Скарлетт

Скарлетт заняла его место у кровати:

– Подержать тебя за руку, Мамушка? Давай подержу.

Лоб Мамушки собрался складками от усилий.

– Так… устала я.

– Я знаю, знаю. Не разговаривай – не утомляй себя еще больше.

– Хочу… дождаться… мистера Ретта.

Скарлетт глотнула, проталкивая комок в горле. Плакать она больше не могла.

– Не надо мучить себя, Мамушка. Отдыхай. Он не смог приехать. – Она услышала на кухне поспешные шаги. – Сейчас придет Сьюлин. И мистер Уилл. Мы все будем с тобой, моя хорошая. Мы все любим тебя.

На постель легла тень, и лицо Мамушки расплылось в улыбке.

– Она хочет меня видеть, – произнес Ретт.

Скарлетт подняла на него взгляд, не веря собственным глазам.

– Подвиньтесь, – мягко сказал он. – Дайте мне подойти к Мамушке.

Скарлетт встала, остро ощущая его физическую близость, то, что он такой большой, сильный, крепкий; она почувствовала, что у нее подгибаются колени. Ретт протиснулся мимо нее к Мамушке.

Он приехал. Теперь все будет хорошо. Скарлетт опустилась рядом с ним на колени, плечом касаясь его руки, и почувствовала себя такой счастливой, несмотря на горе по Мамушке. Он приехал, Ретт здесь. «Какая же я была дурочка, что уже перестала надеяться».

– Я хочу вас попросить – сделайте это для меня, – сказала Мамушка.

Голос у нее звучал почти звонко, точно она сберегла все силы для этой минуты. Но дышала она прерывисто и часто.

– Что угодно сделаю, Мамушка, – сказал Ретт. – Сделаю все, что пожелаешь.

– Схороните меня в моей красивой нижней юбке, красной, шелковой, что вы мне подарили. Вы уж проследите. Я знаю, Лути заглядывается на нее.

Ретт расхохотался. Скарлетт так и передернуло: смеяться у смертного одра! Но тут она обнаружила, что и Мамушка смеется, только беззвучно.

– Клянусь, Лути даже краешком глаза ее не увидит, – произнес Ретт, приложив руку к сердцу. – Уж я позабочусь о том, чтоб эта юбка попала вместе с тобой в рай.

Мамушка протянула руку, взяла его за ухо и приблизила к своим губам.

– Позаботьтесь о мисс Скарлетт, – сказала она. – О ней надо заботиться, а я больше не могу.

У Скарлетт перехватило дыхание.

– Позабочусь, Мамушка, – сказал Ретт.

– Поклянитесь.

Приказ был еле слышный, но жесткий.

– Клянусь, – сказал Ретт.

Мамушка издала легкий вздох.

– Ох, Мамушка, дорогая, спасибо тебе, – вырвалось у Скарлетт вместе с рыданием. – Мамушка…

– Она уже не слышит вас, Скарлетт, она отошла. – Большая рука Ретта бережно закрыла глаза Мамушки. – Целый мир ушел в небытие, целая эпоха кончилась, – тихо произнес он. – Да покоится она с миром.

– Аминь, – произнес с порога Уилл.

Ретт поднялся с колен, обернулся:

– Привет, Уилл, Сьюлин.

– Последняя ее мысль была о тебе, Скарлетт, – сказала Сьюлин. – Она всегда любила тебя больше всех.

Она громко разрыдалась. Уилл обнял жену, прижал к себе, принялся гладить по спине – пусть выплачется на его груди.

Скарлетт кинулась к Ретту с распростертыми объятиями.

– Мне тебя так не хватало, – сказала она.

Ретт взял ее за запястья и, опустив ее руки, прижал к бокам.

– Не надо, Скарлетт, – сказал он. – Ничего ведь не изменилось.

Произнесено это было ровным тоном.

А Скарлетт не в состоянии была так же держать себя.

– Как это понимать? – громко воскликнула она.

Ретта передернуло.

– Не заставляйте меня повторять, Скарлетт. Вы прекрасно знаете, как это надо понимать.

– Не знаю. Я тебе не верю. Не можешь же ты бросить меня, в самом деле. Не можешь, ведь я люблю тебя и ты мне так сейчас нужен. Ох, Ретт, только не смотри на меня так. Ну почему ты не обнимешь меня, не утешишь? Ты же обещал Мамушке.

Ретт с легкой улыбкой покачал головой:

– Вы такое дитя, Скарлетт. Вы знаете меня столько лет и, однако же, при желании можете забыть все, что знали. Я же солгал. Солгал, чтобы не омрачать дорогой мне старушке последние минуты жизни. Запомни, моя кошечка, я мерзавец, а не джентльмен.

И он направился к двери.

– Не уходи, Ретт, пожалуйста, – всхлипнула Скарлетт.

И обеими руками закрыла рот. Она же потеряет всякое уважение к себе, если еще раз попросит его. Она резко отвернулась, не в силах видеть, как он уходит. И заметила победный блеск в глазах Сьюлин и жалость в глазах Уилла.

– Он вернется, – произнесла она, вздернув голову. – Он всегда возвращается.

«Если я буду часто так говорить, – подумала она, – может, я в это и поверю. И может, это сбудется».

– Всегда возвращается, – повторила она. И глубоко перевела дух. – Где Мамушкина нижняя юбка, Сьюлин? Я намерена проследить за тем, чтобы Мамушку похоронили в ней.

Скарлетт владела собой, пока не было покончено с самым страшным – пока Мамушку не вымыли и не одели. Но когда Уилл принес гроб, ее затрясло. Без единого слова она выскочила из комнаты.

В столовой она налила себе полстакана виски из графина и в три глотка выпила обжигающую жидкость. По измученному телу разлилось тепло, и ее перестало трясти.

«Мне нужно на воздух, – подумала она. – Нужно уйти из этого дома, от них всех». Она слышала испуганные голоса детишек на кухне. У нее словно оголились все нервы. Она подхватила свои юбки и бросилась бежать.

Утренний воздух был прохладен и свеж. Скарлетт большими глотками впивала его свежесть. Легкий ветерок приподнимал прилипшие к вспотевшей шее волоски. Когда она в последний раз расчесывала волосы щеткой? Скарлетт не могла вспомнить. Вот рассердилась бы Мамушка! О-о-о… Она сунула костяшки правой руки в рот, чтобы заткнуть горе, и, спотыкаясь, пошла по высокой траве выгона под гору, к леску, тянувшемуся вдоль реки. От высоких сосен исходил острый, сладкий аромат, землю устилал мягкий толстый ковер выцветших игл, накопившихся за сотни лет. Здесь, среди сосен, Скарлетт не могли увидеть из дома. Она устало опустилась на мягкую подстилку, потом прислонилась спиной к стволу. Ей надо подумать: должен же быть какой-то способ спасти свою жизнь, не дать ей окончательно разбиться, – не желала Скарлетт верить, что выхода нет.

Но и сдержать бег мыслей она не могла. Она была так растеряна, она так устала.

Ей и раньше случалось чувствовать такую усталость. Даже бывало и хуже. Когда ей надо было пробираться из Атланты в Тару, а вокруг кишели солдаты-янки, она сумела преодолеть усталость. Когда ей пришлось рыскать по округе в поисках пищи, она не сдавалась, хотя руки и ноги у нее ныли, словно на них висели пудовые гири. Когда она собирала хлопок, сдирая себе руки в кровь, когда, точно мул, впрягалась в плуг, когда надо было найти откуда-то силы, чтобы продолжать жить, – она не позволила усталости взять верх и не сдалась. Ну и сейчас не сдастся. Она не из тех, кто сдается.

Она смотрела прямо перед собой – надо одолеть злые силы. Смерть Мелани… смерть Мамушки… уход Ретта, заявившего, что их брак мертв.

Вот это было хуже всего. То, что Ретт ушел. Вот это надо встретить, распрямив плечи. Она услышала его голос: «Ничего же не изменилось!»

Да этого быть не может! Но это было.

Она должна найти способ вернуть его. Она же всегда умела окрутить любого мужчину, стоило только захотеть, а Ретт такой же мужчина, как и все прочие, разве не так?

Нет, он не такой, как все, потому он ей и нужен. Она вздрогнула, неожиданно испугавшись. А что, если на сей раз ей это не удастся? Она всегда одерживала победу – тем или иным способом. И всегда так или иначе добивалась своего. До сих пор.

Над ее головой хрипло прокричала сойка. Скарлетт задрала голову, услышала второй глумливый крик.

– Отвяжись! – крикнула она.

Птица улетела, взмахнув яркими синими крыльями…

Надо подумать, вспомнить, что говорил Ретт. Не сегодня утром, или вчера вечером, или когда умирала Мамушка. Что он говорил у нас дома, в ту ночь, когда уехал из Атланты? Он же тогда говорил и говорил, что-то объяснял. И был такой спокойный, такой до ужаса терпеливый – так держатся с теми, кто тебе безразличен, на кого жалко даже злость тратить.

В памяти всплыла одна, почти забытая, фраза, и Скарлетт сразу забыла, что совсем выдохлась. Она нашла то, что нужно. Да, да, она теперь ясно помнит. Ретт предложил ей развод. А когда она возмущенно отклонила это предложение, он и произнес ту фразу. Скарлетт закрыла глаза, чтобы лучше услышать его голос: «Я буду часто наведываться, чтобы не давать повода пересудам». Она улыбнулась. Она еще не победила, но шанс есть. А имея шанс, можно уже идти дальше. Она поднялась и стала вытряхивать сосновые иглы из складок платья, из волос. Она, должно быть, жутко выглядит.

Грязно-желтая река Флинт медленно текла в глубокой впадине под откосом, на котором стоял сосновый лес. Скарлетт посмотрела вниз и швырнула в воду горсть сосновых иголок. Их мигом подхватило течением. «Идем дальше, – пробормотала она. – Вот это по мне. Не оглядываться назад: что сделано, то сделано. Иди дальше». Она, прищурившись, посмотрела в синее небо. По нему скользили строем блестящие белые облака. Их словно надувало ветром. «Похолодает, – машинально подумала она. – Надо будет надеть на похороны что-то потеплее». Она повернулась и направилась к дому. Выгон шел вверх круче, чем ей помнилось. Не важно. В любом случае ей надо добраться до дома и привести себя в порядок. Она обязана на Мамушкиных похоронах выглядеть пристойно. Мамушка всегда начинала кудахтать, когда Скарлетт была неприбрана.

Глава 3

Скарлетт шатало. Наверное, она и раньше в своей жизни бывала такой усталой, но что-то не могла припомнить когда. До того она устала, что ей и вспоминать было трудно. «Устала я от похорон, устала от смертей, устала оттого, что жизнь по частям разваливается и я остаюсь совсем одна».

Кладбище в Таре было небольшое. А могила Мамушки казалась огромной – гораздо больше, чем могила Мелли, почему-то мелькнуло в голове Скарлетт, но ведь Мамушка так усохла, ей, наверно, и не нужна такая большая могила.

Ветер пронизывал насквозь, хотя небо было синее и солнце ярко светило. Желтые листья носились в воздухе, подхваченные ветром. «Наступает осень, если уже не наступила, – подумала Скарлетт. – Как я раньше любила осень на природе, когда скачешь по лесам. Земля кажется золотой, а воздух пьянит, как сидр. Это было так давно. Ведь со смерти папы в Таре не было ни одной хорошей верховой лошади».

Она окинула взглядом надгробия. Джералд О’Хара, родился в графстве Мит, Ирландия. Эллин Робийяр-О’Хара, родилась в Саванне, штат Джорджия. Джералд О’Хара-младший… Три одинаковых надгробия. Братья, которых она не знала. Хорошо хоть Мамушку хоронят здесь, рядом с «мисс Эллин», ее первой любовью, а не на участке для рабов. «Сьюлин кричала так, что, казалось, небеса рухнут, но я это сражение выиграла, как только Уилл встал на мою сторону. Если Уилл что-то решает, так уж его не сдвинешь. Вот только жаль, он такой несговорчивый насчет денег – ни за что не хочет брать у меня. А дом выглядит ужасно.

Да и кладбище не лучше. Все заросло сорняками, такое жалкое. И похороны эти тоже жалкие – Мамушке они никак бы не понравились. Этот черный проповедник бубнит и бубнит, а ведь он – голову даю на отсечение – даже и не знал ее. Да она бы такого, как он, и минуты не стала слушать – она ведь была католичка, все в доме Робийяров были католиками, кроме дедушки, а он, послушать Мамушку, ни в чем толку не понимал. Надо было нам пригласить настоящего священника, но найти священника можно только в Атланте, а на это потребовался бы не один день. Бедная Мамушка. Да и бедная мама. Она умерла и была похоронена вообще без священника. Папа тоже, но для него, похоже, это не имело большого значения. Он ведь всегда дремал, когда мама вечером читала молитвы ко сну».

Скарлетт окинула взглядом запущенное кладбище, потом – облупившийся фасад дома. «Как я рада, что мамы тут нет и она этого не видит, – подумала Скарлетт с внезапно вспыхнувшим гневом и болью. – Это разбило бы ей сердце». И Скарлетт на мгновение увидела высокую изящную фигуру матери так отчетливо, как если бы Эллин О’Хара стояла среди тех, кто пришел проводить Мамушку. Всегда безупречно причесанная, она то что-то шила, то, натянув на белые руки перчатки, отправлялась по своим благотворительным делам; она вечно трудилась и, не повышая голоса, добивалась того порядка и совершенства, какими отличалась жизнь в Таре при ней.

«Как это у нее получалось? – молча спрашивала себя Скарлетт. – Как она умела делать мир вокруг себя таким чудесным? Мы все были так счастливы тогда. Что бы ни случилось, мама все умела выправить. Как бы я хотела, чтоб она была сейчас здесь! Она прижала бы меня к себе, и все беды бы улетучились.

Нет, нет, не хочу я, чтоб она была сейчас здесь. Ей стало бы так грустно, если бы она увидела, что произошло с Тарой, что произошло со мной. Она бы разочаровалась во мне, а я бы этого не вынесла. Что угодно – только не это. Не буду я об этом думать, не должна. Подумаю о другом: интересно, хватило у Делайлы ума приготовить что-нибудь, чтобы покормить людей, когда они придут с похорон? Сьюлин об этом не позаботилась, да и слишком она жадная – не станет тратить деньги на угощение.

Правда, не так уж она бы и потратилась – тут ведь почти никого нет. Хотя этот черный проповедник, похоже, может один съесть за двадцать человек. Если он сейчас не перестанет разглагольствовать насчет того, как хорошо отдохнуть на груди Авраама там, за рекой Иордан, – я закричу.

Эти три тощих скелета, которых он называет хором, – единственные, кого не передергивает от стыда за него. Ну и хор! Тамбурины и спиричуэлсы! Мамушку следовало отпевать по-латыни, а не под звуки „Взбираясь вверх по лестнице Иакова“. Ах, все здесь такое захудалое. Хорошо хоть, что никого почти нет – только Сьюлин, да Уилл, да я, да дети и слуги. Мы, по крайней мере, все в самом деле любили Мамушку и скорбим, что она от нас ушла. У Большого Сэма даже глаза покраснели от слез. А бедный старик Порк – он же все глаза выплачет. Да он же стал совсем седой, а я никогда не считала его старым. И Дилси тоже не выглядит на свой возраст – сколько бы ей там ни было лет, она все такая же, ничуть не изменилась с тех пор, как приехала в Тару…»

Измученный мозг Скарлетт перепрыгивал с одного на другое, и вдруг она насторожилась. А что тут Порк и Дилси вообще делают? Они ведь уже много лет не работают в Таре. С тех пор как Порк стал слугой Ретта и Дилси, его жена, перешла в дом Мелани и работала у нее няней. Каким же образом они очутились здесь, в Таре? О Мамушкиной смерти они могли узнать только одним путем: если Ретт сказал им. Скарлетт оглянулась. Ретт вернулся? Его не было видно. Как только служба окончилась, она подлетела к Порку. Пусть Уилл и Сьюлин занимаются проповедником.

– Печальный день, мисс Скарлетт.

Глаза Порка все еще были полны слез.

– Да, Порк, – сказала Скарлетт.

Она знала: не надо спешить, иначе ничего от него не добьешься.

Скарлетт медленно шла рядом с высоким старым слугой, а он вспоминал «мист Джералда», и Мамушку, и былые дни в Таре. Она и забыла, что Порк столько времени прожил у ее отца. Он приехал с Джералдом в Тару, когда тут ничего не было – лишь стоял обгоревший дом, окруженный полями, заросшими сорняком. Значит, Порку уже лет семьдесят, а то и больше.

Мало-помалу она выудила из него нужные сведения. Ретт уехал назад, в Чарльстон, насовсем. Порк упаковал всю одежду Ретта и отослал на склад, чтобы потом ее отправили морем. На этом его обязанности слуги Ретта были окончены – он теперь на пенсии, а Ретт на прощание выдал ему такого отступного, что он может купить себе домик где пожелает.

– Я теперь и семейству моему помочь смогу, – с гордостью объявил Порк. – Дилси не нужно будет больше работать, и у Присси будет теперь что предложить жениху. Присси-то ведь не красавица, мисс Скарлетт, и ей уже скоро двадцать пять стукнет, но с приданым-то она себе мужа легко найдет – легче какой-нибудь молоденькой хорошенькой девчонки, у которой за душой ничего.

Скарлетт улыбалась, улыбалась и соглашалась с Порком – да, действительно, «мист Ретт» замечательный джентльмен. А внутри она вся кипела. Щедрость этого замечательного джентльмена ой как больно ударяла по ней. Ну кто будет заниматься Уэйдом и Эллой, если Присси уйдет? И где, черт подери, она найдет хорошую няню для Бо? Он только что потерял мать, и отец от горя в полубезумном состоянии, а теперь еще и единственный человек, у которого голова на плечах, уходит. Как бы ей хотелось собраться и тоже уехать, оставив все и вся позади. «Пресвятая Богородица! Я же приехала в Тару, чтобы немножко отдохнуть, привести в порядок свою жизнь, а на меня тут навалилось еще больше проблем. Да неужели я никогда не буду знать покоя?»

Уилл решительно и без шума устроил Скарлетт желанную передышку. Он отправил ее в постель и велел ее не тревожить. Она проспала больше суток, а когда проснулась, в голове у нее был уже четкий план, с чего начинать.

– Надеюсь, ты хорошо поспала, – заметила Сьюлин, когда Скарлетт спустилась к завтраку. Голос у нее был омерзительно сладкий. – Ты, должно быть, ужас как устала после всех своих перипетий.

С перемирием было покончено: Мамушка умерла.

Глаза Скарлетт угрожающе вспыхнули. Она понимала, что Сьюлин имела в виду ту позорную сцену, когда она умоляла Ретта не бросать ее. Но ответила Скарлетт в таком же слащавом тоне:

– Я не успела опустить голову на подушку, как уже перестала что-либо чувствовать. Деревенский воздух такой свежий, такой успокаивающий.

«Мерзкая ты женщина», – добавила она про себя. Спальня, которую она считала своей, принадлежала теперь Сьюзи, старшей дочери Сьюлин, и Скарлетт чувствовала себя в доме чужой. Она не сомневалась, что Сьюлин это понимает. Но какое это имеет значение? Ей необходимо быть в хороших отношениях со Сьюлин, если она хочет осуществить свой план. Она улыбнулась сестре.

– Что тебя так развеселило, Скарлетт? У меня что, нос выпачкан или что-то еще?

Тон Сьюлин заставил Скарлетт крепко стиснуть зубы, но она удержала на лице улыбку:

– Извини, Сью. Я просто вспомнила дурацкий сон, который видела вчера ночью. Мне приснилось, будто все мы – снова дети и Мамушка хлещет меня по ногам персиковой веткой. А ты помнишь, как потом от этих хлыстиков горело тело?

Сьюлин рассмеялась:

– Да уж, помню. А сейчас Лути любит похлестать девочек. Стоит ей взять ветку, как у меня ноги начинают гореть.

Скарлетт внимательно следила за лицом сестры.

– Могу только удивляться, что у меня не осталось миллиона рубцов на ногах, – заметила она. – Я же была отвратительная девчонка. Просто понять не могу, как вы с Кэррин могли ладить со мной.

И с самым сосредоточенным видом принялась намазывать маслом печенье.

Сьюлин недоверчиво взглянула на нее:

– Ты в самом деле мучила нас, Скарлетт. И каким-то образом так умела все повернуть, что выглядело, будто это мы устраивали потасовки.

– Я знаю. Я была отвратительна. Даже и в более взрослые годы. Я же заставляла вас с Кэррин работать, точно мулы, когда надо было собирать хлопок после того, как янки все у нас украли.

– Ты тогда нас чуть до смерти не довела. Мы еще от тифа не оправились, а ты вытащила нас из постели и отправила в поле, на самое пекло…

Сьюлин оживилась, разговорилась, перечисляя обиды, которые многие годы носила в себе.

Скарлетт кивала, что-то бормотала в знак раскаяния. «До чего же Сьюлин любит ныть, – думала она. – Хлебом ее не корми, воды не давай – дай поныть». Она выждала, пока поток слов не иссяк, и тогда сказала:

– Я чувствую себя такой мерзкой, но ничем не могу возместить вам те мучения, через которые вы из-за меня прошли. Я считаю, зря Уилл не разрешает мне дать вам немного денег. В конце-то концов, это же для Тары.

– Я ему сто раз об этом говорила, – сказала Сьюлин.

«Уж в этом я могу не сомневаться», – подумала Скарлетт.

– Мужчины – они такие упрямые, – сказала она. И добавила: – Ах, Сьюли, знаешь, какая пришла мне в голову мысль. Скажи «да» – ты сделаешь мне такое одолжение, если согласишься. И Уилл не сможет поднять шум. Что, если я оставлю у вас Эллу с Уэйдом и буду высылать вам деньги на их содержание? В городе они стали такие хилые, а деревенский воздух был бы им бесконечно полезен.

– Не знаю, Скарлетт. Очень у нас станет тесно, когда родится ребеночек.

На лице Сьюлин была написана алчность и в то же время настороженность.

– Я знаю, – сочувственно проворковала Скарлетт. – К тому же Уэйд Хэмптон ест как лошадь. Но, бедные городские дети, это было бы так полезно для них. Я думаю, им на питание и на то, чтоб покупать обувь, долларов сто в месяц понадобится.

А она сомневалась, чтобы Уилл, работая как проклятый в Таре, имел на руках сто долларов в год. Сьюлин даже дар речи потеряла, с удовлетворением отметила Скарлетт. Она была уверена, что сестра вовремя обретет голос, чтобы принять ее предложение. «После завтрака, – подумала Скарлетт, – придется вынуть из банка кругленькую сумму».

– Печенье очень вкусное – никогда такого не ела, – сказала Скарлетт. – Можно взять еще?

Она уже чувствовала себя гораздо лучше после того, как хорошенько выспалась, хорошенько набила желудок и пристроила детей. Она знала, что придется вернуться в Атланту: еще надо ведь позаботиться о Бо. И об Эшли тоже – она же обещала Мелани. Но обо всем она подумает потом. Сейчас она приехала в Тару, чтобы побыть среди деревенской тишины и покоя, и она была исполнена решимости наслаждаться этим до самого отъезда.

После завтрака Сьюлин отправилась на кухню. Наверняка начнет по поводу чего-нибудь ныть, зло подумала Скарлетт. Не важно. По крайней мере, она сможет спокойно побыть одна…

В доме было так тихо. Дети, наверное, завтракают на кухне, а Уилл, уж конечно, давно ушел в поля вместе с Уэйдом, который как собачонка следует за ним с тех пор, как Уилл переехал в Тару. Уэйд будет чувствовать себя здесь куда счастливее, чем в Атланте, особенно притом, что Ретта нет… «Нет, не буду я сейчас об этом думать, иначе я сойду с ума. Буду наслаждаться миром и покоем – я же для этого сюда приехала».

Она налила себе еще чашку кофе, хотя он был чуть тепленький. Солнце, проникая сквозь оконное стекло за ее спиной, освещало картину на противоположной стене, над поцарапанным сервантом. Уилл проделал огромную работу, починил мебель, разломанную солдатами-янки, но даже ему не удалось заровнять глубокие ссадины от их сабель. Или залатать рану, нанесенную штыком портрету бабушки Робийяр.

Солдат этот, решила Скарлетт, наверно, был пьян, потому что удар он нанес не по надменному тонконосому лицу бабушки, которая чуть ли не с издевкой взирала с портрета, и не по ее грудям, круглившимся в низком вырезе платья. Он лишь проткнул ее левую серьгу, и теперь, с одной серьгой, она выглядела еще задорнее.

Бабушка по материнской линии была единственным из предков, кто по-настоящему интересовал Скарлетт, и ее бесило то, что никто никогда толком не рассказывал ей про бабушку. У бабушки было три мужа – это она узнала от матери, но подробностей – никаких. И мама всегда обрывала рассказы о жизни в Саванне, как только начиналось что-то интересное. Из-за бабушки дрались на дуэлях, а мода в ее времена была поистине скандальная: дамы специально смачивали тонкие муслиновые платья водой, чтобы они облепляли ноги. Да и все остальное тоже, если судить по портрету…

«Я, наверное, покраснела как рак от одного того, что думаю про такое, – сказала себе Скарлетт. И тем не менее, выходя из столовой, оглянулась на портрет. – Интересно, какой она все-таки была?»

В гостиной особенно заметны были следы бедности и того, что в доме есть молодое поколение: Скарлетт с трудом узнала бархатный диванчик, на котором она изящно восседала, принимая воздыхателей. И вообще тут все было переставлено. Да, конечно, Сьюлин имеет право устраивать дом по своему вкусу, но все равно это злило. Это была уже не Тара.

Переходя из комнаты в комнату, Скарлетт погружалась во все большее уныние. Ничто не осталось прежним. Всякий раз, возвращаясь домой, в Тару, она обнаруживала новые перемены и еще большую обветшалость. Ну почему Уилл такой упрямый?! Всю мебель следовало перетянуть, портьеры превратились в тряпки, и сквозь ковры просвечивает пол. А ведь она могла бы купить для Тары все новое, если бы только позволил Уилл. Тогда ей не раздирал бы душу вид знакомых и таких жалких теперь вещей.

«Тара должна была мне принадлежать! Я бы куда лучше о ней заботилась. Папа всегда говорил, что оставит мне Тару. Но завещания так и не сделал. Такой уж он был, папа, никогда не думал о завтрашнем дне». Скарлетт насупилась, но сердиться на отца все-таки не могла. Никто не мог подолгу сердиться на Джералда О’Хара, милого озорника даже в шестьдесят лет.

«Вот на кого я по-настоящему зла – и до сих пор зла, – это на Кэррин. Не надо было ей уходить в монастырь – я никогда ей этого не прощу, никогда. Уперлась как мул: пойду в монахини, да и только, и я в конце концов согласилась. Но она же не сказала мне тогда, что отдает свою треть Тары в дар монастырю.