Новеллы Тайного общества

– Натка… – его голос был стоном, предупреждением и мольбой в одном звуке.

Но она уже тянула его на себя, на эту огромную, ждущую кровать. Её губы нашли его рот в темноте – не целовали, а захватили, требовали. Её ноги обвили его бёдра, впиваясь пятками в ягодицы, притягивая его глубже, туда, где её тело уже плавилось от нетерпения, открываясь влажным, пульсирующим жаром.

Никаких прелюдий. Только яростное, животное совпадение желаний. Он вошёл в неё одним резким, глубоким толчком, вырвав у неё не стон, а сдавленный крик. Темнота взорвалась искрами. Круглая кровать заходила ходуном под их телами, в такт их яростным движениям.

Он вгонял себя в неё с силой, которая заставляла её выгибаться и кусать его плечо, чтобы не закричать на весь дом.

Натка отвечала ему встречными толчками бедер, впиваясь ногтями в его спину, чувствуя, как её внутренности сжимают его в сладких, неистовых спазмах. Губы сливались в головокружительном поцелуе, дыхание хрипело.

Мир сузился до точки их соединения, до трения кожи о кожу, до звонких шлепков тел, до жара, который выжигал всё – стыд, усталость, холод осени и завтрашний день.

Кончили они почти одновременно – Вова с глухим рыком, вошел в неё до упора, Натка – с тихим воплем, в котором растворилось его имя. Горячее разлилось внутри неё, по её ногам, смешиваясь с ее собственным соком. Вова рухнул сверху, тяжелый, мокрый, дрожащий. Запах страсти, пота и их тел заполнил темную комнату.

Часть пятая. Утро

Утреннее солнце разогнало все сомнения и страхи. Натка открыла глаза и первое, что она почувствовала – это лёгкость. Воздушность. Как будто эта неистовая ночь возродила ее заново.

Она лежала на боку, нога была перекинута через живот Вовы, её рука лежала на его груди. Ощущала, как его сердце стучит ровно и сильно под её ладонью. Он спал, и в его лице было что-то мирное, умиротворённое. Даже во сне он улыбался.

Натка не торопилась. Она просто лежала, наблюдая за ним. За его дыханием. За тем, как солнце из щели в занавеске падало ему на лицо, делая его золотистым.

Что они натворили? Натка улыбнулась этой фразе. Натворили? Нет. Они не натворили ничего плохого. Они сделали то, чего оба хотели семь лет. Семь лет, которые прошли в долгих взглядах, в случайных прикосновениях, в шутках, которые были ближе к правде, чем к юмору.

Вова открыл глаза. Первое, что он увидел – её лицо, совсем рядом, и её милую улыбку.

– Доброе утро, – прошептала она.

Он не ответил сразу. Просто смотрел на неё, как будто боялся, что если закроет глаза, всё исчезнет. Потом медленно улыбнулся – настоящей, широкой улыбкой.

– Доброе утро.

Натка поцеловала его. Нежно, не страстно, а именно нежно. Как говорят «спасибо». Как говорят «я рада». Как говорят то, что нельзя сказать словами.

Вова ответил на поцелуй, запустив пальцы ей в волосы. Сладкий вихрь удовольствия вновь закрутился у Натки внизу живота. Когда они прервались, чтобы вдохнуть немного воздуха, он спросил:

– Ты… ты не жалеешь? – в его голосе было столько настороженной надежды, что Натка рассмеялась – своим чистым, солнечным смехом, поднявшимся из глубины ее души, от сердца.

– Жалею? Боже, нет. Вова, я чувствую себя… – она остановилась, ища слова, – я чувствую себя обновленной. Впервые за столько лет я снова готова летать.

Она закончила фразу поцелуем. На этот раз он был более долгим. И когда они разомкнули губы, Вова прижал её голову к своей груди, погладил волосы.

– Я люблю тебя, детка – сказал он.

Натка замерла. Но не от страха. Просто остановилась, чтобы услышать, как её сердце отвечает на эти слова. И оно отвечало. Громко. Ясно.

– Я знаю, – сказала она. – И я… я тоже. Люблю тебя, детка.

Вова крепко прижал Натку к себе и блаженно зажмурился. Этот жест вызвал у нее новую волну радостного возбуждения. Она заметила, что простыня отчетливо топорщилась в районе его бедер.

Она мягко дотронулась до упругого, твердого члена, почувствовала его жар сквозь ткань, вспомнила вчерашнюю темноту, его силу внутри себя.… И тут же ощутила знакомое щемящее тепло в груди. Стыд и сомнения отступили, смытые новой, более мощной волной желания.

Он открыл глаза. Смущение мелькнуло во взгляде, но тут же погасло, вытесненное тем самым голодом, что горел в ней самой. Его рука на её бедре сжалась. Он потянулся к ней, не говоря ни слова. Губами нашел её шею, грубо, требовательно поцеловал.

Утреннее желание требовало разрядки. Никаких слов. Никаких сомнений. Только руки, срывающие простыню, губы, жадно впивающиеся в кожу. Тела, снова сливающиеся в знакомом, яростном ритме на мягкой, круглой кровати…

Они лежали так, обнявшись, пока солнце не поднялось выше. Потом Натка встала. Не спеша, прошлась по комнате обнажённая, не прячась и не стыдясь. Её тело было её, живое, требующее и получившее то, что ему было необходимо. Вова следил за её движениями, как за танцем.

– Ты красивая, – сказал он.

Натка обернулась к нему.

– Ты думаешь, я это не знала? Мне мужчины говорили это тысячу раз. Но слова ничего не стоили, потому что они не смотрел на меня, как смотришь сейчас ты.

Она вернулась в кровать, усадив его перед собой, посмотрев в глаза.

– Слушай, нам нужно кое-что обсудить. Честно.

Вова кивнул, но не отпустил её ладонь.

– Мы оба в браке. И я не говорю, что мы должны это изменить сейчас или вообще. Но то, что произошло… это было не просто «хорошо». Это было… как глоток воды в пустыне. Я забыла, что могу так чувствовать.

Вова с интересом слушал, его взгляд был сосредоточен на ней.

– Я семь лет была не живым человеком, а функцией, – продолжила Натка, и в её голосе впервые прозвучала не злость, а горечь потерь. – Функцией «жена», которая должна хранить очаг, пока муж его топчет. Функцией «женщина», в которой разучились видеть женщину. Я так высохла изнутри, что уже перестала это замечать. А сегодня… сегодня я снова почувствовала, что я – живая. Что моё тело – это не просто оболочка, а часть меня.

– Я понимаю, – тихо сказал Вова. – Я тоже. Мы с Викой живём, как два добрых соседа по коммуналке. Удобно, практично, и совершенно мёртво.

– Вот именно! – воскликнула Натка. – И я не хочу, чтобы то, что случилось между нами, стало ещё одной тайной, за которую надо стыдиться. Я хочу, чтобы это стало нашим личным пространством, где мы можем быть собой. Не функцией, не «женой Наташей» или «мужем Владимиром», а просто Наткой и Вовой. Двумя взрослыми людьми, которые имеют право на каплю счастья, не требуя от мира разрешения.

Она встала, начала собирать вещи, и движения её были не поспешными, а уверенными, будто она заново обживала собственное тело.

– Почему мы должны быть несчастны? – её вопрос прозвучал риторически. – Не потому, что мужья-идиоты, а потому, что мы сами согласились на эту несчастливую версию жизни. Я сегодня это согласие отзываю. Я не готова ломать всё к чертям – не из-за Саши, а потому что мне моя стабильность, мой дом, моя работа тоже дороги. Но я больше не согласна платить за эту стабильность цену в виде собственного оцепенения.

– Что ты думаешь? – спросила она, натягивая трусики.

Вова встал, обнял её сзади, прижавшись губами к её шее.

– Я думаю, что ты не просто смелая. Ты – здоровая. Здоровая женщина, которая отказывается медленно умирать. И я люблю тебя за эту жизненную силу. За этот голод.

Натка прислонилась к нему спиной, закрыв глаза.

– Значит, мы остаёмся друзьями?

– Лучшими друзьями, – сказал он.

– И любовниками?

Вова повернул её к себе, поцеловал в губы – долго, без спешки, как бы запечатывая договор.

– И любовниками. Потому что то, что между нами – это не измена нашим супругам. Это верность самим себе. Мы с тобой годами были неверны себе, своим потребностям, своему желанию быть любимыми и желанными. Вот это и было предательством.

– А измена? – тихо спросила Натка, уже зная ответ.

– Измена – это когда предают. Они предали нас первыми, оставив в этих браках в одиночестве. Мы просто перестали притворяться, что не заметили этого. Мы даём им то, что им нужно – видимость семьи, стабильность, статус. А себе мы, наконец, позволяем давать то, что нужно нам – тепло, близость, жизнь. Это честный обмен.

Натка кивнула. Это было не просто справедливо. Это было спасительно.

– Я не буду уходить от Саши, – сказала она твёрдо. – Потому что я не ухожу к тебе. Я остаюсь с собой. И частью этого «себя» теперь будешь ты. И, может быть, именно это позволит мне быть с Сашей более терпимой, даже доброй. Потому что я перестану с него требовать то, что он не может дать, и тайно злиться на него за свои несбывшиеся надежды.

Она натянула кофту, и её лицо появилось из-за ткани – не просто сияющим, а обновлённым.

– Вова, я не ищу новое «навсегда». Я ищу «сейчас». И это «сейчас» с тобой – настоящее. А всё, что настоящее, не может быть грехом.

Вова одевался, и в его глазах она читала не просто согласие, а глубокое понимание.

– Значит, мы делаем это? – спросил он, застегивая рубашку. – Мы строим свой мир внутри этого безумного?

Натка подошла к нему, поцеловала в губы.

– Мы не строим. Мы его уже нашли. И если он делает нас сильнее, добрее и жизнеспособнее в тех мирах, из которых мы пришли, то это не преступление. Это акт самосохранения.

Они спустились в холл гостиницы. Серёга уже ждал внизу. Натка и Вова вышли рука в руке, но перед тем как Серёга их увидел, они разомкнули ладони. Привычка. Но не стыд. Просто потому, что есть вещи, которые не для посторонних глаз.

В машине Серёги они сидели рядом, не касаясь друг друга, но Натка чувствовала его присутствие, как физическое тепло. И это было хорошо. Этого было достаточно.

Когда Серёга остановил машину у первого сквера, Вова подал Натке руку, помогая выйти. Его рука задержалась в её руке на долю секунды дольше, чем было необходимо. Никто этого не заметил, кроме них двоих.

– Готова? – спросил он.

Натка улыбнулась.

– Готова.

Они приступили к работе, но что-то изменилось. Их взгляды встречались через край фотокамеры, через планшет с отметками. И в каждом взгляде была целый разговор, целая ночь, целая жизнь, которую они только, что начали жить параллельно своим официальным жизням.

Натка понимала, что это может быть опасно. Что это может когда-то взорваться. Что люди могут узнать. Но сейчас, в этот момент, когда октябрьское солнце освещало сухие деревья, она чувствовала себя более живой, чем когда-либо.

И может быть, это и есть счастье. Не идеальная жизнь. Не честный, открытый брак. Не романтическая сказка. Просто жизнь, в которой ты получаешь то, что тебе нужно, от людей, которые тебя понимают. Жизнь, в которой ты не одинока в темноте.

Часть шестая. Второй день

Второй день был совершенно другим. Натка просыпалась с улыбкой на лице, и эта улыбка не исчезала весь день. Её кожа светилась, глаза были ярче обычного. Она ловила на себе взгляды Серёги, который не мог понять, что с этой девушкой случилось.

Обследовали парк на окраине города – огромное место, где когда-то были аллеи лип, теперь же стояли мёртвые, облезлые остовы. Натка фотографировала, и даже в депрессивный пейзаж она вносила какую-то живость. Вова делал пометки, и их взгляды встречались полные смеха и тайны.

Их диалог был профессиональным, но под ним пульсировала другая история:

– Вид: Липа сердцевидная, возраст предположительно пятьдесят лет, состояние: сухостой, несет угрозу для человека. Рекомендация: санитарная рубка и подсадка крупномером.

Натка подошла ближе, якобы проверяя пометки, и облокотилась на его плечо. Вову окотило волной нежности, как электрическим током.

– Получится отличный доклад, – сказала она, её слова были о деревьях, но тон намекал на ночь.

Когда Серёга отвернулся, Вова быстро коснулся её руки. Натка улыбнулась, заглянув в глаза.

В обед они зашли в единственное кафе в городе. Борщ, сметана, чёрный хлеб, компот. Натка была голодна – настоящим, здоровым голодом, молодой довольной женщины. Она ела с аппетитом, и Вова смотрел на её припухшие, после поцелуев губы, на то, как она изящно вытирала их бумажной салфеткой.

– Ты выглядишь очень счастливой, – сказал он.

Натка посмотрела на него через стол, и её взгляд был полон смысла.

– Я чувствую себя очень счастливой, – ответила она. – Впервые за долгое время. Может быть, впервые в жизни.

– Завтра последний день, – сказал Вова, и в его тоне не было печали, а была констатация факта.

– Да. Завтра мы уезжаем.

– И что?

Натка положила вилку, посмотрела ему в глаза.

– И ничего. Мы уезжаем, мы возвращаемся к нашим жизням. Но они уже не будут теми же жизнями, не так ли?

– Да.

– Мы остаёмся друзьями. Лучшими друзьями. И когда будут командировки…

– Я буду ждать командировок, – закончил Вова.

Официантка прошла мимо, с улыбкой. Даже она видела, что между ними искрится, что-то очень хорошее.

– Ты не сожалеешь? – спросил Вова. – Про то, что было ночью?

Натка засмеялась, легко, как ветер.

– Напротив. Это была самая смелая вещь, которую я когда-либо делала. И я горжусь этим. Я горжусь тем, что я хотела тебя, и я это сделала. Я горжусь тем, что я позволила себе быть счастливой.

– Даже несмотря на Сашу?

– Особенно, несмотря на Сашу. Знаешь, что я поняла ночью? Я поняла, что я имею право быть счастливой. Что я имею право иметь в своей жизни человека, который будет ко мне нежен, который будет мне нужен не для галочки, а просто потому, что я его люблю. Что я имею право получать удовольствие, быть женщиной, а не просто формальной функцией в чьей-то жизни.

Вова протянул руку через стол и положил её на её руку. Они не отпустили друг друга, пока официантка не принесла счёт.

Вечером они вернулись в гостиницу. Натка осталась в его маленькой комнате, уютно прижимаясь к нему, целуя его шею, его щеку, его губы. Они не спешили. Они просто были друг с другом, наслаждаясь близостью и теплотой.

– Спасибо, – сказала она ему в темноте.

– За что?

– За то, что ты мне подарил. За то, что ты подарил мне себя. За то, что ты позволил мне чувствовать себя желанной.

Вова целовал её в макушку.

– Ты всегда была желанна. Ты просто этого не замечала.

Вопрос о природе их чувства остался без ответа. Была ли это любовь? Была ли это просто дружба, перешедшая границы? Было ли это побегом от одиночества? Или это была единственная подлинная вещь в их жизни?

Натка не знала. И может быть, это было нормально – не знать. Может быть, настоящая жизнь начинается не с ответов, а с вопросов, которые ты не перестаешь задавать себе.

Октябрь в Лозовом остался позади. Но его эхо только начинало резонировать в её груди, медленно, неумолимо, как стук колес электрички: тук-тук-тук, тук-тук-тук…

И она не знала, в какой момент этот стук превратится в её собственное сердцебиение.

Нежные дожди

Автобус дребезжал на каждой выбоине, и Таня прижимала к груди папку с документами, стараясь не дать ей соскользнуть с мокрых от дождя колен. За окном мелькали серые поля, перелески с почерневшими от сырости стволами, придорожные столбы с облупившейся краской.

– Веселая будет командировка, – проворчал Вова, смахивая конденсат с запотевшего стекла. – Октябрь, дожди, и еще два дня впереди.

Таня глянула на него украдкой. Даже в этом потрепанном автобусе, в промокшей куртке, он умудрялся выглядеть собранно. Темные волосы чуть растрепались, на щеках проступила легкая щетина – от этого он казался моложе своих лет.

– Зато вдвоем, – сказала она и тут же прикусила язык. Прозвучало слишком… многозначительно.

Он повернул к ней лицо, в карих глазах мелькнуло что-то теплое.

– Это точно. С тобой и на Северный полюс не страшно.

Сердце пропустило удар. За годы работы между ними сложились особые отношения – не дружба, не роман, но что-то замешанное на мимолетной нежности и заботе. Долгие разговоры о медитациях и истории, ласкающие прикосновения, когда никого, кроме них, нет в кабинете. Его поддержка в трудные минуты. Но, не смотря на все это, никто из них не решался сделать следующий шаг в этих странных отношениях.

Может, эта командировка что-то изменит?

*******

Октябрь в районном центре не радовал. Ни золотых кленов, ни шуршащей листвы – только вязкая слякоть и дождь, который будто издевался: то моросил, то срывался тяжёлыми каплями, стуча по стеклам и крышам домов.

Старенький «Жигуль» районного зеленхоза весь день возил Вову с Таней по скверам и паркам города. Водитель мрачно курил в окно, а представитель администрации, плотный мужик в плаще, говорил, посмеиваясь:

– Тут тополя, видите, половина в труху. Диаметр меряйте, фиксируйте. Это сквер “Победы”. Дальше будет липовая аллея.

– Угу, – буркнул Вова, вытаскивая рулетку.

Таня держала блокнот, на который сыпались дождевые капли. Писать приходилось, прикрывая рукой, а всё равно чернила расплывались.

– Если так дальше пойдёт, у нас получится акварель, а не акт обследования, – сказала она сквозь зубы.

Вова усмехнулся:

– Зато художественная ценность выше. Продадим на аукционе.

В сквере у Дома культуры Таня споткнулась на мокрых листьях, и Вова подхватил ее за локоть. На секунду они оказались совсем близко – она почувствовала его сильное тело сквозь промокшую одежду, увидела капли дождя на ресницах.

– Осторожнее, детка – сказал он тихо, не отпуская ее руку.

– Спасибо, – выдохнула она, и в этом простом слове было больше, чем благодарность за поддержку.

К обеду они уже не чувствовали пальцев. Руки сводило от холода, ноги промокли, в ботинках хлюпала вода. Вове привычно, он был старше и выносливее, а вот Таня всё время поджимала плечи, словно пряталась в самой себе.

Вечером их привезли к месту ночлега. Общежитие техникума, пятиэтажка советского образца. В подъезде пахло мокрой штукатуркой, в коридорах стоял гул голосов, ученики вернулись с ужина.

Комендантша, пожилая женщина в застиранном рабочем халате, недовольно чмокнула губами, глядя на их документы.

– Мне звонили из администрации, по вашему поводу. Могу поселить вас в изолятор при медпункте, на первом этаже. Там две комнаты – большая и маленькая. В большой – холодища собачья, батарея не работает. А в маленькой – ничего, тепло.

– Нам подойдет, – быстро сказал Вова, забирая ключи.

В маленькой комнате было две железные кровати по обе стороны старого письменного стола, раковина в углу, батарея под окном, от которой действительно шло живительное тепло. Пахло лекарствами и особой больничной чистотой.

– Как в студенческие годы, – засмеялась Таня, бросая сумку на ближайшую кровать. – Помнишь общагу?

– Только там было веселее, – Вова повесил мокрую куртку на спинку стула. – И народу больше.

“А здесь только мы двое”, – подумала Таня и поспешно отвернулась к окну, за которым серо моросил дождь.

По очереди, сходили в душ. Он располагался в конце длинного коридора, обшарпанный, с коричневой плиткой советского образца и освещался тусклой лампочкой под потолком. Мыться было не очень комфортно, потому что в соседней комнате забивали “козла” несколько маляров, делавших ремонт в раздевалке, и, по-видимому, проживающих здесь же. К тому же, вода оказалась не горячей, а еле теплой. От чего стало только холоднее.

Ужинать пришлось идти в кафе, столовая уже была закрыта. Ужин прошел под аккомпанемент музыкантов играющих, что-то из современной эстрады. Горячий суп и картошка с котлетой немного подняли настроение. Жизнь, определенно, стала улучшаться. Сидели близко друг к другу за крошечным столиком, и Таня думала, как похоже это на свидание. По пути назад, заскочили в магазин, купили буханку хлеба, палку сухой колбасы и маленькую бутылочку водки “на березовых почках”.

– Чтобы не заболеть, – подмигнул Вова.

– «Малёшка», – улыбаясь, сказала Таня. – Мечта алкашей. Как раз, чтобы согреться. Ей хотелось поскорее добраться до теплой постели и как следует согреться.

– Да мы сегодня ударно поработали, даже слишком, – отозвался Вова, показывая на ботинки, в которых хлюпала вода.

Пока добрались до своей комнаты, опять замерзли. Первым делом Вова распечатал бутылку.

– Давай выпьем за то, что не превратились в ледышки, сегодня, – предложила тост Таня.

– Тогда лучше за батарею, – пошутил Вова.

Водку пили из пластиковых стаканчиков, которые нашлись в тумбочке – видимо, остались от прежних постояльцев медпункта. Алкоголь обжигал горло, но тело наполнилось долгожданным теплом.

– Фу, гадость, – скривилась Таня после первого глотка.

– Зато сразу тепло, – расслабился Вова.

Немного опьяневшая Таня, первым делом, достала из сумки пижаму – теплую, мягкую, с выцветшими зайчиками.

– Не подсматривай, – игриво сказала, поворачиваясь к Вове спиной.

Пока она переодевалась и устраивалась на кровати, Вова собрал всю мокрую одежду и стал развешивать на батарее. Двигался неторопливо, аккуратно расправляя складки на ее брюках и свитере, напихал в ее сапожки газет и поставил около батареи.

Таня искоса наблюдала за ним и чувствовала, как от его заботы сладко сжимается в груди.

Когда он, в одних шортах, проходил мимо, Таня не удержалась – шлепнула его по упругой ягодице, сама удивившись собственной смелости (видимо водка, все же, бодрящий напиток).

– Эй, ты чего хулиганишь?! – удивленно воскликнул, подпрыгивая от неожиданности.

– Не все же вам, мужикам, женщин щупать, – хихикнула она, пряча смущение за показной дерзостью.

Он засмеялся – искренне, тепло.

– Справедливо. Зачет.

Вова включил ноутбук. – Что будем смотреть?

Выбрали старую комедию – что-то легкое, не требующее напряжения. Сидели на его кровати, прижавшись, друг к другу, набросив на плечи его одеяло. Экран ноута светился в темноте, за окном шуршал дождь, батарея тихо потрескивала. Было уютно и хорошо.

Таня чувствовала каждое движение его грудной клетки, тепло его руки на своем плече. Когда он повернул голову, их лица оказались совсем близко. Она видела золотистые искорки в его темных глазах, чувствовала его теплое дыхание.

Поцелуй получился естественным, неизбежным. Мягкий, осторожный, полный невысказанной нежности. Вкус водки и ее сладких губ смешался в неимоверно приятный коктейль.

– Вов… – прошептала она, отстраняясь.

– Тише, – он приложил палец к ее губам. – Просто… будь со мной.

Целовались долго, неторопливо. Не как любовники, а как люди, которые, наконец, перестали бояться собственных чувств. Потом он проводил ее до ее кровати, укрыл одеялом, поцеловал в макушку.

– Спокойной ночи, – сказал тихо.

– Спокойной, – ответила она, и в голосе звучала благодарность за эту осторожную нежность.

*******

Таня проснулась от солнечного луча, пробивающегося сквозь занавеску. За ночь дождь прошел, и день обещал быть ясным. Часы показывали половину восьмого – завтрак в столовой начинался в восемь.

– Вов, вставай! – позвала она, натягивая джинсы. – Опоздаем на завтрак.

Он сел на кровати, прикрыв колени подушкой, и смотрел в окно с каким-то растерянным видом.

– Что сидишь? – Таня повернулась к нему, застегивая блузку. – Одевайся быстрее, твоя одежда просохла.

– Не могу, – он не смотрел на нее, щеки слегка покраснели.

– В смысле не можешь?

– У меня… того… стоит. Не пойду я так в столовую.

Таня замерла, держа в руках расческу. Мужская физиология была ей знакома не понаслышке – но сейчас эта простая человеческая реакция показалась ей чем-то особенно интимным. Он не стал ничего скрывать, не придумывал отговорок.

Несколько секунд они молчали. В голове у Тани проносились противоречивые мысли: она замужняя женщина, это неправильно, что подумают… А потом она посмотрела на его смущенное лицо и поняла – никаких "что подумают" здесь нет. Есть только он, она и простая мужская потребность в женской ласке.

– Я… – начала она и запнулась. – Если хочешь… я могу помочь.

Он поднял на нее глаза – удивленные, растерянные.

– Ты уверена?

– Мы же друзья, – сказала она просто. – Разве друзья не помогают друг другу?

Таня опустилась на колени перед ним, убрала подушку. Секунду раздумывала, созерцая внушительную выпуклость на его трусах. Чему-то улыбнулась, густо покраснев и стрельнув на него взглядом. Потянулась к резинке и стянула трусы до колен. Напряженный член выскочил, будто на пружине.

– Сиди спокойно, я все сделаю сама, – и наклонилась к его паху…

Вова почувствовал ее теплые ладони, охватившие напряженный ствол. Мягкое движение вниз, обнажающее головку и вверх – скрывающую ее вновь. И так несколько раз подряд. Он задержал дыхание, ощущая приятную дрожь удовольствия, распространяющуюся по телу.

Горячее дыхание на своей коже, неровное, возбуждающее. Потом – мгновенный, шокирующий жар ее губ. И упругое скольжение по его напряженной плоти. Оголившаяся головка оказалась во влажном жаре Таниного рта.