Скарлетт

– Все так плохо, – рыдала Скарлетт, – так плохо, Мамушка.

– А ну успокойся. Что такое одна чашка? У тебя ведь есть другой сервиз, такой же красивый. И чаепитие все равно можно устроить, как Мамушка вам и обещала.

Скарлетт в ужасе выпрямилась. Она уставилась в лицо Мамушки – глубоко запавшие глаза старой женщины сияли любовью, но они не видели ее.

– Нет, – прошептала она.

Этого ей не вынести. Сначала Мелани, потом Ретт, а теперь Мамушка – все, кого она любила, покидают ее. Слишком это жестоко. Так не бывает.

– Мамушка, – громко произнесла она, – Мамушка, послушай меня. Это же Скарлетт. – Она ухватилась за край матраса и попыталась его встряхнуть. – Посмотри на меня, – рыдала она, – взгляни мне в лицо. Ты же знаешь меня, Мамушка. Я – Скарлетт.

Крупные руки Уилла схватили ее за запястья.

– Не надо так, – сказал он. Голос его звучал мягко, но хватка была железная. – Она счастлива в этом состоянии, Скарлетт. Она снова в Саванне и нянчит твою матушку, когда та была маленькая. Это было счастливое время для Мамушки. Она была молодая, сильная, у нее ничего не болело. Не мешай ей – пусть побудет так.

Скарлетт попыталась высвободиться:

– Но я хочу, чтобы она узнала меня, Уилл. Я ведь никогда не говорила ей, что она для меня значит. Я должна ей это сказать.

– У тебя еще будет случай. Она часто бывает другая – всех узнает. И знает, что умирает. Сейчас ей лучше. А ты – пойдем со мной. Все тебя ждут. Делайла присматривает за Мамушкой из кухни.

Скарлетт позволила Уиллу поднять ее на ноги. Она ничего не чувствовала – даже сердцем. Она молча прошла за Уиллом в гостиную. Сьюлин тут же начала ее осуждать, вспоминать все свои обиды, но Уилл заставил ее замолчать:

– Скарлетт перенесла тяжелый удар, Сью, оставь ее в покое.

И, налив виски в стакан, он сунул его в руку Скарлетт. Виски помог. Он проложил в ее теле огненную дорогу, приглушил боль. Она протянула Уиллу пустой стакан, и он налил еще.

– Привет, мои хорошие, – сказала она детям, – ну обнимите же мамочку.

Скарлетт слышала свой голос – он звучал как чужой, но, по крайней мере, она все же сумела произнести то, что хотела.

Она проводила все время, сколько могла, в комнате Мамушки, у ее кровати. Все свои надежды Скарлетт связала с Мамушкой, мечтая получить успокоение в ее объятиях, а теперь ее сильные молодые руки обнимали умирающую черную женщину. Скарлетт приподнимала иссохшее тело и купала Мамушку, меняла Мамушке белье, помогала, когда та задыхалась, уговаривала выпить несколько ложек бульона. Она пела ей колыбельные, которые Мамушка так часто пела ей самой, а когда Мамушка в бреду разговаривала с покойной матерью Скарлетт, отвечала ей так, как могла бы ответить мать.

Случалось, слезящиеся глаза Мамушки узнавали ее, и потрескавшиеся губы старухи трогала улыбка при виде своей любимицы. И тогда срывающимся голосом она выговаривала Скарлетт, как выговаривала ей, когда та была ребенком:

– Волосы у вас, мисс Скарлетт, прямо воронье гнездо, пойдите и расчешите их щеткой сто раз, как учила вас Мамушка.

Или:

– Нечего вам ходить в таких мятых платьях. Подите-ка наденьте что-нибудь свеженькое, пока никто вас не видел.

Или:

– Бледненькая вы, мисс Скарлетт, как привидение. Уж не напудрили ли себе лицо? Сию же минуту смойте.

Что бы Мамушка ни приказывала, Скарлетт обещала все выполнить. Но времени послушаться Мамушку не было: старушка снова погружалась в бессознательное состояние или уходила в тот мир, где не было Скарлетт.

На протяжении дня и вечера Сьюлин, или Лути, или даже Уилл приходили посидеть с больной, и Скарлетт могла урвать полчасика сна, свернувшись в продавленной качалке. Но по ночам Скарлетт дежурила одна. Она прикручивала фитиль в керосиновой лампе и сидела, держа в своей руке худенькую, сухую руку Мамушки. Дом спал, и спала Мамушка, и Скарлетт наконец могла выплакаться – надрывные рыдания немного смягчали боль.

Однажды в тихий предрассветный час Мамушка проснулась.

– Что вы плачете, лапушка? – шепотом произнесла она. – Мамушка собралась сложить с себя груз и отдохнуть на руках Господа. Так что нечего убиваться. – Рука ее зашевелилась в руке Скарлетт, высвободилась, погладила Скарлетт по склоненной голове. – А ну перестаньте. Ничего тут такого плохого, как вы думаете, нет.

– Прости меня, – всхлипывая, сказала Скарлетт, – я просто не могу остановиться.

Скрюченные пальцы Мамушки отбросили спутанные волосы с лица Скарлетт.

– Скажите своей старой Мамушке, что вас грызет, мой ягненочек.

Скарлетт посмотрела в старые, мудрые, любящие глаза и почувствовала такую боль, какой никогда еще не испытывала.

– Все я сделала не так, Мамушка. Сама не знаю, как я могла наделать столько ошибок. Просто не понимаю.

– Мисс Скарлетт, вы все делали так, как должно. Никто больше сделать не может. Милостивый Господь послал вам тяжкую ношу, и вы ее несли. Ни к чему спрашивать, по какой причине на вас легла такая тяжесть или чего вам стоило тащить на себе этот груз. Что было, то было. И не мучайтесь вы из-за этого.

Тяжелые веки Мамушки опустились на глаза, в которых при слабом свете блеснули слезы, и прерывистое дыхание ее стало менее хриплым во сне.

«Как же я могу не мучиться? – хотелось крикнуть Скарлетт. – Жизнь моя разбита, и я не знаю, что делать. Мне так нужен Ретт, а он бросил меня. Мне так нужна ты, и ты меня тоже бросаешь».

Она подняла голову, вытерла слезы рукавом, распрямила ноющие плечи. Угли в пузатой печке почти совсем сгорели, и в ведерке было пусто. Надо наполнить его, надо поддерживать огонь. В комнате начало холодать, а Мамушке нужно тепло. Скарлетт натянула на хрупкое Мамушкино тело выцветшее лоскутное одеяло, затем взяла ведерко и вышла в холодную тьму двора. Она бегом побежала к ларю с углем, жалея, что не подумала накинуть шаль.

Луны не было – лишь узкий серебряный серп месяца затерялся где-то среди облаков. Тяжелый воздух был насыщен ночной сыростью, а несколько звездочек, проглядывавших сквозь облака, казались льдисто-блестящими и далекими. Скарлетт пробрала дрожь. Темнота вокруг мнилась необъятной, безграничной. Она случайно выбежала на середину двора и теперь не могла различить знакомых очертаний коптильни и сарая, которые должны быть где-то тут. Она в панике повернулась, ища белую громаду дома, из которого только что вышла. Но всюду была необъятная тьма. Нигде ни огонька. Она словно заблудилась в некоем мрачном, неведомом, погруженном в тишину мире. Ничто не шевелилось в ночи – ни лист на дереве, ни перышко на птичьем крыле. Ужас пробежал по натянутым нервам Скарлетт – ей захотелось броситься наутек. Но куда? Всюду стояла враждебная тьма.

Скарлетт сжала зубы. «Что за глупости? Я же дома, в Таре, и эта темнота и холод исчезнут, как только взойдет солнце». Она выдавила из себя смешок – и подскочила от резкого неестественного звука.

«Говорят же, что перед зарею всегда бывает особенно темно, – подумала она. – И вот оно – доказательство. Просто я пала духом, и все. Но я не поддамся, нет у меня на это времени, надо наполнить углем печку». Она вытянула руку и пошла в темноте туда, где рядом с поленницей должен быть ларь с углем. Споткнулась о неровности почвы и упала. Ведерко, загремев, исчезло.

Каждая частица ее измученного, напуганного тела взывала – плюнь, останься, где ты есть, тут безопасно, держись за невидимую землю под тобой и дождись рассвета. Но Мамушке нужно тепло. Нужны веселые желтые язычки пламени, светящиеся сквозь слюдяные окошечки в печке.

Скарлетт медленно встала на колени и принялась шарить вокруг в поисках ведерка. Такой темноты в мире, уж конечно, никогда еще не было. Или такого холодного влажного воздуха. Она с трудом дышала. Да где же это ведерко? И где заря?

Пальцы ее коснулись холодного металла. Скарлетт на коленях подползла к нему и обеими руками ухватилась за неровные края жестяного ведерка для угля. Затем села на корточки, прижав его со всей силой отчаяния к груди.

«О господи, я же потерялась. Даже не знаю, где теперь дом, а уж где ларь с углем – и подавно. Совсем заблудилась в этой темноте». Она в ярости вскинула голову в поисках хоть малейшего проблеска света, но небо было черное. Даже холодные далекие звезды исчезли.

На мгновение ей захотелось поднять крик – вопить и вопить, пока кто-нибудь в доме не проснется, не зажжет лампы и не выйдет к ней, чтобы отвести домой.

Гордость не позволила. Надо же заблудиться на собственном дворе, всего в нескольких шагах от кухонной двери! Нет, никогда ей не пережить такого позора.

Она надела ручку ведерка на плечо и неуклюже поползла на четвереньках по темной земле. Рано или поздно она на что-нибудь наткнется – на дом, на поленницу, на сарай, на колодец – и поймет, где находится. Быстрее было бы встать на ноги и пойти. К тому же она не чувствовала бы себя такой идиоткой. Но она ведь может снова упасть и подвернуть на этот раз ногу. И тогда уж ей придется ждать, пока кто-нибудь ее не найдет. Поэтому лучше что угодно, только не лежать неизвестно где, одной и беспомощной.

Где же какая-нибудь стена? Она должна быть где-то тут – Скарлетт казалось, что она проползла полпути до Джонсборо. На мгновение ею овладела паника. А что, если темнота никогда не рассеется, что, если она вечно будет ползать и ползать вот так?

«Прекрати! – приказала она себе. – Прекрати сейчас же». Из горла ее вырывались какие-то странные звуки.

Она с трудом поднялась на ноги, заставила себя сделать несколько медленных вдохов, заставила мозг дать команду сердцу не колотиться так бешено. Она же Скарлетт О’Хара, сказала она себе. Она в Таре, и она знает тут каждый фут лучше собственной руки. Ну и что, если она не видит ничего в четырех дюймах впереди? Она же знает, что там находится, – надо только это найти.

И она найдет, стоя во весь рост, а не на четвереньках, точно малое дитя или собачонка. Она подняла голову и распрямила худенькие плечи. Слава богу, никто не видел, как она растянулась в грязи или как ползла, боясь подняться. Никогда в жизни она не пасовала – ни перед армией Шермана, ни перед «саквояжниками», какие бы мерзости они ни творили. Ни перед кем и ни перед чем она не спасует – разве что сама сдастся, а тогда это будет значить, что она заслужила такую участь. Надо же, испугаться темноты, точно она какая-то трусливая плакса!

«Распустилась я, видно, хуже некуда, – с отвращением подумала она, и презрение к себе разгорячило ей кровь. – Больше не допущу такого, что бы ни случилось. Но когда так низко скатился, выбираться можно только вверх. Если я испоганила себе жизнь, я и расчищу погань. А лежать в мерзости не буду».

Держа перед собой ведерко, Скарлетт твердым шагом пошла вперед. И почти тотчас жесть звякнула, ударившись обо что-то. Скарлетт расхохоталась, почувствовав резкий смоляной запах свежесрубленной сосны. Она стояла у поленницы, а рядом с нею – ларь с углем. Ведь именно сюда она и шла.

Чугунная дверца печки громко стукнула, загораживая разгоревшееся пламя. Мамушка зашевелилась в постели. Скарлетт подскочила к ней, чтобы натянуть сползшее одеяло. В комнате было холодно.

Мамушка зажмурилась, преодолевая боль, и посмотрела на Скарлетт.

– Личико у вас грязное… и руки тоже, – еле слышно проворчала она.

– Я знаю, – сказала Скарлетт, – я их сейчас вымою. – И пока старушка снова не погрузилась в забытье, Скарлетт быстро поцеловала ее в лоб. – Я люблю тебя, Мамушка.

– Нечего мне это говорить, я и так знаю.

И Мамушка ушла от боли, погрузившись в сон.

– Нет, есть чего, – произнесла Скарлетт. Она понимала, что Мамушка не слышит ее, но все равно говорила вслух, наполовину себе самой. – И сказать бывает надо по разным причинам. Я ни разу не говорила этого Мелани, а Ретту сказала, когда было уже слишком поздно. Я никогда не задумывалась, люблю ли я их, да и тебя тоже. Так что хоть с тобой я не совершила такой ошибки, как с ними.

Скарлетт опустила взгляд на обтянутое кожей лицо умирающей старой женщины.

– Я люблю тебя, Мамушка, – прошептала она. – Что станет со мной, когда тебя не будет и не будет твоей любви?

Глава 2

В приоткрывшуюся дверь просунулась голова Присси.

– Мисс Скарлетт, мистер Уилл, он говорит мне пойти посидеть с Мамушкой, чтоб вы поели завтрак. Делайла говорит, вы совсем себя изведете – так ухаживаете за Мамушкой, поэтому она приготовила вам хороший большой кусок ветчины и мясной соус для вашей каши.

– А где мясной бульон для Мамушки? – нетерпеливо спросила Скарлетт. – Делайла же знает, что утром она должна первым делом принести горячий бульон.

– Да он тут, у меня в руках. – Присси локтем открыла шире дверь и внесла поднос. – Только Мамушка ведь спит, мисс Скарлетт. Потрясете ее, чтоб она бульон выпила?

– Накрой его и поставь поднос рядом с печкой. Я покормлю Мамушку, когда вернусь.

Скарлетт почувствовала поистине волчий голод. От аромата горячего бульона у нее подвело пустой желудок. Она поспешно вымыла на кухне лицо и руки. Платье у нее тоже было несвежее, но ничего – обойдется. Она переоденется после того, как поест.

Уилл как раз поднимался из-за стола, когда Скарлетт вошла в столовую. Фермерам нельзя терять время – особенно когда день яркий и теплый, а золотое солнце за окном обещало именно такой день.

– Можно мне помочь тебе, дядя Уилл? – с надеждой спросил Уэйд.

Он поспешно вскочил со стула, чуть не опрокинув его. Но тут увидел мать, и лицо его погасло. Придется остаться за столом и как можно лучше вести себя, иначе она рассердится. Он медленно подошел и отодвинул для Скарлетт стул.

– Какие у тебя прелестные манеры, Уэйд, – проворковала Сьюлин. – Доброе утро, Скарлетт. Как ты, наверное, гордишься своим юным джентльменом!

Скарлетт тупо посмотрела на Сьюлин, потом на Уэйда. Силы небесные, он же совсем еще ребенок, что это Сьюлин так разулыбалась? Можно подумать, что Уэйд – партнер по танцам и она флиртует с ним.

А ведь он славный мальчик, не без удивления вдруг поняла Скарлетт. И высокий для своих лет – ему еще и двенадцати нет, а выглядит он на все тринадцать. Но Сьюлин не считала бы это его достоинством, если бы ей пришлось покупать ему одежду, а он так быстро из всего вырастает.

«Силы небесные! А как же я-то буду теперь одевать Уэйда? Этим всегда занимался Ретт, я же не знаю, что мальчики носят и где это покупается. Руки у него торчат из рукавов, – очевидно, ему нужны вещи большего размера. И срочно. Ведь ему, наверно, скоро в школу. А может быть, занятия уже и начались – я даже не знаю, какое сегодня число».

Скарлетт тяжело опустилась на стул, который отставил для нее Уэйд. Будем надеяться, он просветит ее и расскажет все, что она должна знать. Но сначала надо позавтракать. Слюнки так и текут – захлебнуться можно.

– Спасибо, Уэйд Хэмптон, – рассеянно произнесла она.

Окорок выглядел так аппетитно – розовый и сочный, с хрустящим коричневым ободком жира. Скарлетт бросила на колени салфетку, даже не потрудившись ее развернуть, взяла нож и вилку.

– Мама, – осторожно обратился к ней Уэйд.

– Мм? – Скарлетт разрезала окорок.

– Пожалуйста, можно мне пойти помочь дяде Уиллу в поле?

– Да-да, иди, – проговорила Скарлетт с полным ртом, нарушив основное правило поведения за столом.

Окорок был божественный. Она сосредоточенно отрезала еще кусок.

– Я тоже, – пропищала Элла.

– Я тоже, – вторила ей Сьюзи, дочь Сьюлин.

– Вас никто не звал, – заявил Уэйд. – Работа в поле – дело мужское. Девчонки занимаются домом.

Сьюзи заплакала.

– Ну посмотри, что ты наделала! – воскликнула Сьюлин, обращаясь к Скарлетт.

– Я? Да ведь не мой же ребенок ревет.

Скарлетт всегда приезжала в Тару с намерением не ссориться со Сьюлин, но слишком сильна была привычка. Они начали ссориться чуть ли не с колыбели, и так продолжалось до сих пор.

«Но я не позволю ей испортить мне еду – я ведь бог знает сколько времени не ела», – сказала себе Скарлетт и продолжала размешивать масло в блестящей белой горке овсянки на тарелке. Она даже глаз не подняла, когда Уэйд вышел вслед за Уиллом в дверь, а к реву Сьюзи присоединилась Элла.

– Прекратите, вы обе, – громко произнесла Сьюлин.

Скарлетт полила мясным соусом овсянку, наложила овсянки на окорок и подцепила все на вилку.

– А вот дядя Ретт разрешил бы мне пойти, – всхлипывая, произнесла Элла.

«Не буду слушать, – подумала Скарлетт, – просто заткну уши и буду наслаждаться завтраком». И она сунула в рот кусок окорока с овсянкой.

– Мама… мама, когда дядя Ретт приедет в Тару?

Голос Эллы звучал пронзительно-звонко. Скарлетт не могла не расслышать слов, и вкусная еда во рту превратилась в опилки. Ну что ей сказать, как ответить на вопрос Эллы? «Никогда». Таким должен быть ответ? Она сама этому не верит, не может поверить. Она с ненавистью посмотрела на красное личико дочери. «Элла все испортила. Неужели она не могла оставить меня в покое и дать мне позавтракать?»

У Эллы были такие же рыжеватые кудри, как и у ее отца, Фрэнка Кеннеди. Они, словно моточки ржавой проволоки, торчали вокруг ее залитого слезами личика – Присси никак не удавалось заплести волосы Эллы в тугие косы, сколько она ни смачивала их водой. У Эллы и тело было тощее, как проволока, с торчащими костями. Она была старше Сьюзи: ей было семь, а той шесть с половиной, но Сьюзи была на полголовы выше и крепче, так что она без труда помыкала Эллой.

«Неудивительно, что Элла хочет, чтобы вернулся Ретт, – подумала Скарлетт. – Он печется о ней, а я – нет. Она действует мне на нервы – совсем как в свое время Фрэнк, и сколько бы я ни старалась, не могу я полюбить ее, и все».

– Когда приедет дядя Ретт, мама? – повторила Элла.

Скарлетт отодвинула стул и встала.

– Детей это не касается, – сказала она. – Пойду взгляну на Мамушку.

Не в состоянии она сейчас думать о Ретте, она подумает об этом потом, когда поуспокоится. Сейчас же важнее – куда важнее – уговорить Мамушку проглотить немного бульона.

– Ну еще одну ложечку, Мамушка, милая, доставь мне такую радость.

Старушка отвернула от ложки голову.

– Устала, – вздохнула она.

– Я знаю, – сказала Скарлетт, – знаю. Тогда спи, я больше не буду тебе докучать.

Она опустила взгляд на почти полную миску. Мамушка ела все меньше и меньше с каждым днем.

– Мисс Эллин, – слабым голосом позвала Мамушка.

– Я здесь, Мамушка, – откликнулась Скарлетт.

Ей всегда было больно, когда Мамушка не узнавала ее, когда она считала, что руки, которые так любовно касались ее, принадлежат ее матери. «Не должно это меня расстраивать, – всякий раз говорила себе Скарлетт. – Ведь больными всегда занималась мама, а не я. Мама была добра ко всем, она была ангел, настоящая леди. Мне следовало бы гордиться, что меня принимают за нее. Я, наверно, пойду в ад за то, что ревную Мамушку к маме… Вот только не верю я уже больше в ад… да и в рай тоже».

– Мисс Эллин…

– Я здесь, Мамушка.

Старые-старые глаза приоткрылись.

– Вы не мисс Эллин.

– Я Скарлетт, Мамушка, твоя Скарлетт.

– Мисс Скарлетт… хочу видеть мистера Ретта… Надо ему сказать…

Скарлетт прикусила губу. «Я тоже хочу его видеть! – беззвучно закричало в ней. – Очень хочу. Но он уехал от нас, Мамушка. Я не могу тебе его дать».

Она увидела, что Мамушка снова впала в состояние, близкое к коме, и изо всех сил возблагодарила за это небо. По крайней мере, Мамушка избавилась от боли. В ее же сердце была такая боль, точно его резали ножом. Как же ей нужен Ретт, особенно сейчас, когда Мамушка все быстрее скользит по склону, ведущему к смерти. «Если бы только Ретт был сейчас здесь, со мной, делил бы со мной горе. Ведь Ретт тоже любил Мамушку, и Мамушка любила его. Ретт говорил, что ни разу в жизни так не старался завоевать чью-то симпатию и ничье мнение не было ему так важно, как мнение Мамушки. Он будет очень горевать, когда узнает, что ее не стало, и пожалеет, что не смог проститься с ней…»

Скарлетт подняла голову, глаза ее расширились. Конечно. Какая же она идиотка. Она взглянула на исхудавшую старую женщину, такую маленькую и бесплотную под одеялом.

– Ох, Мамушка, милая, спасибо тебе, – выдохнула она. – Я же приехала к тебе за помощью, чтобы ты помогла мне все выправить, и вот ты, как всегда, помогла.

Она нашла Уилла в конюшне, где он протирал лошадь.

– Ох, я так рада, что нашла тебя, Уилл, – сказала Скарлетт. Зеленые глаза ее сверкали, щеки горели естественным румянцем, а не были нарумянены, как обычно. – Можно взять лошадь с двуколкой? Мне надо съездить в Джонсборо. Если, конечно… Ты, случайно, сам не собираешься в Джонсборо, нет?

Она затаила дыхание в ожидании его ответа.

Уилл спокойно посмотрел на Скарлетт. Он понимал ее гораздо лучше, чем она думала.

– Я чем-нибудь могу тебе помочь? Я хочу сказать, если я намереваюсь ехать в Джонсборо?

– Ах, Уилл, ты такой славный, такой милый. Я бы, конечно, предпочла посидеть с Мамушкой, но мне надо все-таки дать знать Ретту насчет ее. Она спрашивает про него, а он всегда так ее любил, он никогда себе не простит, что его не было с ней в такие минуты. – Она потрепала лошадь по гриве. – Он в Чарльстоне, по семейным делам: его матушка вздохнуть не может, не посоветовавшись с Реттом. – Скарлетт подняла на Уилла глаза, увидела его замкнутое лицо и отвела взгляд. Она принялась заплетать гриву лошади в косички, неотрывно глядя на свои руки, точно делала что-то жизненно важное. – Так что если бы ты мог послать телеграмму, я дала бы тебе адрес. И лучше, если подпишешь ее ты, Уилл. Ретт знает, как я обожаю Мамушку. Он может подумать, что я преувеличиваю ее болезнь. – Она подняла голову и сверкнула улыбкой. – Он ведь считает, что ума у меня не больше, чем у майского жука.

Уилл прекрасно знал, что это величайшая ложь.

– Я думаю, ты права, – медленно произнес он. – Ретт должен как можно быстрее приехать. Я сейчас же поеду – верхом будет быстрее, чем в пролетке.

Скарлетт опустила руки.

– Спасибо, – сказала она. – Адрес у меня в кармане.

– Я вернусь к ужину, – сказал Уилл.

Он снял с крючка седло. Скарлетт помогла ему. К ней вернулась вся ее энергия. Она была уверена, что Ретт приедет. Если он выедет из Чарльстона сразу, как получит телеграмму, то может быть в Таре уже через два дня.

Но Ретт через два дня не приехал. Не приехал он ни через три, ни через четыре, ни через пять дней. Скарлетт уже перестала прислушиваться, не раздастся ли звук колес или цокот копыт на подъездной аллее. Она совсем извелась, напрягая слух. А теперь все ее внимание было поглощено другим звуком – жутким хрипом, с каким дышала Мамушка. Казалось невозможным, чтобы такое хрупкое, изможденное тело находило в себе силы втягивать воздух в легкие и выталкивать его. Но она дышала – раз за разом, напрягая до дрожи жилы морщинистой шеи.

К Скарлетт присоединилась Сьюлин: «Она ведь и моя Мамушка, Скарлетт». Сейчас все их претензии друг к другу, все ревности и обиды отступили перед необходимостью помочь старой негритянке перейти в мир иной. Сестры собрали все подушки в доме и подоткнули Мамушке под спину и все время держали на огне чайник. Они смазывали маслом потрескавшиеся губы старухи, вливали ей в рот ложечкой воду.

Но ничто не способно было облегчить муки Мамушки. Она жалела молодых женщин.

– Не выбивайтесь из сил-то, – с трудом произнесла она, – ничем вы мне не поможете.

Скарлетт приложила пальцы к губам Мамушки.

– Помалкивай, – попросила она. – Не разговаривай. Береги силы.

«Почему, ну почему, – безмолвно взывала она к Богу, – Ты не дал ей спокойно умереть, когда она была в забытьи и витала в прошлом? Почему надо было Тебе пробудить ее и заставить так страдать? Она всю жизнь была такая добрая, всегда старалась для других, никогда не думала о себе. Она заслуживает лучшей доли – теперь я, сколько жить буду, никогда не склоню перед Тобой головы».

И тем не менее она читала Мамушке вслух из старой потрепанной Библии, которая лежала на ночном столике у кровати старушки. Читала псалмы, и голос ее не выдавал той муки и бессильного гнева, которым полнилось ее сердце. Когда настала ночь, Сьюлин зажгла лампу и заступила на место Скарлетт – читала, переворачивая тонкие странички, читала. Потом снова Скарлетт заняла ее место. А потом опять Сьюлин, пока Уилл не отправил ее отдохнуть.

– Ты тоже отдохни, Скарлетт, – сказал он, – а я посижу с Мамушкой. Чтец из меня плохой, но многое из Библии я знаю наизусть.

– Тогда почитай ей. Но я все равно Мамушку не оставлю – не могу.

Она опустилась на пол и привалилась усталой спиной к стене, слушая страшные звуки приближающейся смерти.

Когда в окнах забрезжили первые проблески рассвета, дыхание у Мамушки стало вдруг иным: вдохи более хриплыми, паузы между ними более длинными. Скарлетт поднялась на ноги. Уилл вскочил со стула.

– Пойду позову Сьюлин, – сказал он.