охотой, а венцом его наблюдательности была вовремя замеченная новая помада у секретарши. Но сейчас его взгляд сам цеплялся за детали, которые раньше показались бы ему незначительными. Примятую траву, на которой отпечатался след неведомого зверя – широкий, с тупыми когтями. Обломанную ветку на высоте его пояса – кто-то крупный прошел здесь недавно. Камень со свежими царапинами. Но главным было обоняние. Перед ним просто раскрылся мир запахов! Он рисовал целые картины. И чем ближе они подходили к водопаду, тем больше он усиливался. Богдан чувствовал сладковато-гнилостный запах разложения, который становился все сильнее, смешанный с железным душком старой крови. Но был и другой запах – резкий, звериный, чужой.

«Вот старый черт! – вспомнил он Градова, – У новой чашки есть свои плюсы». И, кажется, они раскрывались.

Картина, открывшаяся у водопада, была не для слабонервных. Тела мохнатых циклопов и их наездницы были частично обглоданы падальщиками. Стаи черных, блестящих птиц с кривыми клювами слетелись на пир, оставляя после себя кровавые месива. Мелкие лесные зверьки тоже уже успели полакомиться, оставив на коже аккуратные следы своих зубов. Богдан сглотнул комок тошноты. Это была неприглядная, но честная правда природы – ничто не должно пропадать даром. Вся эта дикая, первозданная красота леса и водопада зиждилась на жестокой утилизации смерти.

Он заставил себя обыскать останки. Ничего полезного. Лишь оружие и доспехи, которые были ему не по размеру и не по навыку. Но дубинку, утыканную акульими зубами, он поднял. Без оружия было как-то неуютно, а с этим примитивным, но грозным на вид предметом в руке он чувствовал себя увереннее.

Перебравшись через реку вброд и по камням в более спокойном месте, он подошел ко второму трупу. Та же картина. Но здесь его взгляд привлекли бурые, запекшиеся полосы на камнях, ведущие в лес. И запах… запах той самой, последней наездницы. Он был особенным – терпким, с нотками чего-то химического, вроде краски для волос, и острой боли. И этот запах был слабым, прерывистым. «Она хромала, – безо всякой логики, просто почувствовав это нутром, понял Богдан. – И шла медленно. Сильно ранена. Тащила ногу». Это радовало, означало, – у них больше времени.

– Они где-то оставили свои вещи, – пробормотал он себе под нос. – Перед атакой сбрасывают лишнее. Где они напали на вас? – обратился он к Огнезе, стоявшей в отдалении и боязливо наблюдавшей за ним.

Та, не понимая слов, уловила суть вопроса по жестам. Она повела его от водопада вглубь леса, к небольшой, скрытой обрывом поляне. И здесь их ждала еще одна мрачная находка. На земле, в неестественной позе, лежал обезглавленный труп мужчины. В его окоченевшей руке был зажат тяжелый, добротный боевой топор. Огнеза, глаза которой наполнились слезами, тихо выдохнула: «Борат…»

И снова Богдан увидел больше, чем просто следы. Его сознание, обостренное до предела, сложило разрозненные детали в единую, почти кинематографичную картину. Вот здесь, у корней старого дуба, трава примята в панике – мелкий, частый след ног Оги. А вот здесь – глубокий, уверенный отпечаток сапога Бората. Дальше – сломанный папоротник, будто кто-то продирался сквозь чащу. И резкий, кислый запах пота страха, смешанный с терпким ароматом чужого тела, доносившийся из зарослей. Он буквально видел, как Борат и Огнеза бежали сюда, как из засады на них выскочили охотники. Как крупный мужчина оттолкнул девочку за спину, заслонив ее собой, и с топором в руках бросился на врагов. Геройский, отчаянный поступок, не оставлявший шансов на выживание. Но он подарил Огнезе те драгоценные секунды, которые позволили ей спастись. «Мда… Кажется, я стал следопытом», – с горькой иронией подумал Богдан.

Рядом валялись два простых холщовых мешка – скудные пожитки беглецов. Огнеза, не поднимая глаз, молча подобрала свой, прижав его к груди. Ее плечи слегка вздрагивали. Богдан обыскал мешок Бората. Внутри нашлось немного еды: черствые, но еще съедобные лепешки, завернутый в чистую ткань кусок запеченного мяса, несколько странных на вид, но твердых корнеплодов. Это было уже что-то. Богдан с усилием разжал мертвые пальцы Бората и взял топор. Оружие лежало в его ладони непривычно тяжело и чуждо. Так же он позаимствовал нож с пояса мертвеца. Дубинку с зубами он выбросил. Топор был надежнее.

– Нет, конечно, мертвых грабить не хорошо. Но им все равно, а нам нужнее.

Но главная находка ждала впереди. Богдан замер, прислушиваясь к себе. Его обоняние, обостренное до неестественности, выхватывало из коктейля запахов один – резкий, звериный, чужой. Он был слабым, но образовывал едва уловимый шлейф. Богдан пошел по нему, как по невидимой нити. Его будто тянуло за груду валунов, к подножию старого, полузасохшего дерева с вывороченными корнями. И там, в естественной нише, словно в барсучьей норе, он обнаружил два кожаных ранца, искусно спрятанных. Видимо, мохнатые циклопы носили их, приторочив к своим широким поясам.

Вскрыв ранцы, Богдан нашел то, что искал: военный паек. Сухари из грубой муки, полоски вяленой, сильно соленой рыбы, темные, как уголь, куски сушеного мяса, странные на вид, но сладковато пахнущие сухофрукты. И две фляги из темного, отполированного дерева с костяными пробками. Он открутил одну и сделал осторожный глоток. Жидкость обожгла горло едким, крепким, как спирт, алкоголем. Он закашлялся, глаза наполнились слезами. «Местный самогон. Для дезинфекции сгодится. Девочке, конечно, ни-ни».

Все самое полезное он переложил в один ранец, предварительно примерив и укоротив лямки. Получился вполне удобный, хоть и непривычный, рюкзак. Остальное выбросил.

– Ладно, мы и так много времени потеряли, – сказал он, больше для самого себя. – Нужно уходить.

Его удивляло, что погони до сих пор нет. Либо враг слишком далеко, либо передумал. Но внутренний голос, тот самый, что обострился вместе с чувствами, настойчиво шептал: это не так. Опасность близка. Она выжидает.

Цель пути была определена – деревня в устье реки. Огнеза, когда он показал направление, радостно закивала.

Они вернулись к развалинам. Плотно перекусили и, уже полные сил и без чувства голода, отправились вниз по течению реки.

Путь поначалу был спокойным. Но вскоре Богдан заметил, что Огнеза быстро выдыхается. Ее детский организм был истощен пережитым ужасом, недосыпом и скудной пищей. Она героически пыталась не отставать, но ее ноги заплетались, дыхание сбивалось. Останавливаться приходилось все чаще.

И тут Богдан снова ощутил возможности своего нового тела. Он не чувствовал ни малейшей усталости. Словно внутри него работал вечный двигатель. Энергия била ключом. Взяв пример с мохнатых циклопов, он усадил Огнезу себе на плечи, прямо на рюкзак, послуживший ей седлом. Девочка сначала испугалась, вскрикнула, но потом, поняв его намерения, обняла его за голову, и он тронулся в путь. Сначала шагом, потом, почувствовав, что нагрузка почти не ощутима, перешел на легкую, пружинистую рысь. Дыхание оставалось ровным, мышцы послушными и сильными. Он был подобен машине, созданной для движения.

«Новая чашка!!!! Чертов Градов!»

Пейзаж вокруг постепенно менялся. Гигантские, багрово-черные деревья первозданного леса остались позади, их сменили более светлые, зеленые рощи. Дикая чаща отступала, уступая место признакам цивилизации. Они вышли на окраины угодий. Между деревьями бродил скот – странные, приземистые животные, похожие на коров, но с более округлыми, бочкообразными телами, короткими ногами и широкими, тупыми мордами. На шеях у них были простые веревочные ошейники. Одомашненные. Значит, люди где-то рядом. Пастухов видно не было, но несколько раз на них из-за кустов с тихим любопытством смотрели тощие, лохматые сторожевые псы, похожие на овчарок, но более дикие на вид.

Вскоре они вышли на настоящую дорогу, выложенную из плоских речных камней. По сторонам потянулись поля, огороженные невысокими, сложенными насухо каменными стенами. Колосья на них уже желтели, наливаясь зерном, и ветер доносил сухой, пыльный запах спелой соломы. Воздух пах дымом далеких очагов, навозом и прелой травой – знакомыми запахами человеческого жилья, которые почему-то вызывали у Богдана не облегчение, а тревогу…

К вечеру они поднялись на невысокую холмистую гряду, последнюю преграду перед океаном. Богдан уже чувствовал его соленый, йодистый запах, но к нему примешивалось другое, тревожное – запах гари. Не уютного дыма из печных труб, а едкого, тяжелого смрада горелого дерева, шерсти и ткани.

Огнеза, сидевшая у него на плечах, внезапно напряглась, ее пальцы впились в его волосы.

Они вышли на вершину холма, и Богдан замер.

Внизу, в широкой долине у самого устья реки, лежала деревня. Та самая, что была нарисована на земле. И сейчас она была объята огнем.

Картина была странной и оттого еще более жуткой. Не было высоких столбов дыма, бьющих в небо. Вместо этого по всей долине стелилась густая, пепельно-серая дымовая мгла, как одеяло. Ее клочья цеплялись за землю, ползли по склонам и медленно, нехотя, уплывали в сторону океана, сливаясь с туманом над водой. Сквозь эту пелену проступали багровые отсветы десятков очагов пожара. Временами ветер доносил обрывки ужасающей какофонии – отдаленный металлический лязг, приглушенные крики и настойчивый, сухой треск горения.

Огнеза издала тихий, прерывившийся стон. Ее маленькие пальцы впились в его кожу с такой силой, что было больно. Она не плакала. Она замерла, превратившись в один сплошной, беззвучный крик. Она смотрела на гибель места, которое должно было стать их убежищем.

А внизу, в долине, под низко стелящейся дымкой, пылала простая деревня. Творился ад.

Глава 10. Кровавая жатва.

Едва они достигли гребня холмистой гряды, отделявшей их от устья реки, как их ударил по ноздрям запах – едкий, сладковато-тошнотворный коктейль гари, паленого мяса и чего-то еще, что Богдан с ужасом опознал как запах сожженной шерсти и человеческой плоти. Он был настолько густым и тяжелым, что, казалось, висел в воздухе невидимым туманом, пропитывая одежду, волосы, легкие.

И тут же до них донесся звук – неясный, низкочастотный гул, похожий на отдаленный рокот прибоя, но состоящий из тысячи отдельных звуков: треск пожираемого огнем дерева, отчаянные крики, злобные вопли, мычание обезумевшего скота и зловещий металлический лязг.

Они вышли на самую высокую точку гряды, и картина, открывшаяся внизу, заставила Богдана похолодеть. Деревня, которую Огнеза так надеялась увидеть, найти спасение, была объята адом.

Деревня раскинулась на плоском берегу в месте впадения реки в океан. Это было не хаотичное скопление домов, а продуманное поселение. Сотня-полторы каменных, обмазанных глиной домов под бурыми соломенными крышами стояли вдоль кривых, но явно протоптанных улочек. Сразу за ними виднелись загоны для скота, амбары и высокая, почерневшая от времени деревянная мельница с неподвижными, уныло опущенными крыльями. К самому океану тянулись деревянные пирсы и свайные постройки, где, видимо, чинили лодки и сушили сети. Жизнь здесь была тяжелой, но налаженной.

Теперь эта жизнь сгорала в пламени. Столбы черного дыма, которых должно было быть десятки, не уходили высоко в небо. Свинцовые, низкие тучи, нависшие над океаном, словно придавливали их к земле. Дым стелился по самой деревне и полям, клубясь и переползая, как ядовитый туман, прежде чем уйти длинной, траурной лентой в сторону моря. Вот почему с дальнего расстояния размах катастрофы был не так очевиден. Но самое жуткое было не в огне.

В бухте, на рейде, далеко от берега стояла причина этого ада. Корабль. Костяной левиафан. Восемнадцать мачт, лишенных парусов, уходили ввысь, как ребра колоссального скелета кита, выброшенного на мель. Его корпус, сработанный из отполированных до мертвенной белизны гигантских костей, скрепленных черной, как смола, субстанцией, резал неподвижную воду свинцового залива. Борта его украшали, словно трофейные щиты, массивные лобные панцири неведомых глубоководных тварей. Он был безмолвен и оттого еще ужаснее. Он не нападал – он наблюдал, как его «дети» творят расправу.

И расправа эта была тотальной. То, что творилось внизу, нельзя было назвать битвой. Это было избиение, планомерное истребление. Жители метались между горящих домов, пытаясь спасти детей, скот, хоть что-то из пожитков. Другие, обезумев от ужаса, бежали прочь от деревни, в поля. Но спасения не было.

Их преследовали воины. Но это были не те охотники, с которыми столкнулся Богдан. Это были именно воины Скалига. Высокие, неестественно худые, с невероятно длинными руками, заканчивавшимися цепкими пальцами с толстыми когтями. Их движения были плавными, змеиными – они не бежали, а скользили, их тела извивались, будто не имея костей. Они были закованы в доспехи из странного материала, цвета темного мокрого камня, покрытого мелкой чешуей. Их шлемы полностью скрывали лица, оставляя лишь узкие прорези для глаз, и были увенчаны короткими, загнутыми назад рогами.

Но самым ужасным было то, что атаковали они верхом. Их скакуны были чудовищами, напоминавшими гигантских крокодилов, но с более длинными и мускулистыми лапами, приспособленными для бега. Их тела, длиной в пять-шесть метров, покрывала толстая чешуя болотного, грязно-зеленого цвета. Мощные хвосты, на кончиках которых красовались костяные шишкообразные булавы, волочились по земле, оставляя глубокие борозды. Морды были закованы в металлические намордники, а вместо уздечки – тяжелые цепи, которые всадники держали в руках. На голове каждого ящера красовался шлем с торчащим вперед, подобно единому рогу, толстым и острым шипом, похожим на сабельный зуб.

Это была кавалерия ужаса. Ящеры лихо бегали, догоняя бегущих людей. Иногда всадник даже не утруждал себя ударом – чудовище просто наступало на человека, и раздавался влажный хруст, а из-под когтистых лап разбрызгивались кровавые внутренности. Но чаще воины Скалига работали своими огромными двуручными топорами. Длинные рукояти позволяли наносить чудовищные удары с высоты. Когда воин настигал жертву и заносил топор, казалось, сама смерть свистела в воздухе. Удар был сокрушающим. Человека не просто убивали – его буквально разрывало на части. Топор рубил пополам, сносил головы и конечности, рассекал тела от плеча до пояса. Клочья плоти и фонтаны крови разлетались во все стороны, окрашивая пожухлую траву и стены домов в багряные тона. Это была не просто резня – это была демонстрация абсолютного, животного превосходства и презрения к жизни.

«Вот черт… – пронеслось в голове у Богдана, и внутри все похолодело. – Вот почему они нас не преследовали. Они нас… обогнали. Обошли океаном. И если бы мы не задержались в лесу… мы оказались бы там. В самом пекле».

Его взгляд скользнул вдоль гряды и остановился на группе выживших, человек пятнадцать. Они бежали не в сторону леса, а параллельно холмам, надеясь, видимо, укрыться в скалах на побережье. Это была роковая ошибка. От основной массы воинов на побережье отделились трое всадников и устремились за ними, как гончие за зайцами.

Богдан и Огнеза затаились за низкой каменной оградой, отделявшей холмы от полей. Они были всего в сотне метров от разворачивающейся трагедии. Богдан видел, как двое всадников врезались в толпу, и началась кровавая жатва. Топоры взлетали и опускались, и с каждым ударом группа таяла. Но третий всадник почему-то замедлил ход. Его подвижная голова в рогатом шлеме повернулась в их сторону. Он замер, словно прислушиваясь или принюхиваясь. Какая-то тень, мелькнувшая на гребне холма? Шорох? Запах? Неважно. Богдан с леденящей душу ясностью понял – их заметили.

– Черт! Бежим! – скомандовал он Огнезе, хватая ее за руку.

Но было уже поздно. Воин дернул цепь, и его ящер, фыркнув, развернулся и рысью, удивительно легкой для своей массы, помчался вверх по склону. Оторваться от всадника на открытой местности пешему было нереально. Мозг Богдана лихорадочно заработал, выискивая хоть какую-то возможность. Их преследует один всадник. Всего один. Это давало мизерный шанс.

– Стой! – резко приказал он Огнезе, указывая пальцем на землю прямо за оградой. – Стой здесь и не двигайся!

Глаза девочки расширились от ужаса. Она не понимала слов, но жест был предельно ясен и казался ей безумием. Но в тоне Богдана звучала такая непререкаемая команда, что ее ноги приросли к месту. Она съежилась, вжавшись в камень.

Сам Богдан перескочил через ограду и присел за ней, сжимая в руке боевой топор. Было это храбростью или глупостью. Он даже не понимал. Прошлая схватка его закалила. И сейчас он действовал более решительно. Расчет был прост и отчаян. Если Скалига берут пленников – а иначе, зачем вообще нападать? – то дети для них ценная добыча. А добычу не калечат просто так. Наездник не станет рубить девочку на месте. Он попытается ее схватить.

Так и произошло. Ящер подскакал к ограде и остановился в паре метров от дрожащей Огнезы. Всадник, сидя в высоком седле, склонил свою рогатую голову, разглядывая добычу. Он видел испуганное детское лицо, дорогую, хоть и испачканную одежду – признак знатного происхождения. Добыча более чем ценная. Его длинная, в чешуйчатой перчатке рука потянулась к девочке.

В этот миг Богдан рванул с места. Он вскочил на невысокую ограду, занес топор и со всей дури обрушил его на шлем всадника. По расчету Богдана удар должен был если не пробить броню, то хотя бы наградить воина хорошим сотрясением мозга. Но в расчеты вкралась ошибка.

Удар был ошеломляющим. И абсолютно бесполезным. Раздался оглушительный лязг, будто он ударил по наковальне. Топор отскочил, чуть не вырвавшись из рук. На каменной броне не осталось даже царапины. Рука Богдана онемела до локтя.

– Вот же мать его… видимо, сотрясать нечему, – выругался он, больше от изумления, чем от страха.

Воин лишь слегка пошатнулся от неожиданности. Медленно, с преувеличенной, змеиной плавностью, он повернул голову. Из-под рогатого шлема на Богдана смотрели узкие, желтые щелочки глаз. Лицо скрывала маска, стилизованная под морду демона, но нижняя часть подбородка была открыта. Кожа там была чешуйчатой, мерзкого черно-рыжего цвета, как у ядовитой змеи. Уголки тонкого рта дернулись, и из-за оскаленных зубов показался длинный, раздвоенный язык. Раздалось негромкое, шипящее: «Сссскалига…» То ли это было презрительное представление, то ли боевой клич.

Богдан ожидал, что воин занесет свой топор. Но тот лишь с легким, шипящим смешком отбросил его обратно в петлю на седле, словно отказываясь тратить на муравья настоящее оружие. Вместо этого он лишь слегка дернул цепь, отдавая беззвучную команду. Ящер, стоявший до этого спокойно, вдруг взмахнул своим могучим хвостом с костяной булавой на конце.

Удар был молниеносным и сокрушительным. Богдан даже не успел его увидеть. Он почувствовал лишь страшный толчок в грудь, словно в него врезался грузовик. Ребра затрещали. Его просто смело с ограды, и он полетел, кувыркаясь, как тряпичная кукла, прямо на поле, засаженное какими-то высокими кустами с крупными, красными, похожими на помидоры плодами.

Он пролетел над грядками, сбив по пути пугало – старую одежду, надетую на двухметровую жердь с перекладиной, воткнутую в центре поля, – и с глухим стуком рухнул на землю, выкатившись на вспаханную землю.

Огнеза так и стояла неподвижно, парализованная страхом. Воин нагнулся вперед. Длинная рука схватила Огнезу за волосы и легко подняла над землей. Девочка была слишком напугана, чтобы кричать. Даже от боли. Только дрожала. Воин Скалига приблизил ее к себе, повернул налево, направо. Рассматривая. Понюхал. Змеиный язык коснулся щеки девочки. Вот Огнеза не выдержала и завизжала во весь голос.

А Богдан тем временем разбитый лежал среди высоких, по пояс, кустов.

Для него время остановилось…

Богдан лежал на груди, уткнувшись в землю головой, не в силах пошевелиться. Он не видел своих травм, но чувствовал их всем своим существом. Левая кисть руки была вывернута под неестественным углом, сломана. От плеча до локтя пронзала острая, разрывающая боль. Левая нога не слушалась вовсе, в бедре и колене бушевало адское пламя. Грудь была одной сплошной раной, каждый вдох давался с хрипом и новым приступом боли. Вкус крови во рту был медным и густым. Взгляд затянула розоватая пелена, в которой плавали черные пятна. Только биение сердца в ушах. Единственная маленькая мошка, кружившая над головой, вдруг замедлила свой полет, превратившись в едва движущуюся черную точку. Двигалась как в замедленном кино. Собственное сердцебиение отдавалось в ушах глухими, растянутыми ударами, каждый из которых длился целую вечность. Мысли метались, обрывочные, хаотичные.

«Конец… Все. Сломан. Разбит. Проклятый старик… Проклятый мир… Нашел я свой второй шанс… Сдохнуть на каком-то помидорном поле…»

Сознание медленно уплывало в черную, теплую, манящую пустоту. Было так легко просто все отпустить…

И вдруг над полем, прорезая оглушающую тишину его личного кошмара, пролетел дикий, пронзительный, до самого нутра леденящий визг. Визг Огнезы.

И весь этот клубок отчаяния и боли разбила одна-единственная, кристально ясная мысль, ворвавшаяся в мозг как раскаленная игла: «А что будет с ней?»

Он представил это с пугающей четкостью. Эти длинные, чешуйчатые пальцы, волокущие ее в плен. Рабство. Голод, побои, унижения. Ее рыжие волосы, вымазанные в грязи, изумрудные глаза, потухшие от отчаяния. А может, ее ждет участь похуже… станет игрушкой для утех этих тварей.

«Нет!!!! – завопило сознание, – Ни один волосок с ее головы… НИ-КОГ-ДА!»

Что-то щелкнуло внутри. Не в мозгу, а глубже – в самой сердцевине его существа, там, где таилась его новая, пересобранная природа. Холодная, всепоглощающая ярость, белая и слепая, накатила на него волной, смывая боль, страх, саму мысль о смерти. Это была не эмоция – это был инстинкт, древний и неумолимый, пробужденный в нем Градовым. Ярость безумия, ставшая топливом.

Он не понимал, что делает. Его тело двигалось само, повинуясь единственному приказу – защитить. Правая рука с такой силой впилась пальцами в землю, что ногти погнулись. Он застонал, не от боли, а от нечеловеческого усилия, и поднялся. Опираясь на здоровую ногу, он поднялся, держа сломанную на весу. Левая кисть безвольно болталась. Он стоял, пошатываясь, весь перекошенный, как оловянный солдатик, побывавший в огне печи и выживший, но оплавившийся и исковерканный. И из его груди вырвался хриплый, нечеловеческий вопль – звук, в котором не было ничего от разума, только чистая, животная ярость.

Наездник уже развернулся, собираясь уходить. Он перекинул Огнезу, которая затихла в немом ужасе, поперек седла перед собой. Услышав этот крик, он обернулся. Увидев покореженную, но стоящую фигуру, он издал короткое, шипящее хихиканье. Его поза говорила красноречивее слов: «Хочешь смерти, ничтожество? Хорошо, я уделю тебе мгновение».

Он высвободил свой огромный топор из стремени или специальной петли на седле, развернул ящера и направил его на Богдана. Чудовище, фыркая, перешло на рысь, затем на галоп, набирая скорость. Земля дрожала под его тяжелыми лапами. Всадник поднял топор, готовясь на полном скаку перерубить Богдана пополам, отделить торс от ног одним чистым взмахом.