Армагеддон. Два льва

Зодчий понимал это, но в тайне не приветствовал. Ему нравилось природное естество своей богини. Изящное, чуть полноватое тело и пышные груди…

Он вновь замечтался, вспоминая то прекрасное время, что они проводили вдвоем.

«Надеюсь, эти сладкие времена скоро вернутся».

Сененмут так задумался, что не заметил, как Хенемет-Амон обратилась к нему. Вернувшись в реальность с изумлением и опаской заметил, что Хатшепсут выжидательно смотрит на него. Хвала богам, во взгляде больших синих очей не было и намека на гнев. Лишь смесь насмешки да легкого нетерпения.

– Сененмут, – она хлопнула плетью по ладони, – мне невероятно приятно видеть, как ты в мыслях раздеваешь меня…

Зодчий выпучил глаза:

– Лотос мой, и не думал о таком кощунстве!

– Кощунстве? – она вскинула левую бровь. – С каких пор мое тело стало для тебя настолько неприятным?

– Богиня! – залепетал он, молитвенно сжав ладони пред собой. – Клянусь, я совсем не это хотел сказать. Просто…

Хенемет-Амон хрипло рассмеялась и махнула плетью:

– Успокойся, я поняла о чем ты хотел поведать, – у того отлегло от сердца, – но я не услышала от тебя самого важного. Что ты думаешь о моем желании провести Хеб-Сед раньше срока?

Зодчий глубоко и шумно вздохнул, заставил унять биение сердца. Молвил:

– Я думаю, что это прекрасная мысль, лотос мой. Иначе ведь и быть не может! Ты умна, как сам Джехути[8]!

– М-м-м, – протянула Хенемет-Амон, – истину произносят твои уста, – и развернулась, чтобы двинуться обратно к колесницам, – тогда не стану откладывать празднество. Одобрение Хапусенеба я уже получила.

– А… – оторопел спутник, засеменив следом, – зачем тогда меня спрашивала?

– Мне важно знать твое мнение, Сененмут. Я в любом случае им дорожу, – тепло разлилось под сердцем у зодчего от этих слов. Хатшепсут покосилась на него. – Но если тебя это так тяготит, впредь не стану докучать с расспросами.

«О, Амон-покровитель, почему с ней так сложно?! – мысленно взмолился Сененмут и сразу себе ответил. – Ну, а как иначе? Спать с царицей нелегко…».

– Твое внимание ко мне дороже всего света мира! – чуть ли не пропел он.

Хатшепсут усмехнулась:

– То-то же. Скоро начну подготовку к Хеб-Сед. Он должен пройти совершенно. Торжественно и без единых сомнений в том, что я – истинный и достойный Херу. Празднество обязано поразить всех роскошью и размахом. Я не пожалею золота на это.

– Так и будет, лотос мой, – заверил Сененмут, – а что буду делать я?

– Возводить Джесер-Джесеру, – Хенемет-Амон покосилась на зодчего и лукаво улыбнулась, – не забывай, что только когда последний камень встанет на место, ты окончательно заслужишь мое прощение и милость.

Он притворно застонал, чем вызвал еще более широкую улыбку на ее устах:

– И одним лишь храмом ты не ограничишься, Сененмут. У меня очень большие планы на то, как придать красоты и величия Уасет[9].

– Ради тебя – что угодно, моя богиня, – тихо пролепетал зодчий, – хвала богам, тебе стало лучше.

Он тут же пожалел о последних словах, сорвавшихся с языка, ибо лицо Хатшепсут снова побледнело, затмевая румянец. Холеные руки с силой сжали плеть, в который раз за эту прогулку.

«Дерьмо… вечно меня несет не туда» – мысленно ругнулся Сененмут и поспешил произнести:

– Прости, лотос мой. Зря наступил на больную мозоль.

– Впредь не напоминай мне о ней, коли я того не пожелаю, – холодно сказала Хатшепсут, отвернувшись и наблюдая за тем, как рабочие таскают кирпичные блоки, – я буду помнить ее всегда. И обойдусь в этом вопросе без посторонней помощи.

Сененмут тихо вздохнул и вознес беззвучную молитву Амону за то, чтобы тот смилостивился над ним.

Прошла пара минут прежде, чем Херу возобновил разговор. Мелкие камешки хрустели под сандалиями, а лик Ра раскалял послеобеденный зной. Голос Хатшепсут стал более резким и отстраненным. Поначалу Сененмут воспринял перемену на себя, но потом догадался – они приближались к колесницам.

– Работой я довольна. И твоими дальнейшими планами на Джесер-Джесеру тоже. Не отходи от него ни на шаг, Сененмут, и тогда прославишь свое имя в веках.

– Твое слово закон для меня, – затараторил он, – и мне не нужна никакая слава, лишь бы всегда наслаждаться твоим ликом!

Хенемет-Амон промолчала, и остаток пути они проделали в полном безмолвии, сопровождаемые монотонным гулом гласа рабочих, окриками надсмотрщиков да стуком кайла.

– Я отправляюсь во дворец, – сухо бросил Херу одному из меджаев, и те незамедлительно заняли места на колесницах.

Хатшепсут же повернулась к зодчему. Вид ее оставался деловым и отстраненным, но в синих глазах Сененмут успел заметить искорку задорного огонька.

– Жду встречи, – коротко молвила она и, не дожидаясь ответа, развернулась, ловко запрыгнула на борт.

Воздух рассекли поводья. Раздалось ржание лошадей, и уже через миг колесницы с грохотом пересекали ущелье на восток, поднимая клубы пыли.

С вялой улыбкой, Сененмут смотрел им вслед. На душе разливалось приятное тепло. Кажется, жизнь налаживается. Главное, не обделаться, как в прошлый раз.

«Ну уж нет, клянусь богами-покровителями Уасет, если я снова упущу свою возможность!».

Приободренный своими мыслями, зодчий утер, наконец, испарину с лица и вернулся к строительству. Пусть Хенемет-Амон осталась им довольна, работа предстояла еще большая.

О планах Хатшепсут касаемо Хеб-Седа Сененмут больше не вспоминал.

***

Пока колесницы стремительно неслись к переправе через Хапи, Хатшепсут думала. Внешне спокойная, внутри она терзалась чувствами. Левая рука Хенемет-Амон крепко держалась о борт, а правая так же крепко сжимала плеть. Прямая осанка и гордый взгляд лишь подчеркивали ее божественность и величие. Со стороны не сказал б никто, что в повозке, сверкающей золотыми дисками, ехала женщина. Хатшепсут непременно это бы польстило. Но только не сейчас.

Сененмут растеребил болезненную рану. Рану, которая только начала заживать и покрылась легкой корочкой. И вот зодчий неловким движением прошелся по ней, заставив кровоточить вновь.

Злилась ли она на это? Да. И крепкий хват борта колесницы был следствием чувств, а не страха упасть на ходу. Злилась ли она на Сененмута? Нет. Он не виновен в том, что Нефру-Ра умерла.

«Мой цветок… мой единственный… нежный цветок».

Хатшепсут плотно сжала губы, чувствуя, как к горлу подступил комок. Нет! Они не увидят слез на лице Херу. Никто не увидит! Никогда!

«Я увековечу твое имя. Слава и величие Уасет – это не только для меня. Не только для Черной земли. Это и для тебя… мой нежный цветок».

Колесницы стремительно приближались к переправе, оставив за собой Таа-Сет-Аат. Впереди мелькали воды Хапи, сверкающие в лучах солнца. Глаза Хатшепсут оставались сухими. На них не засверкали слезы. Ее подданным казалось, ничто не способно вызвать их. И она будет поддерживать веру. Даже если это не так.

[1]Рецена – Палестина.

[2]Нахарина – египетское и семитское название древнего государства Митанни. Древнее хурритское государство (XVII–XIII вв. до нашей эры) на территории Северной Месопотамии и прилегающих областей.

[3] Ка – жизненная сила, черты характера или судьба человека. Один из эквивалентов души у древних египтян.

[4]Джати – великий управитель, высшая должность в Древнем Египте. Правая рука фараона.

[5]Бабилим (Вавилон) – древний город в Южной Месопотамии, столица Вавилонского царства. Один из крупнейших городов в истории человечества.

[6]Хеб-Сед – древнеегипетский «праздник хвоста», который с пышностью отмечался в тридцатый год правления фараона и затем, как правило, каждые три года его царствования. Только Эхнатон и Хатшепсут отметили Хеб-Сед раньше этого срока. Суть праздника – по прошествии определенного времени правитель должен был всенародно доказать свою силу, чтобы продолжать властвовать, ибо от его силы зависела не только способность защитить страну от врагов, но, по тогдашним представлениям, и урожайность земли, плодовитость скота, счастье и благоденствие подданных.

[7]Усех – древнеегипетское драгоценное ожерелье-воротник. Изготавливалось из бусин, драгоценных камней или металлов. Иногда имело фигурные изображения-символы по краям.

[8]Джехути (Тот) – древнеегипетский бог знаний, Луны, покровитель библиотек, ученых, чиновников, государственного и мирового порядка.

[9]Уасет (Фивы) – одна из столиц Древнего Египта. Город располагался в 700 км к югу от Средиземного моря на обоих берегах Нила. Начиная с XI династии, город становится главной резиденцией фараонов и столицей всего царства вплоть до XXII (ливийской) династии.

Глава 5

Джехутимесу сидел на простом деревянном стуле и отрешенно вертел в руке такой же простой кубок из глины. Сладкое пиво источало аромат фиников. Сегодня он решил не напиваться и взял напиток меньшей крепости. Утренние лучи солнца уже успели накалить воздух, но в тени фруктовых деревьев еще сохранялась приятная прохлада, усиленная легкой свежестью от прозрачного пруда.

Аменемхеб расположился напротив и с задумчивым видом жевал виноград. Временами он осторожно косился на почтенного и с любопытством озирался по сторонам. Не каждый день удается посетить дворец самого пер-А. И столкнуться с самим Божественным…

Они как раз направлялись в сад, когда Херу появился на пороге дворца. От пристального взгляда Аменемхеба не укрылось, как напряглось тело Джехутимесу, как руки сжались в кулаки. В синих очах воплощения бога мелькало холодное равнодушие… которое разбавилось легким презрением, стоило взору скользнуть уже по Аменемхебу.

– Продолжаешь проводить время среди воинов вместо того, чтобы постигать мудрости правления землей? – колко бросила Хатшепсут.

– А зачем мне теперь мудрость? – едва сдерживаясь, ответил Джехутимесу. – Для этого теперь есть ты… Маат-Ка-Ра[1].

Щеки пер-А слегка побледнели. Джехутимесу же не удостоил больше мачеху и взглядом. Не поклонился, не попрощался. Лишь молча проследовал в сад. Аменемхеб видел невооруженным глазом, что между почтенными откровенная вражда. И это заставляло чувствовать себя еще неуютнее посреди желтоватых стен царского дворца.

«Пусть думает, что я смирился, – размышлял тем временем Джехутимесу, – но преклоняться перед ней я не намерен!».

Он вздохнул и отпил большой глоток. Покосился на спутника из-под края сосуда.

Аменемхеб сидел рядом и выглядел натянутым, как струны арфы

«На соглядатая Хтшепсут он, кажется, не похож. Либо умело играет свою роль».

Вновь в голове пронеслись слова Сеты.

«Присмотрись к нему, господин. Ищи. Тебе нужны люди».

В кронах смоковницы пропела трясогузка.

Джехутимесу поставил кубок на стол и воззрился на Аменемхеба. Тот заерзал на стуле, при этом продолжал медленно жевать виноград, аккуратно отщипывая от грозди по одной ягоде.

«На плацу он был совсем иным и не казался знатных кровей. Манерой держаться больше походит на неотесанного мужлана. Да, пылкого и горячего, способного в обращении с клинком, но мужлана. Здесь же, сейчас, все иначе».

Царевич был приятно удивлен, что его спутник знаком с хорошими манерами. Ведет себя сдержанно и учтиво. Возможно, в том виновата скованность. Возможно, высокое происхождение – не пустой звук. Возможно, все вместе. Джехутимесу решил следовать совету наемницы до конца.

– Почему выбрал Уасет? – спросил он, снова взяв кубок. – Мог бы поехать в другие места.

– Это какие? – осторожно ответил вопросом на вопрос Аменемхеб.

Он громко сглотнул виноград, к остальному решил пока не притрагиваться.

– Бухен[2] близок к враждебным рубежам, – пожал плечами Джехутимесу и отпил пива, – там сейчас находится сам Аменмеси – высший военачальник Та-Кемет. Разве не это мечта и главная цель для такого воина, как ты?

Царевич внимательно следил за реакцией собеседника. Если он человек Хатшепсут, то наверняка себя проявит. Либо начнет открыто выражать неприязнь к Аменмеси, дабы войти к нему, Джехутимесу, в доверие. Либо же наоборот – станет рукоплескать военачальнику, лишь бы его не заподозрили в подковерной игре.

Он не угадал. Реакция Аменемхеба оказалась неожиданной.

Воин равнодушно пожал плечами:

– Слишком далеко, да и не приняли б меня, наверное. Меня ж никто еще не знает.

– Хм, – задумчиво хмыкнул царевич и отпил еще немного.

– А что, этот Аменмеси выше, чем ты?

Джехутимесу нахмурился:

– С чего ты так решил?

Аменемхеб вновь пожал плечами:

– Раз говоришь, что служить у него – высшая честь, значит он должен быть и выше царевича, разве нет?

Простота и открытость бойца подкупала. Настолько, что Джехутимесу спокойно прощал первому слегка развязанный тон, за которым скрывались напряженность и скованность.

– Выше меня только Маат-Ка-Ра, – тем не менее, суховато ответил царевич.

– Так я и думал, – спокойно молвил Аменемхеб.

– А что ты думаешь о ней? – резко спросил Джехутимесу.

Взгляд царевича буквально впился в лицо собеседника. Он видел, как Аменемхеб напрягся. Так сильно, будто в одиночку пытался тащить кирпичную плиту.

– Лишь то, что она – воплощение Херу. Больше мне о Божественном ничего думать не следует.

И вновь ответ Аменемхеба удивил. Джехутимесу был уверен, что тот либо начнет восхвалять Хатшепсут, либо скрыто осуждать. Но воин ответил пусть резко, но честно.

«Скорее всего не врет. У него просто не было времени, чтобы придумать хорошую ложь. Такую, чтобы я не заметил».

Полностью удовлетворенный, Джехутимесу откинулся на спинку и расслабился. Завидев это, Аменемхеб в свою очередь немного раскрепостился.

– Мне нравится твои открытость и честность, – сказал царевич, – но в людях я ценю в первую очередь не это.

– А что же?

– Верность.

Аменемхеб кивнул, давая знак, что понимает и одобряет. Джехутимесу же продолжил.

– Честный и открытый – не всегда верный, к сожалению, – глаза его подернулись слабой дымкой, – жизнь дала повод в этом убедиться.

– Тебя кто-то предал, Твое Высочество? – кашлянув, поинтересовался воин.

Карие очи затуманились сильнее. Медленно вращая кубок, Джехутимесу начал погружаться в воспоминания. Они засасывали, словно гнилое болото. И источали такой же тошнотворный запах. Когда перед мысленным взором предстал храм Кермы, мерцающий в отблесках пожара, царевич тряхнул головой, заставив себя вынырнуть из болезненного прошлого. Неприятная слабость растеклась по телу, и он попытался сбросить ее. Пальцы крепче обхватили кубок.

– Твоя правда, – тихо молвил Джехутимесу, – на моем сердце уже слишком много камней, – он поднял полностью отрезвленный взгляд на Аменемхеба, вынудив того вновь заерзать на стуле, – ты способен на верность?

Он ожидал горячих убеждений в оном, льющихся подобно раскаленному металлу в формы для отливов. Но воин снова удивил, лишь равнодушно пожав плечами.

– Если человек достоин моей верности.

– А я достоин?

Аменемхеб не отвел взора. Царевич видел, как тот напряжен, будто тетива лука. Тем не менее, воин нашел сил спокойно ответить.

– Не знаю, Твое Высочество.

Джехутимесу выдохнул. Уголки губ подернула мимолетная усмешка. Он отпил пива.

«Хорошо. На соглядатая не похож. Но Саргон тоже начинал с разговоров о честности… к чему все это привело… – новый приступ воспоминаний готов был обрушиться удушающей волной, но царевич решительно отогнал его, – но за одно я могу быть благодарен наемнику. Он научил меня не доверять никому…».

– Господин.

Незнакомый голос, раздавшийся едва ли не над ухом, заставил Джехутимесу вздрогнуть. Он поднял глаза и увидел рядом с собой меджая. Почтительно склонив голову, он стоял, опершись о копье в одном махе от них.

– В чем дело? – сухо поинтересовался царевич.

В последнее время он старался держаться от меджаев подальше. Слишком много было среди них приспешников Хатшепсут.

«Ее глаза и уши. Ее верные псы… Не доверяй никому… И как долго он тут стоит? Что успел услышать? Надо быть поосторожнее с тем, что говорю, даже наедине».

– Его Величество, воплощение Херу, Владыка Та-Кемет, Маат-Ка-Ра шлет тебе благую весть, – отчеканил меджай.

С языка Джехутимесу едва не сорвалось, что весть от Хатшепсут благой быть не может, но он вовремя сдержался.

– Говори.

– Его Величество, да живет он вечно, приглашает тебя на великое празднество Хеб-Сед и надеется, что ты почтишь его своим присутствием.

Аменемхеб, внимательно следивший за всем со стороны, увидел, как посерело лицо Джехутимесу, а костяшки пальцев, сжимавших кубок, побелели.

– Передай Херу, – хрипло молвил царевич, – что… что у меня есть более важные дела, чем предаваться… великим празднествам. Я намерен познавать… мудрости правления, – в последних словах засквозил яд.

Воин едва не поперхнулся. Глаза же меджая округлились и вылезли из орбит, однако он не посмел перечить царевичу.

«Пусть сам Божественный с ним разбирается. Мое дело передать».

Низко поклонившись, страж поспешил удалиться.

Как только его фигура скрылась за поворотом, Джехутимесу размахнулся и с яростью метнул кубок. Тот врезался о смоковницу и разлетелся на множество осколков. Испуганная трясогузка вспорхнула, скрываясь в кронах пальм.

Руки Джехутимесу сжались в кулаки.

«Это унижение. Очередное унижение меня с ее стороны! Ненавижу… о, Ра, как же я ее ненавижу!».

Под напором обжигающего гнева, Джехутимесу полностью забыл о своем спутнике. Аменемхеб не сводил глаз с царевича, но не смел произнести и слова.

«Совсем не складно в дворце пер-А» – только и подумал он.

Все еще бледный, Джехутимесу остановил затуманенный взгляд на остатках кубка. Осколки посуды угрюмой кучкой лежали под сенью смоковницы.

«Ищи, – пришли на ум слова Сеты, – и все найдешь».

Повинуясь какому-то внутреннему порыву, царевич медленно поднялся и, сделав пару шагов, остановился возле грудки черепков. Поднял один из острых осколков, задумчиво повертел в руках. Гнев начал понемногу отпускать.

«Мне нужна холодная голова. Не надо забывать об этом… хм… простой… слишком простой… и запах… а что если…».

Повертев еще немного остаток кубка меж пальцев, Джехутимесу развернулся к Аменемхебу и спросил:

– Что ты думаешь об этом?

– Что отношения между почтенными не мое дело, – тут же ответил тот.

– Да я не про это, – отмахнулся царевич и помахал осколком, – я про кубки из глины.

Брови Аменемхеба взмыли вверх:

– А что с ними не так?

Джехутимесу покосился на черепок, поморщился и выкинул:

– Они выглядят слишком просто. Я не жалую роскошь. Воины об этом знают, но… что если делать кубки из чего-нибудь другого? Из стекла?..

– Из стекла? – искренне удивился собеседник. – Зачем?

– Зачем?.. – он на мгновение задумался, потом лик его прояснился. – Представь, как красиво будет переливаться кубок в свете дня или пламени, – Джехутимесу хмыкнул, – и со стекла проще смыть остатки пищи… быстрее выветрится неприятный запах… за такую утварь люди не пожалеют дебенов[3].

– Ты же сказал, что не любишь роскошь, – осторожно уточнил Аменемхеб.

На устах царевича появилась загадочная улыбка:

– Твоя правда. Но это не для меня. А для вельмож и прочей знати. Пусть пополняют казну.

«Мою казну» – мысленно добавил Джехутимесу, но вслух, разумеется, не произнес.

В глазах Аменемхеба появился неподдельный интерес. Теперь царевич предстал перед ним не просто хорошим и сильным воином. Не только опальным мужем, от которого по слухам отвернулся сам Амон. Но и человеком, не лишенным ума и дальновидности. Как сын хозяина каменоломни, Аменемхеб кое-что знал о таком.

– Дельная мысль, – осторожно подтвердил он.

– Твоя правда, – продолжая улыбаться, кивнул Джехутимесу, – обсудим ее получше на охоте. Ты поедешь со мной.

– На охоте? Сейчас?

– Конечно. Где, как не там, познавать мудрости правления?

***

В дворцовой кухне, кроме них, никого не было. Сквозь узкие щели вместо окон под потолком проникали пучки света, рассеивая легкий полумрак. Стояла уютная тишина, если не считать аппетитного чавканья верзилы, уплетавшего пшеничные лепешки с яйцами, сдобленные луком. Здоровяк сидел за широким столом из смоквы да запивал еду ячменным пивом, не забывая периодически смачно рыгнуть.

Сета расположилась напротив, скрестив руки под грудью, и с холодной отстраненностью наблюдала за Уарсу. Бинты с его плеч давно уже сняли, однако страшные шрамы, оставленные когтями львиц, никуда не исчезли и продолжали поражать взор. Вот только наемницу сей вид вообще не впечатлял и не трогал. Острый, пытливый взор карих глаз следил за движениями здоровяка. Как он берет очередную лепешку и подносит широкий стакан из глины ко рту.

«Не так резко, как раньше».

Подождав, пока он прожует очередную порцию, Сета спокойно произнесла:

– Ты мне больше не нужен.

Рука, державшая стакан, замерла, остановившись на полпути. Уарсу удивленно воззрился на наемницу.

– Чего? – сглотнув, переспросил верзила.

– Ты мне больше не нужен, – холодно повторила Сета.

– В смысле, сегодня? – он поставил стакан на стол.

– В смысле – никогда.

Уарсу вздрогнул. Аппетит мигом улетучился, как остатки тепла из очага, который не разжигали с утра.

– Но… почему? Я ж все сделал, как просила!

– Сделал, – она пожала плечами, – но вернулся порванным, как тряпка проходимца. От тебя мало теперь толку.

– Скоро заживет и…

– А-а, – цокнула языком Сета, ее глаза сощурились, – прежним тебе уже не быть. Я вижу.

– Да тебе самой досталось, будь здорова, – насупился здоровяк, – но себя списывать с довольствия ты явно не торопишься.

Нехороший огонек вспыхнул в зрачках Сеты. Уарсу увидел его и невольно отстранился. Наемница заметила это, тонкие губы расплылись в оскале гиены.

– Правильно понимаешь, – хрипло рассмеялась она, – отсечь все, чем ты болтаешь, и что болтается, сил мне вполне хватит.

– Но куда ж я пойду?! – в голосе Уарсу засквозила безнадежность.

– Меня не касается, – голос Сеты снова стал серьезным, – хоть обратно в наемники, раз уверен, что плечи заживут. Но я что-то в этом сильно сомневаюсь.

– Послушай, я…

– Убирайся.

Это было сказано решительно. И настолько холодно, что у верзилы мурашки побежали по спине. Все еще не веря в случившееся, он медленно поднялся и, словно в тумане, прошествовал к выходу. Сандалии громко шаркали по полу. У порога Уарсу остановился и обернулся. Сета продолжала сидеть за столом, но на него не смотрела. Взор ее оставался равнодушным.

Здоровяк решил предпринять последнюю попытку:

– А если я расскажу все?

– Что, все?

Он облизал губы:

– Ну, что однажды нас наняли убить сына пер-А.

Сета медленно повернула голову и пронзила Уарсу металлическим взглядом. У здоровяка аж дыхание перехватило.

– Попробуй. Но кому и зачем? Маат-Ка-Ра? Ей теперь все равно. Своего она добилась. Да и поверит ли она тебе после всего, что было? Опальному наемнику. А-а, – цокнула она языком, заставив верзилу вздрогнуть, – я так не думаю, – Сета чуть подалась вперед, и Уарсу прошиб пот, – но вот что знаю наверняка – распустишь язык… и я тебя в Дуат[4] в тот же день отправлю.

Она говорила все так же спокойно и холодно, но от этого угроза, звучавшая в голосе, не становилась менее явной. Наоборот. Уарсу понимал – у Сеты хватит сил воплотить ее в жизнь, несмотря ни на что. Да и сам он не рискнул бы переходить ей дорогу. Особенно сейчас, когда не мог нормально работать руками.

Он покинул кухню и медленно поплелся к выходу. Ступая по сумрачному коридору, Уарсу еще не до конца осознавал, что сытая, размеренная жизнь закончилась. Сета просто выбросила его, как только он перестал приносить пользу. Чувство использованности отравляло душу, но Уарсу ничего не мог с этим поделать. Оставалось только смириться и идти дальше.

Наемница осталась в кухне одна. Скрестив руки под грудью, она продолжала пронзать спокойным взглядом пустоту. Приятный запах лепешек и ячменного пива совсем не трогал ее.

Нет, она не волновалась насчет того, что здоровяк может из мести распустить язык. Кишка тонка связываться с ней. А ежели и осмелится – никто не поверит, да и смысла после стольких лет никакого.

Сейчас ее занимало другое.

Джехутимесу. Он лишился власти. Лишился всего. Сету слабо заботило именно это. Ее раздражало то, что вместе с ним упала и она сама. А она не привыкла падать. Потому вознамерилась взобраться обратно. Пусть путь этот будет долгим, но она вернется на вершину.

Правая рука медленно соскользнула и легла на низ живота. На устах заиграла загадочная ухмылка.

[1]Маат-Ка-Ра – «Истина духа Ра», тронное имя Хатшепсут.