Высота свободы

– Он ушел, Аиша, – хрипло, с надрывом прошептал он, его голос сорвался.

И тут, за его спиной, в полумраке холла, она увидела другую фигуру. Высокую, неподвижную, одетую в простой, темный, лишенный каких-либо украшений тоб.

Присутствие Халида здесь, в ее доме, в самый черный, самый страшный час ее жизни, было настолько неожиданным и необъяснимым, что на мгновение вывело ее из ступора. В его глазах, темных и глубоких, не было ни праздного любопытства, ни торжества, ни даже простой жалости. В них читалась тихая, суровая, разделенная скорбь и та самая, знакомая ей уже, железная решимость.

– Мисс Аль-Мансури, – его голос был низким, мягким и негромким, он не нарушал траурную тишину, царившую в доме, а становился ее частью. – Примите мои самые глубокие и искренние соболезнования. Ваш отец был великим человеком, и его уход – это невосполнимая потеря для всех, кто его знал. Позвольте мне в эти трудные дни взять на себя все организационные хлопоты. Считайте это моим долгом.

И он взял. Бесшумно, эффективно, не привлекая лишнего внимания, не требуя благодарностей. Он стал тенью, управляющей хаосом. Все было организовано согласно строгим мусульманским традициям: омовение, погребальная молитва, похороны на семейном участке кладбища до захода солнца следующего дня. Он координировал действия прислуги, принимал соболезнования от важных и влиятельных гостей, мягко, но настойчиво давая Аише и Арифу возможность остаться наедине со своим горем, не погрязнуть в суете. Халид оставался непоколебим.

Перед тем как уехать после похорон, когда последние гости разошлись, а в доме повисла оглушительная, звенящая пустота, он нашел их обоих в гостиной. На столик опустились две маленькие, изящные карточки. Ни титулов, ни гербов, ни витиеватых узоров. Только имя – Халид – и номер мобильного телефона, выведенный тем же аккуратным, угловатым почерком.

– Это мой личный номер, – сказал он, и перевел взгляд с Арифа на Аишу. – Можете звонить в любое время. – Его глаза стали бездонными, серьезными, полными какого-то невысказанного обещания. – Вы не одни. Помните это.

Когда он уехал, и дверь закрылась за ним, в доме снова воцарилась тишина, на этот раз окончательная, беспросветная и всепоглощающая. Аиша и Ариф сидели в полумраке гостиной, опустошенные, раздавленные, не в силах найти слова, которые могли бы выразить всю глубину их потери. Свет одного торшера отбрасывал длинные, дрожащие тени, превращая знакомую комнату в лабиринт из скорби.

Она хотела что-то сказать, но слова застряли в горле комом. Вместо них из груди вырвался сдавленный, горловой звук, не то рыдание, не то стон. И это стало сигналом. Стена сдержанности, которую она так отчаянно выстраивала все эти дни, рухнула.

– Он… он так и не дождался меня, Ариф, – выдохнула она, и слезы, наконец, хлынули из ее глаз горячими, солеными ручьями, заливая лицо, падая на ее черное траурное платье. – Я обещала вернуться. Я обещала…

Ариф тут же переместился с кресла на диван рядом с ней и обнял ее, прижав к своему плечу. Его собственное горе, казалось, на мгновение отступило перед необходимостью утешить сестру.

– Он ждал тебя, сестренка, – прошептал он, и его голос дрожал. – До самого конца. Он почти не отводил взгляд от двери. Его глаза… они стали такими ясными в последний час, словно он снова все видел. Как тогда, помнишь?

Аиша, рыдая, лишь сильнее вжалась в его плечо, давая понять, что помнит.

– Помнишь, – продолжал Ариф тихо, убаюкивающе, – как мы, бывало, прятались от него в самом дальнем углу сада, за большими кадками с олеандрами? Мы думали, наша затея гениальна, и что нас никогда не найдут.

Сквозь слезы на губах Аиши дрогнуло подобие улыбки. Она кивнула, не в силах вымолвить слово.

– А он… – голос Арифа стал теплее, погружаясь в воспоминание, – он делал вид, что не может нас найти. Ходил по саду, такой огромный и важный, и громко спрашивал у садовника: «Хасан, ты не видел мои пропавшие сокровища? Куда-то подевались моя крылатая голубка и мой маленький сокол». А мы сидели, притаившись, и давились от смеха.

– А потом… – Аиша прошептала, ее голос был хриплым от слез, – а потом он «случайно» находил нас. Говорил: «Ах, вот же вы где!», – и в его глазах… в его глазах было столько облегчения, будто он и правда боялся нас потерять.

– Именно, – Ариф сжал ее плечо. – И вчера… вчера у его кровати было точь-в-точь так же. Тот же взгляд. Он ждал свою «крылатую голубку». Он знал, что ты вернешься. И он ушел, зная это. Он не сердился. Он просто… ждал.

Эти слова стали и утешением, и новым ножом в незаживающую рану. Аиша закрыла глаза, давая слезам течь свободно, и впервые с момента той страшной новости позволила себе просто горевать, без чувства вины, без мыслей о долге, просто как дочь, потерявшая отца.

Они сидели так несколько минут, в тишине, нарушаемой лишь ее сдавленными рыданиями и тиканьем старых напольных часов в коридоре – часов, которые отмеряли время их детства.

Когда ее слезы постепенно иссякли, оставив после себя пустую, ночную усталость, Ариф снова заговорил, на этот раз его голос был более твердым, более приземленным.

– Он напомнит тебе, Аиша. Халид. Как только траур закончится. Об их договоре с отцом. О твоем обещании.

Аиша медленно выпрямилась, вытирая лицо ладонями. Ее глаза были красными и опухшими, но взгляд стал яснее.

– Я знаю, – прошептала она, сжимая визитку так, что плотная бумага прогнулась. – Я знаю, Ариф. И я… я думаю, отец, наверное, был бы спокоен. Видя, каким Халид… был сегодня. Вел себя не как чужой, а как…

– Как тот, кто уже несет ответственность, – тихо закончил за нее Ариф. – Да. Мне кажется, баба это видел. И ему это точно понравилось.

Они снова замолкли, но теперь тишина между ними была не гнетущей, а полной понимания. Они были теперь не просто братом и сестрой, объединенными общим горем. Они стали союзниками перед лицом неопределенного будущего, в центре которого теперь стояла фигура саудовского принца. И впервые с того момента, как прозвучало его имя, мысль о нем не вызвала в Аише приступа панического сопротивления, а лишь тихую, усталую готовность принять то, что, возможно, и было ее судьбой.

—

Недели траура текли медленно, как густой, темный мед, каждая капля которого была полна горечи и боли. Острая, режущая, невыносимая боль постепенно, миллиметр за миллиметром, уступала тихой, ноющей, всепроникающей пустотой. Дом, всегда такой полный жизни, света и смеха, теперь был наполнен лишь тенями, воспоминаниями и тихим шепотом их с Арифом голосов. Аиша занималась делами отца, разбирала его бумаги, слушала бесконечные, подчас назойливые советы родственников о том, как ей теперь жить, как распорядиться наследством, как устроить свою судьбу.

Но сквозь эту плотную, удушливую пелену горя, обязанностей и чужого мнения в ее сознании все четче и яснее вырисовывался один-единственный образ. Образ человека, который не дал ей рухнуть на самое дно, когда земля ушла из-под ног. Человека, который стал их тихим, несокрушимым щитом.

Он не звонил. Не писал. Он дал ей время. Пространство для того, чтобы пережить горе, чтобы принять свою потерю, чтобы самой, без давления и напоминаний, обдумать свое будущее. И в этой его тактичной, уважительной тишине было больше заботы и понимания, чем в тысячах громких слов соболезнования.

И вот однажды вечером, когда заходящее солнце окрасило стены ее комнаты в багряные и золотые тона, а острая, рвущая душу на части боль наконец начала притупляться, уступая место ясному, горькому, но уже принятому осознанию реальности, она подошла к своему столу. Ее пальцы были холодными, но движение – твердым и решительным.

Она нашла в памяти телефона тот самый номер. Простой. Личный.

«Прежде чем обратиться с официальным визитом к вашему отцу и брату, я счел необходимым узнать ваше личное мнение».

«Я желаю услышать ваш собственный голос».

Его слова эхом отдавались в ее памяти, чистые и ясные. Он хотел знать ее ответ. Не ответ покорной дочери, исполняющей последнюю волю умирающего отца. Не ответ напуганной девушки, запутавшейся в сетях долга и традиций. Ее ответ. Как женщины. Как личности. Как Аиши.

Она закрыла глаза на мгновение, и перед ней с болезненной четкостью возникло лицо отца. Его последняя, полная безграничной надежды и любви улыбка. Его слабый, хриплый, но такой настойчивый голос: «Обещай».

Аиша развеяла наваждение и быстро набрала сообщение. Короткое. Простое. И окончательное, как удар судьбы.

«Я готова.»

Она не писала «я согласна» или «я хочу этого». Она написала «я готова». Это было все, что она могла ему дать сейчас, в этот миг. Свою честь. Свое обещание. И, возможно, крошечный, испуганный, но живой росток того, что однажды, в будущем, могло бы прорасти и стать чем-то большим. Надеждой. Доверием. А может быть, и чем-то еще.

«Отправить». Сообщение ушло. В тишине комнаты, нарушаемой лишь тихим шуршанием кондиционера, этот беззвучный, виртуальный «клик» прозвучал для нее громче, чем рев любого самолета, громче, чем гул города за окном. Как грохот захлопнувшейся двери. Или, возможно, как щелчок открывающегося замка.

Ее судьба была предрешена. И теперь ей оставалось только ждать ответа.

Глава 7: «Сапфировое» небо

Воздух в гостиной дома Аль-Мансури был густым и сладким, словно растопленный янтарь, застывший в преддверии судьбоносных слов. Он обволакивал, замедлял время, заставляя каждый вздох отдаваться эхом в напряженной тишине. Солнечный свет, пробиваясь сквозь высокие арочные окна, ложился на причудливые узоры персидских ковров, выхватывая из полумрака строгие профили собравшихся и подсвечивая кружащуюся в луче света пыль, похожую на золотую парчу. Халид ибн Заид восседал напротив Арифа, его поза была безупречно прямой, выверенной годами дисциплины, но в ней не читалось ни капли высокомерия или скрытого напряжения – лишь безмолвное, незыблемое достоинство. Рядом с ним, отодвинувшись на почтительное расстояние, расположился его поверенный – немолодой мужчина с лицом, испещренным морщинами мудрости, чьи внимательные, проницательные глаза казались хранителями несчетного количества тайн. Он бережно держал на коленях кожаную папку темно-вишневого цвета. Весь этот ритуал, отточенный веками, сегодня был наполнен для каждого своим, сокровенным и трепетным смыслом.

Аиша сидела рядом с братом, вцепившись пальцами в складки своего скромного кремового платья, пытаясь унять дрожь, что струилась по ее спине мелкими, предательскими волнами. Под ладонями шелк был влажным и холодным. Она чувствовала на себе тяжелый, изучающий взгляд Халида – не наглый, не собственнический, а вопрошающий. Он будто вглядывался в самую ее душу, задавая один и тот же беззвучный вопрос: «Это ли твой выбор? Истинно ли твое решение?»

Первым нарушил тишину поверенный. Его голос, ровный и безэмоциональный, как того требовал древний протокол, заполнил пространство, точно мерное тиканье часов, отсчитывающих последние секунды старой жизни. Он говорил о положении, статусе, почете и самых серьезных намерениях Его Высочества. Ариф слушал, склонив голову, временами кивая, и его лицо было маской спокойствия, которую он, как старший в роду, был обязан носить перед сестрой и гостями. Когда речь закончилась, все взгляды, словно по незримой команде, обратились к нему.

– Семья Аль-Мансури, – Ариф выдержал паузу, заставив воздух снова сгуститься, и устремил свой взор прямо на Халида, – с почтением и благодарностью дает свое согласие. Мы доверяем вашей чести и вашим намерениям, Ваше Высочество.

Затем наступил ее черед. Поверенный, соблюдая традицию, повернулся к Аише, и его взгляд, лишенный всякой личной окраски, заставил ее внутренне сжаться.

– Госпожа Аиша, в присутствии этих достойных свидетелей, я обязан спросить вас напрямую. Даете ли вы свое добровольное и непринужденное согласие на этот брак?

Комната замерла окончательно, будто под стеклянным колпаком. Аиша почувствовала, как бешено колотится ее сердце, готовое вырваться из груди и упасть к ногам этого невозмутимого принца. Она заставила себя поднять взгляд и снова встретиться с его глазами. В их темной, почти черной глубине не было требования, не было нетерпения сильного мира сего. Лишь бесконечное, терпеливое ожидание. Он давал ей пространство – последний шанс отступить, последний глоток свободы перед тем, как навсегда надеть на себя оковы долга. И в этот миг, пронзительный и ясный, как удар хрустального колокольчика, она поняла: ее решение, выстраданное в долгих ночах уединения и тихого траура, было единственно верным.

– Да, – ее голос прозвучал тихо, но отчеканил каждую букву, и в нем не дрогнула ни единая нота. – Я даю свое согласие.

На лице Халида, обычно столь сдержанном и недоступном, мелькнули едва заметные тени. Уголки его губ дрогнули и сложились в ту самую редкую, искреннюю улыбку, что на одно короткое мгновение осветила все его строгие, аристократические черты, согрела взгляд и сделала его почти смертным. Он кивнул, и в этом простом жесте было больше, чем просто удовлетворение от достигнутой договоренности – было глубокое, личное признание, молчаливая благодарность.

Затем он сделал почти незаметный жест рукой одному из своих сопровождающих, стоявших в тени. Тот беззвучно приблизился, держа в руках небольшой бархатный футляр цвета ночного неба, усеянного крошечными вышитыми звездами. Халид взял его длинными пальцами и открыл медленно, с почтительным трепетом.

Внутри, на черном бархате, мягко поблескивая в солнечных лучах, лежало ожерелье. Не массивное, традиционное арабское украшение, ослепляющее тяжестью желтого золота и огнем рубинов. Это была тончайшая, почти воздушная работа из платины, где каждая деталь была произведением искусства. Центральным элементом служил кулон – абстрактная, стилизованная форма, напоминающая то ли легкое облако на закате, то ли изгиб крыла парящей птицы. Он был инкрустирован рядом сверкающих васильковых сапфиров, цвет которых переходил от светлого, почти ледяного голубого на кончиках к глубокому, бархатистому синему, оттенку морской бездны в лунную ночь.

В комнате пронесся сдержанный шепот. Ариф, удивленно подняв брови, одобрительного кивнул. Аиша же не могла отвести глаз, чувствуя, как захватывает дух от этой неожиданной, пронзительной красоты.

Халид поднялся со своего места – плавно, словно крупный хищник, – и с футляром в руках подошел к ней.

– В знак моих чистых намерений и в благодарность за Ваше согласие, – тихо произнес он, и его голос прозвучал так близко, что стал интимным, предназначенным только для нее. – С вашего разрешения, я бы хотел… надеть его на Вас.

Она лишь кивнула, не в силах вымолвить ни слова, чувствуя, как подкашиваются ноги. Его пальцы, теплые и удивительно уверенные, на мгновение коснулись ее шеи, защелкивая замок. Сначала она почувствовала прохладу металла и камней, прикоснувшихся к коже, но почти сразу же они начали согреваться от тепла ее тела, становясь частью ее.

– Оно напоминает мне небо, – так же тихо, шепотом, который был слышен только ей, произнес он, его губы оказались в опасной близости от ее уха, и от этого низ живота сжался от странного, сладкого спазма, а по спине побежали мурашки. – Бескрайнее, свободное и прекрасное. И я не могу представить его ни на ком другом, кроме вас.

Аиша подняла руку и кончиками пальцев коснулась кулона. Он лежал у основания ее шеи, идеальный и чужой, но в то же время будто всегда был ее. Это был не знак собственности или договора. Символ понимания – вот что это было. Он видел ее. Не будущую арабскую принцессу, не пешку в политической игре, а Аишу – женщину, чья душа всегда стремилась ввысь, влюбленную в небо.

Затем настал черед обсуждения махра – свадебного дара, священного и неотъемлемого по законам ислама. Поверенный снова обратился к Аише, и его безличный голос вернул ее к реальности.

– Госпожа Аиша, что бы Вы хотели в качестве махра? – спросил он, и в его интонации сквозила готовность озвучить любую, даже самую немыслимую сумму. – Его Высочество готов исполнить любое ваше пожелание. Драгоценности, недвижимость, акции – все, что пожелает ваше сердце.

Все присутствующие снова устремили на нее взгляды, ожидая традиционного перечня несметных богатств: острова, яхты, дворцы в разных столицах мира. Но Аиша уже знала свой ответ. Она посмотрела прямо на Халида, игнорируя остальных.

– Мне ничего не нужно из этого, – сказала она, и ее голос вновь обрел внутреннюю силу, зазвучав твердо и ясно. – Ни дворцов, ни драгоценностей. У меня только одна просьба.

– Я слушаю. Говори, – Халид склонил голову, и в его глазах вспыхнул живой, неподдельный интерес.

– Мой экипаж… – она перевела дух, перечисляя имена своих товарищей, каждый из которых был частью ее прежней жизни. – Они – моя семья. Так же, как Ариф. Свадьба… я понимаю, она пройдет по вашим обычаям, по строгим суннитским традициям Саудовской Аравии. Это будет закрытая церемония. Но я хочу, чтобы они были там. Это мой махр. Их присутствие. Разрешите им быть рядом со мной в тот день.

В глазах Халида вспыхнула яркая, теплая искра одобрения и чего-то большего – глубочайшего, неподдельного восхищения. Он не стал спрашивать, не стал уточнять или сомневаться в возможности. Его ответ был немедленным, облеченным в сталь его воли.

– Конечно, – сказал он твердо, и его голос прозвучал на весь зал, не оставляя места для возражений. – Они будут самыми желанными и почетными гостями. Ваша семья – отныне и навсегда моя семья.

Церемониальная часть, наконец, была завершена. После обмена формальностями и обсуждения первых шагов на предстоящем пути, Ариф, чутко уловив скрытое напряжение сестры, предложил ей и Халиду пройтись в сад, пока он обсудит необходимые детали с поверенным.

Они вышли через высокие стеклянные двери в знойное, пропитанное пьянящими ароматами цветущего жасмина и роз воздух. Сад дома Аль-Мансури был тенистым оазисом, рукотворным раем, где в центре журчал, переливаясь на солнце, мраморный фонтан, а извилистые дорожки, вымощенные старой плиткой, терялись в густой зелени кипарисов и пальм.

Первые несколько минут они шли молча, и только щебет птиц и отдаленный плеск воды нарушали завороженную тишину. Аиша все еще ощущала на шее прохладу сапфиров, словно капельку подаренного им неба, тающую на ее коже. Она сделала несколько шагов по мозаичной дорожке, чувствуя, как дрожь в коленях постепенно стихает, сменяясь странным, настороженным спокойствием. Он шел рядом, и его молчаливое присутствие было осязаемым, как тепло от раскаленного солнцем камня.

– Вы с братом очень близки, – его голос прозвучал негромко, без всякой прелюдии. Это была не вежливая формальность, а констатация факта, прочувствованного и выношенного.

Аиша обернулась. Халид стоял у массивной каменной арки, увитой плетистыми розами, чьи алые бутоны почти касались его плеча. Его поза была расслабленной, но внимание, с которым он смотрел на нее, было абсолютно поглощающим.

– Да, – просто ответила она, чувствуя, как в груди щемит от этой простой правды. – Ариф – моя опора. Он был ею всегда, но особенно… сейчас. После ухода отца.

– Это чувствуется, – тихо произнес он, делая шаг вперед. Его тоб, безупречно белый, мягко шелестел о плитку. – В ваших взглядах, в том, как Вы за него волнуетесь, даже когда Ваша собственная судьба висит на волоске. Редкое сокровище – такая связь. Она… мне напомнила моих сестер.

Его тон изменился, стал теплее, глубже, окрасился нежностью. Это было настолько неожиданно, так контрастировало с его обычной сдержанностью, что Аиша не удержалась от вопроса, вырвавшегося помимо ее воли.

– У вас много сестер?

– Три, – ответил он, и его взгляд смягчился, уносясь вдаль, в воспоминания. – Хасна – ей двадцать пять, почти как и Вам. Она… мой самый строгий критик и в то же время самый верный союзник. Умнее и проницательнее иных моих, седовласых и заслуженных, советников. – В его глазах, темных и глубоких, вспыхнула яркая искра гордости и безграничной любви. – А еще Нур и Лейла – двойняшки. Им сейчас двадцать. Нур – настоящий солнечный лучик, который может растопить лед в самом черством и уставшем сердце, а Лейла… наша маленькая бунтарка с душой поэтессы и пламенем революционерки в крови. Они… бесконечно разные. И каждая – часть моего сердца.

Аиша смотрела на него, завороженная, забыв о приличиях и сдержанности. Она не ожидала такой откровенности, такой обнаженной теплоты. Этот могущественный человек, чье имя заставляло трепетать, в этот миг был просто старшим братом, с нежностью и легкой улыбкой говорящим о своих младших сестрах.

– Вы их очень любите, – тихо констатировала она, чувствуя, как в горле встает комок.

– Они – часть меня, – просто ответил он, и в этой простоте заключалась бездонная глубина. – И я сделаю все, что в моих силах, чтобы их мир был безопасным, а будущее – светлым и счастливым.

Он говорил это с такой непоколебимой, железной уверенностью, что Аиша на мгновение позавидовала этим незнакомым девушкам. Затем ее собственные тревоги, отодвинутые на второй план его рассказом, вернулись, нахлынув с новой, сокрушительной силой.

– А мой мир… – она отвела взгляд, уставившись на пламенеющие кусты олеандра. – Он всегда был здесь. В Абу-Даби. В небе, среди облаков. Я не представляю, чем я буду заниматься в Эр-Рияде. Сидеть в позолоченных покоях и вышивать шелком? Или, как и полагается женщине моего нового статуса, – она с горьковатой, самоироничной усмешкой бросила на него взгляд, – возглавлять бесчисленные благотворительные фонды? Торговать своим лицом и именем на глянцевых плакатах, чтобы кто-то наверху наконец-то обратил внимание на проблемы тех, кто на земле?

Халид слушал ее, не перебивая, не пытаясь успокоить. Его лицо было серьезным, внимательным.

– Я не жду от вас ни вышивания, ни торговли лицом, Аиша, – ответил он спокойно, и ее имя в его устах прозвучало как отдельная мелодия. – Вы можете заниматься всем, что пожелает ваша душа. Искусством. Наукой. Спортом. Создайте собственный бизнес, хоть авиакомпанию. Ваши таланты, ваш ум не должны пропасть. Я в Вас верю.

– Все, что пожелаю, кроме того, чего хочу по-настоящему, – парировала Аиша, и в ее голосе прозвучала давно копившаяся, выстраданная горечь. – Моей работы. Моего неба. Моего «Аэробуса», запаха кофе на рассвете и облаков за иллюминатором.

Он не стал спорить. Не стал предлагать пустых, дежурных утешений. Он просто покачал головой, и в его взгляде читалось понимание.

– Бортпроводником вы работать не сможете. Это невозможно, и мы оба понимаем почему. Но кто знает… – его взгляд стал задумчивым, пронзительным, – быть может, в новой стране, под другим небом, вы откроете для себя новый мир. И, возможно, он окажется прекраснее, шире и удивительнее того, что вы знали до сих пор.

Она замерла, ловя каждое его слово, впитывая их, как высохшая земля впитывает первый дождь. В них не было приказа, не было ультиматума. Было… предложение. Вызов, брошенный ей, Аише, не как невесте, а как равной. «Новый мир». Звучало одновременно и пугающе, и заманчиво, словно обещание неизведанных земель на старинной карте.

Она собралась с мыслями, снова посмотрела на него, пытаясь разгадать эту сложную, многогранную загадку по имени Халид ибн Заид.

– Почему? – выдохнула она, и на этот раз ее голос был лишен вызова и горечи, в нем звучало чистое, неподдельное, жгучее любопытство. – Почему я? Вы, с Вашим статусом и положением, могли бы выбрать любую благородную саудовскую женщину из знатного рода. Кого-то, кто с молоком матери впитал ваши обычаи, ваши строгие правила. Кого-то… Предсказуемого. Почему я – стюардесса из Абу-Даби, чья жизнь до сих пор была полетом по расписанию?

Халид медленно, почти невесомо приблизился. Он остановился так близко, что она видела, как солнечный свет играет в золотых нитях, расшивающих его белоснежный тоб, чувствовала исходящее от него тепло и едва уловимый, пряный аромат сандала и кожи. Он был выше ее, и ей пришлось запрокинуть голову, чтобы встретиться с его взглядом.

– Потому что Вы – воплощение той свободы, силы и мужества, которые всегда пленяли меня в женщинах, – сказал он тихо, но так четко, что каждое слово отпечаталось в ее сознании. – Ни одна благородная, воспитанная в строгих традициях девушка не смогла бы стать моим настоящим союзником.

– Союзником? – Аиша нахмурилась, пытаясь понять скрытый смысл. – Против кого? Вы ведете войну?

– Война, – он усмехнулся, но в его улыбке не было ни капли радости, лишь усталая, тысячелетняя мудрость, – идет всегда. Даже сейчас, в этой тишине, в блеске этого сада. Война старого мира с новым. Консерватизма со свободой. Слепого следования традициям против разумного прогресса. Я пытаюсь провести свою страну, свой народ по лезвию бритвы, чтобы не сорваться ни в одну из пропастей. И я не могу сделать это в одиночку. Мне нужна не просто жена. Нужна женщина, которая понимала бы обе стороны этой медали. Которая сильна духом, чтобы выдержать давление и интриги, и современна взглядами, чтобы помочь мне строить то будущее, в котором я хочу видеть своих сестер и своих будущих детей. И это – Вы..