Наемник

– Надеюсь, – печально улыбнулся Гус. – Ладно, хватит сидеть, лясы точить. С тебя колка, до вечера надо управиться.

– Ага, – улыбнулся я и принялся за работу.

Колка дров – занятие монотонное, но удивительное своей способностью прочищать голову от дурных мыслей. Раз – поленья в стороны, два – еще более мелкие. Через десять минут руки привыкают к однотипным движениям и на них уже не обращаешь внимания. Тело работает в одном направлении, голова – в другом.

Теперь я принадлежал к стае, это давало ощущение защищенности, но в то же время лишало индивидуальности и свободы воли. Но эта защищенность для меня была в большем приоритете, чем все остальное, поэтому я упивался этим новым для себя ощущением сопричастности к чему-то сильному и важному.

Осенью активность братства поутихла: сначала уборка урожая, потом праздники, затем мерзкая погода заперла всех членов братства по домам. Последнее большое собрание братства было за две недели до Рождества, уже в зимней одежде мы послушали поздравление Леонарда с наступающим праздником и сообщение о том, что братство переходит на зимнее положение, это когда встречи осуществлялись только в рамках общин.

На обратном пути в общину Альбрехт рассказал, что в Трубе был неурожай в этом году, и местные хозяйства сильно нуждаются в зерне и хлебе. Отчаявшись, они присылали делегацию и в Эшольцматт с просьбой продать им немного запасов, но наши ответили отказом.

– А чего не продали? – поинтересовался я у Альбрехта.

– Ну, Людвиг не отказал им совсем, – ответил Альбрехт. – Он сказал, что у нас у самих урожай был не самый удачный, и мы, если и сможем помочь, то ближе к весне.

– Соловей, – обратился к Альбрехту Крис. – А они к нам зимой не наведаются с целью пограбить?

– С них станется, – пожал плечами Альбрехт. – Наша задача – держать ухо востро и оружие бы не убирать далеко.

– Зачем воровать у своих соседей? – пробормотал я, идя чуть позади. – Мы же узнаем и отберем.

– Плохо у них там с жрачкой, – не оборачиваясь ко мне, ответил Альбрехт. – А голод, знаешь, быстро ум съедает.

– Жаль их, – задумчиво ответил я.

– Ты бы себя пожалел, – усмехнулся шедший рядом Анри. – Эти молодчики у тебя у первого коз уведут.

– Это понятно, – пожал плечами я. – Но все же мне как-то не по себе от того, что кто-то от безысходности идет на преступление. Есть в этом какой-то жест отчаяния.

– Ничего, выживут, не впервой, – махнул рукой Альбрехт.

Добрый конфедерат – это в первую очередь запасливый хозяин, который, как бурундук, создает запасы для своего дома хлеще барона перед осадой замка. И эта аллегория близка по духу, поскольку зимы у нас в кантоне бывают настолько снежными, что порой трудно добраться до соседнего дома, не говоря уж о соседней общине. Так что, как и при осаде замка, рассчитывать приходится только на собственные припасы.

К этой зиме мы были готовы настолько, насколько это было возможным. Прижимистость, аккуратность и скрупулезность Гуса в делах обещали нам, что мы увидим весну полными сил.

– Так, ну вроде должно хватить, – проговорил Гус, закрывая крышку у бочки с квашеной капустой.

– Гус, ты просто золото, – улыбнулась Эмма и приобняла брата.

Гус смутился, явно польщенный такой оценкой, и пробубнил что-то неразборчивое.

Эмма была очаровательна. Даже сейчас, вспоминая, я не перестаю удивляться внутренней силе, которой обладала эта мягкая, добрая и хрупкая девушка. Мы с Гусом невольно подчинялись ей, несмотря на то что были старше. Умела она подбирать слова, которые пленяли сердца собеседников, и те таяли как весенний снег.

Гретта рассказывала, что Эмма этой своей мягкой силой была очень похожа на нашу мать, жаль, что мы плохо её помнили. Разве что Гусу было шесть, когда она умерла, и он иногда рассказывал нам о ней, что удавалось вспомнить. Может быть, если бы она была жива, и отец был бы не столь печальным и молчаливым, и больше времени проводил дома.

Как только мы закончили дела в хлеву и направились в дом, нам навстречу влетела Лина.

– Папка вернулся! – кричала она.

– Вот это новость! – улыбнулся Гус и быстрым шагом поспешил к дому.

Мы шли следом, радуясь неожиданному возвращению. Ввалившись в дом всей гурьбой, мы увидели спину отца, раскладывающего свое снаряжение на столе.

– Папа, – радостно крикнул я и сделал шаг к нему.

Отец развернулся ко мне и грустно улыбнулся.

– Привет, Фред, – тихим голосом проговорил он и протянул руки, чтобы меня обнять.

Вид у него был не совсем здоровый. Волосы растрепаны, кожа на лице землистого цвета, заметные синяки под глазами, бледные губы и воспаленные глаза с красными прожилками.

– Что с тобой? – настороженно глядя на отца, спросил я.

Прежде чем ответить, отец обнял Эмму и Гуса.

– Ерунда, – улыбнулся он. – Просто немного приболел и устал с дороги. Накормите доброго путника, – подмигнул он Эмме.

– Конечно, – улыбнулась в ответ Эмма и поспешила к печи разогреть похлебку.

– Как у вас здесь дела? – спросил отец, присаживаясь за стол.

– Все по-старому, – пожал плечами Гус, садясь за стол напротив отца. – Вот как раз закончили припасы на зиму делать.

– Ну и как? – спросил отец.

– Хорошо, должно хватить, правда есть некоторые проблемы с крупой. – Гус потупился.

– А что с ней, неурожай?

Гус не ответил, только покачал головой.

– Ну, это не страшно, – успокоил его отец. – Поход был довольно успешным, так что я пришел не с пустыми руками. Как думаешь, успеем что-нибудь прикупить?

– Да, успеем, – оживился Гус. – Но цены нам сейчас заломят раза в три дороже.

– Потянем, – отец подмигнул Гусу и положил на стол увесистый на вид кожаный кошель.

Раскрыв его, отец высыпал содержимое на стол. В кошельке оказалось пять небольших золотых монет, двадцать больших серебряных, десять серебряных поменьше и больше тридцати мелких медных. Всего около ста двадцати пяти шиллингов5.

Все монеты были германскими.

– Ого, – вырвалось у Гуса. – Это где так платят?

– В странных местах и странных обстоятельствах, – усмехнулся отец.

– Это как? – удивился Гус.

– Потом расскажу, сейчас я хочу поесть и прилечь, я немного устал, – сказав это, отец несколько раз сильно зашелся кашлем.

– Да, конечно, – сконфуженно кивнул Гус и уступил место для Эммы.

Покончив с едой, отец отправился в свою комнату, которую никто из нас не осмеливался занимать даже в его отсутствие, разве что складировали в ней инвентарь. Уснул он почти сразу, укрывшись одеялом.

– Не нравится мне его вид, – полушепотом сказал я, когда мы все собрались за столом.

– Да, – кивнул Гус. – Мне тоже, но, может, и правда он устал и приболел, такое бывает.

– Не, – мотнул головой я. – Обычно он долго сидит с нами и рассказывает о своих приключениях ночь напролет, а сегодня у него совсем нет сил.

– И что ты думаешь с ним?

– Не знаю, – пожал плечами я.

– Он горячий, – прошептала Эмма.

Мы все посмотрели на Эмму, будто она произнесла какое-то заклинание.

«Он горячий» – это значило только одно: у него жар и лихорадка.

Весь следующий день отец пролежал не вставая. Он все время спал и кашлял. Приходила Гретта с мужем, долго причитала, и по ее указанию мы весь день прикладывали холодные компрессы и носили воду, но ему лучше не становилось.

– Нам нужен лекарь, – констатировал Гус, когда мы собрались вечером за столом. – С ним явно что-то не так.

– Я разговаривал со святым отцом сегодня, – прошептал я. – Он обещал послать весточку бенедиктинцам в Труб, они пришлют кого-нибудь, когда появится возможность.

– Это не вариант, – отрезал Гус. – Нам нужно найти кого-нибудь как можно быстрее.

– Где мы его сейчас найдем? – спросил я.

– Не знаю, – покачал головой Гус. – Надо идти в Энтлебух или в Люцерн, там точно найдем.

– Ты же знаешь, сколько это будет стоить, – проговорил я.

– Знаю, но ты же не хочешь, чтобы он умер! – Гус разозлился.

– Не злись, Гус, – проговорила Эмма. – Фред переживает не меньше тебя, просто он тоже растерян, верно, Фред?

– Да, – устыдившись своих слов, пробормотал я.

– Помните господина Лештера? – продолжила Эмма. – Он живет в Энтлебухе и берет недорого.

– Хорошо, я пойду в Энтлебух за доктором, – успокоившись, сказал Гус. – Завтра.

– Я с тобой! – вызвался я.

– Нет, Фред, ты оставайся здесь на хозяйстве на случай если что-то случится. Я справлюсь.

Всю следующую ночь я провел с отцом, прикладывая ему компрессы. Ему становилось хуже, кожа побледнела, глаза и щеки провалились, на лбу выступал холодный пот.

Однако рано утром он разбудил меня касанием руки.

– Фред, – тихо произнес он.

– Папа, – проснувшись, я подался к нему.

– Фред, – снова произнес отец и повернул голову в мою сторону. – По-моему, я скоро умру.

– Нет, нет, нет, – затараторил я. – Гус отправился в Энтлебух за лекарем, он вернется, и все будет хорошо, ты главное держись!

Отец грустно улыбнулся.

– Знаю я этих лекарей, – покачал он головой. – Но в любом случае, Фред, если я не выживу, я хочу, чтобы ты кое-что знал.

Он зашелся долгим приступом кашля, после которого продолжил:

– Если я вдруг умру и вы останетесь сами по себе, прошу, держитесь вместе. Вы большие молодцы, и, глядя на вас, мое сердце наполняется гордостью. Жаль, что Анна вас не видит, она бы тоже была рада.

– Пап, прошу тебя, не надо о грустном, все будет в порядке.

– Ну что же, – вымучено улыбнулся отец. – Давай не будем о грустном. Как у вас тут дела, расскажи, что нового?

– Да, все по-старому, – начал я. – Гус молодцом, хозяйство все на нем, Эмма с Линой тоже, я вот в молодежное братство вступил, мне имя дали – Жук.

– Жук, – усмехнулся отец. – Расскажи, как ты заслужил такое прозвище.

Я рассказал отцу все в мельчайших подробностях, даже о том, как проходило наше последнее испытание. Перед этим человеком мне не хотелось утаивать никаких секретов, поскольку его мнение было ценней, чем все остальное, даже мое собственное.

Отец слушал внимательно, иногда задавая уточняющие вопросы. Когда я закончил, он тихо произнес:

– Вы уже стали совсем взрослыми.

– Ну, не знаю, – задумчиво сказал я. – Нам все равно тебя не хватает.

– Понимаю, – кивнул отец. – Понимаю.

Я промолчал, и отец продолжил:

– Я очень надеюсь, что вам не придется следовать моему примеру и идти воевать.

– Почему? – удивился я. – Я, наоборот, хотел с тобой попроситься в следующий раз.

– Это… – отец снова зашелся кашлем, после которого продолжил: – Это грязное дело, там правят страх, боль и злоба. Я пытался заработать столько денег, чтобы вы никогда туда не попали, но, судя по всему, уже не успею.

– Пап, все будет хорошо, может, и тебе уже бросить это дело? Выздоровеешь, оставайся, а я пойду вместо тебя, меня теперь точно возьмут в форхут, а Леонард – толковый командир. Насчет Альбрехта не уверен, но Леонард точно.

Отец задумался.

– Знаешь, – продолжил он после паузы, – если все же произойдет то, чего я опасаюсь, и тебя занесет на войну, то прошу тебя найти одного человека. Его зовут Хендрик Зигрист, передай ему от меня привет, он сделает все, что в его силах, чтобы тебе помочь. Он тебя в обиду не даст.

Отец снова зашелся кашлем.

– Пап, кто такой этот Хендрик, где его искать?

– Хендрик – это капрал, он всю свою сознательную жизнь воюет, настоящий пес войны. Найди его или братьев Тео и Хьюго, хорошо?

Говорить отцу становилось явно тяжелее, появилась одышка и кашель стал усиливаться.

– Пап, все будет хорошо, – я повторял эти слова как заговор. – Полежи, отдохни, я все запомнил.

Отец еще раз закашлялся и провалился в сон, а я не на шутку перепугался. Перед моими глазами четко стала вырисовываться картина будущего, где отца уже не было среди живых.

Я тихо заплакал.

Гус вернулся спустя два дня с каким-то человеком, называвшим себя доктором Абелардом. По виду он производил впечатление жителя Западной Германии: крупный, мясистое лицо, важный вид и чувство собственного превосходства. Манера держаться и имя мне показались странными, а Лина так прямо и заявила, что этот господин ей не нравится, шепнув мне это на ухо. Но в тот день нам было не до выбора, отцу становилось хуже.

Потрогав пульс и приложив слуховую трубку к груди, господин Абелард поцокал языком и помотал головой.

– Могу я посмотреть испражнения больного? – проговорил доктор.

– Да, конечно, – пролепетала Эмма и показала ему содержимое отцовского ночного горшка.

– Плохо дело, мальчики, – обратился он с кёльнским выговором к нам с Гусом, стоящим в дверях. – Похоже, что у вашего отца воспалены легкие из-за нарушения равновесия гуморов. Проще говоря, у него избыток флегмы. Ваш отец родился под знаком Рака?

– Да, – кивнули мы с Гусом, не понимая, что это значит.

– Да, да, так я и знал, – со знанием дела продолжил Абелард. – Раки предрасположены к грудным болезням.

– Что нам делать? – напряженно спросил Гус.

Абелард убрал свои инструменты в специальную сумочку и, подумав, сказал:

– Главное – это покой, это самое лучшее лечение. Бывает так, что гуморы сами приходят в равновесие и человек выздоравливает. Затем жидкость, давайте больному много пить, очень много, даже если он не хочет пить, тем самым вы можете помочь выведению лишней слизи.

Абелард ненадолго замолчал, как будто что-то вспоминая, потом продолжил:

– Так же я могу вам посоветовать давать вместо воды молоко с чесночным соком, это способствует выведению лишней флегмы.

– Чесночный сок, – Гус махнул рукой Лине, и та побежала искать чеснок.

– Да, – выдержав небольшую паузу, ответил Абелард. – Нужно добавить половину ложки чесночного сока в стакан молока, только молоко должно быть обязательно теплым. Холодные напитки больному противопоказаны.

– Это все? – спросил Гус.

– Лучше ему поголодать пару дней, будет полезно для равновесия.

– Скажите, он выживет? – вмешался в разговор я.

– Нуф, – тяжело выдохнув, ответил Абелард. – Он у вас мужчина крепкий, может, и выберется, на все воля Божья.

Собрав вещи, Абелард направился к выходу. Гус последовал за ним. Во дворе они остановились, и Гус передал доктору стопку монет, тот в ответ поклонился и, кутаясь в плащ, направился к своему ослику, стоявшему на привязи за нашим забором.

– Сколько ты ему отдал? – спросил я, когда Гус вернулся в дом.

– Пятьдесят шиллингов, – ответил Гус и прошел к отцу.

– Так дорого? – удивился я, проследовав за братом.

– Да, – с раздражением ответил тот. – За меньшие никто сюда ехать не хотел, ты думаешь, так легко найти хорошего доктора?

– А он хороший доктор? – не унимался я.

– Я почем знаю? – огрызнулся Гус. – Сказали, что хороший.

– Кто сказал?

– В городе сказали.

– Да погоди ты, – осадил я, видя, что брат сильно раздражен. – Не кипятись, просто мне он показался странным каким-то, да и Лине он не понравился.

– Езжайте сами и найдите лучше! – выпалил Гус.

– А господина Лештера не было?

– Нет, он куда-то уехал, а ждать его я не мог.

Лина вернулась с вязанкой чеснока, и мы невольно замолчали.

– Вот, – протянула она Гусу свою находку. – У нас таких две, как думаешь, хватит?

– Почем мне знать, – пожал плечами Гус.

– Давай попробуем выжать сок, – сказал я, забирая из рук Гуса вязанку чеснока.

Опытным путем мы выяснили, что на половину ложки сока нужно 3–4 зубчика чеснока. Мы подогрели молоко и для верности добавили туда еще кашицу, оставшуюся после давки чеснока.

Разбудив отца, мы попросили его выпить микстуру и, убедившись, что он её выпил, вышли из комнаты.

Вечером к нам зашла Гретта, принесла еще две вязанки чеснока для отца. Она просидела в его комнате около часа и с покрасневшими глазами ушла к себе домой.

Когда за окном окончательно стемнело, мы собрались за столом.

– Нам нужно купить продуктов для отца, – заявил Гус. – Завтра я одолжу осла у соседей, и мы с Фредом съездим в город, купим чего найдем.

– Хорошо, – кивнул я.

– Ваша задача, – обратился Гус к сестрам, – смотреть за отцом и отпаивать его лекарствами.

– Хорошо, – ответила Эмма.

Утром мы с Гусом запрягли соседского ослика в телегу, отдав за его аренду три крейцера6, и поехали в Энтлебух за продуктами. Почти всю дорогу мы провели молча, не решаясь заговорить о своих мыслях. Однако спустя три часа дороги, после того как проехали Шюпфхайм, Гус нарушил молчание.

– Фред, что будем делать, если отец не выживет?

Я с удивлением посмотрел на брата и, заметив его мрачное выражение лица, понял, что этот вопрос его по-настоящему беспокоит.

– Ты тоже думаешь, что он умрет? – хрипло ответил я.

Гус только качнул головой в ответ.

– Когда ты уехал за доктором, отец мне кое-что сказал, – начал я, глядя перед собой.

– Что? – Гус даже встрепенулся от неожиданного ответа.

– Он сказал, что не хочет, чтобы ты или я последовали его примеру, но если одному из нас придется пойти воевать, то он просил найти какого-то Хендрика, тот мол поможет.

– Что за Хендрик?

– Капрал, как я понял, отец с ним, видимо, служил в последней кампании.

– Я понял, – кивнул Гус. – Найду я этого Хендрика.

– Нет, брат, – усмехнулся я. – Если уж кому придется идти, то пусть это лучше буду я.

– Почему это, – покосился на меня Гус. – Я старший, мне и идти.

– Ты старший, тебе и хозяйство поднимать, – я посмотрел на брата. – Нет, правда, я такой ответственности не выдержу, мне привычнее идти за кем-то: ты, отец… я знал, что всегда есть кто-то, кто мои ошибки поможет исправить. А ты все уже умеешь, тебе не нужно учиться этой самой ответственности.

– Экий ты храбрец, – усмехнулся Гус. – Ты думаешь, на войне тебе медом намазано? Ты вообще себе представляешь, что это такое?

– Ну так, – пожал я плечами. – Судя по рассказам, она разная. Но заметь, что большинство тянет туда снова и снова, единожды ставший на этот путь нет-нет да и возвращается туда. Мирная жизнь им скучна. Значит, есть в ней что-то интересное.

– Ага, и половина из этих солдат удачи не доживает и до тридцати. А остальные так или иначе умирают там или инвалидами остаются.

– Вот видишь, – усмехнулся я. – Тебе туда точно не хочется.

Гус передернул плечами.

– А тебе прям хочется?

– Не знаю, – честно признался я. – Много раз об этом думал, и мне скорее любопытно побывать там. К тому же я не просто так в братство вступил.

– Понятно, – вздохнул Гус.

Остальную часть пути мы проехали молча.

Добравшись до Энтлебуха, мы с большим трудом смогли найти хоть что-то приемлемое из того, что все еще продавалось. Зима вовсю гуляла по кантону, и гости, подобные нам, вызывали только раздражение. Чего говорить уж о ценах, которые нам называли. Оставив в городе больше десяти шиллингов, мы отправились в обратный путь только с половиной необходимых нам припасов.

– Этого должно хватить, в конце концов, остального у нас с избытком, – пробормотал Гус, нервно покусывая нижнюю губу.

– Ладно, протянем как-нибудь, – согласился я. – Община поможет, если что.

Уже стемнело, и мы решили не испытывать судьбу в ночном переходе и остановились на постоялом дворе в Шюпфхайме. Потратив несколько крейцеров на жирную свинину с разбавленным пивом и ночлег, мы быстро уснули, расположившись в каморке над стойлом в обществе еще троих путешественников из соседних общин.

Встав рано утром, мы двинулись к дому. Крупными хлопьями шел снег. Дорога раскисла, и телега то и дело застревала. Мы поочередно спрыгивали и выталкивали ее из грязи. До дома добрались только к обеду, уставшие, голодные и запачканные с ног до головы.

Мы завезли телегу во двор, распрягли, и Гус пошел отдавать ослика соседям, а я принялся выгружать телегу.

Встречать нас так никто и не выходил, и меня это начало беспокоить, я почувствовал, что произошло что-то плохое, но, не решаясь войти и узнать, упорно продолжал разгружать телегу, надеясь на лучшее.

Наконец в дверях показалась укутанная в платок Эмма и медленно направилась ко мне, то и дело вытирая глаза.

Она подошла ко мне и обняла, не произнося ни слова. Да и не нужно этого было, я все и так понял. Я погладил сестру по спине и почувствовал, как её тело сотрясают вырвавшиеся рыдания.

Сказать было нечего. Я просто стоял, обнимал сестру и смотрел в пол.

В этом положении нас застал Гус, который тоже все понял без слов. Он устало сел на землю и положил голову на скрещенные на коленях руки.

Прошло немного времени, прежде чем я выдавил из себя первые слова.

– Как это произошло?

Эмма, вздохнув, отстранилась от меня и вытерла слезы.

– Вчера вечером все было хорошо, – начала Эмма подрагивающим голосом. – Отец даже встал и вышел к нам поужинать. Был в хорошем расположении духа, много шутил. Мы с Линой уже обрадовались, что все миновало, ждали вас. Но после полуночи ему резко стало хуже, он попросил нас привести священника для исповеди.

От нахлынувших эмоций Эмма снова заплакала. Мы с Гусом терпеливо ждали, когда она успокоится и продолжит.

Наконец, взяв себя в руки, Эмма продолжила:

– Я привела священника, и они проговорили около получаса. Отец все время кашлял и хрипел. Когда святой отец вышел, он только покачал головой и, благословив нас с Линой, рассказал, что нужно делать, если отец нас покинет.

Эмма снова всхлипнула, но, удержавшись, продолжила:

– Мы с Линой всю ночь сидели рядом с ним и молились за его здоровье, но Бог решил взять его к себе. Он умер еще до рассвета, в один момент он открыл глаза и не смог вздохнуть. Гус, это было так страшно!

Эмму снова затрясло в рыданиях. Гус подошел и обнял сестру.

– Он сжал мою руку, – сквозь слезы произнесла Эмма, – и так умоляюще на меня посмотрел, как будто только я могла дать ему жизнь. Да если бы я могла, я бы свою отдала!

Эмма окончательно потеряла контроль над собой и разревелась.

– Пойдем в дом, здесь холодно, – тихо сказал я, обращаясь больше к Гусу, чем к Эмме.

Гус кивнул и повел Эмму в дом. Я запер хлев и последовал за ними.

Дома была только Лина, тело отца уже увезли в церковь на отпевание.

Лина сидела молча на лавке, подобрав под себя ноги, и смотрела на тлеющие угли в очаге. Никакого другого света в доме больше не было.

Было 17 декабря 1493 года от Рождества Спасителя нашего Иисуса Христа.

На следующее утро прошла панихида, на которой собрались друзья и близкие покойного, пришли друзья отца, пришли Ханс и Крис, даже Альбрехт пришел. Собралась почти вся община. Люди говорили много хорошего о нем, вспоминали его отзывчивость, рассудительность и честность, его храбрость в бою.

Мне даже начало казаться, что отца я совсем и не знал толком, как будто речь шла совсем о другом человеке. Дома он был всегда спокоен и мягок с нами. Нет, конечно, это была не пассивная мягкость безвольного человека, он умел настоять на своем и добиться желаемого, но делал он это достаточно изобретательно, без насилия и крика.

И все же представить его в пылу битвы с врагом я никак не мог.

После того как тело предали земле, рядом с могилой остались только совсем близкие ему люди: мы вчетвером, Гретта и Гуго.

– Не волнуйся, Том, – прошептала Гретта. – Я позабочусь о них.

Под «ними» Гретта имела в виду нас.

В тот день мы все стали немного старше, ведь пока живы наши родители, мы все еще остаемся детьми, а когда они уходят, нам больше не на кого надеяться, и мы сами становимся для кого-то надеждой и опорой.

Глава 4. О последствиях наших деяний

Тем временем зима все сильнее вступала в свои права, участились вьюги, бывало, снег валил несколько дней подряд, наметая огромные сугробы и заваливая целые общины. Мы старательно боролись со стихией: чистили от снега двор, обогревали жилище, заботились о живности, кормили и обогревали её. В особо тяжкие морозы мы даже забирали коз к себе в дом.

После смерти отца пребывание в четырех стенах дома сильно угнетало. Раньше он всегда скрашивал наши вечера рассказами о дальних походах, историями о своих приключениях и солдатскими байками о нелепых случаях с сослуживцами. Под его рассказы мы и сами путешествовали по миру и переживали те события, в которые он попадал. Это было интересно.

Сейчас же не было ничего, кроме звенящей тишины и раздражения друг на друга, все чаще сквозившего в голосах домочадцев, пока не произошло событие, окончательно поставившее точку в моем решении уйти из дома.

Случилось это в конце января. К нам в дом постучались. Дверь открыл Гус.

На пороге стояла женщина, густо замотанная в платок, видны были только глаза.

– Здравствуйте, – тихо произнесла она.

Я подошел ближе и взглянул на женщину из-за плеча Гуса. Ни лицо, ни голос мне не были знакомы.