Новеллы Тайного общества

"Нет. Спокойно. Она спит. Она боится жуков. Она просто…случайно…"

Он так и не заснул. Слушал ее дыхание, чувствовал, как она прижимается сильнее, как её тело, будто во сне, ищет тепла. И в какой-то момент понял:

"Я не боюсь. Даже если между нами ничего не будет. Я всё равно – рядом. Потому что она мне доверилась".

Его тело уже отвечало на этот слепой, животный зов. Кровь ударила в пах и в голову. Эрекция нарастала болезненно быстро, упруго упираясь между ее ног. Вова попытался отодвинуться, но Натка, во сне, прижалась сильнее. Её нога подвинулась выше, заставляя член еще сильнее упереться. Он выдохнул тихо, сквозь зубы.

И тогда… одеяло сползло. Свет уличного фонаря, пробивавшийся сквозь грязное окно, упал на Натку. Футболка закатилась почти до подмышек. Ее великолепные, невероятно соблазнительные груди были оголены. Соски, темные и набухшие, были похожи на спелые вишни

"Боже!…"– Разум забил тревогу: – "Она же…Коллега! Это скандал! Как же теперь…работа!"

Но тело уже не слушалось. Его рука, словно чужая, легла на ее обнаженный бок. Кожа – шелк под пальцами. Теплая. Живая. Он провел большим пальцем чуть ниже, к чувствительному изгибу под грудью. Натка еле слышно ахнула во сне. Или притворялась? Его пальцы скользнули ниже, по животу, к поясу спортивных штанов. Наткнулись на резинку. Проникли под неё. Тонкий хлопок трусиков. Ещё ниже…

Влага. Горячая, обильная. Средний палец нащупал мягкие, набухшие от возбуждения губы ее “киски”. Скользнул в щель. Обжегся кипящей влагой. Натка резко всхлипнула. Но не оттолкнула, прижалась сильнее.

"Она не спит". Осознание ударило, как ток. "Она хочет этого. Столько времени…"

– Натка… – его голос был хриплым от сна и желания.

– М-м? – она притворно потянулась, выгибая спину. Ее тяжелые груди откровенно колыхнулись.

Все барьеры рухнули. Он не стал стягивать с неё штаны – лишь оттянул штаны и трусики вниз, обнажая ягодицы и влажную щель. Его рука вновь впилась в неё – не лаская, а требовательно беря. Два пальца плавно протиснулись в её вагину. Горячая, тугая, мокрая плоть сжала их. Он почувствовал, как ее внутренние мышцы содрогнулись.

– Вова… – ее стон был уже настоящим, прерывистым. Она повернула голову, и в свете фонаря он увидел ее глаза – широко открытые, темные, полные не страха, а желания:

– Не мучай… давай уже…

Он вытащил пальцы, блестящие влагой, и резко перевернул ее на спину. Освободил от одежды. Его собственные вещи – полетели в темноту. Вова навис над ней, член торчит, как ствол пушки, отбрасывая забавную тень на стену. В свете фонаря ее тело было полумраком и откровением: полные груди, вздымающиеся в частом дыхании, живот, тень между ног… Он опустился, прижавшись губами к её шее, одновременно рука снова полезла между ее ног.

– Какая ты… мокрая, – прохрипел он, потирая ее клитор, как ей, видимо, и хотелось. Она застонала, запрокинув голову, колени раздвинулись шире, приглашая.

– Всю дорогу… мечтала об этом… Да… – выдохнула она, ее руки впились в его волосы, тянули его губы к своим.

– С тех пор… как ты полез за папкой… и твоя рука… попала между ног…

Поцелуй был не нежным, а яростным. Звериным. Зубы, языки, слюна. Он оторвался, сполз вниз по её телу. Захватил сосок губами, засосал его, прикусывая и посасывая. Она выла, выгибаясь. Его рука работала у неё между ног – два пальца снова вошли глубоко, а большой палец яростно тер клитор. Натка затряслась, ее внутренности сжимали его пальцы пульсирующими волнами. Первый оргазм накатил быстро, влажно, с её громким, сдавленным криком.

– Не останавливайся… – она умоляюще зашептала, когда спазмы удовольствия начали стихать. – Войди в меня… Пожалуйста…

Вова встал на колени между ее разведенных ног. Член, огромный, твердый, влажно блестел в тусклом свете. Он направил его к вагине – распахнутой, мокрой, жаждущей. Медленно, преодолевая упругое сопротивление ее девственной (после долгого перерыва) плоти, он вошел.

– Ох, Вов…не спеши… – Натка зажмурилась, ее лицо исказилось от смеси боли и блаженства. – Какой же ты… большой…

Он медленно вошел до конца. Замер. Нагнулся, целуя её, чувствуя, как её внутренности привыкают к нему, обволакивают его пульсирующим теплом. Потом начал двигаться. Сначала нежно и глубоко. Потом быстрее. Диван скрипел, бился о пол. Натка стонала под ним, ногами обхватила его упругие бедра, пятки били по ягодицам. Она натягивала его на себя, подставляясь под каждый толчок.

– Да… так… Глубже, глубже… еще! – она кричала, забыв про жуков, про мотель, про всё.

Через время, он вытащил член, перевернул ее на живот, грубо приподнял за бедра и… вошел сзади. Новое ощущение – еще более дикое, животное. Он видел ее ягодицы, как они ходили упругими волнами под его ударами, слышал хлюпающие звуки их соединения. Его ладонь опустилась на ее мягкую, упругую плоть и – "шлёп!" – звонко ударила.

– Ай! – вскрикнула Натка, но не от боли. Ее стон превратился в рычание. – Еще!

Он шлепал ее, засаживал член в ее мокрую, принимающую глубину, чувствуя, как ее тело сжимается в ответ. Она скакала на нем, как на диком скакуне, когда он снова усадил ее себе на бедра, ее грудь прыгала перед его лицом. Он захватывал соски губами, кусал. Она кончала снова, громко, содрогаясь в его руках.

Потом она скатилась с него, опустилась между его ног. Ее губы, горячие и мягкие, обхватили его член. Она сосала, жадно, с содроганием, пока он не оторвал ее от себя. Опрокинул на спину и вошел в нее снова, на скрипучем диване. Она стонала, цепляясь за него, когда новый оргазм блаженно сжимал ее изнутри.

Он кончил в нее, когда она, опять, сидела сверху, упираясь руками в его грудь, и бешено двигая бедрами. Волосы были мокрыми от пота, лицо – маской экстаза. Горячая волна ударила внутри. Натка вскрикнула, зашаталась, потеряв ориентацию, и упала на него, без сил.

Он еще долго держал ладонь на ее спине, чувствуя, как медленно успокаивается бешеный стук ее сердца. В этой тишине было что-то невыразимо важное – будто оба знали, что такие моменты не повторяются дважды. Она боялась открыть глаза – вдруг увидит в его взгляде сожаление? Но, встретив его тихую, чуть виноватую улыбку, поняла: сожалений нет. Есть только странная, щемящая нежность, от которой горло сжимается сильнее, чем от любого поцелуя.

Утром они проспали. Солнце светило в комнату, через грязное оконное стекло. Жуки исчезли. Вова и Натка лежали, голые, поперек смятых простыней, раскинувшись, ее рука на его груди. Она открыла глаза, встретилась с его взглядом. Неловкость? Нет. Удовольствие. Довольная, нежная улыбка.

– Ну что, ботаник, – она хрипло прошептала, её пальцы прошлись по его животу, ниже пояса, – пойдем… обследуем парк?

Он поймал её руку, прижал к своему вновь набухающему члену.

– Сначала… померяем…мой дуб. Очень… тщательно…

Они вышли в пасмурное зачепетовское утро. Голодные. Но счастливые. Между ними теперь висела невидимая нить – нить страстной ночи, крепкая, как стальной канат. Офисный флирт привел к закономерному результату. Родилось нечто большее – общая тайна, страсть и понимание своих желаний. Им было всё равно на парки, на отчеты, на начальника. Они знали главное: то, что началось в мотеле, не закончится теперь никогда. Это была первая страница их общей, тайной, жаркой повести. А повести, как и дубы, имеют свойство пускать глубокие корни.

Октябрь в Лозовом

Часть первая. Дорога

Удивительно теплый октябрь в этом году, солнечно и относительно тепло днем. Электричка подвывала на стыках рельсов, увозя их из областного центра в глушь – командировка в райцентр, город Лозовой. В полупустом вагоне пахло креозотом и странствиями. Натка поежилась, кутаясь в тонкий шарф.

– Дует, как в аэротрубе, – пробормотала она, стуча зубами.

Вова, сидевший рядом, молча укрыл ее своим стильным полупальто. Не спрашивая, притянул её к себе боком, обнял за талию. Грубовато, по-дружески.

– Грейся. Два часа еще трястись.

Его тело было твердым и неожиданно горячим. Натка смотрела в окно, уткнувшись носом в воротник его свитера. Пахло клубничной жвачкой, одеколоном после бритья и… мужчиной. Глубокий, мужской запах, от которого замирало что-то внутри. Она почувствовала, как дрожь постепенно отпускает, сменяясь иным напряжением.

Его ладонь лежала на её талии и, сквозь ткань, шло хорошо ощутимое тепло. Не гладил. Просто заботливо придерживал. И от этого сводило живот сладкой, стыдной волной. Она прикрыла глаза. Электричка стучала колесами: тук-тук-тук… тук-тук-тук… Ритм совпадал с пульсом у неё в висках.

Они работали вместе уже семь лет. Семь лет совместных командировок, совместного противостояния начальнику-Гному и его бредовым идеям, совместного смеха, когда босс требовал написать доклад о "энергетике деревьев" и "влиянии благоустройства на психическое здоровье граждан". Семь лет, как Натка вышла замуж, потом разочаровывалась в браке. Семь лет, когда Вова обзавелся "супругой-ученой" и безрезультатно старался вытащить ее из мира науки в реал. Этот брак был красивой формальностью, которую они, с Викой, оба игнорировали в угоду ее карьере и самолюбию.

Но сейчас, это было… другое. Раньше они были коллегами, друзьями, собутыльниками на институтских корпоративах. Теперь же, в этой электричке, с его жаром, согревающим её замёрзшее тело, Натка ощущала, что граница дружбы размывается, как акварель под дождём.

– О чём думаешь? – спросил Вова, не шевелясь, глядя в окно на унылые, осенние пейзажи.

– О Гноме, – соврала Натка. – Представляю, как он сейчас звонит в отдел, требует ежечасные отчеты и требует, чтобы мы написали, что Лозовой – это "очаг экологической катастрофы и символ упадка советского наследия".

Вова хмыкнул.

– Между прочим, это будет в точку. Видела его пиджак на последнем совещании? На нём можно выращивать картофель. Экосистема закрытого типа. Я говорил, что если мы напишем про Лозовой достаточно печально, Гном получит гранты на "спасение экологии", которые он потратит на мебель в своём кабинете. Помнишь, как он "спасал" озеленение парка в поселке ТЭС?

– Когда купил себе на это деньги офисное кресло за сорок тысяч?

– Вот именно. "Специальное кресло для человека, душой переживающего за экологию мира", – передразнил Вова, подражая манерной речи начальника.

Натка засмеялась – настоящим смехом, а не из вежливости. Вова всегда мог её рассмешить. Это было одно из главных его достоинств, одна из причин, почему она в него… в него что? Влюбилась? Привязалась? Годами считала его близким другом?

Она попыталась отвести взгляд от его лица, но не смогла. Волевой подбородок бойца, слегка заросший щетиной. Темные волнистые волосы, которые он всегда забывал причёсывать после тренировок. Карие глаза, в которых было столько ума, иронии и… чего-то ещё. Чего-то, что она никогда не называла вслух.

Она вышла замуж за Сашу потому, что он был первый красавчик на курсе, высок, уверен в себе и обещал ей роскошную жизнь. Еще бы – сын декана. Саша обещал много. Саша обещал, что они будут счастливы, что он её сильно любит, что он будет хорошим отцом и мужем. Но единственно, что он делал хорошо, – это лгал. И уж точно он не думал о Натке, когда трахал ту блондинку из финансового отдела. Натка давно подозревала мужа в неверности, по косвенным признакам и по тому, что секс у них был в последний раз год назад. Но, поднимать скандал без доказательств, она считала ниже своего достоинства и… упорно пыталась взломать его переписку.

И вот, она сидит в электричке, прижимаясь к груди мужчины, почти не говоря ни слова, потому что слова могут разрушить хрупкую реальность этого момента.

Часть вторая. Лозовой

Город Лозовой встретил серым небом, лужами с радужными разводами машинного масла и постсоветским запустением. Сергей – представитель коммунхоза, хмурый мужчина в кепке-аэродроме, повез их по скверам на видавшем виды "Москвиче", который издавал звуки умирающего животного при каждом повороте.

– Вот, любуйтесь, – буркнул он, останавливаясь у очередного жалкого клочка земли с покосившимися скамейками и облезлым памятником вождю мирового пролетариата. – Бюджет режут. Деревья сохнут. Что садим, народ ломает.

Натка щелкала затвором служебного "Зенита", фотографируя скверы под разными углами. Это были ужасные фотографии – сквозь них видно было отчаяние и невозможность что-либо изменить. Вова делал карандашом пометки в планшете: почва, система полива, видовой состав деревьев, состояние ограждений, наличие урн и скамеек, расстояния между кварталами, плотность населения.

Осенний холод пробирал до костей. Ветви деревьев, черные, мокрые, тянулись к низкому осеннему небу. Запустение. Безнадега. И только когда их плечи случайно соприкасались – когда Натка тянулась за фотокамерой, или когда Вова помогал ей сесть в "Москвич" – Натка чувствовала вспышку тепла. Краткую. Томящую.

Коммунальщик, был типичным представителем провинциальной администрации: несколько полноватый, постоянно разочарованный жизнью. Он курил "Беломор" и рассказывал о том, какие, в советское время, здесь были красивейшие парки, как приезжали делегации, как проводились праздники. Теперь же – разруха, бюджет урезан на семьдесят процентов, кадры разбежались, молодёжь уехала в областной центр.

– А зачем нам тут инженеры из столицы? – спросил Серёга, крутя руль. – Вы нам дадите гранты на благоустройство? Или все, как всегда, ограничится бумажками?

– Это региональная программа благоустройства. Мы напишем заключение, – ответила Натка, стараясь говорить твёрдо. – На основе этого заключения ваша администрация сможет подать заявку на финансирование.

– Ха! – рассмеялся Серёга. – Заключение. Я знаю, что такое заключение. Заключение – это когда начальник написал, потом спустил вниз, потом все забыли. А деньги исчезают где-то в столице, в администрации области или ещё где-то по пути.

Вова молчал, но Натка видела, как сжимается его челюсть. Он ненавидел коррупцию, ненавидел тот факта, что систему, сломанную ещё на советском уровне, так никто и не починил. Вова был идеалистом, хотя и скрывал это под маской циничного юмора.

– Мы можем только написать рекомендацию, – сказал он спокойно. – Что дальше с ней делать, дело ваше. Но если документ будет в наличии, у вас будут хоть какие-то шансы исправить ситуацию в городе.

Серёга плюнул в окно и кивнул, соглашаясь, хотя было видно, что он в это не верит.

Они объехали ещё четыре сквера. Везде была одна и та же картина: заброшенные памятники, мёртвые деревья, скамейки, за которыми некому ухаживать, мусор, копившийся месяцами. В одном месте они нашли беспризорную собаку, худую и жалкую, которая ходила между исцарапанными стволами берёз. Натка попыталась её позвать, но собака зарычала и убежала.

– Видишь? – сказала она Вове. – Даже животные не верят в людей, здесь.

К концу дня они оба были вымотаны холодом и печалью, которые излучал этот город. Натка устало привалилась к Вове на заднем сиденье "Москвича", и он, ободряя, положил руку ей на колено. В этом была их обычная дружеская забота друг о друге, но и еще, что-то, о чём нельзя было говорить вслух.

Часть третья. Гостиница

Гостиница оказалась неожиданным оазисом. Не "Hotel" с вечным скрипом полов и запахом туалета в длинном коридоре, а отремонтированный этаж в многоэтажке. Холл блестел холодным глянцем пластика, стекла и хромированных ручек – кричащая роскошь "евроремонта" среди всеобщего запустения.

– Блок на две комнаты, – пояснила администраторша, щелкая длинным ногтем по ключам. – Санузел общий на блок, душевая кабина. Вам повезло, обычно у нас мест нет. Из администрации звонили, просили поселить вас в резервный блок.

Вовк, как джентльмен, поселился в маленькой комнате – кровать, тумбочка, вешалка. Большая комната для Натки – та же тумбочка, та же вешалка, журнальный столик, телевизор… и огромная, круглая кровать под бордовым покрывалом, похожая на сцену из плохого эротического фильма. Натка фыркнула:

– Прямо номер для новобрачных.

Вова одобрительно поцокал языком:

– У тебя не кровать, а сексодром какой-то. Главное, чтоб не скрипела, и спать не мешала. А то завтра в семь коммунальщик заедет.

Они распаковались молча. Натка повесила костюм, чтобы не мялся в рюкзаке. Вова включил телевизор, чтобы хотя бы был какой-то звук. Молчание между друзьями последние часы было странным, насыщенным, как воздух перед грозой и, каким то… обещающим, что ли.

Ужинали в Наткиной "свадебной" комнате, расстелив на журнальном столике газету. Бутерброды с колбасой, вареные яйца, копченая курочка, термос с ещё горячим чаем и печеньем на сладкое. Стандартный набор командировочного. Да, и бутылочка коньяка, чтобы согреться. Телевизор бубнил новости.

Коньячок разлился жаром в крови, расслабил, глаза заблестели, лица раскраснелись. Сидели, наслаждались свободным вечером, говорили о работе, о ценах, смеялись над тупостью начальства – обо всём, кроме того, что висело в воздухе густым, невысказанным напряжением.

– Помнишь, когда Гном велел нам написать доклад про "энергетику деревьев"? – сказала Натка, разливая коньяк по стаканчикам.

– И про "влияние зелени на духовное развитие человека"? – добавил Вова, кривя рот в улыбке. – Я два часа доказывал, этому болвану, что деревья – это всего лишь деревья, остальное все антинаучно. Гном мне на это ответил, что я "научно ограничен" и что я не понимаю "иррациональных аспектов экологии".

– Иррациональных аспектов, – повторила Натка, закусывая печеньем. – Это вообще что?

– Это когда Гном что-то выдумал, прочитал в жёлтой прессе, и теперь использует, как научный факт для получения финансирования под свои бредовые проекты. Помнишь его теорию про то, что озеленённые улицы предотвращают преступления? Он же описал это в отчёте о Сумщинской улице, хотя там самый высокий криминал в городе.

Они оба засмеялись. Это был их способ справляться с абсурдом мира – смеяться над ним. Это было их спасение и защита.

– Ты знаешь, что он пытался соблазнить Ирину из кадрового отдела? – спросил Вова, наливая ещё коньяка.

– Конечно, знаю. Она мне рассказала. Он приглашал её в его кабинет якобы для "обсуждения стратегии развития отдела озеленения". А сам просто сидел рядом и пялился на её грудь. И ещё имел наглость говорить ей комплименты про её "природную красоту, которая говорит о гармонии с окружающей средой". Старый извращенец, на молоденьких девочек потянуло.

– Это… просто отвратительно.

– Да. И если бы не ты, – сказала Натка, посмотрев на него серьёзно, – он бы давно уже кого-нибудь "по-настоящему" обидел. Помнишь, как ты тогда рассказал ему про свои занятия кун-фу? Как очень деликатно намекнул, что будешь сильно расстроен, если вдруг с кем-то из девчат из нашего отдела что-то случится?

Вова улыбнулся.

– Я не рассказывал, я просто показал запись с тренировки, с демонстрацией приемов. Гном чуть не описался.

– Как он заорал, что ты ему угрожаешь. И хочешь убить!

– Ну не убил же. – Вова пожал плечами. – Просто показал, что я серьёзно. Гному нужно только это – знать, что есть человек, который не испугается его крика и дутого авторитета.

Натка смотрела на него. На его уверенность. На его принципы, которые он защищал всегда спокойно и никогда не отступал под давлением должностных самодуров. Вова был такой. Он просто делал то, что считал правильным.

Когда ты замужем за человеком вроде Саши, который решает все свои проблемы через папу декана и деньгами (взятыми, кстати, из семейного бюджета), ты не можешь не сравнивать. И сравнение это – очень горькое.

– Как у тебя с Викой? – спросила Натка, не глядя на него, сосредоточившись на своём бутерброде.

Вова помолчал. Это была опасная территория, и они оба это знали.

– Хорошо, – ответил он. – Она занята своей работой, я – своей. Мы видимся по вечерам, обсуждаем дневные новости и расходимся по своим комнатам. Это… нормально.

– Это звучит ужасно.

– Да, звучит ужасно, – согласился Вова, разливая последний коньяк. – Но это лучше, чем претворяться, что любовь еще не умерла. Мы оба знаем, что это брак по инерции. Мы оба заняты своими делами. Никто никого не обманывает. Когда придет удобное время мы расстанемся друзьями. Но пока нас обоих устраивает ситуация мы живем вместе. Никто не виноват, что у нас такое несовпадение. Просто так получилось, что мы больше друзья, чем семья.

– А может, это и есть взрослость? – предположила Натка. – Не ожидаешь от человека невозможного, принимаешь его таким, какой он есть?

– Может быть. Но это немного грустно, не думаешь?

Натка не ответила. Она была согласна, что это грустно. Но она также понимала, что жизнь часто бывает грустной. Взрослость – это не наступление волшебства и любви, это понимание того, что любовь – это труд, компромисс и способность жить с человеком, который тебе просто нравится, а не "предназначен судьбой".

Круглая кровать маячила позади, как немой укор их осторожности.

Вова встал, прошёлся по комнате, остановился у окна. За окном была ночь, и свет от уличных фонарей жалко светил на мёртвые деревья в сквере.

– Хочешь посмотреть поближе? – вдруг спросила Натка, сбрасывая туфли. Голос звучал чуть хрипло. – Она… мягкая?

Вова посмотрел на неё, потом на кровать. Что-то дрогнуло в его глазах. Он встал, сделал два шага и с разбегу плюхнулся спиной на покрывало. Пружины бесшумно приняли его в свои объятия.

– Как перина, – пробурчал он, закинув руки за голову. Смотрел в потолок. – Жаль, что завтра вставать в шесть… можно было бы ещё телек посмотреть.

Натка подошла к краю ложа. Смотрела на него: растрепанные волосы, блестящие тёмные глаза, мощная линия шеи, уходящая под воротник футболки.

Вот он лежит перед ней. Мужчина, которого она знает семь лет. Мужчина, который сделал бы для неё всё. Мужчина, который смешит её, защищает её, понимает её с полуслова. Мужчина, который не является её мужем, хотя давно должен был бы им быть, после всех их приключений в командировках.

Почему? Почему они оба не сделали это раньше? Почему они носили обручальные кольца других людей, когда их тянуло друг к другу, как магнитом?

– Выспимся. Сказала она, присаживаясь на край кровати.

Вова сел, посмотрел на неё долгим взглядом. Натка, вдруг, прочитала все, что он хотел ей сказать – мешанина вопросов, ответов, предупреждений и дрожь надежды.

– Натка, – начал он, но потом остановился. – Ничего. Ложись спать.

Потом встал, прошёл в душевую. Натка услышала шум воды. Воображение дорисовывало капли на его плечах, на груди, стекающие по упругим мышцам живота, ниже…

Она погасила свет в своей комнате, оставив только тусклый отсвет из коридора, в приоткрытую дверь. Легла на огромное круглое ложе. Прохладная синтетика покрывала холодила разгоряченную кожу.

Сердце колотилось, фантазия, подогретая коньяком, разгулялась не шутку. Она думала о Саше. О том, как давно он её не касался. О том, как она просыпается по ночам от того, что ей не хватает просто человеческого прикосновения. О том, как её муж спит, повернувшись спиной к ней, забрав все одеяла.

И потом она подумала о Вове. О его руках, сильных и ловких. О том, как он её обнял в электричке, укрыл своим пальто. О том, как от него приятно и успокаивающе пахнет.

– Глупость. Завтра же… – прошептала она сама себе.

Шум воды стих. Скрипнула дверь душевой. Тишина. Потом шаги – босые, чуть шлепающие по линолеуму холла. Замерли у двери. Натка видела его через щель – обнаженный по пояс, с полотенцем вокруг бёдер.

Увиденное ударило жаром между ног. Её дыхание участилось.

Дверь приоткрылась чуть шире.

– Натка? Ты… спишь? Я у тебя телефон забыл, на кровати.

Голос Вовы был низким, настороженным.

Она могла бы сказать, что спит. Она могла бы сказать, что телефон может подождать до утра. Она могла бы вообще ничего не сказать.

Но взрослость – это не всегда выбор между правильным и неправильным. Иногда взрослость – это признание того, что ты хочешь. Даже если это кажется неправильным. Даже если это может всё разрушить.

Даже если это неправильно по отношению к тем, кого ты обещала любить.

– Нет, – ответила она из темноты, и звук вышел хриплым, чужим. – Заходи, он где-то здесь.

Часть четвертая. Ночь

Секундная пауза – тень на пороге дышала напряжением. Шагнул в темноту.

– Где ты? Эта чертова кровать…

– Иди на голос.

Он двинулся осторожно. Она слышала его дыхание – учащённое, чуть прерывистое. Чувствовала исходящий от его тела запах мыла и чистую, обжигающую мужскую энергию. Его нога наткнулась на край кровати.

– Ай!

В этот момент её руки появились из темноты – быстрые, точные. Вцепились в полотенце на его бёдрах и рванули вниз. Ткань соскользнула беззвучно. Он ахнул – от неожиданности. Наткины пальцы уже обжигали кожу его голых бедер, скользили вверх, к животу, к упругой, уже набухающей плоти, которая встретила их влажным, невероятно горячим приветствием.