Точка невозврата. На линии огня

Савва приехал на фронт и отличился особым зверством, лютовал и издевался над людьми. Слух о его зверствах широко разошелся по всему Юго-Востоку. Машенька приняла участие в операции по его поимке, ранила Савву в ногу.

– Машка, сука! Я никогда не думал, что ты умеешь стрелять! – морщился Генка от боли.

– Ты забыл, Гена, кем у меня был отец! – протирала винтовку и улыбалась иронично Маша. – Я, мой друг Гена, с пяти лет пропадала на стрельбищах, стреляю с закрытыми глазами…

Савву взяли в плен и переправили через линию фронта.

– И ты тоже тут! – поморщился Савва при виде майора Сыча. – Ты тоже, Вовка, свою Родину продал!

– Нет, Гена! Это вы растоптали нашу общую Родину!

Сыч, когда началась крутая заваруха, стал ополченцем…

В пространстве, освещенном желтоватым пламенем от свечи, надолго стихло. Доносились автоматные очереди, глухо и протяжно ухали минометы, гулко били гаубицы Д-30.

– И часто у вас постреливают? – прищурился Котэ.

– Периодически! – хмыкнула Маша и потянулась к бутылке, принялась разливать по стаканам и по кружкам. – Вызывают они наш ответный огонь, прощупывают наши боевые порядки…

Опрокинув в себя рюмку, Григ встал, откуда-то из темного угла притащил видавший виды баян, протянул инструмент другу:

– Сыграй, Котэ! Помню, как задушевно у тебя оно выходило! Аж слезу у меня оно порой вышибало!

Растянув меха, задумчиво перебрав пальцами лады, Гиоргадзе негромко затянул, мастерски копируя удивительный голос Марка Бернеса, популярную в годы войны песню на слова Владимира Агатова и музыку Никиты Богословского:

Темная ночь, только пули свистят по степи,Только ветер гудит в проводах, тускло звезды мерцают.В темную ночь ты, любимая, знаю, не спишь,И у детской кроватки слезу утираешь…

Сашенька почувствовала, как у нее задрожали губы, а к горлу подкатился горький комок. Ее любимый Котэ, ее Котенок уехал в Афганистан, а она не находила себе места, тревожилась за него.

Как я люблю глубину твоих ласковых глаз,Как я хочу к ним прижаться сейчас губами!Темная ночь разделяет, любимая, нас,И тревожная, черная степь пролегла между нами…

Тряхнув головой, Саша потянулась к стакану, влила в себя сразу грамм сто. Нет, вовсе и не тревожная, и не черная степь пролегала в те самые тоскливые и полные страшного отчаяния дни между ними, а огромные горные хребты и глубокие ущелья.

Верю в тебя, в дорогую подругу мою,Эта вера от пули меня темной ночью хранила…Радостно мне, я спокоен в смертельном бою,Знаю, встретишь с любовью меня, что б со мной ни случилось…

Одиночная слезинка выкатилась и замерла, мерцая в свете подрагивающего желтоватого пламени свечи. Саша прижала ладони к лицу, старалась не разрыдаться. Котэ подорвался на мине, он горел. Ее Котенок только чудом остался жив, попал в плен.

Смерть не страшна, с ней не раз мы встречались в степи.Вот и сейчас надо мною она кружится.Ты меня ждешь и у детской кроватки не спишь,И поэтому знаю: со мной ничего не случится!

Николай Иванович ожесточенно тер щеку. Несмотря на самое горячее желание все время находиться возле Сашеньки, он не мог больше оставаться в тылу, равнодушно и спокойно делать вид, что это не с его страной у них на глазах происходит самое настоящее безумие. Его место должно быть на фронте…

Оглянувшись на любимую жену, Котэ заговорщицки подмигнул ей, качнул головой и негромко запел:

С чего начинается Родина?С улыбки любимой моей,С того, как она улыбаетсяИ нежно целует детей…

Переводя немного дух, кидая ободряющий взгляд на любимую жену, Котэ растянул меха и снова запел:

С чего начинается счастье-то?С улыбки девчонки моей!С того, как она улыбается,Становится радостно мне!

Чувствуя, как изнутри поднимается теплая волна, Саша неотрывно смотрела на любимого мужа, заметив взгляд любимой жены, озорно и залихватски подмигнув ей, Гиоргадзе продолжил:

С чего начинали мы с Сашенькой,Когда я ее умыкнул…С двухъярусной детской кроватки,А рядом поставили стул…Горячей воды не видали мы,И не было денег у нас!..Но мы никогда не ропталиИ с радостью ждали аванс…

Куплет за куплетом муж рассказывал о том, как тяжело и вовсе не сладко пришлось им в самые первые годы, когда она сбежала от крайне успешного мужа, плюнула на все, на карьеру…

Николай Иванович снова тер щеку, краснел. Хорошо, что никто этого в подвальной полутемноте не видел. Он сам приложил руку, чтобы всемерно и всесторонне испортить Сашеньке жизнь….

Маша вытерла слезинку с подрагивающей реснички и неожиданно для всех попросила:

– Давай, Котэ, «Священную войну» Лебедева-Кумача!

– Давай, Котэ, давай! – присоединился Григ к просьбе жены, захлопал требовательно в ладоши.

– Саша, подтянешь? – посмотрел Котэ на жену.

Сашенька тряхнула головой и высоким голосом запела:

Вставай, страна огромная,Вставай на смертный бой

С фашистской силой темною,

С проклятою ордой!

Как в едином порыве все поднялись, затянули хором:

Пусть ярость благороднаяВскипает, как волна, —Идет война народная,Священная война!

Пока народ недружно голосил, Саша сделала приличный глоток, выдохнула и снова потянула, запела одна:

Как два различных полюса,Во всем враждебны мы:За свет и мир мы боремся,Они – за царство тьмы.

Во время припевов Саша успевала сделать новый глоток, разводила руками на покачивание мужней головы и начинала петь, тянуть свою одиночную партию:

Дадим отпор душителямВсех пламенных идей,Насильникам, грабителям,Мучителям людей!

Николай Иванович прислонился к стенке, закрыл глаза. Петь он никогда не любил. Зато он всегда очень любил слушать, как поет Сашенька, которая самозабвенно отдавалась пению:

Не смеют крылья черныеНад Родиной летать,Поля ее просторныеНе смеет враг топтать!

Плющ вслушивался в красивый голос бывшей жены, и снова в его памяти оживал самый первый вечер после их свадьбы, когда Саша села за инструмент и принялась играть Шопена…

Гнилой фашистской нечистиЗагоним пулю в лоб,Отребью человечестваСколотим крепкий гроб!

Сашенька обняла мужа, прижалась к нему, подняла на него немного виноватые, а оттого ставшие еще более прекрасными глаза, негромко прошептала:

– Прости, Котенок! Накатило! Всю душу вывернуло наизнанку! Ну, я немного и начала тяпать! Внутри все горит!

– Все хорошо, Сашенька! – дохнул на нее муж жарким дыханием. – Ты выпей, выпей! У нас все под контролем…

Сам Гиоргадзе практически никогда не пил. Только по поводу и по весьма значительному. И больше двух рюмок, как правило, он не употреблял, а потому Котэ мог позволить любимой жене чуточку ослабить вожжи и немножко расслабиться, отпустить себя…

Рано утром собрались, поехали в штаб ополчения, куда срочно вызвали комбата Лапшина. Саша решила тоже ехать с ним, так как и у нее накопились вопросы, которые следовало оперативно разрешить на самом высоком уровне.

– Майор Лапшин, вашему батальону приказано сменить занимаемую позицию, выдвинуться в район…

Стоя за Сашенькиной спиной, у стеночки, Плющ внимательно следил за ходом мысли сугубо гражданского человека, облаченного в новенькую камуфляжную форму, морщился, слушая рассуждения ничего не смыслящего в военном деле большого начальника.

Наконец, Николай не выдержал, подал реплику:

– Если батальон Лапшина выдвинется в указанный вами район, то он незамедлительно окажется в «огневом мешке», и через двадцать минут от личного состава батальона останутся одни «двухсотые» и «трехсотые»! Это полнейшее самоубийство!

Вознесенный на гребень волны человек презрительно хмыкнул, повернулся к Плющу, вперил в него тяжелый взгляд, через губу заговорил резким и не терпящим возражений голосом:

– Кто это? Как он сюда к нам попал? Он что, с вами прибыл, Александра Валентиновна? С каких это пор грузчики стали давать советы командующему? Прикажут вам, товарищ, ящики грузить, грузите! Не вмешивайтесь в то, в чем вы ничего не смыслите!

Обидевшись за бывшего мужа, сильно уязвленная, Саша выпрямилась, она не стала отмалчиваться, четко доложила:

– Сергей Станиславович! Это не просто мой заштатный грузчик! Полковник запаса Плющ служил в самом Генштабе! Он вам сейчас дело говорит! За его плечами академия Генштаба! Кстати, как капитан запаса, я вам тоже, Сергей Станиславович, прямо и без обиняков скажу, что дело пахнет керосином…

– Хорошо! – сбавил тон командующий, показалось, что он стал значительно ниже ростом, потерял всю важность.

Возведенный по воле случая в ранг большого военачальника, он никакого, по сути, военного образования не имел, действовал лишь по наитию, считал, что горячее воодушевление и твердая решимость взявших в руки оружие простых людей всегда превозобладают над бездушной тактикой и сухой стратегией.

– Я предлагаю нанести рассекающие удары в направлении… – подошел Плющ к большой карте с обстановкой, взял в руки указку. – Взяв батальонную тактическую группу противника в клещи, мы нанесем ей сокрушительный удар, вынудим оставить занимаемые ею позиции, чем отходящие группы и подразделения будут вынуждены оголить левый фланг своих наступающих войск. После чего следует нам перегруппироваться и самим нанести мощный удар в направлении… с целью развития нашего успеха…

Вольно или невольно, но в душе у Сашеньки начало прорастать чувство гордости за бывшего мужа. За что-то же раньше она его ценила и даже где-то по-своему одно время любила…

В ходе длительного и непростого разговора с Сашенькой Николай Иванович сообщил, что он решил не возвращаться на областную базу МЧС, что он остается с ополченцами, что назначили его на самых первых порах военным советником.

– Саша, я буду вырываться и приезжать! – сказал ей Николай на прощание. – Я буду предварительно звонить, а ты, прошу тебя, не препятствуй моим встречам с Котиками!

– Коля, ты звони, и они всегда тебя будут ждать! – смахнула Саша с реснички влажную капельку.

– И еще, Саша! – моргнул Николай и потупился. – Мы на днях расписались, я и Леночка. Если со мной что-то случится, не оставь их без своего внимания. Лене тяжело с двумя детьми. Я оставил ей все мои деньги. Присмотри за ними…

Тряхнув головой, Саша ухватилась пальцами за локоть Плюща, придержала его, прищурилась и произнесла:

– Твоя квартира…

– Моя квартира? – заморгал Николай. – Та самая, где мы все, я и ты, и наши Котики когда-то вместе жили…

– Да, та самая квартира, в которой мы все жили до моего побега! Ее, Коля, не продали в чужие руки! Костенко передала мне право собственности на нее. Я напишу дарственную на Леночку. После войны заживете там все вместе…

– Саша! – присел Плющ на колено, прижал ее кисть к губам. – Сашенька! – покатилась слеза по мужской щеке.

Саша стояла и моргала. В душе у нее снова поселился самый настоящий раздор. Она не знала, что ей сказать самой себе…

– Ты, Сашенька, все сделала правильно! – обнял ее и крепко прижал к себе Котэ Гиоргадзе. – Я горжусь тобой! Я всегда знал, что ты у меня самая лучшая! Я это понял еще в наш самый первый день! И я в этом нисколько не ошибся!

– Ты это понял, когда совратил меня, стоя на посту? – хихикнула Саша озорно. – Разведал своим буром мои затаенные и развратные секреты и сделал самые определенные выводы!

– Да ну тебя, Сашка! – поморщился муж. – Вечно ты, Сашка, все опошлишь! Даже вот сейчас и не знаю, Сашенька, за что я тебя настолько сильно люблю!

– За это ты меня, мой Котенок, и любишь! – сверкнули огнем наполнившиеся счастьем женские глаза. – Ах, Котэ! Когда ты рядом со мной, мне кажется, что больше мне ничего не надо…

Стоявший неподалеку ополченец непонимающе покачал башкой и сплюнул, ожесточенно растер плевок ногой, буркнул:

– Не понимаю, что делает это чудовище возле красавицы Саши! Как она его терпит? У меня мурашки по коже!

– Саша полюбила этого парня, – поморщился Николай, решил вступиться за бывшую жену, – когда он был еще молоденьким курсантом, красивым, как ангел с иконы. Она бросила успешного мужа полковника и вышла за него замуж. А потом этот парень воевал, подорвался на мине, горел в боевой машине, чудом выжил, попал в плен, больше года просидел на цепи…

– А тебе, мужик, почем все известно? – хмыкнул боец. – Может, все это обыкновенная брехня!

– Я и был тем самым полковником, от которого Саша сбежала! – нахмурился Николай и прямо заявил.

– Э-э-э… – застыл ополченец с открытым ртом.

Нахохлившись, Плющ стоял и все смотрел на Сашу…

Вернулись колонной на базу МЧС, поставили автомобили под обслуживание. Леночка стояла за углом, выглядывала Николая, но нигде его не видела. Плющ назад с колонной не вернулся.

Леночка ураганом ворвалась к Саше в кабинет, с самого порога громко и возбужденно выпалила:

– Александра Валентиновна, как вы могли?

– Елена Павловна, о чем это вы? – окинула Сашенька Леночку ничего не понимающим взглядом.

Ей было как-то невдомек, что ее бывший муж принял столь важное для себя решение, но почему-то не поставил об этом в известность свою нынешнюю жену.

– Зачем же вы отпустили Николая Ивановича к ополченцам? – буравила Стриж Сашеньку пронзительным взглядом.

– Он, Леночка, – хмыкнула Саша, – давно уже взрослый человек и волен сам принимать свои решения.

– Мы только на днях с ним расписались! А теперь его убьют! Убьют! – налились Леночкины глаза хмурой влагой.

– Вы, Леночка, расписались? – сделала Саша вид, что она была еще не в курсе этого имевшего быть место события.

Поднявшись с кресла, Сашенька подошла к шкафу, открыла дверцу, вытянула пузатую бутылку коньяка, прихватила два толстостенных стакана, плеснула на донышко.

– Вот и повод нашелся, чтобы выпить! – вздохнула Саша.

Грустно усмехнувшись, Сашенька подняла стакан, глянула она сквозь стекло на свет, сделала глоток, снова усмехнулась, покачала головой, посмотрела на девушку и спросила:

– Он что, взял и согласился с тобой расписаться?

– Да! – тряхнула Стриж упрямой и гордо независимой головой. – И он подал документы на удочерение моих девочек.

– Я желаю тебе, Леночка, счастья! – улыбнулась Саша. – Да, в качестве свадебного подарка вам от меня! – протянула она связку ключей на сделанном на заказ дорогом брелочке.

– Что это? – моргнула Лена.

Саша снова плеснула в стаканы и, наконец, пояснила:

– Это бывшая квартира твоего мужа.

– В самом центре Города? – ахнула Стриж. – Он мне про нее говорил. Я думала, что ее никогда ему не вернуть…

– Я оформлю на тебя дарственную. Закончится война, вступишь во владение, перепишешь ее на себя! – сказала Саша.

– Это, простите, Александра Валентиновна, не самый что ни на есть дешевый развод? – прищурилась Стриж.

– Нет, Леночка! Все это очень серьезно…

Они выпили, закусили шоколадкой. Саша повертела пустой стакан в руке и решила дать Стриж дельный совет:

– Только ты не вздумай, Леночка, нагулять на стороне, а потом попытаться и выдать приплод за его ребенка…

– Да Бог с вами, Александра Валентиновна! – вспыхнула Лена маковым цветом. – Скажете же такое!

– Я это, Лена, вполне серьезно! – постучала Саша пальчиком по столешнице. – Были в истории такие случаи! Со мной это прошло, потому что Николай сам хотел обмануть себя, а вот у одной из его пассий подобная попытка завершилась полным крахом!

– Простите, Александра Валентиновна, к чему вы это все? – не могла никак девушка взять ее слова в толк.

Саша отстучала по столу марш, поморщилась:

– У Николая не может быть детей! Ты должна это знать! Не думаю, что у тебя прокатит, если ты попытаешься его еще крепче привязать к себе якобы от него рожденным ребенком…

– У меня и в мыслях не было! – заморгала смущенно Леночка, ибо схожая идея где-то подспудно крутилась в ее подсознании.

Ей думалось, что общий ребенок сплотит их всех, заставит мужика держаться за нее обеими руками. И ничто уже в этаком случае не сможет разлучить их.

Поняв все по выражению лица Стриж, Саша сказала:

– Я просто, Леночка, хотела тебя по-человечески предупредить, чтобы ты ненароком не поломала себе жизнь. Ты захочешь от него забеременеть. У тебя это, естественно, не выйдет, тебе может прийти в голову одна занятная мыслишка. Даже не думай…

Вдохнув-выдохнув, Стриж признательно воскликнула:

– Спасибо вам, Александра Валентиновна!

– Не за что, Леночка, не за что…

Бутылку они, в конце концов, приговорили. Котэ зашел, покачал головой, навел на столе порядок, подал Саше руку:

– Пошли, Сашенька, Котики нас заждались…

Глава 6. В кольце

Очередной конвой прибыл к месту разгрузки. К ним подошли две женщины, обратились с вполне обычной просьбой:

– У нас сегодня в ДК собрание, а потом мы хотели провести небольшой концерт. Мы хотели, чтобы вы, Наша Саша, выступили перед нами, сыграли на пианино. Это времени у вас много не займет. Мы тут рядом живем, полчаса езды…

Сашенька моргнула, посмотрела на Котэ, тот неопределенно пожал плечами. Поездка в Петровское в их планы не входила.

– Мы очень вас, Наша Саша, просим! – сложила вместе глава поселкового совета умоляющие ладошки.

– Это слишком близко к линии фронта! – сузил глаза, запротестовал представитель от ополчения. – А мы своей головой, Александра Валентиновна, отвечаем за вашу безопасность.

Котэ вытащил из офицерской сумки карту, внимательно всмотрелся в нее, оценил на глаз обстановку, нахмурился:

– Петровское с двух сторон охвачено клиньями! Если нацисты пойдут в атаку, блокпосты могут не устоять…

– Мы быстро! – приняла решение Саша. – Туда и обратно! Мы приезжаем к ним и уезжаем, а люди все время живут на войне! Их надо понять! Они тоже имеют право на жизнь!

Ополченец с тревогой в глазах посмотрел на Гиоргадзе, но в ответ Котэ лишь развел руками и пожал плечом.

– Мы теряем время! – направилась Саша к бронированному внедорожнику. – Мы вернемся часа через полтора! Поехали!

Впереди на старенькой «шестерке» мчалась глава поселкового совета, за ней шел внедорожник, следом пылил пикап с охраной.

Типовой поселковый Дом культуры был набит битком. Прознав, что к ним должна будет приехать Наша Саша, в клуб поспешили и стар, и млад, заранее заняли все свободные места, натаскали отовсюду лавок и скамеек, стульев и табуреток.

– А ты, Котенок, не хотел ехать! – хмыкнула Саша, глянув одним глазком в переполненный зал. – Люди нас ждут…

Для Котэ принесли приличный баян, он спел несколько песен. Зал аплодировал стоя. Прикрыв глаза ладошкой, Гиоргадзе прятал от всех свои слезы. Он махнул рукой, и Саша подошла к пианино.

Сашенька хотела исполнить что-то из классики, но из зала вдруг требовательно выкрикнули:

– Наша Саша! Марка Бернеса! «С чего начинается Родина»! Просим! Просим! Просим…

Сашенька приподняла вверх руки и медленно опустила их, тихо прошлась по клавишам, негромко, вполголоса затянула:

С чего начинается Родина?С картинки в твоем букваре,С хороших и верных товарищей,Живущих в соседнем дворе…

Подхватывая мелодию, вступая в дело, Котэ растянул меха, перехватил второй куплет и запел:

А может она начинаетсяС той песни, что пела нам мать,С того, что в любых испытанияхУ нас никому не отнять…

К поселковому Дому культуры, лязгая гусеницами, подкатили две БМП, на землю спрыгнули два офицера, майор и капитан.

– Витя, сначала глянем! – почесался в затылке майор Ищенко. – Узнаем, точно ли приехала эта чертова Наша Саша…

– На кой черт, Петрович, она нам сдалась эта так называемая Наша Саша? – поморщился капитан.

– Начальство, Витя, велело захватить ее живой! Кто-то сообщил, что она непременно будет сегодня тут выступать!

– Полная лажа! – сплюнул капитан Инютин. – Заставляют нас, кадровых офицеров, с бабами воевать…

– Кому-то, видать, она насолила, у кого-то, видать, эта баба, как заноза, в его тупой заднице торчит!

Громко и угрожающе топоча армейскими ботинками, они подошли к двери, и до них донеслось:

С чего начинается Родина?С заветной скамьи у ворот,С той самой березки, что во поле,Под ветром, склоняясь, растёт…

Не открывая двери, капитан прислушался, тряхнул он ничего не понимающей головой, глянул в щелку, недоуменно протянул:

– Посреди сцены сидит страшилище и поет голосом моего друга, который заживо сгорел в Афганистане. Душевно поет! У меня все до самых прожилок в душе перевернулось! Котэ…

– Тебе показалось! – пожал Ищенко плечом.

– Если бы я точно этого не знал и не увидел бы сейчас… – замер Витек на полуслове. – Обгоревшее лицо! Котэ! Нет! Этого не может быть! На него же пришла похоронка! Мы похоронили Котэ! Я столько раз бывал на его могиле!

Сидевшая за инструментом женщина заиграла и запела:

А может она начинаетсяС весенней запевки скворцаИ с этой дороги проселочной,Которой не видно конца…

Майор вслушался, моргнул, побледнел. Его губы дрогнули, и он еще больше приоткрыл дверь, всунул голову, всмотрелся.

– Твою же мать! Порази меня гром! – прошептал ошарашенный Петрович. – Это же моя бывшая взводная Александра!

– Сашенька? – изменился в лице капитан. – Нам же сообщили, что она год назад умерла, не приходя в себя, скончалась!

Ищенко схватился за бинокль, всмотрелся, а Саша, ничего этого не видя и не слыша, продолжала петь, Котэ ей подпевал:

С чего начинается Родина?С окошек, горящих вдали,Со старой отцовской буденовки,Что где-то в шкафу мы нашли…

Петрович вздрогнул. Это точно была Сашенька Кошкина, и это точно был ее чудный и неподражаемый голос, и это точно была она. Ищенко усиленно тер виски. У него был приказ.

– Если это и есть Наша Саша, – поморщился он, – то мы должны ее задержать и доставить в наш штаб…

– И не вздумай! – схватил Инютин Петровича за грудки. – Ты только посмей пальцем коснуться Сашеньки, я тебя сам пристрелю и глазом, майор, не моргну!

– Ты тоже, Витя, был в нее влюблен, как последний пацан! – усмехнулся Ищенко. – Ты таскался к ней, когда Александра служила под моим началом. Кстати, лучше нее не было у меня взводного. А солдатики, открыв рты, слушались ее.…

– А она, кроме своего Гиоргадзе, никого не видела, и Котэ ее одну только видел, был верен ей всем сердцем и душой…

По всему залу разносился проникновенный Сашин голос:

А может она начинаетсяСо стука вагонных колесИ с клятвы, которую в юностиТы ей в своем сердце принёс…

Затихли, растворились в набитом битком зале самые последние аккорды. Майор и капитан смотрели друг на друга, тяжело дышали, сверкали яростно их глаза, офицеры едва не бодались.

– Петрович, предупреждаю тебя! Сделаешь шаг, я выстрелю в тебя! – насупился Инютин и угрожающе сдвинул брови.

– Остынь, Витя! – отступил Ищенко на шаг от двери. – Я же тебе только сказал, что мы это должны сделать! Но я не сказал тебе, что я собираюсь это самое делать!

– Испугался? – усмехнулся едко капитан.

– Тебя? – сощурился майор иронично.

– Меня! Кого же еще…

Пока они стояли у приоткрытых дверей, ожесточенно препирались, Саша снова запела, она начала исполнять очень всем раньше знакомую фронтовую песню на стихи Ильи Френкеля:

Тёплый ветер дует.Развезло дороги.И на Южном фронтеОттепель опять.Тает снег в Ростове,Тает в Таганроге.Эти дни когда-нибудьМы будем вспоминать…

Витек качнулся, хотел шагнуть в зал, но Ищенко придержал его за руку, негромко шепнул ему в ухо:

– Не мешай, капитан! Пусть Александра допоет! Хорошо Наша Саша поет! Народу нравится. Как будто все про нас написано. Ты сам только в смысл этих слов вдумайся…

Вспомню я пехотуИ родную роту,И тебя за то, чтоДал мне закурить…

Инютин поскреб рукой в затылке, поморщился:

– Ощущаю себя проклятым немцем, который нагло приперся на чужую землю и топчет ее своим нацистским сапогом!

– Вот-вот, капитан! – усмехнулся с сарказмом Ищенко. – И во мне эта мыслишка сейчас в мозгу ковыряется!

Сашенька до самого конца отдалась песне, прикрыла глаза и со всем проникновением в невыразимо чудном голосе пела: