Скарлетт

А она должна была мне сказать! Уж я бы как-нибудь нашла нужную сумму. Тогда я владела бы двумя третями Тары. Не всем поместьем, как следовало бы, но по крайней мере оно было бы у меня в руках. Ведь тогда я имела бы решающий голос. А сейчас приходится прикусить язычок, видеть, что все катится под уклон, и позволять Сьюлин править тут. Это же несправедливо. Ведь это я спасла Тару от янки и „саквояжников“. Поместье мое, что бы там ни говорил закон, и со временем оно будет принадлежать Уэйду – уж я об этом позабочусь, чего бы мне это ни стоило».

Скарлетт опустила голову на потрескавшуюся кожу старого дивана, стоявшего в комнатке, откуда Эллин О’Хара незаметно управляла плантацией. Даже после стольких лет здесь все еще сохранился запах лимонной туалетной воды, которую употребляла мать Скарлетт. Вот в стремлении обрести этот покой Скарлетт сюда и приехала. Не важно, что произошли изменения, что все приходит в упадок. Тара – это по-прежнему Тара, по-прежнему ее дом. И душа поместья здесь, в комнате Эллин.

Тишину нарушил грохот захлопывающейся двери.

Скарлетт услышала голоса Эллы и Сьюзи – они шли через холл и ссорились. Надо уходить – этот шум, эти пререкания ей сейчас просто невыносимы. Она поспешно вышла из дома. Все равно она собиралась посмотреть поля. Земля, как всегда, была здоровая, жирная и красная.

Скарлетт быстро пересекла заросшую сорняками лужайку и миновала коровник. Никогда ей не преодолеть отвращения к коровам, доживи она хоть до ста лет. Премерзкие твари, да еще с такими острыми рогами. У края первого поля она облокотилась о загородку, вдыхая запах аммиака, исходивший от удобренной навозом, недавно вспаханной земли. Удивительная вещь: в городе навоз такой вонючий, а в деревне – это как духи.

«Уилл, безусловно, хороший фермер. Лучшего фермера Тара не знала. Никогда бы мне самой не справиться, если бы он не заехал к нам тогда по пути во Флориду и не остался. Он влюбился в эту землю, как другие влюбляются в женщину. А ведь он даже и не ирландец! Пока не появился Уилл, я всегда считала, что только ирландцы, вроде папы, эти люди, говорящие с акцентом, могут питать такую страсть к земле».

В дальнем конце поля Скарлетт увидела Уэйда, помогавшего Уиллу, и Большого Сэма, чинившего загородку. Хорошо, что мальчик учится труду, подумала она. Ведь все это достанется ему в наследство. Несколько минут она наблюдала, как они трудятся – мальчик и мужчины. «Пора мне, пожалуй, вернуться в дом, – подумала она. – Я же забыла написать поручение в банк для Сьюлин».

Роспись на чеке соответствовала характеру Скарлетт. Четкая, без загогулин, никаких клякс, никаких неверных линий, как бывает у человека, неуверенного в себе. Деловая подпись без фокусов. Скарлетт посмотрела на то, что вышло из-под ее пера, промокнула и снова посмотрела.

Скарлетт О’Хара-Батлер.

В личных письмах или приглашениях Скарлетт следовала моде, разукрашивая каждую большую букву завитушками, а в конце под своим именем чертила всякие загогулины. Она поупражнялась в этом и сейчас на клочке бурой оберточной бумаги. Потом снова взглянула на чек. Надо проставить дату – ей пришлось спросить Сьюлин, какой нынче день, и она с изумлением услышала в ответ: 11 октября 1873 года. Со смерти Мелли прошло больше трех недель. Значит, она целых двадцать два дня провела в Таре, ухаживая за Мамушкой.

Дата означала и еще кое-что. Прошло полгода с тех пор, как умерла Бонни. Теперь Скарлетт могла снять унылый черный глубокий траур. Она могла принимать приглашения, приглашать к себе в гости. Она могла вернуться в свет.

«Хочу в Атланту, – подумала она. – Хочу веселья. Слишком много было горя, слишком много смертей. Мне нужна жизнь».

Она сложила чек, приготовленный для Сьюлин. «И по лавке я уже соскучилась. Бухгалтерские книги там, наверное, в жутком состоянии. Да и Ретт приедет в Атланту, чтоб „не давать повода пересудам“. Нет, мне надо быть там».

В доме слышалось лишь медленное тиканье часов в холле, за закрытой дверью. Покой, которого Скарлетт так жаждала, вдруг стал действовать ей на нервы. Она рывком поднялась на ноги.

«Чек я дам Сьюлин после обеда, как только Уилл снова уйдет в поля. Потом возьму двуколку и ненадолго съезжу к соседям в Прекрасные Холмы и в Мимозу. Они никогда мне не простят, если я не заеду к ним хотя бы поздороваться. Потом вечером уложу вещи и завтра утренним поездом уеду.

Домой – в Атланту. Как бы я ни любила Тару, это больше не мой дом. Пора уезжать отсюда».

Дорога в Прекрасные Холмы поросла бурьяном и была вся в выбоинах. Скарлетт помнила времена, когда ее каждую неделю чистили и поливали водой, чтобы не пылила. Было время, с грустью думала она, когда тут, в округе, было по крайней мере десять плантаций и между ними все время сновали люди. А теперь остались только Сьюлин да Тарлтоны с Фонтейнами. А в остальных поместьях лишь обгорелые трубы и развалины. Нет, право, надо возвращаться в город. Здесь, в округе, все такое печальное. Старая лошадь еле шла, да и пружины у двуколки были не лучше дороги. Скарлетт вспомнила свою обитую бархатом карету с Элиасом на облучке и под стать ей лошадей. Нет, надо возвращаться домой, в Атланту.

Однако шум и веселье в Прекрасных Холмах вывели Скарлетт из уныния. Беатриса Тарлтон по-прежнему говорила только о своих лошадях, и ничто больше ее не интересовало. Конюшни, как заметила Скарлетт, были крыты новой крышей. Да и крыша дома была заново залатана. Джим Тарлтон постарел, поседел, но с помощью своего однорукого зятя, мужа Хетти, сумел собрать хороший урожай хлопка. Остальные три дочери так и остались старыми девами.

– Мы, конечно, день и ночь горюем по этому поводу, – сказала Миранда, и все они рассмеялись.

Скарлетт совсем их не понимала. Тарлтоны смеялись из-за чего угодно. Возможно, это каким-то образом связано с тем, что они все рыжие.

Ей стало завидно – не впервые. Ей всегда хотелось быть частью такой же дружной и веселой семьи, как Тарлтоны, но она подавила в себе это чувство. Завидовать Тарлтонам значило оскорблять память мамы. Скарлетт было весело у них, и она так долго там пробыла, что визит к Фонтейнам пришлось отложить на завтра. Уже темнело, когда она вернулась в Тару. Еще не открыв двери, она услышала плаксивый голос младшей дочки Сьюлин, требовавшей чего-то. Нет, решительно пора возвращаться в Атланту.

Но за это время кое-что произошло, побудив Скарлетт изменить решение. Когда она открыла дверь, Сьюлин как раз взяла на руки хныкавшую девчушку, и та мигом замолчала. Несмотря на растрепанные волосы и бесформенную фигуру, Сьюлин выглядела сейчас более привлекательной, чем когда была девушкой.

– Ох, Скарлетт! – воскликнула она. – Такая волнующая новость – в жизни не догадаешься… Ну, успокойся же, лапочка, я дам тебе за ужином хорошую косточку, ты погрызешь ее, и этот мерзкий зубик сам выпадет, так что тебе не будет больше больно.

«Если волнующая новость – это новый зубик, то я и гадать не желаю», – хотела было сказать Скарлетт. Но Сьюлин не дала ей рта раскрыть.

– Тони вернулся! – выпалила она. – Салли заезжала, чтобы поделиться, – ты, видимо, с ней разминулась. Приехал Тони! Целый и невредимый. Завтра вечером мы едем к Фонтейнам на ужин, как только Уилл управится с коровами. Ну не чудесно ли, Скарлетт! – Сьюлин так и сияла. – Округа потихоньку снова заполняется.

Скарлетт чуть не обняла сестру – такого желания она еще никогда не испытывала. Сьюлин права. Как чудесно, что Тони вернулся. А она боялась, что его никто уже никогда не увидит. Теперь можно забыть то, каким она видела его в последний раз. Он был такой измученный, такой грязный… промокший до костей и весь дрожал. Да разве всем им не было холодно и страшно? Янки гнались за ним, а он бежал, спасая свою жизнь: ведь он убил тогда чернокожего, пристававшего к Салли, а потом и подлипалу, который подбил черного дурака полезть к белой женщине.

Тони вернулся! Нет, ей просто не дождаться завтрашнего дня. Округа возвращается к жизни.

Глава 4

Плантация Фонтейнов называлась Мимоза из-за рощицы, окружавшей желтый оштукатуренный дом. Перистые розовые цветы к концу лета уже опали, а листочки, похожие на листья папоротника, были еще ярко-зеленые. Они танцевали на легком ветру, испещряя пятнами тени неровно покрашенные стены дома. И дом, золотистый, как масло, казался теплым и приветливым в косых лучах низко опустившегося солнца.

«Надеюсь, Тони не слишком изменился, – волнуясь, подумала Скарлетт. – Семь лет – такой долгий срок». Ноги у нее слегка подкашивались, когда Уилл, приподняв ее, опустил из коляски на землю. А что, если Тони постарел и выглядит таким же усталым и… ну, словом… поникшим, как Эшли? Нет, этого ей не вынести. Она медленно шла следом за Уиллом и Сьюлин по дороге к дому.

Внезапно дверь широко распахнулась, и все страхи Скарлетт исчезли.

– Кто это так степенно вышагивает, точно идет в церковь? Вы что же, не можете кинуться бегом к герою, вернувшемуся домой?

Голос Тони звенел от веселья, как бывало всегда, глаза и волосы у него были все такие же черные, а улыбка широкая, сияющая и задорная.

– Тони! – воскликнула Скарлетт. – А ты все такой же.

– Да неужели это ты, Скарлетт?! А ну поцелуй меня. И ты тоже, Сьюлин. Ты раньше не слишком была щедра на поцелуи – не то что Скарлетт, но Уилл наверняка научил тебя этому за время супружества. А я намерен перецеловать всех особ женского пола старше шести лет во всем штате Джорджия.

Сьюлин нервно хихикнула и посмотрела на Уилла. Легкая улыбка на его тонком спокойном лице показала, что он не возражает, но Тони не стал дожидаться разрешения. Он обхватил ее пополневшую талию и звучно поцеловал в губы. Когда он оторвался от нее, Сьюлин была вся красная от смущения и удовольствия. Удалые братья Фонтейн уделяли ей мало внимания в довоенные времена – времена красоток и кавалеров. Уилл обхватил теплой рукой ее плечи.

– Скарлетт, лапочка! – тем временем выкрикнул Тони, широко раскрывая объятия.

Скарлетт шагнула к нему, крепко обняла за шею.

– Да ты, никак, вырос в Техасе! – воскликнула она.

Тони рассмеялся и поцеловал ее в губы. Затем приподнял брючину и показал свои сапоги на высоком каблуке.

– В Техасе все выглядят высокими, – сказал он. – Может, у них там такой закон.

Алекс Фонтейн с улыбкой смотрел на происходящее из-за плеча Тони.

– Он вам еще и не такое про Техас расскажет, если, конечно, впустит в дом, – нараспев произнес он, – куда больше, чем кому-либо охота знать. О таких мелочах, как гостеприимство, он и думать забыл. В Техасе они ведь все живут у костров, под открытым небом, а не в стенах и под крышей.

Алекс положительно сиял от счастья. У него такой вид, точно он сам хочет обнять и расцеловать Тони, а, собственно, почему бы и нет, подумала Скарлетт. Они ведь выросли вместе и были так близки, как два пальца на одной руке. Алексу, наверное, ужасно его не хватало. Нежданные слезы обожгли ей глаза. Возвращение Тони было первым радостным событием в округе с тех пор, как солдаты Шермана прошлись огнем и мечом по земле и судьбам людей. Скарлетт не знала, как сладить с таким приливом счастья.

Когда все вошли в жалкую гостиную, жена Алекса Салли дотронулась до руки Скарлетт.

– Я понимаю, что ты чувствуешь, Скарлетт, – прошептала она. – Мы ведь уже почти забыли, что такое веселье. Сегодня в этом доме будет куда больше смеха, чем за все прошедшие десять лет. У нас стропила загудят от веселья.

В глазах Салли тоже стояли слезы.

И стропила действительно загудели. Прибыли Тарлтоны.

– Слава богу, ты вернулся, мальчик, целехонький, – сказала Беатриса Тарлтон, здороваясь с Тони. – Можешь выбирать любую из моей троицы. У меня ведь пока всего один внук, а годы уходят – я не становлюсь моложе.

– Ох, мама! – воскликнули хором Хетти, Камилла и Миранда Тарлтон и рассмеялись.

А затем смутились: ведь вся округа знала об увлечении их матери выведением скота и человеческой породы. Тони же вспыхнул.

А Скарлетт и Салли громко рассмеялись.

Беатриса Тарлтон настояла на том, чтобы дотемна посмотреть на лошадей, которых Тони привез с собой из Техаса, и споры по поводу достоинств породы, выводимой на Восточном побережье, и мустангов, выводимых на Западном, продолжались до тех пор, пока все не запросили пощады.

– И выпивки, – сказал Алекс. – Я даже отыскал настоящего виски, чтобы отпраздновать как следует, а не самогоном.

Скарлетт пожалела – и не впервые, – что дам автоматически исключают из числа тех, кому выпивка доставляет удовольствие. Она бы сейчас охотно выпила. Более того, она охотно приняла бы участие в беседе мужчин, вместо того чтобы сидеть в другом конце комнаты и рассуждать с женщинами о том, как растить детей и править домом. Она никогда не понимала и не могла принять традиционное разделение полов. Но таков был порядок, всегда так было, и она смирялась. Она хоть позабавится, наблюдая за девицами Тарлтон, – как они делают вид, будто вовсе не думают о том, о чем думает их мать, а она думает: хоть бы Тони поглядывал на них, а не был так увлечен мужским разговором!

– Малышка Джо, наверно, до смерти рад, что дядя приехал, – заметила Хетти Тарлтон.

Хетти могла игнорировать мужчин. Ее толстый однорукий супруг был среди них.

Салли принялась рассказывать про малыша – Скарлетт чуть не умерла со скуки. Интересно, скоро ли они сядут ужинать. Долго ждать едва ли придется: все мужчины ведь фермеры и наутро им надо вставать с зарей. Значит, праздник не затянется допоздна.

Насчет того, что ужин будет ранний, она оказалась права: мужчины после первого же стакана объявили, что готовы ужинать. А вот насчет того, что вечер рано окончится, оказалась не права. Всем было так хорошо, что не хотелось расходиться. Тони буквально заворожил их рассказами о своих приключениях.

– И недели не прошло, как я уже сошелся с техасскими рейнджерами, – сказал он с громким хохотом. – В штате хозяйничали янки-военные, как и везде на Юге, но черт подери – извините, леди, – эти синемундирники понятия не имеют, как вести себя с индейцами. А рейнджеры бьют их где только могут, и у владельцев ранчо единственная надежда на защиту рейнджеров. Так что вот чем они занимаются. Я сразу понял, что нашел ребят мне по душе, и присоединился к ним. Вот это был блеск! Ни формы, ни дурацких маршей на голодный желудок по приказу какого-нибудь дурака-генерала, ни муштры, ничего! Вскочил на лошадь и помчался с товарищами в поисках, с кем бы сразиться.

Черные глаза Тони сверкали от возбуждения. У Алекса – тоже. Фонтейны всегда любили подраться. И ненавидели дисциплину.

– А какие они, индейцы? – спросила одна из Тарлтоновых дочек. – Они в самом деле пытают людей?

– Едва ли вам приятно будет об этом слушать, – сказал Тони, но из глаз его при этом исчез задорный блеск. Потом он снова улыбнулся. – А в драке они до того ушлые. Рейнджеры скоро поняли, что если бить красных дьяволов, то надо научиться действовать по-их. Да мы теперь можем взять след человека или зверя и гнаться за ним по голым скалам или по воде лучше любой гончей. И можем держаться на собственной слюне и голых костях, если ничего другого нет. Переплюнуть техасских рейнджеров никто не может, как и удрать от них.

– Покажи всем свой шестизарядный, Тони, – попросил Алекс.

– Ох нет, не сейчас. Может, завтра или в другой день. Салли едва ли захочется, чтобы я продырявил ей стены.

– Я же не сказал – постреляй, я сказал – покажи. – Алекс, осклабясь, оглядел друзей. – У этих револьверов ручки из резной слоновой кости, – принялся хвастать он, – а что еще будет, когда мой братишка приедет к вам на своем большом седле. Оно до того серебром разукрашено, что от одного блеска ослепнуть можно.

Скарлетт улыбнулась. Этого следовало ожидать. Тони с Алексом всегда были самыми большими щеголями во всей Северной Джорджии. Тони явно ни чуточки не изменился. Затейливые сапоги на высоком каблуке и седло с серебряным позументом. Она готова об заклад побиться, что он вернулся домой с такими же пустыми карманами, как и в ту пору, когда бежал от виселицы. Ну не глупость – иметь седло, разукрашенное серебром, когда дому в Мимозе нужна новая крыша. Но Тони считает это правильным. Значит, он остался прежним Тони. И Алекс гордится им так, как если бы он приехал с фургоном, полным золота. До чего же она их любит, обоих! У Фонтейнов могло ничего не остаться, кроме фермы, на которой они сами вынуждены работать, но янки не сломили их, даже вмятины не оставили.

– Господи, а как близнецам приятно было бы поскакать на лошадях – высокие, стройные, они б до блеска отполировали серебро на седлах своими задами, – заметила Беатриса Тарлтон. – Так и вижу их перед собой – уж они бы порадовались.

Скарлетт чуть не задохнулась. Ну зачем надо миссис Тарлтон все испортить? Зачем глушить веселье, напоминая, что почти все их старые друзья мертвы?

Но атмосфера не была нарушена.

– Да у них такие седла и неделю бы не продержались, мисс Беатриса, вы же знаете, – сказал Алекс. – Они либо проиграли бы их в покер, либо продали бы, чтоб купить шампанского на вечеринку, где кончилось спиртное. Вспомните, как Брент продал всю мебель из своей комнаты в университете и накупил ребятам сигар по доллару, а никто из них даже и не пробовал курить?

– А как Стюарт проиграл в карты свой вечерний костюм и вынужден был бежать с котильона, завернувшись в ковер? – добавил Тони.

– А помните, как они заложили учебники Бойда? – сказал Джим Тарлтон. – Я думал, Беатриса, вы с них кожу живьем сдерете.

– Они быстро обрастали новой, – с улыбкой заметила миссис Тарлтон. – Я хотела переломать им все ноги, когда они подожгли ледник, но они так быстро удрали, что мне было их не поймать.

– Это было в то время, когда они приехали в Лавджой и прятались у нас в сарае, – сказала Салли. – Коровы неделю не давали молока после того, как близнецы попытались надоить себе ведерко, чтоб попить.

У всех было что рассказать про близнецов Тарлтон, одна история влекла за собой другую, про друзей и старших братьев – Лэйфа Манро, Кэйда и Рэйфорда Калвертов, Джо Фонтейна, – про всех юношей, так и не вернувшихся домой. Рассказы о них питались памятью и любовью, и тени в углах комнаты постепенно наполнялись блестящими улыбчивыми молодыми людьми, ушедшими из жизни, но незатерявшимися, потому что их вспоминали сейчас с дружеским смехом, а не с горечью отчаяния.

Не было забыто и старшее поколение. Все сидевшие за столом хорошо помнили бабулю Фонтейн, такую острую на язык и добросердечную бабушку Алекса и Тони. И их мать, которую до самой смерти звали Молодая Хозяйка, а умерла она в шестьдесят лет. Скарлетт обнаружила, что даже способна беззлобно посмеиваться над привычкой отца распевать ирландские бунтарские песни, когда он, бывало, как он выражался, «примет капельку-другую», и даже без боли слушать про доброту своей мамы, хотя до сих пор при упоминании имени Эллин О’Хара у нее всякий раз разрывалось сердце.

Час за часом, еще долго после того, как тарелки были пусты, а в камине лишь тлела зола, они продолжали говорить, и десяток оставшихся в живых воскрешали к жизни тех любимых, кто уже не мог быть с ними и приветствовать возвращение Тони домой. Как они были счастливы, как врачевали друг друга беседой! Тусклый, неверный свет керосиновой лампы, стоявшей в центре стола, не позволял видеть раны, нанесенные солдатами Шермана этой закопченной комнате, и ее залатанную мебель. На лицах сидевших за столом не заметны были морщины, а на их одежде не заметны заплаты. В эти сладостные минуты возникала иллюзия, будто Мимоза переместилась во времени и пространстве и не было ни боли, ни войны.

Много лет тому назад Скарлетт дала себе клятву, что никогда не станет оглядываться на прошлое. Что толку вспоминать о счастливых довоенных днях, оплакивать их, жаждать их возвращения – это лишь причиняет боль и подрывает дух, а ей нужны все силы и вся решимость, чтобы выжить и уберечь от напастей семью. Однако воспоминания, которым они предавались в столовой Мимозы, не вызывали чувства слабости и беспомощности. Они придавали мужества; они доказывали, что люди настоящие в силах перенести любые потери и сохранить способность смеяться и любить. Скарлетт чувствовала гордость от своей причастности к ним, гордость оттого, что может называть их друзьями, гордость, что они такие.

По дороге домой Уилл шел впереди двуколки, неся сосновый факел и ведя лошадь под уздцы. Ночь была темная, и было очень поздно. Наверху в безоблачном небе ярко светили звезды – так ярко, что месяц казался бледным, прозрачным. Единственным звуком было цоканье лошадиных копыт.

Сьюлин задремала, Скарлетт же боролась со сном. Ей так не хотелось расставаться с этим вечером – хоть бы подольше удержать его радостную атмосферу и уют. Каким сильным выглядит Тони! В нем столько жизни, и он получает такое удовольствие от этих своих смешных сапог, от себя самого, от всего на свете. А дочки Тарлтонов смотрели на него ну точно рыжие котята на блюдце с молоком. Интересно, которая сумеет его заарканить. Уж Беатриса Тарлтон постарается, чтобы он достался одной из них!

Сова в лесу, недалеко от дороги, заухала, словно спрашивала: «Которая? Которая?» И Скарлетт тихонько хихикнула.

Они проехали уже больше полпути до Тары, когда Скарлетт вдруг поняла, что за все эти часы ни разу не вспомнила о Ретте. И сразу грусть и тревога свинцовой тяжестью навалились на нее, и она только тут почувствовала, какой холодный ночной воздух и как она застыла. Она плотнее закуталась в шаль и про себя взмолилась, чтобы Уилл ехал побыстрее.

«Не хочу ни о чем думать – только не сегодня. Не хочу портить впечатление от прекрасно проведенного вечера. Ну торопись же, Уилл, а то так холодно и темно».

На другое утро Скарлетт и Сьюлин повезли детей в фургоне в Мимозу. Уэйд смотрел блестящими обожающими глазами на Тони, когда тот стал показывать ему револьверы. Даже Скарлетт открыла рот от изумления, когда Тони принялся одновременно крутить оба револьвера в руках, затем подбросил их в воздух, поймал и сунул в кобуры, свисавшие с бедер на затейливых кожаных, с серебряными позументами, ремешках.

– А они стреляют? – спросил Уэйд.

– Конечно, сударь, стреляют. И когда ты станешь постарше, я научу тебя ими пользоваться.

– Вот так же крутить их в руках?

– Ну конечно. Зачем же иметь такой револьвер, если не знать всех фокусов, которые можно с ним проделать? – Тони резковато, по-мужски, взъерошил Уэйду волосы. – Я научу тебя и на лошади ездить, как ездят на Западе, Уэйд Хэмптон. Ты будешь, я думаю, единственным мальчишкой в здешних местах, знающим, что такое настоящее седло. Но сегодня мы с тобой начать не сможем. Мой брат собирается учить меня вести хозяйство. Видишь, как оно: всем приходится всю жизнь чему-то учиться.

Тони быстро чмокнул Сьюлин и Скарлетт в щечки, девочек поцеловал в темечко и распростился.

– Алекс ждет меня у ручья. Почему бы вам не найти Салли? По-моему, она развешивает за домом выстиранное белье.

Салли сделала вид, что рада им, но, когда она пригласила их в дом на чашку кофе, Сьюлин отказалась:

– Нет, не могу: мне надо домой, Салли, заняться как раз тем, что ты сейчас делала. Мы просто не хотели уезжать, не поздоровавшись с тобой.

И она потащила за собой Скарлетт к фургону.

– Не понимаю, зачем надо было так грубо обходиться с Салли, Сьюлин. Твоя стирка вполне могла бы подождать, а мы выпили бы кофе и обсудили вчерашний вечер.

– Ничего ты не понимаешь в фермерских делах, Скарлетт. Если Салли задержится со стиркой, у нее весь день пойдет кувырком. Здесь, в деревне, мы не можем держать полчища слуг, как ты в Атланте. Нам многое приходится делать самим.

Тон сестры возмутил Скарлетт.

– Я могу уехать в Атланту сегодня же, дневным поездом, – раздраженно объявила она.

– Нам было бы легче, если б ты уехала, – ответила ей Сьюлин. – Ты всем только работы прибавила, да и твоя комната нужна мне для Сьюзи и Эллы.

Скарлетт открыла было рот, чтобы возразить. И закрыла. Она же в любом случае собиралась уезжать в Атланту. Если бы Тони не вернулся, она уже сейчас была бы там. И ей там будут рады. В Атланте у нее полно друзей, у которых всегда есть время на чашку кофе, или на то, чтобы сыграть в вист, или пойти на званый вечер. Она повернулась спиной к Сьюлин и заставила себя улыбнуться своим детям:

– Уэйд Хэмптон, Элла, мама сегодня после ужина должна уехать в Атланту. Я хочу, чтоб вы сейчас обещали мне, что будете хорошо вести себя и ничего не натворите у тети Сьюлин.

Скарлетт ожидала протестов, слез. Но дети были слишком заняты обсуждением сверкающих револьверов Тони и не обратили на нее внимания. Как только они вернулись в Тару, Скарлетт велела Пэнси упаковать ее саквояж. Вот тогда Элла принялась плакать.

– Присси уехала, и я тут никого не знаю, а кто мне косы заплетать будет? – всхлипывала она.

Скарлетт еле удержалась, чтобы не отшлепать девчушку. Не может она больше оставаться в Таре – она ведь решила уехать, и к тому же она тут с ума сойдет: ей и делать здесь нечего, и говорить не с кем. Но без Пэнси уехать она не может: это же неслыханно, чтобы леди путешествовала одна. Как же быть? Элла хочет, чтобы Пэнси осталась с ней. Может ведь пройти не один день, пока Элла привыкнет к Лути, нянюшке маленькой Сьюзи. А если Элла будет день и ночь скандалить, Сьюлин может переменить решение и отказаться держать детей в Таре.