Дар небес

Маша отдыхала в тех краях у бабушки, было ей тогда восемь лет и вместе со старшими подружками она пошла в «одно славное местечко». Девочки показали ей нечто вроде песчаного полуострова, который река обходила по дуге. День тогда был настолько настолько солнечный, мирный, что и подумать о чем-то плохом невозможно.

Маша любовалась стрекозами, сорвала желтую кувшинку, что росла у самого берега, вдыхала ее тяжелый сладкий аромат. А потом, глядя, как беззаботно плещутся девчонки, рискнула присоединиться к ним, хотя бабушка наказывала ей никогда не лезть в воду, если рядом нет взрослых.

Но тут было совсем мелко! И Маша сама не заметила, как зашла сначала по пояс, а потом и поплыла «собачкой» – единственный стиль, который она к той поре освоила.

Но стоило ей чуть удалиться от берега, как течение подхватило ее. И вот, попробовав нащупать ногами дно, девочка сначала поняла, что над водой у нее теперь – только глаза, а потом и вся она ушла с головой. Никто этого не заметил…

Она всегда потом помнила, что в этот момент была на краю, всего-ничего оставалось ей, чтобы переступить черту и уже не вернуться. На дне – водоросли, течение подхватило бы ее, унесло, и не выхватил бы ее никто из воды в те последние, драгоценные для жизни минуты, когда еще можно спасти…

Маша сама не знала, как получилось у нее забарахтаться, раздвигая воду руками, всплыть хоть на миг, чтобы глотнуть воздуху… потом еще раз всплыть… В двух шагах от нее стояла маленькая собачка Тобик, которая увязалась с ними, и теперь она, склонив голову, с интересом смотрела на то-нущую девочку…

Маша не понимала, как она нащупала дно. Видимо ее принесло туда, где была яма, а теперь она выбралась на ее край… На дрожащих ногах она вышла на берег и долго плакала, не зная еще, что страх поселился в ней навсегда.

Но главное было в другом. С той самой поры, стоило Марии оказаться рядом с человеком, неизлечимо больным, или тем, кому волею судьбы вот-вот предстояло уйти, как ее «накрывало». На несколько мгновений становилось нечем дышать, точно в легкие уже лилась вода и над головой она видела воду тоже… Не вынырнуть, не вздохнуть…

…И если это ощущение приходило, Мария знала: что бы она ни делала, как бы ни старалась спасти больного, вытащить его, все ее попытки будут тщетными. В этих случаях уход был предназначен свыше, оставалось только проводить…

*

Конечно, готовиться к празднику нельзя было без Ирины. Первая подруга, с которой Мария познакомилась в далеком детстве – еще до того как пошла в детский сад. И в школе они сидели рядом: Маша за третьей парте в среднем ряду, Ира – за четвертой. В старших классах, когда им позволено было больше вольностей, они сели вместе. У одной портнихи шили платье на выпускной – в город тогда завезли красивый итальянский шелк всех оттенков радуги, и половина девчонок была одета в платья из этой ткани.

А потом пути их разошлись впервые за много лет. Маша поступила в медучилище, а Ира пошла учиться на повара.

Теперь подруги жили на разных концах города. Мария тонула в работе, а Ирина – в семье, у нее уже были маленькие внучки – свет очей и отрада жизни. Встречались нечасто – несколько раз в год. Но Мария ловила себя на том, что, разговаривая с Ирой, старается сворачивать на прошлое, на воспоминания. О дне сегодняшнем беседовать было трудно.

Ира далека от медицины, и когда Мария заговаривает о своих больных, она только кивает, мол, да-да… И за этими «да» Мария слышит, что ее торопят свернуть с темы, потому что неинтересно. Когда же Ирина начинает рассказывать про огород, заготовки и внучек, Мария чувствует себя лет на двадцать старше, чем на самом деле. Невозможно представить сейчас, чтобы Ирка позволила себе какой-то порыв, как прежде: чтобы глаза у нее загорелись от прочитанной книжки, чтобы в дождь она сняла туфли и пошла по лужам босиком – легкими ногами.

А Мария – если речь не идет о больных и болезнях – чувствует себя так, будто ее душе семнадцать. Наверное, это плохо. Тело – хочешь не хочешь – готовится к старости. И душа должна смиряться, знать свое место. Иначе как потом примириться с тем, что тебе уже пора – за последнюю черту, что твое время истекло? А Мария никогда не могла смириться. Она и стариков, которых и близкие уже готовы были отпустить, выцарапывала у сме – рти до последнего.

– Зачем вы меня му-чите? – говорила ей несколько месяцев назад одна бабушка с тяжелым диагнозом, – У-мир-ать уж пора…

– Уми-ра-ть – это дома, в своей постели и без меня, – отвечала ей Мария, думая, как бы скомбинировать пре-параты, чтобы сделать лечение легче, переносимее.

И ведь жива бабушка, и дай бог, еще несколько лет протянет.

Но вот сейчас с Ирой всё сошлось – она не только вызвалась приехать, помогать, но и убедила отмечать день рождения дома, а не в ресторане:

– Мы с тобой такой стол накроем, что гости потом вспоминать будут. И обойдется вам это дешевле.

Да и народу должно было прийти совсем немного. Несколько коллег, ставших уже друзьями, сестра Анатолия… Ну и Ленка с мужем, конечно.

…Последняя рабочая неделя перед праздником была очень беспокойной. Анатолия вызывали в хирургию почти каждую ночь. И у него, и у Марии, было по два телефона, и один из них – «экстренный», который знали только в больнице. Этот номер никогда не был отключен, и на звонки Анатолий отвечал хоть днем, хоть ночью.

Вообще-то он был «совой», и нередко случалось так, что в час или в два ночи, когда его вызывали на опе-рацию или на консультацию, он еще не ложился. Но Мария знала: усталость копится. К вечеру пятницы у мужа залегали под глазами глубокие тени, а говорил он, делая паузы: утомленный мозг не сразу находил нужные слова. Лучшим отдыхом для него было проспать большую часть субботы и никуда не идти в воскресенье. Но такое случалось редко. Обычно всегда находился кто-то, кому Анатолий был нужен, и кому он не мог отказать. То заболеют старики – друзья его родителей, то его собственные знакомые, то знакомые знакомых… И у каждого – случай самый важный, и нередко тот, кто звонит, взволнован настолько, что не просит, а требует помощи… И для каждого Анатолий делает всё что может.

Как-то – давно еще это было – Ирина посидела у них вечер, послушала, как Анатолий отвечает на звонки (а звонили ему каждые минут двадцать) и сказала подруге:

– Ты замужем за подвижником. Я не представляю, как ты с ним живешь. Это же нельзя ни отдохнуть, ни расслабиться, это же для себя совсем ничего не остается. Конечно, таким людям потом ставят памятники, но как с ними в быту-то существовать? Господи, да у вас каждый ужин превращается в консилиум: все время какие-то случаи обсуждаете… Нет, я не выдержала бы…

Мария знала, что вечера у подруги проходят совсем иначе. Что Ирина вяжет под какой-нибудь сериал, сидя в мягком кресле. И в доме уютно пахнет ванилью, корицей, только что испеченными плюшками. Что дети – неважно кто, сначала Иринкины дети, а потом ее же внуки – играют на большом ковре в гостиной. Что Сергей, Ирин муж, сидя за столом, включив лампу и разложив вокруг себя инструменты, собирает модель очередной яхты… Наверное, так и надо жить…

У Марии же с Анатолием и семьи не сложилось бы, если бы оба не проводили большую часть жизни в больнице, если бы медицина не стала для них обоих сутью и смыслом этой самой жизни.

А что не случилось у них детей – горько, конечно. Анатолий в свое время мечтал о сыне, который пошел бы его путем. Любовь к делу своему Анатолий мечтал привить сыну с малых лет. Марии же просто хотелось родную душу, обнять маленького – и всё, больше ничего не надо. Но теперь они и не говорили об этом. Все надежды остались в прошлом.

…Накануне праздника Мария была уже в отпуске. Ирина приехала с утра с сумкой продуктов и наполеоновскими планами. Какое-то особенное заливное, какие-то сложные рецепты… Мария должна быть на подхвате: почистить, порезать…

К счастью, развлекать разговором подругу не пришлось. От пустой болтовни Мария уставала. Но как раз начинались – один за другим – сериалы, которые Ирина смотрела, и она включила маленький телевизор на кухне.

Мария же машинально делала то, что велела ей подруга, а мысли уносились далеко. Через два дня ранним утром Анатолий посадит ее в большой, белый как лайнер автобус, который отправится к морю. Многим такое путешествие покажется адским: высидеть столько часов, не прилечь… Мария же дремала всю дорогу и, благодаря такому анабиозу, приезжала на Юг уже не такой измученной.

Теперь она думала о том, что на другой день, когда автобус сделает первую утреннюю остановку и пассажиры выйдут, чтобы размять ноги, изменится уже сам воздух – будет пахнуть хвоей и какими-то особенными цветами, которые тут, на Севере не растут. И уже станет чувствоваться близость моря.

Хозяин маленькой гостиницы, где они всегда останавливались, тепло относился к ним с Анатолием. И старался селить в один и тот же полюбившийся номер на третьем этаже. Окна выходили на склон горы, густо поросший соснами, и на балкон можно было утром выйти еще в ночной рубашке, с чашкой чая в руке…

И еще она возьмет с собой несколько книг, которые весь год хотелось прочитать, да руки не доходили. А тут читай хоть всю ночь, а потом ступай на тот же балкон, над которым блестят звезды – точно бог посолил небо крупной солью…

– Торт я уже начала печь, завтра привезу, – пробивался голос Ирины. – Готова спорить, что Ленка будет недовольна: почему не ресторан? Там она с удовольствием посидела бы на халяву. А с нами, стариками, какое удовольствие? Жр-ать и слушать наши разговоры… Нет, хорошо, что ты уезжаешь, правильно Толька всё придумал… Это его дочь… Ох уж эти дети от первых браков. У мужа, жены… Твои, мои, наши… А у этой еще и характер св-олочно-й. Тебе Толька говорил, кто у его дочки муж?

– Я как-то не спросила.

Ирина вздохнула, не понимая, как Мария может не интересоваться самым важным, самым интересным.

– Я и то поинтересовалась… Прикинь, он у нее каскадер! А она, значит, в салоне шугаринга. Пи-ськ-одер и каскадер – отличная парочка! Анатолий сам с облегчением вздохнет, когда они отчалят.

Ирина уехала только вечером, переживая за архисложное заливное – слоями, да в несколько цветов…

– Завтра пораньше приеду его украсить. Торт привезу… К десяти, вы ж уже встанете?

Мария кивала – с благодарностью и одновременно устало. Очень хотелось остаться одной. Просто молчать, не отвечать на вопросы, никого не развлекать. Нет, нужно уезжать, нервы уже ни к черту.

Анатолий приехал поздно, к одиннадцати вечера, но с огромным букетом красных роз. Он никогда не покупал несколько цветов – всегда охапку. Его мать называла такие букеты «ведерными». Розы можно было поделить и поставить во всех комнатах.

Но Мария удивилась про себя. Они оба были суеверными, как многие врачи, и никогда – никогда – не поздравляли друг друга и не дарили подарков раньше даты. А тут..

В обычной жизни Анатолий был даже циничен, но в такие минуты… Мария сидела, а он рассыпал розы у ее ног… Она улыбнулась ему – той же усталой улыбкой, но с нежностью. Получилось так, что он стал ее единственным, немолодым уже ребенком.

– И вот, – он достал из кармана плоскую коробочку, и раньше чем Мария успела предположить, что это, открыл ее.

Гемма, тот самый хризопраз… Только теперь он был оправлен в золото и прикреплен на цепочку.

…Они с Анатолием давно уже научились читать мысли друг друга.

И совсем поздно, когда муж уже спал, Мария присела к письменному столу, включила лампу и взяла лупу. Она рассматривала изображение на гемме, вроде бы для того, чтобы проверить, не повредил ли ее ювелир. А на самом деле, чтобы еще раз посмотреть.

Девушка всплывала из глубины моря. А на берегу ее ждал ангел и протягивал ей руку.

*

На другой день Марии пришлось поехать в больницу.

– На часок, – торопилась завотделением. – Консультация ваша требуется. Я всё понимаю, но…

– Дай сюда, – Анатолий протянул руку. – Я ей сейчас всё скажу…

Мария торопливо прикрыла мобильник рукой:

– Уж кто бы говорил…

– Съезди, – Ирина старалась примирить их, размешивая соус в кастрюльке. – Я тут всё доделаю. Съезди, время еще есть.

Проконсультировав больную, Мария спускалась вниз – без лифта, по лестнице. Дорога ее шла через второй этаж. Здесь лежали женщины, у которых в груди нашли о-пух-оль. В коридоре не было ни одного окна, только лампы давали свет. А в палатах окна отчего-то небольшие и высоко над полом. Лежа в кровати, в них не заглянешь. Маленькая деталь, но от нее как-то особенно тоскливо.

Мария шла мимо перевязочной, здесь ждала целая очередь.

– Плечо болит, – жаловалась женщина без одной груди. – У нас дома ремонт – столько работы у меня. – А вы белье уже купили? – спрашивала другая. – А как же… Лиф-чик за тысячу сто, – это третья. – Где брали? – жадно спрашивает четвертая. – А я за тысячу двести. – Покажите, а… Женщина оглядывалась. По коридору проходил доктор Бычков. Совсем молодой парень. А, была не была… Она задрала майку. – - Вот… Обалденно красивый лиф-чик, весь в кружевах, полностью скрывал протез. – А у меня вот… – А у меня… Полный коридор об-на-жёнки. Доктор Бычков только головой качал: ну, вы даете…

А Мария улыбалась. Она любила таких пациенток. Жизнь продолжалась, несмотря ни на что.

*

Хотя Лена с мужем были предупреждены, что нынче дома у отца праздник, они не стали останавливаться у матери Лены, а явились прямо с поезда, с корабля на бал. Часа через два должны были собраться и другие гости.

Дверь пошел открывать Анатолий, но и Мария следом вышла в коридор – встречать. В прихожей сразу стало тесно, шумно и весело. Лена пошла в мать: высокая, плотная, она казалась крупнее отца с его изящной фигурой. Она обнимала Анатолия, не замечая никого вокруг – может, искренне, а может, нарочито.

Но Мария не смотрела на нее. За спиной Лены стоял Артём. Они смотрели друг на друга и не могли поверить своим глазам. Так не бывает. Так просто не может быть.

*

Тем не менее, сомнений быть не могло. Артём тоже узнал Марию, и теперь не отрывал от нее глаз. Если бы кто-то рассматривал их со стороны, если бы кому-то пришло в голову заподозрить связь между ними, он получил бы полное тому подтверждение.

Мария отступила в спальню. Вчера, когда они с мужем обсуждали, где разместят гостей, Мария заикнулась было о том, что, наверное, спальню стоит отдать Лене с мужем, но Анатолий ее не поддержал.

– Пусть разложат в гостиной диван и устраиваются. Я не хочу, чтобы ты уступала им своем место.

Но сейчас Мария и не смогла бы выйти к гостям. Ей нужно было побыть одной, настроиться, смириться с тем, что Артём в этот вечер будет рядом. Скорее бы завтрашнее утро! На рассвете она уедет и попросит, чтобы Анатолий не проговорился никому, куда он ее отправил.

Но как изменился Артём! Теперь он еще больше похож на своего отца…

История эта началась вскоре после того, как Мария окончила медучилище. Она устроилась в районную поликлинику, но денег катастрофически не хватало. Приходилось искать подработки. Нередко приглашали Марию делать уколы на дому, но более-менее пополнить свой бюджет за счет этого не удавалось. Если речь шла о какой-нибудь старушке, которая просто дойти не могла до процедурного кабинета и собиралась расплачиваться с медсестрой из грошовой своей пенсии, тут уж у Марии язык не поворачивался спросить стандартную плату за укол. Она назначала сумму совершенно символическую, и подработка превращалась практически в волонтерство.

А потом ей позвонила преподавательница из училища, самая любимая. Ольга Ивановна и сама Марию выделяла, и говорила, что девушке нужно учиться дальше – из нее получится отличный врач.

Теперь же она разыскала бывшую ученицу, и Мария с первых слов поняла, что Ольга Ивановна о чем-то попросит.

– Машенька, – начала женщина. – Я понимаю, что ты только осваиваешься в своей профессии, на новой работе. Но у меня к тебе… Ты не могла бы уволиться ради другого места?

Первым порывом Марии было – отказать. Но несколько секунд она думала, в какие слова облечь свой отказ, и за это время Ольга Ивановна успела продолжить:

– Один мой добрый знакомый, старый артист, сейчас слег… Ему нужна сиделка. Проблема в том, что живет он за городом и даже не в своем доме. Там какая-то база, как я понимаю… Но уезжать оттуда он отказывается: там его лошади, собаки, он там прожил уже много лет. Поэтому вот так, сходу, не смогли найти ему помощницу. То есть там придется поселиться возле него, и в довольно спартанских условиях. Да и честно говоря, мне бы очень не хотелось доверить Мишу первой попавшейся медсестре. Или тем более сиделке без медицинского образования. А таких тоже хватает. Я не могу сказать, что там будут прямо шикарно платить, наверное, столько, сколько ты получаешь сейчас или чуть больше…

– Ольга Ивановна… Но мне бы не хотелось… я не планировала… – Мария старалась придать своему голосу больше твердости, но наставница слишком хорошо ее знала.

– Давай так. В субботу… Ты же не занята в субботу? Поедем туда, и ты просто посмотришь на все это, познакомишься с дядей Мишей. Я ему ничего не скажу о наших планах. Просто съездим в гости, а там ты уже сама решишь.

И на это тоже Марии не хотелось соглашаться. Суббота – один из тех немногих и поэтому особенно дорогих дней, когда можно не вскакивать утром, никуда не спешить. Поваляться с книжкой, понежиться в ванне, подремать – это само по себе счастье, да еще если на улице дурная погода.

Но в ближайший выходной, ругая себя за слабохарактерность, Мария сидела в машине Ольги Ивановны. Путь оказался неблизким – от города минут сорок. Ольга Ивановна везла в подарок торт с кремовыми розами, и лицо ее тихо сияло, как будто она ждала чего-то очень-очень хорошего.

…База оказалась учебно-тренировочным центром для военных. Так что прежде, чем им открыли ворота, Ольге Ивановне пришлось куда-то звонить, объяснять, к кому она и зачем, а потом ожидать, чтобы тем, кто дежурил у входа, велели пропустить их машину.

Потом они проехали по дороге мимо длинных одноэтажных корпусов, напоминающих казармы, к такому же приземистому зданию, отличавшемуся от остальных только желтым цветом.

– Раньше он всегда меня встречал, – сказала Ольга Ивановна с грустью, – выходил навстречу. А теперь не знаю, встанет или нет… Сколько у него в жизни было тра-вм, опер-аций, нарк-озов… И вот, в конце концов, позвоночник не выдержал…

Они оставили машину, и с коробками и пакетами в руках вошли в дом, ничем не напоминающий жилой, скорее, какое-то учреждение. Длинный коридор, двери… Мария подумала: «Как тут может жить тяжелый больной? Если что-то случится – долго придется ждать, пока доберется помощь…»

Но Ольга Ивановна уже стучала в одну из дверей, и голос, откликнувшийся ей, был звучным и совсем молодым:

– Да, Оленька, входите…

Мария робко вошла вслед за своей наставницей и остановилась сразу за порогом, потому что комната поразила ее.

Она была не так уж велика по размеру, и справа шкафом, как ширмой, отгорожена «кухонька». Так делают в общежитиях и порою в рабочих кабинетах. В закутке помещался кухонный стол, плитка, небольшой холодильник, полки с посудой и раковина, под которой стояло ведро. В эту кухню и был загнан весь быт.

Непосредственно в комнате стоял овальный обеденный стол, покрытый клеенкой. Электрический самовар, сахарница, печенье, и стулья, теснившиеся вокруг стола, подсказали: тут часто бывают гости. И, наверное, обслуживают себя сами.

Слева, у окна – кровать, такие Мария видела в детстве, с железными узорчатыми спинками. В кровати, откинувшись на подушки, лежал человек, но не сразу Мария присмотрелась к нему. Она не могла оторвать взгляд от стен. Чего здесь только не было! Картины и фотографии, изображающие лошадей, пейзажи на березовой коре, фотографии артистов с дарственными надписями. А еще – ножи, кинжалы, шпаги… У этой рукоять сделана в форме розы на стебле, тот нож с гравировкой, здесь лезвие кинжала покрыто узорами. В такой комнате мог бы жить кто-то из сказочных героев. Семь богатырей, например. Вот, кстати, и кольчуга – вязь металлических колец, и шлем…

– А где у нас девушка Мария? – услышала она голос больного.

Так ласково мог бы говорить ее отец или дедушка. Дядя Миша ждал, чтобы она подошла к нему, потому что он не мог подойти сам и поприветствовать ее.

Мария знала уже, что он артист, каскадер, что много досталось ему на веку тяжелой физической работы, но руки у него были благородной формы, с длинными пальцами. Ольга Ивановна говорила, что до недавнего времени он сам многое делал для лошадей: уздечки, седла… Он на несколько мгновений задержал ее руку, и в этом пожатии была та же ласка, что и в его голосе.

…А потом они пили чай с тортом, и Ольга Ивановна рассказывала какие-то городские новости, а дяде Мише нечего было рассказать о дне сегодняшнем, потому что он уже второй месяц не вставал. Но он хотел, чтобы и Марии тоже было интересно, поэтому он обращался к прошлому и вспоминал какие-то случаи, которые произошли на съемках. Рассказчик он был замечательный, и девушка не заметила, как пролетело время. В то же время Мария понимала, что он старается отвлечь их внимание от того, что он болен. Дядя Миша не хотел, чтобы они видели его таким, чтобы его болезнь была на первом плане.

Он говорил о своих лошадях и собаках, о друзьях каскадерах – и два часа пролетели совершенно незаметно. Мария первая почувствовала, что старый артист устал. Что, если бы их не было рядом, он задремал бы, а так – будет держаться, пока они не уедут. И она сделала знак Ольге Ивановне, что пора прощаться.

На обратном пути обе долго молчали. Мария не знала, о чем думала ее бывшая наставница, но ее саму не отпускала мысль, что это была одна из самых важных встреч в ее жизни, что она только что познакомилась с человеком, подобных которому до сих пор не знала. И дело было не только в том, что он был известен, даже прославлен когда-то. Нет, куда больше была эта доброта, эта душевная чистота, это благородство – которых нельзя было не почувствовать. Рядом с ним словно и дышалось легче…

– Ну что, – спросила Ольга Ивановна, когда они вернулись в город, – не надумала?

– Я пойду за ним ухаживать, – сказала Мария, – если он меня возьмет. Только… узнайте, пожалуйста, свободно ли еще место, чтобы я не уволилась зря.

*

Через неделю она приступила к новой работе. Поселилась она в вагончике, что стоял рядом с основным зданием. Прежде в этом вагончике жили артисты цирка. Передняя половина представляла из себя что-то наподобие мастерской, а в задней – была комната. Кровать, стол, шкаф, а еще старые костюмы для выступлений, блестящие шляпы, маски, ленты и множество других волшебных вещей.

Ранним утром Мария шла к своему бол-ьному. Когда-то все другие комнаты в здании были заняты, здесь устроили подобие общежития для цирковых, но сейчас осталась только одна семья: остальные разъехались. В конце коридора был небольшой спортзал и совсем уже крохотная душевая. Это не входило в ее обязанности, но Мария взяла на себя и роль уборщицы, поэтому с утра наводила порядок во всем доме. Потом варила кофе и стряпала нехитрый завтрак, и к тому времени, как ее больной просыпался, у нее уже все было готово.

Она не стала звать его дядей Мишей, как звали почти все. Обращалась: «Михаил, Вы…» Отчество у него было труднопроизносимое. Позвоночник он повредил на последних съемках, и врачи говорили, что дело было небезнадежное. Время, лекарства, гимнастика, массажи, а потом и операция должны были вернуть ему хотя бы возможность ходить.

Мария делала больше, чем на ее месте – любая сиделка. Целыми днями она старалась так или иначе услужить больному. Четко, по часам дать лекарства. Приготовить ту еду, которую он любит. Умыть, переменить белье, помочь устроиться поудобнее в постели. Задернуть штору, чтобы в глаза не светило солнце. Почитать вслух книгу. Поговорить. И отойти неслышно, на цыпочках, когда она видела, что Михаил начинал дремать.

И он замечал, что она ухаживает за ним не столько по обязанности, но с той любовью и терпением, на которые способны не все близкие люди.

– Как будто я снова в детстве, – сказал он однажды. – Как будто моя мама снова пришла…

Мария уже знала к той поре, что никого дороже мамы для него в жизни не было. С женою давно разведен, а сын Артём никак не мог вырваться к отцу. Он тоже стал каскадером и постоянно был занят, уезжал из города на долгие месяцы съемок.

Больше всего тяготили Марию гости. Почти каждый день приезжал кто-нибудь к дяде Мише – у него было много друзей и учеников, – и нередко у постели больного собиралась целая компания.

Марии не так тяжело было подать всем чай, но переживала она, что среди гостей мало людей чутких – тех, кто знает меру, кто откланяется, сообразив, что больному пора дать отдых.

А выгонять кого-либо и даже намекнуть на то, что время посещений истекло – прав таких у нее не было.